Притяжение севером (часть 11)

Главы из книги кинодокументалиста Евгения Корзуна

• Притяжение Севером (часть 1)
• Притяжение Севером (часть 2)
• Притяжение Севером (часть 3)
• Притяжение Севером (часть 4)
• Притяжение Севером (часть 5)
• Притяжение Севером (часть 6)
• Притяжение Севером (часть 7)
• Притяжение Севером (часть 8)
• Притяжение Севером (часть 9)
• Притяжение Севером (часть 10)

Большая Чукочья

И вот в 1994 году такая возможность появилась снова. Я в четвертый раз прилетел на Колыму, к сожалению, без Володи. Обстоятельства не позволили нам ехать вместе. Я появился за месяц до кораля. Снова Петрович помог добраться до стада. На время кораля съехались гости. Это родственники, близкие люди приехали помочь Егору Андреевичу и Акулине Афанасьевне справиться с этим нелегким делом. Эти дни и для меня были большим напряжением. Одному без помощника работать просто невозможно. Некому перезарядить кассету, подать объектив и еще десятки разных мелочей, в общем, нужны еще одни руки. Идет непрекращающееся событие, которое нельзя будет повторить. Если что-нибудь пропущу, не сниму, то это уже не восстановишь. Наверное, в тот день я работал за троих.

Володя при монтаже удивительно интересно построил это повествование. Он придал фильму форму немого кино, когда еще не было синхронных камер, не могли совместить записанный звук с артикуляцией говорящего человека. Вместо их речи ставили титры внизу кадра. Так делали на заре кинематографа Флаэрти, Эйзенштейн, Чаплин и др. Фильм нес очарование того времени, и сейчас он смотрится с тем же ощущением. Наши труды не пропали даром. На фестивале документального кино «Россия» в Екатеринбурге эта работа была отмечена.

После кораля чукчи устроили грандиозный праздник. Каждый мог быть и участником, и зрителем. Боролись, бросали чаут (аркан) на движущийся предмет. Мужчины посадили женщин на нарты, сами впряглись вместо оленей и устроили забег наперегонки. Я был удивлен этой всеобщей активности, озорству и ребячеству! Что стар, что млад – все веселились как умели. День выдался чудесный – без ветерка, температура градусов 4-6 морозца. Как определила Акулина Афанасьевна, – «Жара!»

Вдруг среди этого веселья появилось много, только что из котла, дымящегося мяса, строганая нельма, чир, выпивка… Это был такой пир!

А мне-то надо было работать, перезаряжать мигом кассеты да не перепутать в суматохе снятые ролики пленки с чистыми и снова – в «бой»! Меня уже давно никто не замечал. За эти три приезда в разные годы я у Егора Андреевича и Акулины Афанасьевны прожил в общей сложности полтора – два месяца и стал «своим». Люди вокруг меня были в своей природной стихии. Их радовало, что самая большая, точнее, главная работа года была уже позади. Теперь ожидание приплода, так сказать, «урожая». Хороший приплод – безбедная жизнь!

Каждый раз, когда вижу эти лица на экране, думаю, что и в заснеженной пустыне, почти на побережье Ледовитого моря, можно жить полнокровной, счастливой жизнью!

Я вернулся в Черский, чтобы передохнуть. Петрович готовился к весеннему выезду в заказник на реку Большая Чукочья, где мы его снимали в 89-м году. Теперь он ехал по своим егерским делам. Приближался срок прилета пернатых и время весенней охоты. Петрович взял меня с собой. У меня в запасе было две тысячи метров цветной пленки. Я хотел снять видовой фильм «Колымское устье». Устье Колымы – очень красивое место. Там можно увидеть белого журавля, розовую чайку, самого большого серого гуся – гуменника. Все эти птицы занесены в Красную книгу. В устье Колымы забираются даже иностранцы, чтобы увидеть эти чудеса. На Большой Чукочьей я рассчитывал в мае снять зиму, в конце июня весну. Летний кусок фильма хотел снять в июле на Походской Едоме. Так что три времени года можно было схватить за два месяца. Так оно и получилось.

Здесь надо сказать, что такое Походская Едома. Колыма в своем нижнем течении при подходе к морю разделяется на два рукава – западный и восточный, обтекая довольно продолговатую возвышенность. Река так и впадает в море двумя рукавами. Русские землепроходцы, пришедшие с запада, наткнулись на преграду. Она оказалась западным рукавом Колымы. Здесь для зимовки было заложено и до сих пор здравствует русское поселение Походск. Поэтому западный рукав Колымы зовется Походской Колымой, а возвышенность – едома – тоже получила название Походская Едома.

Последние дни были теплые, таянье снега усилилось. Вешние воды помчались с крутого берега Колымы на реку. В каких-то день-два водой залило все, в том числе и дорогу. Снег, лежащий на льду реки, набух и осел. Проходящие по реке машины, словно пароходы, буровили впереди себя волны, а пролетающие на посадку самолеты отражались быстрыми сверкающими молниями в огромных разливах. Петрович объявил отъезд.

