Притяжение Севером (часть 5)

Главы из книги кинодокументалиста Евгения Корзуна

• Притяжение Севером (часть 1)
• Притяжение Севером (часть 2)
• Притяжение Севером (часть 3)
• Притяжение Севером (часть 4)

Михалыч

В 1965 году я поехал на Лену. Туда нечасто забирались операторы нашей студии. Первый сюжет снял об Осетровском речном порте. Он славился большим грузооборотом. Через него шли грузы в Якутию, в районы Крайнего Севера. Отправил сюжет на студию, а в порту договорился, чтобы меня посадили на какую-нибудь самоходную баржу, следующую на север, с хорошим капитаном с тем, чтобы снять о нем сюжет во время рейса.

Капитан самоходки, к которому меня определили на рейс, напоминал персонаж из мультфильма. Он не был комичным, но внешне такой, каким обычно художники рисуют заправских моряков для иллюстраций в детских книжках. Среднего роста, несколько располневший с брюшком, делал все не торопясь, обстоятельно. В хорошую погоду был в тельнике без куртки и в форменной фуражке с «крабом». В его облике не хватало только капитанской трубки, он предпочитал «Беломор». Все его звали Михалыч. Он был из тех, кто к речному делу прирос настолько, что для него пребывание на судне было не профессиональной необходимостью, а состоянием души, потребностью, без которой наступал полнейший душевный дискомфорт. Михалыч все знал о реке и о судах, о проходящих за бортом берегах, деревнях. Со многими и многими на этой длинной реке он был знаком…

Известно, что капитан на вахту заступает с двенадцати часов ночи, тем интереснее для меня с изобразительной точки зрения. У нас в Сибири, тем более в ее северных районах, летом темнеет поздно. Ночи коротенькие, какие-нибудь четыре часа, и снова светлеет. В общем, «одна заря сменить другую спешит, дав ночи два часа» – точнее Пушкина не скажешь. Вот в эти полутемные, полусветлые часы (в кино их называют «режимом»), я старался снять необычно освещенную природу, встречные суда, с непогашенными габаритными огнями. Все это придает киноповествованию особый изобразительный колорит. Поэтому я не пропускал ни одной ночной вахты. И мы с Михалычем собеседовали все ночи напролет. Он рассказывал о временах, когда весь речной флот был на паровых машинах. Колесное судно на паровой машине с гребным колесом, оказывается, имело бОльшую тяговую мощь, чем двигающееся с помощью винта, уступая ему не на много в скорости

– Зачем же ликвидировали паро-колесный флот? – спросил я.

– Он морально устарел, команда там огромная – кочегары, механики, масленщики и т. д., не выгодно. А здесь же видишь: команда – раз, два и обчелся.

– Не скучно все время в ночь?

– Нет, не скучно. Скучно ничего не делать, а я ответ держу за людей, за эту посудину и за встречные суда. Река не море, далеко не отвернешь, иначе на мель сядешь… Так? Тут глаз да глаз нужен!

– Действительно, есть места, не шибко-то разбежишься… Михалыч, мне в пароходстве говорили, что ты воевал. Какие у тебя награды?

– У меня мало. Четыре медали, и все…

– Что так?

– Я же связистом был, какие там подвиги?

Мне сразу вспомнились эпизоды из разных фильмов о войне, где показывали связиста, когда он крутит телефонную ручку и кричит в трубку, а вокруг рвутся снаряды, сыпется земля, ничего не слышно… связь прерывается. Связиста посылают восстановить связь, он бежит, а то ползет, ищет обрыв шнура. Все это под свист пуль и грохот боя…

– Служба связистов везде: и в штабах, и на передовой тоже, – замечаю я. – Как показывают связистов в фильмах про войну, им там приходилось несладко…

– Так-то оно так… – Михалыч, задумавшись, смотрел куда-то в сторону. – А я про связистов и фильмов-то не видел. Они вроде как не пришей кобыле хвост… Фильмы-то все больше были про летчиков да танкистов, а на войне, меж тем, доставалось всем. Если, скажем, подбил артиллерист танк, это видно, ощутимо. А если я в кромешном аду проползу и соединю разорванный шнур – это всего-навсего исправление телефонной связи. Какой это подвиг? А то, что жизнью на войне рискуют все – это, как бы, не в счет. Нашего брата много полегло, да и в плен немало попало. Когда вместе со всеми, а когда и поодиночке…

– Как это – со всеми и поодиночке? – переспросил я.

