- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
Без царя в голове |
| Василий Водовозов |
| 25 Июля 2025 г. |
|
Василий Водовозов о знакомстве с молодым Лениным.
«Его лицо поражало животностью»На фоне многочисленных заклинаний «не очернять» прошлое уже много лет процветает безграничное и безусловное восхваление исторических персонажей. Иными словами, между терминами «очернять» и «критиковать», терминами «искажать» и «размышлять» ставится знак равенства. Как же выглядят «очернители» из первых уст? Каковы их доводы, наблюдения, прогнозы? В числе персонажей, которым посвящены не только хвалебные вирши, но и чувствительные разоблачения, – вожди страны Советов. С них и начнем. Так, в мемуарах российского публициста, юриста, экономиста, политика-левоцентриста Василия Водовозова (1864–1933), вышедших в эмиграции ровно 100 лет назад, есть глава, посвященная молодому Владимиру Ульянову (будущему Ленину), с которым автор лично общался в начале 1890-х годов. Орфография воспоминаний в целом сохранена. – Впервые познакомился я с Влад. Ульяновым осенью 1890 г. в Петербурге. В то время я получил отпуск из Шенкурска (где отбывал ссылку по своему делу 1887 г.) для сдачи государственных экзаменов. Во время этого моего приезда в Петербург, как-то вечером, ко мне пришла курсистка Ульянова, Ольга Ильин. (ум. 1891 г. от сыпн. тифа) сестра Александра Ильича Ульянова. До моего ареста (25-II, 1887 по ст. ст.) я был знаком с Алекс. и Анной Ильиничной, также Елизаровым, за кот. она вышла замуж позднее, между 1887 и 1891 г. С Ольгой я познакомился ранней весной 1890 г. у Винбергов. Теперь она привела ко мне своего второго брата – Владимира. Он тоже был исключен из Казанского унив., кажется, был выслан из Казани и отбывал высылку в Самара, – в этом, впрочем, я не вполне уверен. Теперь он приехал в Петербург, чтобы узнать, нельзя ли как-нибудь устроиться со сдачей экстерном государственных экзаменов. А так как я именно такие экзамены в то время держал, то они и пришли ко мне за справками. Нужные справки я, конечно, дал и даже провел Вл. Ульянова на экзамен, который тогда мы сдавали при округе. Там была большая толпа, – человек около 400, – Ульянов затерялся в ней и просидел несколько часов, прислушиваясь и присматриваясь. Никаких определенных впечатлений от этой встречи у меня не осталось, – разговоры вертелись исключительно вокруг экзаменов; других вопросов, тем более общих тем, мы не касались. Осенью 1891 г. мне разрешили из Архангельской губ. переехать в Самару. Там я, конечно, зашел к Ульяновым, которые жили тогда в Самаре целою семьею: мать, Мария Ильинична, старшая дочь, Анна Ильинична, с мужем, Елизаровым (последний был моим товарищем по университету); Владимир Ильич и младшее поколение, которое состояло из Дмитрия – гимназиста, кажется V-го класса, и Марии – гимназистки лет 14. Елизаров служил где-то в казенном учреждении, едва ли не в управлении железной дороги; В.И. зарабатывал, кажется, уроками или работал по статистике. Семья была на редкость хорошая – все жили очень дружно, несмотря на бросавшееся в глаза резкое различие физического и нравственного облика отдельных ее членов. По внешнему облику она распадалась на два ярко выраженных типа. К первому принадлежали мои петербургские знакомые – Александр Ильич и Ольга Ил., вскоре умершая, сестра, а также оба представителя молодого поколения. Этот тип – овальные бледные лица, с очень широкими лбами, с глубоко сидящими вдумчивыми, проницательными глазами. Они поражали своей юношеской свежестью и одухотворенностью. Ко второму типу принадлежала Анна Ильинична и Владимир Ильич. Хотя и у Анны и особенно у Владимира глаза светились несомненным умом, но все лицо в целом поражало каким-то смешением ума и грубости, я сказал бы, какой-то животностью. Бросался в глаза лоб – умный, но покатый. Мясистый нос. В.