СВАГ — «маленький СССР» на территории поверженной Германии |
По инф. polit.ru |
18 Октября 2021 г. |
6 июня 1945 года на территории поверженной нацистской Германии, занятой войсками СССР, была создана Советская военная администрация (СВАГ). Сотрудники СВАГ, их чада и домочадцы существовали в особом социуме — «маленьком СССР». Как жилось этому сообществу, рассматривается в книге «“Маленький СССР” и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии. 1945–1949». Ниже предлагаем прочитать небольшой фрагмент. «Затратная» секретность и дефицит бдительностиТезис о секретности, густой пеленой окутавшей сталинское общество на его излете, вполне можно считать историографическим трюизмом. «Безразборная», «избыточная» секретность конца 1920-х — 1930-х годов в послевоенный период достигла своего апогея. Поздний сталинизм переполнился государственными, военными, служебными, партийными и, наверное, даже комсомольскими и колхозными секретами. Секретность — это не только целая область существования в социуме государственной и служебной тайны, но также и повседневные практики сталинского человека, соприкасавшегося с секретной сферой и отягощенного постоянными призывами к бдительности. Секреты в сталинское время, как и теперь, доверяли не всем, зато бдительности требовали от каждого. «Ритуалы секретности» (выражение принадлежит М. Геллеру) были настолько органичной сферой жизни сотрудника Советской военной администрации, что воспринимались как воздух, существование которого начинаешь замечать, только ощутив бюрократическое удушье. Все социальное пространство, в котором обитали сваговцы, высшее руководство пыталось наполнить этим воздухом, качество которого проверялось большевистской бдительностью. СВАГ как любое военное учреждение, тем более находившееся за границей, должен был особенно строго охранять государственные, военные и служебные тайны. Здесь надо было «секретить» информацию не только от врагов, они же бывшие союзники, но и соблюдать целый ряд специфических оккупационных ограничений. Как выразился начальник Отдела контрразведки Смерша Управления СВА провинции Бранденбург, «государственная тайна политики советского государства на территории Германии» не должна была стать «достоянием немецкого населения». Судя по ориентировочному перечню документов СВАГ, составлявших военную и государственную тайну, от немцев нужно было скрывать почти все. Как именно при таком количестве секретных ограничений удавалось в принципе управлять Германией, было сокровенной тайной советской бюрократической машины, которую еще предстоит разгадать. «Налаживание секретности» предполагало соблюдение массы специфических условий — затратных и сложных в материально-техническом и организационном плане: сейфы, рабочие папки, спецпакеты, принадлежности для опечатывания, комнаты с решетками на окнах, обитые железом двери, круглосуточная охрана, специальная печь для сжигания черновиков... Требовались опытные, благонадежные делопроизводители, знакомые с правилами ведения секретной переписки и имеющие допуск к такой работе. В первые месяцы существования СВАГ выполнить подобные требования было практически невозможно. Это и показала массовая проверка, проведенная осенью 1945 года. К примеру, в провинции Саксония в комендатуре округа Мерзебург не смогли найти тридцать секретных документов, а шестьдесят восемь секретных бумаг просто забыли зарегистрировать. В некоторых комендатурах, чтобы ускорить движение простой корреспонденции, на ней ставили гриф «секретно» и произвольный номер, совершенно запутывая делопроизводство. В Магдебургской окружной комендатуре, напротив, секретные документы отправляли исполнителям, минуя «секретчиков», в результате всплыли неучтенные секретные бумаги. В других землях и провинциях положение было не лучше. Оказалось, что почти каждый второй сотрудник, занимавшийся секретной работой, не имел никакого практического опыта и плохо знал приказы и наставления по делопроизводству. Только в Штабе СВАГ и (отчасти) в штабах Управлений СВА земель и провинций проблемы обеспечения секретности удалось решить сравнительно быстро. Командование требовало, чтобы все сваговцы, соприкасавшиеся с секретными документами, были оформлены должным образом. На каждого сотрудника надо было собрать целый пакет документов и «отдельной папкой» выслать контрразведчикам. Среди прочего нужно было указать на политическую устойчивость претендента на должность, прояснить, не принадлежал ли он к антипартийным группировкам, не служил ли «в старой армии», не подвергались ли аресту его ближайшие родственники, бывал ли он за границей и есть ли там знакомые и родные. И конечно: был ли в плену или в окружении, проживали ли родственники на оккупированной территории. Процедура была не быстрой и довольно обременительной для руководителей, поэтому в 1945–1946 годах многие из них, перегруженные работой, старались отложить подобные дела на потом. Поздней осенью 1945 года «секретный» дискурс был стремительно выведен за делопроизводственные и кадровые рамки и дополнился страшными словами «шпионаж» и «вербовка». Маршал Жуков пришел к выводу, что утечки секретной информации происходят через свободное общение с союзниками и немцами, и попытался развернуть советское оккупационное сообщество к традиционному пониманию бдительности как важному условию сохранения государственной и военной тайны, перекрыть каналы доступа к чувствительной информации, укрепить советскую стену секретности, в которой под влиянием победной весенне-летней эйфории появились разрывы и трещины. 16 ноября 1945 года был подписан и размножен типографским способом совершенно секретный приказ Главнокомандующего Группы советских оккупационных войск в Германии № 0016 «О повышении бдительности офицерского состава». Действие этого приказа распространялось и на СВАГ.