7 мая ранним утром тронулись в путь на побережье. В такой длинный, а главное, тяжелый путь на снегоходе я никогда не ездил. Мы старались проскочить по утренней, еще не растаявшей весенней наледи. Петрович на полном газу несся по обочине зимней дороги. С карабином через плечо он вел свой «буран», стоя на ногах. В это время он был похож на скачущего в атаку Чапаева. (Впереди на лихом коне!) «Буран» пролетал по льду, не ломая его, нарты тоже успевали проскочить, но за ними уже был мокрый след. Так мы неслись километра три-четыре. Потом вода кончилась, и мы остановились осмотреться на ядреной ледяной дороге. Здесь, кажется, весна подходила к концу, дальше мы должны были ехать по зиме.

Нас трое: Петрович, Умка (собака) и я. Умка природной сообразительностью вполне оправдывает свое имя. Кажется, что дай ей ручку, и она тотчас распишется. Сидит на нартах впереди меня, не причиняя никакого неудобства. Как-то после очередной остановки она первая вскочила на нарты и уселась на мое место. Я подошел и буркнул ей: «Садись на свое место». Она тут же пересела. Первые восемьдесят верст пути были сносны. Мы достигли зимовья Поперечки и сделали привал. В этом зимовье с февраля людей не было, а весна и вместе с ней охотники появятся примерно через месяц. Решили устроить обед. Петрович взял оленью голову, топором настрогал с щечек мясо и поставил на огонь. Голову изрубил и отдал Умке. Эти мясные лепестки сварились быстро, сделали бульон ароматным и вкусным. Туда Петрович бросил пельмени, и обед получился на славу! Потом мы улеглись на кукули (здесь так называют спальные мешки) и задремали.

Я лежал и думал: что Петрович не умеет делать? Вот в один миг сварганил обед. Если надо, он может поставить тесто и напечь пирожков, завалить медведя, починить мотор. Я видел у него телогрейку на гусином пуху, сшитую им самим. Зимовье, которое стоит на Большой Чукочьей, построено тоже им в одиночку. Да еще как построил!

Обычно в тех местах бревна кладут прямо на землю. Весной, когда земля оттаивает, зимовье начинает корежить, появляются щели, оно вечно холодное. Петрович взял железную бочку, из бочки через завинчивающуюся пробку вывел металлическую трубку, на нее водрузил шланг, в бочку налил воды и поставил на костер. Вода грелась, образовался пар. Этим паром Петрович зимой выпарил в грунте глубокие скважины и вставил в них толстые деревянные стволы плавника, так сказать, сваи. Все по науке! На этих сваях стоит его зимовье на вечной мерзлоте. Оно стоит непоколебимо! Не поленился, завез зимой на побережье кирпич для небольшой печки и сам сложил ее. У него в зимовье всегда ровная, без особых перепадов, температура – как дома. Обычно в зимовьях стоят железные печки. Пока топишь – жара, утром встал – зуб на зуб не попадает. Одни муки! Завез посуду, белье, хорошие постельные принадлежности, две железных кровати. В зимовье, кроме печки, еще стоит газовая плита. Если в доме тепло, а надо вскипятить чайник или разогреть еду, пожалуйста, в один миг! Не мужик, а супермен! Мечта любой женщины! Те супермужчины, которых показывают в американском кино, Петровичу в подметки не годятся, просто близко нельзя поставить. Да если учесть, что в американских фильмах выдается желаемое за действительное, то и вовсе!

Детство Петрович провел в детдоме. С пятнадцати лет начал работать. Возил почту на лошадях по пустынным дорогам Якутии. Я представил себе этого паренька в лютую якутскую стужу, где столбик термометра опускается и ниже пятидесяти градусов, отправляющегося на санях за сельской почтой. Какая была у него одежонка? Слезы! И приходилось Иннокентию надеяться более на свои молодые ноги, – пешком не замерзнешь!

Однажды в голодные 1946-47 годы один парень, немного постарше Иннокентия, предложил разжиться хлебом из сельского ларька. Он сначала испугался, а потом, была не была, пошел… Они, что называется, взяли ларек. Унесли пять буханок хлеба, убежали в лес и нажрались от пуза. Их счастье, что не догадались выдвинуть столешницу прилавка, где лежали деньги. Эти небольшие деньги обязательно бы навели на незадачливых грабителей. Взлом оконца ларька был обнаружен. Подняли тревогу, но быстро успокоились, потому что кража для продавщицы была ничтожной, а может быть, и выгодной.

– Петрович, ты ведь мог схлопотать колонию для несовершеннолетних, в те годы за пять булок хлеба мог получить по году за каждую.

– Конечно. Ох, и дурак был, но жрать так хотелось… да разве тогда думали о последствиях?

Раннее сиротство породило и раннюю самостоятельность, готовность к труду и расчет на собственные силы. Вот отсюда универсальность Петровича. А как он бойко говорит на якутском языке! Он еще и в газету интересные статьи пишет и даже получил премию за лучшую публикацию года среди внештатных корреспондентов...

