Притяжение севером (часть 9)

Главы из книги кинодокументалиста Евгения Корзуна

• Притяжение Севером (часть 1)
• Притяжение Севером (часть 2)
• Притяжение Севером (часть 3)
• Притяжение Севером (часть 4)
• Притяжение Севером (часть 5)
• Притяжение Севером (часть 6)
• Притяжение Севером (часть 7)
• Притяжение Севером (часть 8)

К морю лаптевых

А вот творение норвежского исследователя Нансена, его знаменитый «Фрам», что значит «вперед», судно-легенда, участник самых сложных и ответственных экспедиций конца ХIХ – начала ХХ века, дошел до наших дней целым и невредимым. Его сберегли руки и души норвежских патриотов. «Фрам» стал национальной гордостью норвежского народа, для него построили специальный музей, в котором неизменно можно увидеть много народу. Жители и гости города Осло приходят в дом «Фрама», чтобы отдать дань восхищения замечательному кораблю-памятнику.

«Ермака» отвели на рейд и подожгли, чтобы очистить внутренние помещения от дерева и прочих ненужных элементов. Огонь бушевал несколько часов, ночью являл собой огромный багровый факел. В ту памятную ночь многие приходили на берег, чтобы проститься с одним из символов России. Простые люди не понимали: как можно было попуститься не только великой духовной значимостью, но и элементарной экономической выгодой, которую мог принести дед-ледокол. Выгоревший, облегченный после пожара, он непривычно высоко поднялся над водой и стоял черной, неузнаваемой громадой. Так часто умершие бывают непохожи на свой прижизненный облик… «Ермак» сожгли, а потом, как говорят моряки, переплавили на дамские шпильки…

Я от этого рассказа загрустил, эта грусть жила во мне несколько дней, и каждый раз до сего времени, когда я вспоминаю об этом, мне становится грустно. А потом все время думал и теперь думаю, почему мы не ценим свою историю и культуру? Посмотришь, в Европе храмы стоят со времен средневековья, хотя там бесперечь шли войны и, казалось, больше возможности разрушения. Однако этого не произошло, и, думаю, никогда не произойдет. Каждое последующее поколение пользуется, любуется и гордится созданием своих предков. Нам ничего не дорого. Храмы взорвали, памятники снесли, города переименовали, об улицах уж и не говорю – все подряд. Мы в своей стране – словно пришедшие завоеватели, варвары, которым наплевать, кто тут жил до нас и как они здесь жили. Мы никак не научимся «любви к родному пепелищу и любви к отеческим гробам».

Нынешнее молодое поколение не застало чехарду с переименованием городов. К 1937 году именами партийных и государственных деятелей стали называться около 50 старых городов нашей страны и сотни мелких поселков. Из них именами благополучно здравствующих к тому времени – 28. Например, именем Сталина нарекли: Дюшанбе (Сталинобад), Царицын (Сталинград), Цхинвали (Сталинир), Хашури (Сталиниси), Юзовка (Сталино). Кузнецк (Сталинск), Бобрики (Сталиногорск). Именем Кирова наградили 140 населенных пунктов.

За все века самодержавного правления именами императоров и императриц было названо лишь несколько вновь построенных городов. Обязательным условием было присвоение городу имени покойного самодержца. Но это так, к слову...

Через несколько лет, снимая фильм «Последний караван», я оказался в Мурманске и пошел в музей. В одном из залов я увидел два якоря, компас и рынду «Ермака», на которой был отлит 1899 год.

А когда работал над спецвыпуском «Корабли» в 1967 году на Диксоне, случайно разговорился с комендантом морпорта. В разговоре почему-то упомянул фамилию Льва Сергеевича, а он мне вдруг:

– Вот, третьего дня ушел на своей посудине на запад.

– Как, он что, капитанит?

– Да. Ему сделали операцию, теперь он видит настолько, что прошел медицинскую комиссию и получил судно.

Как я обрадовался за Льва Сергеевича!

Но вернемся на борт сухогруза «Сыктывкар», который идет из Тикси в Певек. Я уже снял какой-то материал. Все время находился на мостике «нес вахту» со всеми подряд штурманами. Я у них бессменный штурман. Время от времени наблюдал на темном экране локатора зеленый, вращающийся по радиусу луч, который при плохой видимости засекал предметы, находящиеся по курсу судна, например, льдину.

В рубке жила муха, обыкновенная муха, коих мы нещадно бьем, но эта муха на сухогрузе заехала в арктические широты. Много ли мух в мире посетило Арктику? Поэтому каждая вахта, кроме положенных по штату дел, «сдавала» последнюю, выжившую в арктических условиях, муху. Ее берегли. Каждый штурман, идущий на вахту, нес с собой гостинец для питания путешествующей в экстремальных условиях мухе. «Передача» живой мухи была трогательным зрелищем. Кто знал – может, она пришла с ними еще из тропиков!