Непосредственным поводом послужил неприятный эпизод вербовки иностранной военной разведкой советского офицера М. Едва ли не главной предпосылкой потери бдительности и предательств маршал Жуков назвал (вернее показал на примере) сохранявшуюся эйфорию от условной встречи на Эльбе и сложившийся к тому времени в советской зоне оккупации относительно свободный образ жизни «советских оккупантов». Он довольно подробно описал в приказе обстоятельства скандального происшествия: «Состоящий в резерве офицер М. в течение трех месяцев никакой работы по службе не выполнял и от безделья вместе с другими офицерами начал посещать рестораны и увеселительные места в городе Берлине, в результате познакомился с иностранными офицерами и в течение месяца вместе с ними выпивал и общался с немками. При этом иностранные офицеры неоднократно оказывали ему мелкие услуги, после чего и от него потребовали собрать «кой-какие сведения». Офицер М. согласился, но «вовремя был арестован». Так маршал предостерег своих офицеров, а также призвал к бдительности тех, кто за этими офицерами должен был присматривать. Заметим попутно, что фабула предательства капитана Воробейцева, отрицательного персонажа уже упоминавшегося романа Э. Казакевича, очень похожа на историю падения офицера М. из приказа Жукова. Казакевич, вероятно, был знаком с этим документом или стал очевидцем какой-то похожей истории. В ноябре — декабре 1945 года политработники провели со сваговцами беседы и занятия на тему «Быть особенно бдительным». Некоторые документы передают атмосферу проходивших в то время собраний и обсуждений. В комендатуре города Мюльхаузен, как заверял руководство начальник политотдела УСВА федеральной земли Тюрингия, «офицеры сами развернули критику недобросовестной работы отдельных военнослужащих»: офицеры Х. и Ф. (откомандированные из комендатуры), «потеряв офицерский облик и всякую бдительность, якшались с немками, пьянствовали вместе с ними и являлись, по существу находкой для шпионов». Но эти филиппики были адресованы тем, кто уже был наказан и на собрании не присутствовал. Действующих сослуживцев в разгромной самокритике постарались не упоминать. Зато прозвучал пример ужасного грехопадения офицера К. Он имел несчастье подарить фотокарточку немцу. Так робко и неуверенно оживал (и пытался прижиться) в советском оккупационном сообществе плакатный советский жупел. Железный занавес еще не опустился, а обыденный политический язык уже готовился к этому событию. В 1946 году дискурс секретности попытались наполнить политическими смыслами и вернуть к советскому довоенному эталону, а значит — обеспечить благонадежность не только всех сотрудников вплоть до низших должностей, но и тех, кто мог просто краем уха услышать или краем глаза увидеть служебные секреты. Так в охраняемое пространство попали жены, сожительницы, прислуга, знакомые немцы, случайные попутчики и даже оставшиеся в СССР друзья и родственники, с которыми сваговцы поддерживали личную переписку. Не обошли вниманием и немцев, работавших в учреждениях СВАГ. Всех бывших членов фашистских организаций, а были и такие, приказали из органов СВАГ немедленно уволить, информацию о принятых и принимаемых на работу немцах передать «куда следует» — по принадлежности. Было запрещено брать на работу немцев, проживавших вне советской зоны, за немногими персональными исключениями. Заодно был объявлен запрет на допуск немцев в военные городки и частные квартиры сотрудников — «без соответствующей проверки и регистрации». Руководителям СВАГ и УСВА постоянно приходилось реагировать на коллизии, которым, казалось бы, уже было предписано разрешиться. Весной 1946 года были, например, зафиксированы нарушения режима секретности во время служебных телефонных разговоров. Вышло строгое приказание, в котором подобные случаи были названы «ненормальными явлениями». Сотрудников упрекнули в том, что они забывают, где находятся, — в оккупированной Германии имеется «полная возможность подслушивания всех телефонных переговоров и наша военная и государственная тайна может быть разглашена». Обсуждать по телефону секретные вопросы категорически запретили. Казалось бы, все ясно. Однако даже руководящая сваговская номенклатура подобными запретами могла и пренебречь. Только что приняли