Притяжение Севером (часть 6)

Главы из книги кинодокументалиста Евгения Корзуна.

• Притяжение Севером (часть 1)
• Притяжение Севером (часть 2)
• Притяжение Севером (часть 3)
• Притяжение Севером (часть 4)
• Притяжение Севером (часть 5)

Михалыч

– Кто-то сказал, что в городе уцелел дом писателя Тургенева. Пошли посмотреть – интересно же... Там корреспондентов наехало с кино и фотокамерами и из различных газет. Это был барский дом с колоннами. Как он уцелел – уму непостижимо: вокруг сплошные развалины... Нам неправильно сказали, это был дом не самого Тургенева, а его какого-то родственника, но там размещался музей Тургенева. Остался живой смотритель музея, а двух его помощников немцы расстреляли. Он рассказал, что немцы из музея вывезли десять тысяч книг и множество экспонатов, в том числе и дробовик Тургенева, с которым он себя описывал в своих рассказах.

А его собственное имение… забыл название...

– Спасское-Лутовиново, – припомнил я.

– Во-во, похоже, Лутовиново, так дом сгорел дотла. Кажется, велика ли потеря – дробовик и книжки с автографами писателя, а для нас, русских, потеря... не зря же и людей приставили для хранения... Говорят, сгорел дом Пушкиных, пострадала Ясная Поляна, сожгли село Бородино. Всего не перечтешь... Умные люди пишут, дескать, война – прогресс. Ой, нет... тащи назад такой прогресс, не дай бог такой прогресс. Лучше уж жить без подобного прогресса. Все вокруг калечится – города, деревни, судьбы, а значит, калечится и сама жизнь...

– У тебя сколько ранений?

– Нет ни единого.

– За всю войну – ни-ни?

– Да, за всю войну... За эти четыре года даже ни разу не простудился! – Он засмеялся.– Правда, радикулит там схватил крепкий на всю жизнь. Строили блиндаж под огнем. Немец не унимался ни на минуту. Тащили с напарником бревно, а тут свист пуль, будто над самыми волосами летят. Солдат бревно бросил и упал на землю, вся тяжесть бревна повисла на моем хребте. Я себе позвоночник сорвал. Даже из-за этого в госпиталь на две недели попал, едва ходил. На войне приобрел мирную болезнь.

Михалыч показал мне фотографию, сделанную через несколько дней после капитуляции. Его трудно было узнать. Этакого поджарого, худощекого, в ладной гимнастерке, в орденах и медалях!

– Михалыч, ты говорил, что четыре медали, а тут вся грудь в орденах.

– Это не моя гимнастерка.

Я смотрел на него вопрошающе, удивленно.

– Мы фотографировались недалеко от Берлина. Названия их мест запомнить не могу. Вышел из бани в белой нательной рубахе, а наши связисты подцепили где-то фотографа и пялятся перед аппаратом. Увидели меня и стали звать – давай, дескать, все вместе. Ну, что я буду портить фотокарточку в нижней рубахе. А тут стоял паренек из разведроты, смотрел и, может быть, сам хотел сняться на память. Ребята ему говорят: «Дай, мол, взаймы на минуточку гимнастерку сфотографироваться нашему другу». Вот и снялся в его гимнастерке весь в орденах и медалях. Потом смеялись над тем, как в одночасье стал орденоносцем.

– Михалыч, ты гимнастерку взял на минуточку, а носишь уже двадцать лет.

– Видно, до века носить буду…

– Войне конец, а что потом?

– Нас сразу на демобилизацию, некоторые части ушли прямо на восток, как я потом понял, японцев бить. Все произошло быстро. Эшелоны из Германии шли днем и ночью. Домой добирался на перекладных. До села доехал на попутной полуторке ранним утром. Сошел с машины, стою, смотрю на наши избенки, палисадники… Земля миром пахнет. Как мне стало хорошо! Я первый раз почувствовал по-настоящему, что такое счастье! Вот на этой пустынной улице… один… И таких минут у меня в жизни было немного. Иду, смотрю, я же здесь все заплоты и огороды облазил. Батя все обещался вожжами «отходить». Курить хотелось – прямо спасу нет. Смотрю, вдалеке мужик корову гонит. Думаю, вот у него и стрельну курево. Подхожу, шагов пять осталось, смотрю – мой отец… постарел за эти четыре года на все десять… седой. У меня сердце разрывается, ну, прямо невмоготу. Первое желание было броситься к нему, закричать… Как я сдержался? Спрашиваю:

– Закурить не найдется?

А он сразу, торопливо руку в карман и с готовностью подает мне кисет.

– Как не найдется? Найдется… И смотрит на меня с протянутым кисетом…

– Мишка, что ли?

– Веришь, на войне не плакал, хоть и всякое бывало, а тут удержу никакого… Вот так я воротился с войны домой…

– Михалыч, как ты из связистов в речные «моряки» попал?