Мы вошли во льды, на мостике воцарилось напряжение. Исчезли праздные разговоры. Никто не отвлекался, все взоры устремлены вперед. Бинокль то и дело переходил из рук в руки. Стрелка рукоятки реверса указывала «средний ход». На мостике появился капитан, окинул всех взглядом, поздоровался. Вид у него был «не очень»… Он пришел в красивом спортивном костюме, но несколько взъерошенный:

– Не спал… и спать не могу, даже к койке не подходил,.. так, на диване подремал немного, – сказал вполголоса стоящему рядом Льву Сергеевичу, – льды из кого угодно душу вытянут…

Он подошел к ручке реверса и несколько раздраженно перевел ее в положение «малый ход». Я сразу всей своей шкурой почувствовал, что напряжение на мостике возросло еще больше. Лев Сергеевич спокойным голосом разрядил обстановку, обращаясь к капитану:

– Пока льды небольшие… одно поле обошли, сейчас мелочь, но будем смотреть, что там дальше…

Капитан кивнул молча, конечно же, он Льву Сергеевичу доверял, но льды ему были не по душе. Какому моряку они по душе? Это нашему брату – зеваке – подавай торосы, паковый лед, что-нибудь этакое! Как моя бабушка говорила: «Чем дурнее, тем потешнее!» Капитан постоял еще немного в своей излюбленной позе, скрестив руки на груди, и удалился. Лев Сергеевич, как будто желая оправдать раздражительность капитана, сказал:

– Переживает. Арктика – «вещица» коварная, в капитанах он недавно, а случись что, скажут: «не справился», оправдывайся потом… Капитану не обязательно быть все время на мостике. У него в каюте на переборке висят все необходимые приборы, так что он постоянно в курсе дела, знает, где судно, что его окружает, с какой скоростью движется.

Ночью подул сильный северный ветер. Он начался еще вечером, а к ночи усилился настолько, что ледяная масса, гонимая с океана на юг, стала быстро заполнять полые пространства. Мы буквально ползли между ледяными полями, нащупывая лазейки то слева, то справа. Проторчав на мостике десять часов, я ушел спать. За ночь льды забили все. Движение судна прекратилось. Утром поднялся на мостик, штурман сказал, что стоим с шести утра. Посмотрел, за нами и впереди нас также беспомощно стояли суда. Значит, в «тесноте» да не в обиде! «Теснота» была приличная, сдавило намертво! Подумалось – может быть, где-нибудь здесь также сдавило «Челюскин»?

– Как будем выбираться из этого сжатия? – спросил у штурмана.

– Здесь недалеко работает «Ленин», подойдет, поможет… Вообще-то сжатие приличное, ветер не ослабевает, порывы за 20 метров и… прогноз передали, «не очень» в общем, поживем, увидим…

Я решил, что эпизод «помощи» надо снимать. Придет ледокол, будет какая-то работа по высвобождению судов. Прикидывал, что и как надо бы сделать. Иногда все эти прикидки не осуществляются. Наш брат-киношник любит пофантазировать… Хлебом не корми! Все знают, что от задуманного до воплощения – пропасть. Спустился в каюту приготовить камеру. Пришел Лев Сергеевич, принес полушубок:
– Возьми, наверное, придется снимать с «крыла», там сегодня ветрище…

– Спасибо, Лев Сергеевич, полушубок летом в Арктике никогда не помешает!

Во второй половине дня на мостике оживление. По связи идут переговоры «Ленина» с впереди стоящим судном. Оно называется «Орион». Все стоящие на мостике увидели, как прямо по курсу появился силуэт атомохода. Я глянул в призму кинокамеры.

Атомоход шел исполински! Словно сказочный великан по лесу, который для него был просто кустарник. Он мял, давил, крушил льды. Фонтаны брызг высоко взлетали у самых бортов. Ему было все нипочем! Это зрелище вызывало у всех восторг. Наверное, подобные ощущения были у тех петербуржцев и жителей Кронштадта, которые впервые наблюдали «Ермака» в деле. Потом «Ленин» стал лихо разворачиваться, не снижая хода и разрушая массу льда, сбившуюся в одну громаду. Мы увидели его правый борт, а затем корму с клокочущим крошевом мелкого льда. Какая мощь! Красота! Для него это сжатие – просто «семечки».

Лев Сергеевич, стоя рядом, вполголоса объяснял предстоящее:

– Сейчас на «Орионе» примут на палубу якоря, затем в клюзы... вон в те отверстия, где ходит якорная цепь, продернут трос, концы его закрепят на ледоколе. «Орион» упрется носом в специальное углубление на корме ледокола, и он поведет его на «усах». Выведет «Орион», примется за нас.