Каждый северянин мечтает о юге, где растут пальмы, где неторопливо набегает на прибрежную гальку прозрачная морская волна и зовет, зовет... Эти шаблонные представления о южном счастье сводят мерзнувшего северного человека с ума. Иногда северянин распродает нажитое на вечной мерзлоте имущество, которое не пригодно для проживания под пальмами, и уезжает. Петрович не оказался исключением. Он рванул в Ялту, купил дом, огородил рабицей участок, посадил какие-то деревца, в общем, все по-хозяйски, как у себя на севере. Работу нашел на причале, стал мотористом на экскурсионном теплоходике. Все было хорошо! Солнца и тепла вдоволь. Ни тебе пурги, ни мороза, ни гнуса... рай, да и только! Но через два года весь этот рай осточертел до такой степени, что Петрович сбежал в родной северный ад к ветрам, полярной ночи, неодолимому в летнее время комарью и другим «прелестям» северного житья. Север, как гигантский магнит, притянул его, да так притянул, что Петрович бросил дом вместе с мебелью, не продав его. Север умеет притягивать и держать с необыкновенной силой, это притяжение Севера в полной мере испытал на себе Иннокентий Петрович...

В общей сложности в зимовье Поперечке мы провели три часа. Впереди было еще 120 километров, из них 50 надо проехать по морю. Частые ветра запоперечили путь невысокими, но твердыми холмиками, по которым быстрее, чем 6-8 километров, в час не поедешь. Ежесекундная тряска сделала езду пыткой, в основном потому, что ноги не стояли на нартах, висели без опоры. Ломило плечи, шею, болели мышцы в пахах. Северо-восточный ветер не прекращался. От неподвижности стали мерзнуть ноги, руки, хотя для мая был одет более чем тепло: на ногах простые и шерстяные носки, чижи (это носки из оленьей шкурки), валенки. На руках сверх перчаток – верхонки, тоже из камуса. Все равно я основательно замерз, и мои силы были на пределе. Уже собирался крикнуть Петровичу, чтобы остановился, но впереди показалось зимовье. Я обрадовался, еще несколько минут изнурительной тряски – и мы затопим печь, согреемся и отдохнем!

Но радости мои были преждевременны. Как всегда – то клин, то колода. Двери зимовья были плотно забиты спрессованным снегом, словно асфальтом. Лопаты у Петровича не было, и около зимовья тоже. Ногами такой снег не отобьешь… Я был повергнут, но сожалений своих не выказал.

– Вот что, – сказал Петрович, – я буду сейчас дозаправляться, а ты иди вот в этом направлении. – Он махнул рукой на северо-запад, – иди как можно быстрее.

Я пошел. Метров через пятьдесят оступился и упал. Меня до того изнурила тряска, что едва встал…. Старался идти быстро, но со стороны глядючи, наверное, едва полз. Через какое-то время оглянулся: Петрович еще был у зимовья. Я опять зашагал по льду Восточно-Сибирского моря. Ступни ног постепенно размялись, но жарко мне так и не стало…

Когда пересекли часть моря и поехали вдоль берега, дорога стала мягче, но испытания, которые я получил, преодолевая морской участок дороги, сильно сказывались.

Мы приближались к мысу Большой Чукочьей. Он был таким же угрюмым и могучим, каким я увидел его в августе 89 года. Вспомнилось то сильное впечатление, которое оставил этот «мамонт». Теперь вместо неоглядной морской дали – белая пустыня с невидимым горизонтом. Мы остановились.

– Узнаешь? – Петрович махнул рукой в сторону берега

– Конечно. Это же каньон, где белые медведицы приносят потомство.

– Они давно в море вместе со своими малышами. Слушай, здесь из земли выходит газ, можно зажечь и погреться…

– Ты что, Петрович, до дома 13 километров, а мы будем здесь греться. Я едва живой, давай лучше двигаться. Только ты не быстро, у меня при каждом ухабе шейные позвонки щелкают, ей-богу… в пути уже 17 часов.

Тронулись преодолевать последний отрезок пути. Меня радовало, что, как в машине времени, мы из весны перенеслись в зиму, которая мне была необходима для съемок.

Наконец приехали! В сенях у Петровича все по-хозяйски: дрова наколоты, рыба, куски мяса… даже в кастрюле замерзшая уха и вареный кусок чира. Затопили печь, запыхтел чайник, разогрелась уха. Я передвигался едва-едва, как избитый палками. Сидя на стуле, хотел положить ногу на ногу – в пахах такая боль… Петрович заметил: «Я тоже устал основательно, но на нартах ехать тяжелее. На «буране» сижу в нормальной позе, ноги не висят, как у тебя, а стоят на подножке. Я часто привстаю, ты сидишь неподвижно, за 17 часов кого угодно умотает, ни рук, ни ног».

Сели чай пить. Тепло бежало во все уголки… блаженство… Через несколько минут Петрович уже крепко спал. Я решил подождать, когда прогорит печь, чтобы закрыть трубу… было раннее утро.

• Расскажите об этом своим друзьям!