А я сяду в кабриолет…

Свои истории рассказывает мне Екатерина Иннокентьевна Горбунова (Орлова по мужу), как в военные годы оказалась она на ремонтных работах и строительстве отводных веток Транссибирской железной дороги. Случаи разные вспоминает. И, скажу я вам, это не занимательные сказки из «Тысяча и одной ночи», а реальные события – горькие и страшные, которые определили её и без того несладкую жизнь.

Без отца, без матери

С детства своего далекого начала Катя. С трепетом поведала о деде, который отца и мать ей заменил. Не строгим, но и не сентиментальным был отец Иннокентий-священник Бирюлькинского прихода. Рассуждал правильно и толково: человек, мол, не всегда одинаков, частые переходы у него бывают от добра к злу и обратно. Такими Господь нас вылепил. Но красив раб божий только в добре. И к этому состоянию надо стремиться.

В проповедях батюшка призывал немногочисленную паству свою к любви и раю душевному, к чистоте помыслов, не зараженных грехом.

Отца Иннокентия Горбунова любили в небольшом поселке Бирюльки. Крепких домов на берегу кормилицы Лены здесь срублено было немного, но церквушка ставлена была ой как давно! Не так уж велика и богата была – деревянная, однопрестольная, с одним куполом. Но колокол был больно хорош – звонок и басовит (когда надо).

Жить бы да радоваться. Но окаянные времена пришли в двадцатых – тридцатых годах. И здесь, в далекой Сибири, нашлись подстрекатели, борцы за коллективизацию, за раскулачивание – сторонники новой власти и строители новой счастливой жизни.

В один момент церковь была порушена. Погром в ней учинили. Иконы сапожищами растоптали, а церковную утварь, ценную, начальство куда-то по себе прибрало. Брёвна церквушки раскатали, крест веревками сдернули, колокол ниц упал и замолчал надолго. Дверной проём створок напрочь лишился. Ветер свободно гулял, завывал в непогоду в осквернённом храме. Вроде, как плакал. А потом и вовсе все останки сожгли. Ветер всё и разнёс куда неведомо.

Посёлок Бирюлька хоть и небольшой был, но постарше таких крупных городов, как Иркутск. И гордился этим. Сюда, в Бирюльки, первыми прибыли царские посланцы-казаки. Домов понастроили, но засиживаться долго не стали. Оставив для охраны десятка полтора служивых, ушли они по Лене до Байкала, а там через горы перемахнули и в долине Иркута острог поставили.

Оставшиеся казаки этот край полюбили. Особенно река Лена им приглянулась. Своенравная, конечно, сколько у неё изгибов, поворотов, островов! Коли мчится среди гор и уступов – бурлит, холодом дышит. А рыбы не счесть! Лес тоже багатющий . Осели служивые надолго, насовсем и церквушку поставили. В конце восьмисотых-начале девятисотых годов в этот приход священником был назначен Иннокентий Горбунов.

После бесовских событий святой отец остро почувствовал свою ненужность. Да и новая беда, семейная, личная, ни на минуту сердце его не оставляла. Дочь единственная, Ольга, совсем от рук отбилась. Загуляла. В скверне жила. Образ жизни совсем не праведный, не христианский избрала. Пятерых детей нарожала от отцов разных, раскидала дитяток малых – Шурку, Тоню, Володю, Толю по людям чужим, одну Катюшку восьмилетнюю отец Иннокентий отстоял, себе забрал. Жаль всех внучат, но не «потянул» бы всю ораву. Стар стал и силы были на исходе – то в спину отдавало, то ноги не шли. Бывало и сердце молотом ухало. Пробивался отче еле-еле. В работники его уже не нанимали, видели, что возраст даёт о себе знать. Только грамота и выручала. Писал отец Иннокентий толково и складно. Коли просили сельчане бумагу какую составить в органы властьпредержащие он не отказывал. Платили за услугу куском хлебушка, кружкой молочка, рыбкой свежей выловленной. Словом, кто чем мог.