И. был почти совершенно лысый в 21–22 года. Что-то упорное, жестокое в этих чертах сочеталось с несомненным умом. Это же впечатление оставалось и от лица А.И. – только у нее все было в ослабленной степени: и ум, и животность... Кем была их мать до замужества, какого она происхождения – я не знаю, но она напоминала мне институтскую классную даму. Все время она заботилась о том, чтобы все было гладко, прилично. Следила за поведением детей. Грубые выходки и жесты Владимира, грубые, резкие замечания и пр., – их у него было много, – ее страшно шокировали. Часто у нее срывалось: «Ах, Володя, Володя, разве так можно!». Характерно, что таких грубых выходок у членов семьи Ульяновых, отнесенных мною к первому типу, я не замечал. Центральной фигурой в семье был Вл. Ил., которого вся семья считала гением и на которого чуть ли не молились не только мать и сестры, но и Елизаров. У Вл. Ил. тогда был небольшой кружок молодежи, с которым он занимался. В этом кружке он был непререкаемым авторитетом, – на него там молились почти так же, как и в семье, хотя среди членов этого кружка были люди старше по возрасту, чем Вл. Ил. Из членов этого кружка я помню Аполлона Шухта; еще одного молодого человека лет 23–24, фамилия которого была, кажется, Попов, но, может быть, и иная; затем Марию Петровну Ясеневу, вышедшую позднее за Вас. Сем. Голубева (редактора «Саратовской Земской Недели» – кажется, так назывался этот орган; позднее мой товарищ по редакции «Нашей Жизни»). Встретили меня Ульяновы очень дружески: хлопотали, помогали устроиться. Мне семья понравилась, и я часто ходил к ним в гости; заходили и они ко мне. Такие отношения продолжались почти всю зиму; после отношения начали портиться под влиянием моих столкновений с В. Ил. С кружком В. Ил. мои отношения с самого начала налаживались плохо; в нем все слишком преклонялись перед В. Ил., поэтому меня, который держался независимо и осмеливался даже с ним спорить, встретили с самого начала недоверчиво, почти враждебно. Так у меня отношения с кружком и не наладились. «Он был против кормления голодающих»Владимир (Ильич) производил впечатление человека, если не разностороннего, то во всяком случае хорошо образованного. Больших знаний вне круга его непосредственных интересов у него не было; естественными науками, философией он совершенно не интересовался, по крайней мере, мне так казалось. Но в той области, которой он интересовался – в вопросах политической экономии и истории – его знания поражали солидностью и разносторонностью, особенно для человека его возраста. Он свободно читал по нем., франц. и англ., уже тогда хорошо знал «Капитал» и обширную марксистскую литературу (немецкую) и производил впечатление человека, политически вполне законченного и сложившегося. Он заявлял себя убежденным марксистом, но мне кажется, будет более правильно, если я скажу, что марксизм у него был не убеждением, а религией. Хотя он очень интересовался возражениями против марксизма, изучал их и вдумывался, но в нем мне чувствовалась та степень убежденности, которая, по-моему, несовместима с действительно научным знанием. У него как бы была презумпция, что никаких серьезных аргументов против марксизма нет и быть не может, и изучал их он не с целью поисков истины, а в целях отыскания коренившейся в их основе ошибки, в существовании которой он был заранее убежден. Наряду с этим в нравственном облике В. Ил. бросался в глаза какой-то аморализм. По-моему, он был органически свойственен его натуре. Он не допускал никаких сомнений в допустимости применения того или иного средства, если только оно вело к цели. Помню, я тогда же в разговорах с другими называл его Маратом. Конечно, я не предвидел той роли, которую ему суждено было сыграть, но уже тогда я был убежден и открыто об этом говорил, что роль Ульянова будет крупной. Самое крупное, глубокое разногласие, на котором мы столкнулись с Вл. Ульяновым, был вопрос об отношении к голоду 1891–1892 гг.