– Теперь уже открыто пишут, сколько наших попадало в окружение. Целыми дивизиями, а то и армиями. Там же все до кучи были, и связисты в том числе. А ты читал, как наши разведчики добывали языков в тылу у немцев?

– Читал.

– Вот таким же способом и немцы заходили в наши тылы, похищали солдат и офицеров, а уж если наткнутся на линию связи, то обрежут ее в удобном для себя месте и сделают засаду. Знали, что туда обязательно придет связист. Это была для них хорошая, информированная добыча. Об этом нам надо было помнить всегда и не расслабляться.

– Я как-то об этом не подумал…

Мы беседуем в рубке. С места Михалыча очень хороший обзор, тем более, что он сидел на высоком, специально сделанном стуле. Когда Михалыч зажигал спичку, прикуривая папиросу, лицо его слабо озаряется багровым светом, как будто он на передовой в своем блиндаже или окопе... Он неторопливо продолжает свой рассказ:

– Мы занимали новые позиции, становясь в оборону. Это дело не простое, для солдата труд тяжкий. Надо же все коммуникации наладить, а связь в первую голову. От штаба полка в каждую роту телефон протянуть надо. В одну из рот послали молодого солдатика из свежего пополнения… Ждут, ждут. Ни звонка из роды, ни самого солдатика. Меня начальник связи вызывает, приказывает проверить, в чем дело. Нашему же командиру надо доложить к определенному часу наверх о полной готовности. Вынь да положи! Я взял автомат и налегке пошел по линии. Где-то на середине пути нашел каску нашего солдатика, катушку и винтовку его без затвора и обоймы, а самого его – поминай как звали. Видно, скрутили его немцы в качестве языка и уволокли. Так что отвоевался он в первый же день.

– Михалыч, так и ты мог попасть.

– Все могло быть… Но я на фронт пошел, уже отслуживши срочную службу. Как бы тебе сказать… я уже мужиком был, хоть и молодым, но мужиком, более-менее уже мудрым, а не мальчишкой. Ты знаешь, чем умный отличается от мудрого?

– Нет.

– Умный человек, попадая в сложную жизненную ситуацию, напрягает весь свой ум, свои способности, чтобы выйти из беды, а мудрый… в нее не попадает…

– Золотые слова. Спасибо, Михалыч, я это запомню.

– Если, к примеру, иду один с катушкой по перелеску, где нет хорошего обзора, никогда к подозрительному месту не подойду.

– А откуда ты знаешь: подозрительное это место или нет?

– Любой не просматриваемый участок подозрительный. Пусть это будет кустарник, свалившееся дерево или еще что. Так вот, я его лучше обойду, буду от него на достаточном расстоянии. Там же может быть засада. И беспечности здесь не место. Это дорого может обойтись. Если деваться некуда и надо там идти, сначала садану туда автоматной очередью, это надежная страховка. Может быть, вот поэтому с тобой тут и беседую.

Он невесело улыбнулся, потом вытащил беломорину, озарил себя светом спички и продолжил:

– На войне гибель приходит отовсюду, порой там, где ее не ждут. Немцы – народ организованный. Наступил час обеда, войну по боку – и за ложки. Мы тоже к этому порядку стали приучаться. Стрельба затихла, тишина, вышли из блиндажа… Бабье лето, тепло, солнечно, как в раю! Решили поесть на воздухе. Нас было трое. Сели под березы, они уже осени хватанули,.. едим. Наш сержант говорит: «Сидим прямо на виду, я, пожалуй, в воронку спущусь».