Может, и не рискнул бы навсегда оставить родные Бирюльки Иннокентий Иннокентьевич. Прирос к ним с молодых времён, но приход порушен был, и сил уже не оставалась видеть, как дочь родная свою жизнь губит. Слава нехорошая к ней крепко прилепилась, а ей всё нипочем. Гуляет.  Отец Иннокентий уж головы поднять не мог, людям прямо в глаза посмотреть. Кто и насмехался: – Что? Бог-то твой не помогает? Вот и решился батюшка уехать из посёлка подальше, где его позора никто не знал, не ведал.

***

Может, кто из сельчан и видел, как однажды, раным-рано, в старенькой длиннополой рясе спускался к реке высокий седобородый старец. Сумку холщовую с добром немудрящим через плечо перекинул, а на руках нес полусонную худющую девчушку. Платьишко на ней много раз стираное перестираное, заплатками изукрашенное, видно, не грело её. Дрожало дитё. Старик всё крепче прижимал её к себе, по головёнке гладил.

Туман густой ещё не сошёл с реки. Тайга притаилась. Сосны не шелохнутся, ни шишка, ни иголка не падут. Утонул в тумане и весь посёлок. Самый сладкий сон грезился и малому, и старому.

Не все, однако, нежились. У самой кромки воды качался в водах Лены карбас. Фигура тёмная у борта застыла – Пахом ждал батюшку, готов был уже за весла взяться. Иннокентий внёс свою драгоценную ношу, внучку Катеньку, бережно усадил около одного из бортов, тряпицей укрыл: «Спи, родимая, путь долгий. – Ну, с богом! Пахомушка!»

Шли более тридцати километров против течения. За это время и туман рассеялся, и солнце, не скупясь, теплом одаривать стало. Долго плыли. Трудно грести одним веслом против течения, но Пахому не привыкать. Вот и понтонный мост Качугский показался. Доплыли с божьей помощью!

Высадил Пахом пассажиров на берегу, отвёл их к дальним родственникам, просил любить да жаловать и назад – в Бирюльки.

Мечтал отец Иннокентий устроиться в здешний, Качугский, приход. Да не суждено было. Слух до Бирюлек не дошел, что и здесь, как в Верхоленске, Харбатово, Зуево, в одну ночь все храмы христианские спалили нехристи. Пришлось с сумой и внучкой по домам идти. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло! И здесь раскулачивание местные власти проводили с нарушением законов и правительственных постановлений. Гребли всех под одну гребенку без разбора. Повыгоняли люд из домов, дедами ещё построенными, в землянки и сараюшки. Без крыши над головой остались многие середняки и бедняки, к которым эти санкции по раскулачиванию вовсе и не подходили. Нельзя было эту категорию раскулачивать.

Тут и пригодилась образованность Иннокентия Горбунова. Пострадавшие от несправедливости властей жители частенько стали обращаться к нему с просьбой написать прошение. Дед излагал всё толково и обоснованно–требовал вернуть дома, как незаконно отобранные. И получалась! Многим дома, как жители говорили, «вертали» обратно. В благодарность отдаривались хлебом, рыбой и молочком.

Преставился тятя, родненький

До сих пор деда своего, Иннокентия, вспоминает с грустью и теплотой Екатерина Иннокентьевна.

– Да какой он мне дед! Тятей я его звала. Добрый, душой красивый. И мне своей доброты щедро передал. На все руки был мастер. Обутки-то какие шил? Любо-дорого взглянуть! Чирки ладные, ичиги! Народ прознал про это, так с руками норовили оторвать – оставляли подольше пожить, особенно где семьи большие были.

Вот когда обшивал тятя всё семейство, мы квартировали здесь подольше – отогревались во времянках, на палатях, лавках. Хозяйка, бывало, и тряпицу какую укрываться давала.

Самый тяжёлый выдался у меня тридцать третий или тридцать четвёртый год. Беда в одночасье пришла. Заболели вместе с тятей головным тифом (сыпной тиф, который передается вшами. Появляется мучительная головная боль, высокая температура, сыпь).

Квартировали тогда в бурятской семье. Грязно было, ребятишки завшивленные. Наверное, тут и заразились, вошь подцепили.

Положили меня с тятей в одну палату. Не помню, сколько пролежала, только однажды в себя пришла и от страха заорала – вижу супротив, на койке, мой тятя, Иннокентий Иннокентиевич лежит, весь тряпками и бинтами обмотанный. Еле-еле санитарки мой рев остановили. Объяснили, что ревом горю не поможешь, а тятя преставился, отмучился.

