Военно-патриотическая тревога накануне Первой мировой |
По инф. polit.ru |
03 Апреля 2023 г. |
Что такое патриотизм? Если это чувство, то что составляет его основу — любовь или ненависть, гордость или стыд? Если идеология, то какова она: консервативная или революционная, на поддержку кого или чего ориентирована — власти, нации, класса, государства, общества? Ответы на эти вопросы ищет в своей книге историк Владислав Аксёнов. Ниже предлагаем прочитать фрагмент, где говорится о военно-патриотической тревоге накануне Первой мировой.
Военно-патриотическая тревога кануна Первой мировой войны: прогнозы, страхи, предчувствияФантастическая футурологияБольшинство критиков буржуазно-национальной, консервативной концепции патриотизма справедливо обращали внимание на то, что патриотические эмоции рубежа XIX–XX веков нагнетали международную напряженность и усиливали чувство военной тревоги. Заложниками эмоций оказывались не только рядовые обыватели, но и сами власти. В конечном счете решение Николая II о начале всеобщей мобилизации, вынудившее Вильгельма II объявить войну России, принималось в определенной эмоциональной обстановке, на которую оказывали воздействие слухи. Помимо международных кризисов, на настроения современников влияла научно-техническая революция, менявшая повседневность. 1880-е годы открыли так называемую «эпоху нервозности», когда приметами времени стали массовые жалобы людей на нервную слабость, неврастению, приобретавшие характер модного имиджа. Сами современники считали, что причиной являются «суета и гонка» новой эпохи электричества, которая ускорила бег времени. Й. Радкау отметил, что нервозность характеризовала само состояние культуры эпохи модерна и определяла настроения разных наций. В России нервозность городского социума была усилена последствиями Великих реформ: массовой миграцией крестьян в города, демографическим переформатированием общества, что превращало город в поле социальных и эмоциональных конфликтов. Индустриализация и модернизация, носившие, безусловно, прогрессивный по своей природе характер, своими ближайшими результатами имели рост общественной напряженности. Тревожность воплощалась в навязчивых образах приближающейся катастрофы. Для кого-то эти страхи сливались с эсхатологическими пророчествами, для других становились предсказанием мировой войны. Они проникали в художественное пространство посредством изобразительных и литературных образов, влияющих на настроения своих потребителей — зрителей и читателей. В 1911 году П. Н. Милюков отмечал влияние беллетристики на общественное воображение, усматривая в этом сознательную «технологию» милитаризации сознания германской нации: На воображение германского читателя старались и стараются действовать не только путем серьезных политических сочинений или, хотя бы, памфлетов. К его услугам существует еще целая литература романов. В повествовательной форме, обыкновенно сообщающей о том, что будет с Европой и со всем миром через 10, 20, через 50 лет, свободно досказывается и то, что остается недосказанным в произведениях сухой прозы. И именно эта цель патриотических мечтаний, апофеоз грядущей великой Германии, есть то, что больше всего привлекает и манит массу, что создает, сознательно или бессознательно, главные очертания национального идеала. В действительности подобная литература появлялась во всех странах — участницах будущей Великой войны. Часть сочинений в самом деле несла на себе печать национально-патриотической пропаганды, другая являлась не более чем результатом полета фантазии ее автора. Однако в целом пространство художественных образов создавало определенную тревожную атмосферу у читающей публики разных стран. Сами фантасты хоть и не признавали ответственность за провоцирование страстей, после начала Великой войны напомнили читателям о своих пророчествах. В ноябрьском номере журнала «Мир приключений» за 1914 год появилась статья Л. Исидорского (псевдоним Я. И. Перельмана) «Пророки мировой войны», в которой писатель-физик обращал внимание на способность «чутких умов» предсказывать глобальные катастрофы: Случилось то, что еще недавно всеми считалось самым невероятным, самым невозможным — вспыхнул мировой военный пожар... И лишь немногие романисты делали фантастические экскурсии в эту область... Очевидно, мрачная тень надвигавшегося мирового бедствия тревожила наиболее чуткие умы, беспокоила встревоженное воображение. Можно насчитать около десятка фантастических романов, посвященных этой теме, и из них большая часть появилась в последние два года. В 1887 году французский художник, писатель и издатель А. Робида опубликовал роман «Война в XX веке», в котором попытался представить новую технологичную войну, начавшуюся, по его прогнозу, в 1945 году. Война в определенной степени соответствовала битвам Первой мировой: воздушные сражения между аэропланами и дирижаблями, использование газового оружия, монструозных пушек и т. д. Страхи общества перед научными открытиями, в том числе экспериментами биологов, медиков, подсказали писателю сюжет о разработке бактериологического оружия, а также появлении отрядов боевых медиумов-экстрасенсов (слухи о которых ходили в российском обществе в годы Великой войны, возможно, проникнув туда из беллетристики). Более обстоятельно война будущего изображена в романе другого французского писателя П. Жиффара «Адская война» (1908). Показательно, что война у Жиффара вспыхивает в последний день работы мирной конференции в Гааге, когда на торжественном прощальном ужине немецкий и английский дипломат не смогли договориться, кому первому подносить шербет. В результате английский король испытал чувство национального унижения и потребовал от германского императора извинений, а Германия в ответ послала на Англию дирижабли-бомбардировщики, которые по пути разбомбили Гаагу. Тем самым автор не только выразил скепсис относительно потенциала международных организаций, но и показал, какие ничтожные поводы могут разрушить привычный хрупкий мир. Роман Жиффара интересен еще и другим: размышлениями о ходе войны и расстановке сил. Первоначально «адская война» вспыхнула между двумя военными блоками — Англией, Францией и Японией с одной стороны и Германией с США с другой. Однако в процессе вовлечения в конфликт новых стран вместо политических разногласий на первый план вышли расовые предрассудки, в результате чего война стран трансформировалась в войну рас. Фантазия писателя заканчивается тем, что армия китайцев верхом на верблюдах с установленными на них пулеметами захватывает Москву. Нашествие «желтой расы» Жиффар преподносит как месть «белой расе» за подавление Восстания боксеров в Китае. Французский автор описанием различных фантастических военных машин демонстрирует не только тревогу современников перед милитаризацией науки и промышленности, но и показывает распространение националистических и расовых предрассудков под знаменами патриотизма. Взгляд на мировую политику как борьбу рас был в начале ХX века не только у писателей-фантастов, но и у чиновников, политиков. Советник Германского имперского статистического комитета Р. Мартин в футурологической работе «Будущность России и Японии» предсказывал, что за пятьдесят лет Россия потеряет в пользу желтой расы большую половину Сибири. В предстоящие столетия желтая раса будет сурово теснить Россию, и Россия сохранит свои владения даже в Европе, главным образом благодаря сочувствию и поддержке остальных народов белой расы. Российский консервативный публицист М. О. Меньшиков также активно использовал расовую терминологию. Считая в конце 1903 года войну России с Японией неизбежной, он преподносил вооружение России как ответную меру на «желтую опасность», отдельно отмечая, что Россия стоит «на страже Запада» перед китайской угрозой. Доказывая, что «из всех стран на свете Россия самая мирная», Меньшиков призывал: «Брожение желтой расы — великая опасность миру, и она должна быть устранена». П. Н. Милюков, обвиняя именно немецких писателей в распространении милитаристского мышления, обратил внимание на другое футурологическое сочинение Мартина «Берлин — Багдад: Германская империя в эпоху дирижаблестроения, 1910–1931 гг.», которое вышло в 1907 году. В нем немецкий автор делился своей мечтой о создании уже в 1916 году Всемирной Германской империи от Берлина до Багдада и предсказывал вторую российскую революцию в 1913 году. Нельзя не упомянуть английского писателя и футуролога Г. Уэллса, одним из первых предсказавшего появление танков (правда, ошибшегося в предсказании первого управляемого полета аэроплана почти на пятьдесят лет). В 1901 году Уэллс написал статью «Предвидения о воздействии прогресса механики и науки на человеческую жизнь и мысль», в которой отмечал, что патриотизм разжигает национальные конфликты и провоцирует войны. При этом он обращал внимание на популистский и демагогический характер патриотической риторики, которая в условиях демократии превращается не более чем в политическую технологию: Национальная и патриотическая партия есть по существу партия анти-иноземная; алтарь новейшего божества, демократии, требует иноземных жертв. Не зложелательство, а попросту желание удержаться у власти побуждают правительство или партию раздувать опасности или национальную вражду, чтобы страхом привлекать избирателей к урнам, или стараться набросить тень подозрения в продажности внешнему врагу на зародыш новой партии, грозящей конкуренцией господствующей. Отрицая расизм, Уэллс поддался популярному в его время евгеническому учению и полагал, что в будущем человеческое общество введет запрет на деторождение для психически больных людей, включая алкоголиков и наркоманов, нарушение которого будет служить оправданием для их физического истребления. Любопытным свидетельством популярности фантастики является тот факт, что накануне Великой войны написанием художественно-футурологического сочинения увлекся последний посол Российской империи в Берлине С. Н. Свербеев. Предчувствие мировой войны проявлялось на фоне усиливавшейся в Европе гонки вооружений, которая подпитывалась мессианскими расово-цивилизационными концепциями, характерными для разных стран, включая Германию и Россию. С точки зрения этих национал-патриотических теорий война могла быть развязана не только ради завоевания/отвоевания определенных территорий или защиты союзников от врагов, но и ради сохранения абстрактной «национальной чести». Герой романа немецкого писателя А. Нимана «Всемирная война» говорил Вильгельму II: Никто не сомневается в том, Ваше Величество, что объявление войны было бы роковым шагом... Но существует высший закон, перед которым должны отступить на задний план все другие законы, — закон — поддерживать свою честь. И у целого