Принято считать, что снаряд дважды в одно и то же место не попадает. Может быть, из миллиона раз. Вдруг в этой тишине нарастающий свист: «у-у-у»… Как грохнет! Точно в воронку… Нас спасло то, что мы еще при свисте залегли за бугорок, разделяющий нас и воронку. От своего сослуживца мы нашли окровавленный сапог, в нем часть ноги и несколько кусков шинели. И все. Погиб наш сержант за кашей. После ни единого выстрела не было.

– Михалыч, ты мне все какие-то истории рассказываешь. То утащили в плен, то разорвало…

– А ты как думал? Война – это несчастье, беда для всех: и для побежденных, и для победителей. На войне есть от чего печалиться, но если задаться целью, то можно у фронтовиков собрать смешные истории, случавшиеся рядом со смертью. Вот однажды немцы неожиданно начали плотный артобстрел. Куда деваться? Солдаты мечутся кто куда. Один прыгнул к неглубокому ровику. Мина шлепнулась рядом и вертится у самого края этого ровика. Солдат застыл на долю секунды от страха, а набежавший сзади сержант поддал ему пинком под задницу. Потом они вместе с сержантом «нырнули» за подбитый танк. Все произошло в одну секунду. Мина грохнула, но они были уже за танком. Солдат ошалел от этого взрыва, хотел с перепугу быстро залезть под танк. Сунул голову меж колес направляющих и застрял там – ни туда, ни сюда. Освободиться не может, орет благим матом... Ребята к нему, а вокруг все грохочет, дым коромыслом... Они его назад тащат, а он кричит: «Больно... уши ж оторвете!» Кое-как они его вытащили, поцарапанного, но живого. Смех и грех! Обстрел закончился, стали его пытать:

– Петро, ты, говорят, хотел танк головой насквозь прошить?

– Так я ж нэ бачил нэчого. Як гэромыхнуло, у мэнэ ж чуть глазэлки з орбит нэ выскочелы. О-о-о, думал, конэц пришел до мэнэ, спасибо, сэржант у жопу сапогэом вдарыл...

– Еще был случай, он не смешной, а, скорее, курьезный. Нам на передовую приносили еду в термосах. Это вроде горбовиков, с которыми в тайгу ходят за ягодами. Как-то разносчик приходит, а в термосе дырка. Понятно было, что от пули. Видимо, шальная пуля прилетела и попала в него на исходе убойной силы. Ее хватило только на то, чтобы пробить одну стенку термоса и все, а если бы не он, то парень погиб. Мы кашу разобрали, достали пулю и подарили ему на память.

– Какие города ваша часть освобождала?

– Например, Орел... Там было не до смеху. За Орел немцы стояли до конца, как будто дом родной отстаивали. В Орле засели подразделения, состоящие, в основном, из молодых солдат, дрались отчаянно. Третьего августа город был окружен, а пятого ворвались наши передовые части. Ребята рассказывали, что еще идет перестрелка автоматчиков, а наш броневик с радиоустановкой уже катит по улицам Орла, из динамиков звучит «Синий платочек». Эта музыка производила потрясающее впечатление – люди толпами выходили на улицы, несмотря на то, что еще кое-где стреляют. Была сверхчеловеческая радость... А шестого августа в город вошли мы.

Кто-то сказал, что в городе уцелел дом писателя Тургенева. Пошли посмотреть – интересно же... Там корреспондентов наехало с кино и фотокамерами и из различных газет. Это был барский дом с колоннами. Как он уцелел – уму непостижимо: вокруг сплошные развалины... Нам неправильно сказали, это был дом не самого Тургенева, а его какого-то родственника, но там размещался музей Тургенева. Остался живой смотритель музея, а двух его помощников немцы расстреляли. Он рассказал, что немцы из музея вывезли десять тысяч книг и множество экспонатов, в том числе и дробовик Тургенева, с которым он себя описывал в своих рассказах.

• Расскажите об этом своим друзьям!