Я соображал: «Значит, общие планы – подходы ледокола, буксировку и т. д. – мне надо снять с «Орионом», а уж подробности работы на палубе с тросами – здесь, у нас, чтобы получилось, что спасают один корабль». Но сразу скажу, что моим планам не суждено было осуществиться… У меня всегда – то клин, то колода!

Тем временем ледокол задним ходом тихонечко приближался к носу «Ориона». По связи шли бесконечные переговоры. Они, как мне казалось, имели оттенок тревоги, или уж, по крайней мере, озабоченности.

Наконец ледоколу дали команду «стоп»! Началась работа с тросами. Как всегда, в работе различные затруднения, неувязки. Ветер свищет, холодно, это тоже мешает работе. Прошло довольно много времени. Ну, кажется, дело сделано, и с ледокола следует предупреждение: «Внимание! Начинаем движение…»

Все напряженно застыли, смотрят в одну сторону и слушают динамик. Я такое наблюдал впервые, казалось, что тревожиться особенно нечего. А рядом люди волновались, переживали. Они даже между собой не обменивались ни единым словом. Видимо, эта операция несла в себе элемент опасности из-за такого сильного сжатия. Я вышел на «крыло», установил камеру на штатив и стал наблюдать за судами. Ветер рвал одежду, даже полушубок прошивало струями ветра. В кадре отчетливо было видно, как у обоих судов заработали винты.

Ледокол натянул тросы, но, видимо, мощи «малого хода» не хватало, чтобы сдвинуться с места. По буруну ледяного крошева под кормой, который создает вращающиеся винты ледокола, стало понятно, что ледокол добавил тяги, затем еще, но ледокол и «Орион» продолжали стоять на месте, хотя и винты «Ориона» помогали ледоколу сдвинуться. С «Ориона» последовала реплика: «Продвижения не имеем». С ледокола ответили: «Попробуем еще разок»… Опять возник бурун, но теперь он был клокочущий, мощный. Атомоход потянул так, что «Орион», сдвинувшись, пошел. Они прошли совсем немного, и тут из динамика раздался тревожный голос капитана «Ориона»: «Стоп! Стоп!»

– В чем дело? – С ледокола говорили спокойно, для них это была повседневная работа и, я думаю, отсутствие страха перед льдами. Они могли только сочувствовать транспортным судам-бедняжкам.

А дело было, наверное, в том, что, когда ледокол двигался, мощные льды все-таки оставались на пути следовавшего за ледоколом судна. Им деваться было некуда. Сжатие не позволяло уйти им, и «Орион» натыкался на них. Они скрежетали по корпусу, создавая опасную ситуацию. С бортов тоже нещадно давило, сила природы безмерна. Можно продавить или распороть обшивку корпуса судна. Примеров тому сколько угодно. Было предпринято несколько попыток, но ситуация повторялась, и все они не имели успеха.

– Что, будем пробовать еще? – спросили с ледокола. Повисла пауза… было понятно, что возникли реальные опасения и сомнения в успехе дела. Капитан «Ориона» не хотел рисковать. Предыдущие попытки показали, что сдавило сверх всяких мер. Ответственность огромная, если получишь пробоину при буксировке, потом навесят всех собак. Спросят, зачем неоправданно рисковал, а если судно раздавит и оно даже погибнет в состоянии покоя, виновата стихия. Наконец капитан «Ориона» ответил:

– Продолжать не имеет смысла.

У нас на мостике все как-то разом вздохнули и заговорили, стали обсуждать сложившуюся ситуацию, только капитан молчал. Он стоял чуть в сторонке у самого стекла, скрестив на груди руки, и смотрел в арктическое «никуда». Штурманы сошлись на том, что «Орион» правильно сделал, отказавшись от дальнейших попыток вырваться из ледового плена. А я вдруг вспомнил слова капитана, сказанные за столом накануне выхода из Тикси: «Некуда нам спешить, во льды мы всегда успеем». Вот и успели…

К сожалению, снять трудную проводку судов мне не удалось. Она просто не состоялась. Осталось впечатление того, что мы присутствовали на событии, где судно терпит бедствие, хотя ничего подобного не было. Но все-таки «Орион» был в роли спасаемого. Его так и не выдернули из стиснувших льдов.

Северный ветер не прекращался. Льдами были забиты даже все полыньи. Ледокол отошел от «Ориона» и встал против нас. Он почему-то не уходил. Может быть оттого, что сжатие было весьма серьезным. Если будет усиление ветра от 20 метров в секунду и выше, сжатие будет нарастать и может привести к непредсказуемому результату. Суда, груженные в воде, сидят глубоко, немного воды (если пробоина) – и судно уйдет под лед. При большом сжатии никто не может гарантировать, что не повторится то же, что произошло, например, с «Челюскиным». А та трагедия случилась совсем недалеко отсюда. В критическое сжатие ледокол должен ходить на определенном расстоянии от судов кругами, делая свободные полосы, снимая нажим, и тем самым разряжая обстановку. Пока надо быть всем начеку. Может быть, «Ленин» и остался подстраховать на всякий случай.

