Альбом Риммы Конопаткиной |
29 Января 2015 г. |
Судя по дате, свой альбом Римма Конопаткина «открыла» в 1941 году. Но речь пойдёт не об альбоме с фотографиями. Своеобразные рукописные «книжки» вошли в моду ещё в XVIII веке. Создалась целая альбомная культура. Вот что писал об это А. С. Пушкин в «Евгении Онегине»: Конечно, вы не раз видали уездной барышни альбом, что все подружки измарали с конца, с начала и кругом. Сюда, назло правописанью, стихи без меры, по преданью, в знак дружбы верной внесены... Тут непременно вы найдёте два сердца, факел и цветки; Тут, верно, клятвы вы прочтёте в любви до гробовой доски; В такой альбом, мои друзья, признаться рад писать и я... Не случайно я взяла эти строки Пушкина. Русская поэзия многим обязана девичьему альбому. Но альбомы барышень XX века в корне отличаются от альбомов века XIX. Альбомы становились важным «досье» для каждой уважающей себя девушки. Альбомы – это целая многосерийная жизнь – «долгоиграющий» видеоролик. Тут тебе и пожелания, и объяснения в любви, незамысловатые рисунки с цветочками – васильками и розочками, стишками, песнями, которые в советское время звучали из репродукторов. Не было никаких записывающих устройств – магнитофонов, радиол. Но была юность, молодость, а у Риммы между страниц альбомных сохранились спрятанные ею самые дорогие письма, торопливые записки друзей. Из Смоленска в Сибирь В паспорте у Риммы Конопаткиной чётко обозначены время и место рождения – 5 января 1927 года, г. Смоленск. Но этого старорусского города девчонка совершенно не помнила. Зато в памяти навсегда остались места, где семья обосновалась (на станции Суетиха в Сибири). Смутные вспоминания, в основном звуковые, остались из раннего детства. Ехали куда-то долго. Стучали колеса – «тук-тук», мелькали за окнами синие дали, тёмные леса и степи бескрайние. Что это было? Любознательная девчушка приставала частенько потом к отцу. По крупицам собирала картинку жизни своей семьи. Нет. Не переселенцами они были! Беглыми. Сбежали в Сибирь, из самого центра России, жизнь свою и детей оберегая. Страшные времена Мор и разбой железным катком прокатились по деревням и селениям российским после революции 1918 года. Донельзя обеднели крестьянские подворья. От одного слова «раскулачивание» ужас сковывал и стар и млад. Разбой царил, ничем не прикрытый, откровенный. Вроде бы и не все семьи подлежали раскулачиванию, но кто вникал в детали? Сила была на стороне супостатов, напяливших на себя кожанки, повязавших на рукава красные ленты и банты. Сосчитать бы сколько хозяйств погублено и разграблено было! Сколько семей до корня уничтожено! Возьмут мужа, потом жену и не знамо куда угонят. Детки малые одни остаются (в некоторых семьях их до десяти и более бывало). А куда девать ребятню-то? В лучшем случае сдавали в детские дома, где заставляли их забывать всё, что связано было с семьёй, с людьми родными, с их преданиями и святынями. Плач да рёв окрест стоял. Противиться нельзя, за неугодное слово могли и нагайками отхлестать и насмерть запороть. Воцарилась эпоха трагических испытаний. И в Смоленской губернии началась волна раскулачивания. Уводили из многодетных семей единственную корову, лошадь, обрекали людей на голод и нищету. Страшное время! Защиты не у кого искать, хотя в газете появилась статья народного вождя товарища Сталина «Головокружение от успехов», в которой вождь прямо сказал: «перегибы были». А что толку от этого признания! Вспять время ведь не повернёшь! От зари до зари... Шел 1930 год. Римме Конопаткиной исполнилось всего три года. Смутно помнит она то время, когда вся их многочисленная семья, спешно поскидав узлы со скарбом в телегу, в кромешной темноте покинула свой дом, родные насиженные места... Почему? Зачем? Об этом я и расскажу. ...