Загнобила меня печаль-кручинушка. Как жить-то мне теперь? Писать, читать не умею, чирки шить не могу.

Умные люди посоветовали «по нянькам» пойти. И пошла. Устроили к начальнику милиции Сверчкову, ребёнок у него в семье совсем маленький был. Долго я у них нянькой была, пока бабушка родная не приехала. Родители мною довольны были. Вот добром начальник и отблагодарил –паспорт выправил. У меня ведь никаких документов не было. Отца родного никогда не видала, имени и фамилии его не знала. В паспорте меня и записали по деду, как Горбунову Екатерину Иннокентьевну, рожденную 5 декабря 1925 года.

От Сверчкова попала к Анцуповой Марии Петровне. Большим начальником в Качуге она была – заведующей кредитным сектором местного банка. Сына её, Гену, нянчила аж до 1942 года.

С повесткой на трудовой фронт

Война шла уже год. На западе горели села и деревни, города фрицы бомбили, а Красная армия отступала. В Сибири спешно формировали воинские части, отправляли эшелонами всех, кто мог встать на защиту Отечества. Оставалось только женское население, дряхлые старики, дети.

В сорок втором Кате исполнилось семнадцать лет. Самый призывной возраст. Тут вдруг и повестка подоспела: «Просим прибыть к Качугскому поссовету к 18:00. При себе иметь кружку, ложку, котелок, две смены белья…»

– А у меня больше нечего и не было. – Вспоминает Екатерина Иннокентьевна. – Пока «по нянькам» ходила добра не успела нажить. Предметом гордости была только тугая русая коса, объект зависти всех соседских девчонок.

– К поссовету примчалась первой. От моей хаты, где в это время квартировала, он туточки, за углом находился, совсем рядом.

Батюшки, что за чудеса! Думаю! Кроме меня, подтягиваются и пешком, и на телегах такие же молоденькие девчонки из соседних деревень – Манзурки, Зуево, Полозково, Больших и Малых Гол. Набралось нас около ста сорока-ста пятидесяти призывного, т. е. семнадцатилетнего возраста. Явились все к указанному времени. Столпились у дома, где поссовет размещался, а на древке красный флаг с серпом и молотом колыхался. Ни одной «железнодорожницы» среди прибывших не было. Все призванные были дочерьми, внучками охотников, рыбаков.

***

Два замечательных тома, посвящённых 100-летию Транссибирской магистрали, вышли из печати ещё в 2001 году («Железнодорожный транспорт Восточной Сибири из XIX в XXI век». – Облмашинформ, 2001 г.). Коллектив авторов весьма впечатляет! – Профессора истории и заслуженные работники всех участков великой магистрали весьма скрупулезно поработали над имеющимися историческими фактами.

И, конечно, большой упор сделан на деятельности восточносибирских железнодорожников в условиях военного времени – 1941–1945 годов. Раскрыт полновесно и ярко самоотверженный труд железнодорожников региона, сделавших всё возможное для победы над врагом. – Поимённо отмечены сотни фамилий. Заслуженных! Никто не забыт. Два тома подтверждают это – имена, фамилии, звания.

Я не ставила себе цель упрекнуть составителей в умолчании или сокрытии некоторых фактов. Ни одной строчки, никакого упоминания о бригаде, сформированной в Качуге из деревенских девчат, я не нашла ни в одном из томов. Возможно они им и не известны были. Ведь необъятного не объять. А кроме того, «история» военизированного отряда Мостопоезда 131 МПС на общем глобально представленном в юбилейном издании материале, наверное, выглядит весьма ничтожной. Но горько стало за этот строительный отряд путейцев, сформированный из деревенских простодушных девчонок, которые железной дороги отродясь не видели, но, начиная с 1942 и по 1946 год, а некоторые и далее, без выходных, день и ночь в невероятно тяжёлых условиях строили объездные пути или «штопали» старые там, где нужда было особенно острой.