Через какое-то время по связи начались переговоры наших штурманов с ледокольными. Среди них было много знакомых или однокашников по мореходке. В конце концов с ледокола позвали в гости. Собралось человек пять, стали звать меня. Я недоумевал, как мы пойдем, ведь очень опасно, сейчас не зима. Но моряки – народ бывалый, объяснили, что в такое сжатие можно идти прямо по торосам, лед сбит в сплошной монолит. Я согласился.

Мы спустились по штормтрапу на лед и пошли. Сейчас думаю, что это было верхом легкомыслия. Угодить под лед, оступившись или поскользнувшись, ничего не стоило, когда мы перепрыгивали через трещины. Сами рисковали и, наверное, подставляли капитана. Если бы последовал несчастный случай, ему пришлось бы отвечать. Нас радушно встретили, угостили, потом мы сходили в гости к вертолетчикам. В разгар нашего общения в каюту вошел дозиметрист и стал замерять в каюте уровень радиации. Меня это очень удивило, если не сказать, что испугало. Ледокольцам такое дело было привычно. Ничего особенного от посещения атомохода, по сравнению с первым на Диксоне, я не ощутил… Просто побывал на судне, и все. Может, оттого, что о нем в то время много писали и его образ «приелся».

Вернулись мы к себе на судно и вдруг услышали крик: «Медведь, медведь!» Ребята, свободные от вахты, побежали смотреть на белого мишку. Он пришел, учуяв запахи пищи, остатки, которые выливали из камбуза за борт. Из-за поднятого шума мише пообедать не удалось, и он пошел восвояси. В природе белого медведя я видел впервые. Он уходил в северную сторону, обиженно оглядываясь, как будто говорил: «Что вы орете, белых медведей не видели, что ли?» А если бы он появился, когда мы были на льду?

После всех событий делать сразу стало нечего. Суда стояли мертво. Никто не знал, сколько времени продлится это стояние. В разговоре я сказал Льву Сергеевичу, что как-то разглядывал их стенную газету, она показалась мне скучной. Лев Сергеевич посетовал: «Мол, кто ее будет делать? Мы не умеем, а делаем, потому что положено».

– Давайте, – предложил я, – соорудим забойную газету, делать все равно нечего.

Предложение было принято, и работа закипела! Сняли на фото весь личный состав судна. Все фотографировались с удовольствием, не подозревая о том, что потом будут представлены в комическом виде. Мы решили делать газету, которая вызывала бы улыбку. Тут же напечатали портреты в фас и профиль. Затем на длинном листе бумаги нарисовали точный контур нашего «Сыктывкара». Набрали массу иностранных журналов, вырезали разные человеческие фигуры для аппликации. Там были и карикатуры на моряков – все пошло в дело. Все эти фигуры разместили по корпусу корабля, каждому нашли место со «смыслом». Капитан как раз был сделан из карикатуры: сидит плюгавенький морячишка в завернутых до колен штанах, из-под которых торчат кривые волосатые ножонки. Он в тельняшке, в большой, не по размеру, форменной фуражке и с таким же большим биноклем. Мы эту карикатуру пристроили на самый нос корабля. Сидит он там и смотрит в морскую даль – нет ли где поблизости льдов? К этой карикатуре мы добавили аккуратно вклеенную фотографию нашего настоящего капитана. Это была находка! В общем, пока делали газету, насмеялись сами до коликов.

Лев Сергеевич никогда не занимался такой «несерьезной» работой, но ему это очень понравилось, и бывший капитан «Ермака» молодел на глазах. Желающих увидеть газету «ДО» было много, но мы сохранили таинство, хотя сделать это на судне довольно трудно. Были предприняты особые меры предосторожности по сохранению тайны. Газету повесили глубокой ночью, как революционеры-заговорщики. Утром у кают-компании был «митинг». Такой красочной нетрадиционной и для команды неожиданной газеты еще никогда не было. Ее громко со смехом обсуждали. Когда видели себя комично изображенного, воспринимали с разочарованием, а других с восторгом. Капитан понравился всем единогласно! Это то что надо! Такого обращения с судовым начальством команда еще не ведала!

Однажды проснувшись, я понял, что мы идем. Поднялся на мостик, льды были жиденькие. Впереди нас шла «Индигирка» – судно ледокольного типа. А «Ленин» уже помогал где-то в другом месте, на его долю в Арктике работы всегда хватало. Впереди был Певек!

• Расскажите об этом своим друзьям!