Иван Конопаткин с семейством жил в нескольких верстах от большого города Смоленска. Подворье, оставленное отцом, вполне пригодно и прилично было. Деревянный двухэтажный дом нельзя было назвать хоромами или барской усадьбой, но уютно было в нём, тепло, свободно. Для ребятни (шестеро в семье росло) отведены были самые светлые комнаты. Любо-дорого смотрелась просторная горница и столовая с большим дубовым столом! А печь в кухне какая! Кормилица! Томились внутри неё похлебки духмяные, пироги выпекались ржаные да крупитчатые с горохом, морквой. Репа напаривалась в чугунках сладкая. Гордился Иван Терентьевич отцовым наследством. Завсегда в молитвах возносил благодарность батюшке, который ещё при жизни своей земной крепко думал о сыне, о его будущей жизни, о потомках. Иван под стать батюшке приумножал свое хозяйство. Не сидел без дела. Огород обихаживал любо-дорого. Детишки подрастали, тоже к труду приобщались, на грядках копались, сорную траву от полезного хорошего ростка уже отличать могли. И всё это семье в помощь, в благодать шло. Коровушка в хозяйстве не так уж и породиста была, но молочка давала вдоволь. Ребятишкам хватало и парного, и творожка со сметанкой. Кое-что и на продажу выгадывалось. Кроме Бурёнки, на подворье у Ивана и лошадка вполне приличная имелась, да с десяток овец, с которых шерсти настригалось вполне достаточно, чтобы Авдотьюшке хватало вывязывать рукавицы, чулки и кофты. Тем летом Иван собирался поросят прикупить. Но так как с живностью справляться трудновато стало, принял на подворье одного работника пришлого в помощь. Ребятишки росли как на дрожжах. Старшенькие уж на подхвате были – кое-что и по дому помогали, но всё равно им бы побегать да побаловаться. Одежонка горела на них. Авдотья не успевала латать да перешивать младшему со старшего. Благо швейная машинка в доме была – Ивану удалось как-то «изловчиться» и купить её на прошлогодней ярмарке. Вот это уже помощь была, большая. А шить-то из чего? – спросите. Лён, правда, Конопаткины сеяли, но землицы не хватало. Ведь окрест всё болота, да холмы с увалами. Изредка на базарах Иван покупал материал – дешёвенький ситчик на рубашонки и сарафаны. Авдотья всё в дело запускала, потому и не ходили их сорванцы в лохмотьях. Не хуже других выглядели – прилично и чисто. Так и крутились Конопаткины от зари до зари. И сном духом не ведали, что ждёт их завтра. А завтра наступало стремительно жестокое, мрачное. Уже раскулачивались хозяйства в соседних деревнях и селах, а Иван даже мысли не допускал, что и к нему могут нагрянуть уполномоченные в кожанках, с наганами на бёдрах, да с бантами на груди. Вырвались! Успели Когда совсем стемнело и ребятня почти угомонилась, к Ивану как-то уж очень осторожно и тихо, вроде как таясь, друг зашёл. Долго Фрол извинялся, что так без нужды, невзначай, мол, заглянул. Но чаепитие что-то не клеилось, и задушевного разговора не получалось. Может, потому, что ребятня ещё куролесила, успокоиться никак не могла. Всё что-то громко обсуждали девчонки – Тоня, Иришка, Римма и Катерина – новое платье Таиски – подружки с соседней усадьбы: и ленты, мол, не те и оборки не так напришиты. В мальчишечьей спаленке двойняшки Леня и Анатолий тоже не могли успокоиться. Сегодня они героями были – дальше всех заплыв сделали на озере. Вот и возгордились. Петушились. Подробности вспоминали. Иван чуял, что гнетёт друга что-то тайное, невысказанное и, по-видимому, ужасно неприятное. Но что? Неспроста Фрол зашёл! Ой, неспроста! Не