В 1891 г. с ранней осени в Самаре стали появляться бросавшиеся в глаза признаки голода. Появились толпы крестьян, – по нынешней терминологии, беженцев, – из голодной деревни, которые ходили из дома в дом, прося хлеба и работы. Нужда была огромная, помощь требовалась немедленная. В местном обществе призывы к помощи встретили дружный сочувственный отклик; все высказывали готовность всячески содействовать делу помощи. Один Вл. Ульянов со своей семьей и кружком, вторившим ему, занял иную позицию. Он резко и определенно выступил против кормления голодающих. Его позиция, насколько я ее сейчас вспоминаю, – а запомнил я ее хорошо, ибо мне приходилось немало с ним о ней спорить, – сводилась к следующему: голод есть прямой результат определенного социального строя; пока этот строй существует, такие голодовки неизбежны; уничтожить их можно, лишь уничтожив этот строй. Будучи в этом смысле неизбежным, голод в настоящее время играет роль и прогрессивного фактора. Разрушая крестьянское хозяйство, выбрасывая мужика из деревни в город, голод создает пролетариат и содействует индустриализации края, – это явления прогрессивного порядка. Но голод может и должен явиться прогрессивным фактором не только в области экономической. Он заставит мужика задуматься над основами капиталистического строя, разобьет веру в царя и царизм и, следовательно, в свое время облегчит победу революции. Стремление т. наз. «общества» придти на помощь голодающим, облегчить их страдания понятны. Ведь это «общество» есть плоть от плоти, кровь от крови буржуазного общества; в какие бы оно ни рядилось социалистические мантии, в какие бы цвета оно ни окрашивалось, оно не в силах отвлечься от интересов всего буржуазного общества в целом. Голод грозит потрясениями, быть может, гибелью, этому строю. Поэтому стремления смягчить последствия голода – вполне естественны. По существу, в основе, – это стремление ослабить неизбежные грядущие потрясения, спасти основы буржуазного строя, а, следовательно, спасти и самого себя. Психологически же все разговоры о кормлении голодающих и пр. суть выражение обычного слащавого сантиментализма, свойственного нашей интеллигенции. Эту свою позицию В. Ульянов развивал на частных собраниях у меня, у Ульяновых и вообще всюду, где тогда собиралась революционно и оппозиционно настроенная публика, и где он имел возможность выступать и высказывать свою точку зрения. Вся семья Ульяновых вторила этим речам В. Ил. Но если в устах последнего эти рассуждения хотя и возмущали, но не особенно резали ухо, – больше, они, казалось, даже гармонировали с общим обликом говорящего, глубокая вера которого в свою правоту сквозила из всех его речей, – то в устах представителей семьи Ульянова, особенно молодежи – брата и младшей сестры (не Анны), которых обычно трудно было заставить разговориться,— они прямо коробили слушателя, ибо совершенно не вязались с общим их обликом – мягким, почти одухотворенным. Часто, слушая их, я думал о том, как бы отнесся к этому вопросу покойный Александр Ильич (старший брат Владимира Ильича, казненный за подготовку покушения на императора Александра III. – Прим. ред.), который, несмотря на наше короткое знакомство, произвел на меня глубокое, неизгладимое впечатление. Конкретных данных для ответа на этот вопрос у меня нет – в наших разговорах с А. Ил. мы не затрагивали тем, которые могли бы дать материал для нужных выводов, но общий облик его фигуры заставлял, да и теперь заставляет, меня думать, что А. Ил. ни при каких условиях не мог бы держаться подобных взглядов. «Ленин поощрял сплетни»В конце 1891 года разговоры о борьбе с голодом привели к созданию в Самаре особого комитета для помощи голодающим. Это было полулегальное учреждение, т.е. комитет этот не был формально разрешен властями, но существовал он открыто, власти об этом превосходно знали и не только не чинили ему препятствий, но и вступали с ним в сношения. В комитет входила самая разнообразная публика – от чиновников, занимавших высокие посты в местной служебной иерархии, до лиц явно неблагонадежных, даже прямо поднадзорных. Из представителей мира легального я помню протоиерея Лаврского – очень колоритную фигуру, человека независимых, прогрессивных взглядов; некоего Степана Миклашевского, приезжего из Петербурга, который был знаком с местным губернатором, часто бывал у него и служил посредником между комитетом и губернатором; Петра Петровича Крылова, тогда городского или земского врача, позднее к.-д. (кадета), члена II Госуд. Думы и др. Из мира неблагонадежных в комитет входили Вениамин Осип. Португалов, Осип (б. подсудимый по процессу 193-х), я и др.