…Какими они разными были, эти девчата! Потом, спустя какое – то время, станут все на одно лицо – грязными, немытыми, завшивленными, в ватных штанах, прожжённых телогрейках, которые просушивали, если удавалось, у костров. Их нельзя было даже в деревни пускать, людям казать. Глядеть страшно и неприятно. Настоящее лесные ведьмы!

В тот день столпились они в 18:00 у поссовета с узелками в руках, застенчивые и боевые, красивые и не очень, с веснушками и без, розовощекие, смуглые, синеглазые, и с чёрными, как лесная смородина, глазами. В косыночках, платочках, шалюшках. Деревенские семнадцатилетние девчонки, вчерашние школьницы, заробели в незнакомом месте. Ведь в большинстве своём дальше родных деревень они и носа не казали, вот и стояли совсем потерянные. Самые робкие, видать, с родственниками пришли и жались к ним, как испуганные ягнята.

Вот, наконец и начальник на крыльцо вышел. Обстоятельно и толково всё рассказал, проблему обрисовал:

– Дорогие девчата! Война идет второй год кровопролитная! Все мужики там, на фронте, – ваши отцы, братья. Но тыл должен воинам помочь. Руки ваши сильные, привыкшие к труду, нужны.

Приедете на место, вам всё расскажут, что делать и где. Взяли с собой, что в повестке указано – чашку, ложку, котелок, две смены белья? Этого хватит. Уезжаете всего на три месяца. Не такой это большой срок. Привезём назад. Не волнуйтесь! Страна ждет от вас помощи и крепко надеется. А сейчас – по машинам.

Постановление НКПС

На фронтушли десятки тысячи железнодорожников. Кадровая проблема тогда встала очень остро. Как же её было решать? И основным источником пополнения кадров явились женщины и подростки. Уже в июле 1941 года Политуправление НКПС приняло постановление «Об организации обучения женщин и подростков и вовлечению их к работе на транспорте». В основном развернулась массово – политическая работа среди жён и других членов семей железнодорожников и привлечению их на транспорт. Профессии слесарей, токарей, путевых рабочих и путевых обходчиков начали осваивать тысячи жен и дочерей железнодорожников.

Стратегические резервы – вагоны с военными грузами из Сибири и Дальнего Востока шли незамедлительно. Материальная база изнашивалась, от напряжения лопались рельсы. ГКО принял решение об увеличении пропускной способности дорог Урало-Сибирского и Дальневосточного направления.

Дорогу надо было поддерживать в хорошем санитарном состоянии, обеспечивая непрерывное движение поездов. Дорога перестраивалась на военный лад. Установлены были нормы снабжения продовольственными товарами. На одного работающего железнодорожника дневная норма хлеба – 800 г, месячная норма сахара – 800 г. Нормы менялись.

В мае 1942 года введено дополнительное снабжение для перевыполнивших нормы выработки. «Второе горячие» питание состояло из 50 г мяса или рыбы, 50 г крупы, 10 г жира и 100 г хлеба. Но эти льготы касались лишь тех, кто имел отношение к семьям железнодорожников. (Во время войны МПС (министерство путей сообщения) были даны особые права призывать и привлекать к работе всех граждан. Обстановка того требовала. Так призваны были качугские девчата).

Что было, что будет…

Увозили девчат из Качуга, когда солнце за сопки уходило, тонуло в лесных дремучих чащобах. Но пока тьма не все поглотила, можно было разглядеть пролетающие мимо деревушки и с девчата с любопытством вглядывались в то, что исчезало и оставалось в клубах пыли, поднятой колёсами машин. Самые бойкие знакомились с рядом сидящими соседками, кто-то озорные частушки запел, перекрывая тарахтенье мотора, и звонкий беспечный хохот метнулся за борт полуторки.

Грунтовая дорога петляла, кружила. Потемнело как-то враз, ночь накинула плотное покрывало, скрыла всё, весь мир. Только упорно резали тьму фары грузовиков. Кое-кого сон сморил. Девчонки притулились друг к другу, прижались, крепко.