на огонёк почаёвничать. Что же терзает душу его? Какая такая тайна, да боль скрытая? Незаметно, вроде как невзначай, Фрол увёл Ивана в сад, под яблоньку. Нервничал заметно, две папиросы измолол руками, вышвырнул. Иван подступил к нему напрямки: – Чаво маешься, Фрол? Говори, чо хошь сказать. Не томи душу. Вижу, что весть не особо гладкая тобой припасена. Говори всё как есть на духу. Выдержу. Фрол к Ивану потемневшим лицом повернулся и, как обухом по голове: – Утором к тебе, сосед, уполномоченные нагрянут. Спозаранку раскулачивать зачнут! Сам знаешь, что тебя и семью ожидает? Думаю, бежать тебе надоть. Добра не жди. Нажитое своё сидючи здесь не спасёшь, и семью не сохранишь. Слыхал, что сотворили в соседнем подворье у Чичкова? Хозяина порешили, а ребятишек восьмерых куда-то на подводах свезли. Следов таперича не найдёшь. Езжай, Иван, в Сибирь. Оттуда ещё никого не возвертали. Руки у тебя мастеровые, голова на плечах есть. Не пропадёшь. Думай, Иван, думай! Время у тебя мало осталось. По темну тебе надоть со всем семейством уходить, сгинуть! Чтоб комар носа не подточил. Тихо всё собрать надоть. Бывай, Иван. С Богом! Решишься, значит доброй тебе дороги! И не свидимся боле, друг. Прощевай! С этими словами и ушёл Фрол, в темноте растворился. Сборы были недолги За последние два-три года Иван насмотрелся такого, что уговаривать его не надо было и убеждать тоже... Запряг Иван Терентьевич свою единственную лошадёнку, посадил на телегу недоумевающих ребятишек с женой и на станцию железной дороги – в Смоленск. Подфартило. Билеты купили без хлопот в общий вагон. Загрузились, узлы по верхним полкам растолкали и ребятишек по два, кого по трое на лавки. Когда гудок пронзительно засвистел и колёса натужно заскрипели, тогда только и вздохнул Иван. Немного от сердца отступило, дышать, вроде, легче стало. Не спали, конечно, всю ночь. Ребятишки в окна пялились. А только под утро сон всё ж их сморил, тогда и заснули. Облюбовали Суетиху Ивану и Авдотье сначала и не верилось, что такое произошло с ними. Все это неправдой казалось – выдумкой: кинули, сломя голову, насиженное место – и в никуда, как в омут головой. ...День новый занимался – сквозь дымку туманную проглядывал. Дерева, домишки, железнодорожные разъезды, путейные будки мелькали. Паровоз стучал натужно колесами – тук-тук-тук! Свистел пронзительно. Белым паром обдавал низины. Больших городов проехали множество. Авдотья всё не унималась, спрашивала: – Когда выгрузимся? Когда? А Ивану откуда знать? Страх гнал дальше и дальше. Вот за горы Уральские перевалили, степи Барабинские остались позади. Сказали проводники, что Сибирь Западную проехали. Наконец, тайга кругом обступила, реки синью обдали. Видать, рыбы здесь – знай лови, рот не разевай. Восточная Сибирь! Сердце знак дало. Ёкнуло. А может, эти места здесь родными станут? Дальше-то уж некуда ехать... – Станция какая щас будет? – спросил Иван у кондуктора. – Да Суетиха. Стоим мало, коли выгрузиться пожелаешь, дак подтаскивай свои узлы в тамбур. Ребятишек-то не забудь только пересчитать! – посмеялся проводник. Понравилось название станции Ивану и Авдотье. Смешным показалось и каким-то безобидным. – А не прилепиться ли нам здесь, Авдотьюшка, смотри сколь в тутошних местах лесу, речушек вдоволь, воздух какой? Мигом стаскали в тамбур свои пожитки, ящик с инструментом – топором, пилой, стамеской. Смех-смехом, но ребятишек пересчитали. Выгрузились. На деревянном здании неказистом и вывеску увидели – «Суетиха». Этот посёлок входил тогда в состав Тайшетского района, позже переименовали его в Бирюсинск. (Продолжение следует)
Тэги: |
|