В конце 1891 или в самом начале 1892 г. губернская власть организовала в Самаре общественные работы для голодающих беженцев (тогда это слово не было еще в употреблении) – не помню хорошо, не то рыли канал, не то осушали болото под Самарой. Заведовал ими какой-то Перцев. Работы шли не важно; денег они съели много, а результатов не дали никаких; в публике смеялись и о Перцеве ходила песенка: Перцев, Перцев, где ты был, Я собрал тогда материал об этих работах и послал корреспонденцию в «Юридический Вестник». С.А. Муромцев, тогдашний редактор «Ю. В.» сильно эту корреспонденцию пощипал, но все же кое-что осталось. Напечатана она была в одной из книжек «Юр. Вестника» (Москва) за 1891 г. В связи с этими работами наш комитет устроил общественную столовую для голодающих, работавших у Перцова. В этой столовой порция щей стоила 2 коп., порция хлеба 2 коп. и порция чаю тоже 2 коп. Были выстроены бараки, поставлены кухонные печи, приобретены столы и необходимое оборудование. Работали в столовой члены комитета и многие из молодежи, которые старались использовать свою работу для революционной пропаганды среди голодающих. Ленин не верил в успешность такой пропаганды среди голодающих. Это соображение играло большую роль в его отрицательном отношении к нашему комитету и к кампании помощи голодающим вообще; споря против наших взглядов, он доказывал, что наши столовые будут, наоборот, своего рода «пропагандой действием» за примирение с существующим строем, породившим голод, но не стремящимся с ним бороться, – в этом отношении он оказался, конечно, прав. «Голодное брюхо» оказывалось глухо не только к учению, но и к восприятию революционной пропаганды, и все начинания в этом отношении были безрезультатны. В наш комитет Ленина, помнится, вообще никто не звал и на его заседаниях он не был ни разу. Поэтому рассказ М. Алданова в «Днях» (Берлин, 1924 год) в этой части, неточен. Но на собраниях и сходках молодежи Ленин вел систематическую и решительную пропаганду против комитета. На этих же сходках у Ленина всегда находились оппоненты, – я в том числе. На чьей стороне была победа – сказать трудно. Несомненно, что за Лениным было очень небольшое меньшинство, но это меньшинство твердо держалось на своих позициях. Случаев, когда кто-нибудь из сторонников Ленина поколебался, я помню только один: Мар. Петр. Ясенева, позднее вышедшая за Вас. Сем. Голубева, некоторое время колебалась, несколько раз приходила к нам в столовую работать, но в конце концов все же вернулась к позиции Ленина и порвала с нашей организацией. Других примеров такого рода я не помню – думаю, их и не было. Обратные случаи, когда пропаганда Ленина убеждала наших сторонников – отрывала их от нас – были; в небольшом количестве, но были. Вначале мирные, наши споры постепенно стали принимать очень резкий характер. Начали звучать личные ноты. Меня поразило, что Ленин, как я заметил, был склонен поощрять сплетничество. Как-то раз, в небольшой группе, я сказал, что Ленин склонен в спорах прибегать к аргументам, не считаясь с тем, верны ли они – лишь бы они вели его к торжеству, хотя бы временному, к успеху среди плохо разбирающихся слушателей. Этот мой отзыв передали Ленину. Я сам этому разговору не придавал значения, даже забыл про него, и как-то вскоре зашел к Ульяновым, как делал тогда довольно часто. Мне бросилось в глаза, что Ленин как-то скривился, подавая мне руку, – смысл этого я понял, когда он потребовал от меня объяснения моих слов. Я эти объяснения дал, – не помню уже сейчас, какие они были, вероятно, старался смягчить свои выражения. Разговор привел к формальному примирению, – но по существу же отношения установились очень натянутые. К весне 1892 г. в наших отношениях наступило такое охлаждение, что мы почти не встречались. Осенью 1892 г. срок моей ссылки в Самаре кончился. Перед отъездом я зашел к Ульяновым, – дружески попрощались. Вл. Ил. и Дмитрий проводили меня даже на пароход... В 1895 г., приехав в Петербург, я зашел к Ленину,– он принял меня очень сухо и больше мы не встречались, если не считать встречи в 1906 г. на митинге в Тенишевском училище; там Ленин демонстративно не захотел меня узнать.
Тэги: |