народа есть также своя честь, как и у отдельного человека. В тех случаях, где дело коснется этой чести, войны избегать не следует, потому что от сохранения национальной чести зависит, собственно говоря, и сохранение всякого другого национального достояния. Превращение вопроса о «национальной чести» в фактор международной политики означал ее иррационализацию и подчинение эмоциям, так как показателем оскорбленной чести становилось испытываемое чувство обиды. Российские консерваторы XIX века оправдывали войну России с Европой именно «неблагодарностью» последней, что воспринималось как нанесенное оскорбление, поругание национальной чести. Р. Мартин писал, что с середины 1870-х годов под влиянием панславизма в России разрасталась вражда к Германии, которая еще более усилилась из-за чувства обиды за итоги Берлинского конгресса 1878 года. В начале ХX века благодаря развитию национальной характерологии, цивилизационной и расовой теории и других дисциплин, способствовавших распространению национальных предрассудков и становившихся основой национально-патриотической стратегии, понятие «национальной чести» получало псевдонаучные обоснования и, повышая эмоциональный градус в международной политике, толкало мир к глобальной войне. В действительности если и можно в политике говорить о нанесенных оскорблениях, то, как правило, не нациям, а отдельным политикам, которые в ответ переадресовывают личные комплексы и обиды всей нации и от лица последней совершают действия, нередко расходящиеся по своим итогам с подлинными национальными интересами отечества. Однако футурология интересна не только тем, что она предсказывает, но и тем, о чем молчит: в произведениях европейских писателей-фантастов обнаруживается симптоматичное игнорирование ряда социальных процессов. Современники не замечали определенную внутреннюю трансформацию общества эпохи столкновения традиции и модерна, в результате футурологические прогнозы страдали определенными изъянами: либо чересчур оптимистично описывали будущее Европы, либо описывали апокалиптический ужас и гибель цивилизации. Практически неизменными оставались гендерные роли, хотя именно в годы Первой мировой войны начинало активно меняться положение женщины в обществе. В отечественной художественной литературе эсхатологические настроения, связанные с новой грядущей войной, были представлены в произведении Л. Андреева «Красный смех», в котором по дневниковым записям прослеживалось, как герой сходил с ума — на фронте и в тылу. Написанный в годы Русско-японской войны, «Красный смех» на самом деле передавал картины Первой мировой. Словосочетание «красный смех», в котором прилагательное «красный» выступало синонимом «кровавый», а смех имел форму зловещей истерики, было эсхатологической метафорой наступавших «последних времен», проявившихся во всеобщем безумии. Картины коллективного схождения с ума от страха перед ночными бомбардировками рисовались в другом отечественном анонимном произведении «Война! Европа в огне». Вероятно, произведение было написано под впечатлением от книги Р. Мартина, так как в нем описывалась война между Россией и Германией, начавшаяся с бомбардировки немецким воздушным флотом Петербурга. В предисловии автор задавался вопросами: В нынешний момент, момент кровавых столкновений и тяжелых предчувствий встают невольные вопросы: что за этим последует? Какие неожиданности свалятся на наши головы? Не увлечет ли и нас бурный вихрь войны? И во что тогда выльется цикл наших невзгод? И с какой стороны нагрянет к нам опасность? На законные вопросы нет ответа. Тема неизвестности в часы наибольшего напряжения зрительной способности человечества точно нарочно сгущается еще сильнее. От этого тучнее почва страхов, на которой рождаются самые разнообразные цветы фантазии. Образы фантастической литературы, будоражившие воображение современников, оседали в подсознании и всплывали в годы Первой мировой войны в массовых фобических слухах о ночных бомбардировках городов с таинственных аэропланов, гигантских бесшумных пушках и пр., провоцируя общественную нервозность и различные психические отклонения. Показателен сон, приснившийся археологу В. А. Городцову, который он записал в своем дневнике 12 сентября 1914 года. В этом сне причудливо переплелись сюжеты научной фантастики (чувствуется влияние романа Ж. Верна «Пятьсот миллионов бегумы», в котором описывалось противостояние свободного города Франсевилля и милитаризированного Сталеграда), открытия в области естественных наук, современная международная ситуация и собственные подсознательные страхи автора. Во сне происходило решающее сражение между армией Вильгельма II и защитниками города Новомир. Главный герой, желая получше рассмотреть битву, поднялся со своим дедушкой в небо на аэроплане и увидел, как наступавшая неприятельская армия оказалась вдруг парализованной — солдаты корчились на одном месте, все машины остановились: — Это — физическое и физиологическое влияние разных токов, пущенных из лаборатории Новомира, — объяснил мне дедушка. — Все эти люди, животные и машины, не сдвинутся с минированной токами полосы, пока не прекратят токов. Смотри, вон вышли из Новомира граждане, в сетках, защищающих их от действия притягательных лучей, для изучения силы действия их химических токов на органические и неорганические вещества.
На нашем сайте читайте также:
|
|