– Это через мою половину, жену, стало быть, хотя тогда она мне женой еще не была. После прибытия с фронта ездил в райцентр в военкомат и случайно познакомился с девахой. Запала она мне в душу. Еще пару раз бывал в райцентре по другим делам и заходил к ней. Она меня даже с матерью познакомила. Потом вернулся домой, пожил немного и решил ехать, как говорится, предложение делать. Думал, привезу ее – и дело с концом.

Приезжаю, а она, говорят, в больнице с аппендицитом лежит. Собрал кое-что, даже букетик цветов наладил – и в больницу. Она не ожидала. Сначала улыбалась, а перед уходом моим расплакалась. Говорю: «Чего ревешь?» А она: «Уедешь, когда увижу?» – «Я же приехал на работу здесь определяться». Она так обрадовалась… Из больницы-то вышел и думаю – что наделал? Ни жилья, ни денег… В общем, ни кола, ни двора. Подумал-подумал – и прямиком пошел в пароходство. Пароход – это тебе и жилье, и стол, и какой-никакой заработок. Тогда рабочих рук не хватало, и меня сразу взяли матросом на колесный буксир. Через несколько дней мы с груженой баржой пошли вниз. Для меня после фронта, где мы рыли окопы в полный профиль, строили блиндажи, тянули связь в любую погоду… Да что там… Эта работа для меня была просто «игрушки».

Капитан на том буксире был человек знаменитый, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, не любил пассажирские суда и никогда на них не работал. Он не воевал, имел бронь. Во время войны с транспорта, металлургических предприятий и шахтеров на фронт брали далеко не всех. Видимо, я ему приглянулся, что ли, своей проворностью и безотказностью в работе. В конце рейса поговорил со мной. Сначала расспросил, какие у меня планы. Я ему все чистосердечно рассказал и, конечно, про то, как попал в пароходство. А он говорит:

– Правильно сделал, что в речной транспорт пошел. Дело хорошее. У нас каждую осень начинают работать курсы по обучению на рулевых, кочегаров, механиков. Можно окончить любые по выбору – и к весне уже иметь диплом, общежитие беру на себя… И невеста рядом! А?

Есть такие люди, умеющие принимать участие в судьбах других. Он был моим крестным отцом. Хороший мужик, хоть и строгий… У-у… спрашивать умел без крика и ругани. Мне такую школу речника преподал! В речном деле он был академик!

Работа на реке мне понравилась, и я, надо сказать, поверил своему наставнику. Хотя в то время вот это слово – «наставник» – еще широко не употреблялось. Потом появилось понятие и целое движение – наставничество. Мой учитель по жизни был наставник. Я считаю все эти обстоятельства счастливой случайностью, начиная с того, что меня не убили на войне, что встретил свою суженую, что попал на буксир к настоящему капитану. Все эти «мелочи» и определили мою судьбу… Грех жаловаться…

Путешествие по Лене-реке продолжалось. Как-то мне показалось, что мы стоим. Я вышел на палубу. На корме, облокотившись на поручни, стоял Михалыч в своем неизменном тельнике и, глядя вниз, с кем-то разговаривал. Я подошел, это были два рыбака. На дне их лодки лежало несколько солидных осетров. В то время с элементарными продуктами, сигаретами, водкой была, как говорят, напряженка, особенно в глухомани. Слово «дефицит» не сходило с уст. Вот рыбаки и меняли дорогостоящую рыбу на эти продукты и на хорошее импортное шмотье. Михалыч, видимо, размышлял, сколько взять, потом ткнул пальцем в двух осетров. Рыбу подняли на палубу, а видавший виды рыбацкий рюкзак, заполненный тем самым дефицитом, опустили рыбакам. По городским меркам этот дефицит и одного-то осетра не стоил. Рыбаки, довольные, умчались обмывать удачную сделку, а мы через час все, кроме вахтенного рулевого, сидели за столом, на котором дымились внушительные куски вареной запашистой осетрины.

На конечный пункт пришли ночью. В каюту уходить не хотелось. Я люблю ночные звуки реки: то какое-то бульканье или тихий всплеск воды у самого берега, а то вдруг далекий звук, отражающийся в воде блеск отдаленных огоньков или голос, пришедший по речной глади. Казалось, что ночь сливает все воедино: и звезды, и реку, и… саму жизнь. В те минуты я, наверное, был счастлив тем, что судьба ущедрила меня такой дивной ночью…

Я всем своим нутром понял, почувствовал, что Михалыч – замечательный человек, с широкой русской душой, о которой пишут в книжках. Он из тех людей, на которых можно положиться. Он сама надежность, ее-то нам всегда не хватает. Войну прошел до Берлина под свист пуль, не задумываясь о наградах. Пришел с войны – сразу впрягся в речное дело и здесь служит на совесть. Я с грустью расстался с Михалычем и командой самоходки. Отправил сюжет на студию, купил билеты на двухпалубный пароход, идущий до арктического порта Тикси.

• Расскажите об этом своим друзьям!