к сведению новый запрет, но проходит три месяца, и жарким июльским днем 1946 года несколько начальников из Управления СВА провинции Саксония в Галле распахивают окна в рабочих кабинетах, усаживаются на подоконники и громогласно обсуждают служебные дела — «в то время как на улице ходили немцы и слышали выкрики в телефонную трубку». Кто-то бдительный донес. Провинившиеся отделались замечанием. В приказах и донесениях 1945–1946 годов нарушителей секретности чаще обвиняли в «беспечности», «благодушии», «разгильдяйстве», «безответственности» и повторяли привычные клише о «недостаточности контроля» и «несерьезном отношении». Безусловно, серьезным было лишь наказание за утрату секретных документов — предание суду военного трибунала. Но даже здесь начальство, которому за подобные ЧП тоже могло не поздоровиться, старалось проявлять разумную сдержанность и пыталось вывести виновников из-под удара, ограничиваясь относительно мягким наказанием, принимая в расчет боевые и служебные заслуги и ссылаясь на беспечность провинившегося. Возможно, за словом «беспечность» скрывалось состояние, в котором пребывала часть сотрудников СВАГ в это время. Офицеры были молоды, исполнены эйфории от победы и открывшихся новых возможностей. В круг их приоритетных жизненных переживаний не очень вписывалась методичная, скрупулезная и, честно говоря, занудная работа с секретными документами, требующая педантичности и серьезных усилий. Сотрудник Управления Политического советника СВАГ, вернувшийся в Москву из Германии, очень долго получал от своих коллег сердитые письма. Им пришлось «разгребать» оставленные коллегой завалы бумаг (возможно, и секретных, никто такое в письме не напишет) в рабочем столе и в шкафах. Так к документам относился двадцатидвухлетний молодой человек, закончивший войну в Берлине и там же начавший свою карьеру в СВАГ. Он прекрасно знал, что бывает, когда, например, потеряешь ключ от шифровальный комнаты или куда-то засунешь служебную бумагу. Но почему-то это его не останавливало, и он продолжал весьма небрежно относиться к служебным документам. Разве дело в них? Вокруг необычный мир, уникальные впечатления, он влюблен, в голове великие планы — поступить в институт, конечно, самый лучший, а тут пиши черновик в рабочей тетради, сдавай его в секретную часть каждый вечер, утром забирай обратно, не оставляй без присмотра на столе даже в обеденное время, снова сдавай под расписку. А за нужным для работы документом каждый раз отправляйся к «секретчику»... На что уходит лучшее время жизни! Видимо, так думал не только он один. Следует отметить, что и у начальников управлений и отделов порой складывались непростые отношения с работниками секретных частей. Некоторые руководители отказывались расписываться за документы. Ответственными за них оставались «секретчики». А начальство могло не возвращать своевременно секретные документы, держать их у себя по нескольку дней и даже месяцев, уносить домой или, минуя секретную часть, вручать секретные бумаги исполнителям без расписки. На замечание, что хранить документы в письменном столе в квартире «не положено», мог последовать простодушный ответ: «Моя жена все время находится дома и поэтому охраняет документы». Почему сотрудники, занимавшие ответственные посты, с каким-то неизбывным энтузиазмом шли на нарушения? А потому, что они были типичными сталинскими трудоголиками. Их рабочий день длился намного дольше, чем у простых сотрудников. В 1946 году руководству управлений и отделов было приказано после окончания работы (19:30) оставаться на службе до 22:30, чередуясь со своими заместителями. Иногда приходилось задерживаться и до глубокой ночи, а секретные части после рабочего дня опечатывались. Один из начальников на вопрос, почему он хранит секретные документы без охраны в помещении конторы, оправдывался: «...иногда приходится пользоваться ими круглосуточно». Виновника попытались припугнуть. Если он и дальше будет продолжать в том же духе, то ему не будут высылать секретную корреспонденцию, а все имеющиеся секретные документы изымут. Но вряд ли после этих пустых угроз офицер начал итальянскую забастовку и безнадежно бил баклуши поздними длинными вечерами за пустым столом без нужных для работы бумаг.
На нашем сайте читайте также:
|
|