…Через семь часов тряски въехали в Иркутск. Подвезли их к железнодорожному вокзалу. Железная дорога жила и ночью–пыхтела, шипела. Протопали через лабиринты и хитросплетения рельс. В тупичке стоял Мостопоезд 131 МПС. Пятнадцать теплушек ждали своих пассажирок, не пассажирок, а теперь уже постоянных жильцов. Девчонки разместились на нарах, налаженных с двух сторон от чугунной печки, кто на верхние вскарабкался, кто на нижние и сразу же провалились в сон. Колеса затарахтели – Мостопоезд «рванул» в тьму, в даль.

Катя вспоминает, что ехали долго, но подробностей не припоминает, ведь почти семьдесят лет прошло с тех пор. Названия населённых пунктов не объявляли, а им и не надо было их знать.

Вот заскрежетали колёса. Дёрнулся состав и остановился. Команду услышали: «Выходи!»

– Так начался трудовой фронт. Как сейчас вижу ту первую деляну, – вспоминает Катя.

– Обозначили нам участок, но сначала расселили в допотопном бараке, сооружённом, наверное, во времена ещё Первой мировой войны. Завалился он на бок, развалился почти. Подладили его, подняли, залатали. Рядом палатку военную растянули – в бараке не все вместились.

С режимом работы командир ознакомил:–Подъем в 6:00, отбой как солнце сядет. Снабженец выдал фуфайки, штаны ватные, портянки, одеяло байковое (одно на трёх человек разрезали), ботинки сверху парусиновые, а подошвы деревянные. Кому ботинок не хватило – лапти достались. Вот это уж горе было! Рвались лапти и кололо подошву очень.

– А что делать-то надо было? – Спрашиваю Катю.

– Все, что приказывали. Ремонтировали участки старых железнодорожных веток, меняли шпалы, рельсы. С нулевого цикла начинали прокладывать новые объездные дороги. Сколько мы их проложили, сколько ленточек перерезано было после окончания какого-либо участка не могу сейчас вспомнить. Остались в памяти отдельные эпизоды, не яркие, а скорее трагичные и не в хронологическом порядке, а как некие вспышки, которые никогда не забудешь как ни старайся.

– Екатерина Иннокентьевна, Вас в Мостопоезде было сто сорок молодых, физически здоровых, крепких семнадцатилетних девчат. Это ж самое романтическое время! О чем вы мечтали? О чем говорили после работы?

– Не о звёздах думали. Не видели мы их. Нам небо с овчинку казалось. Падали, как подкошенные, и мысль свербила, если ночью, часа в три или в четыре, платформы с балластом придут, значит опять придётся сгружать, а в 6:00 – подъём, как обычно.

(Недавно прочитала в статье одного журналиста; «Тем отличается человек от обезьяны, что глядя на звезды, может задаться вопросом откуда всё это.» И подумала, что тем девчатам некогда было философствовать, У них была одна общая идея. Она всё заслонила – победить фашистов. Стране нужна была дорога – вот и строили они её! Не до звезд было!)

Срок мобилизации истек

Прошло три месяца – срок, на который их мобилизовали! Напомнили начальству, что пора, мол, домой. Взгляд командира осадил и охладил их радостный порыв:

– Вы что! Война не закончилась. Новый участок начнёте строить. Взрывать вот те сопки будете. Дело к зиме идёт. Завтра фуфайки, штаны, ботинки, лапти, онучи новые получите. Утеплитесь!

…И опять Мостопоезд 131 МПС прибыл на другой участок, на новую деляну. Так продолжалась до конца войны, а потом ещё несколько долгих лет.

Лучшие друзья девушек кирка, пила и мотыга//подзаг.//

Продолжает свои истории Екатерина Иннокентьевна:

– Мы, наверное, совсем примитивными стали. Одна мысль свербила: думали, чем бы голод заглушить, аж животы сводило. Летом, бывало, увидим на склоне кусты ягод, вроде по нужде забежим, схватим горсть, вторую не успеем – охранник уже кричит с наблюдательной точки:

– Поторапливайся! Не рассиживайся!

– Со временем мы просто в роботов превратились. Когда о романтике думать, если с утра до позднего вечера кирка, мотыга, топор, пила подружками нашими были. Ночью, если не разгружали балласт (щебеночный или гравийный) с платформ, то для солдат носки на фронт вязали.

Падали от усталости. Пот съедал глаза, фуфайки к спине, к рукам прилипали, ватники почти не просыхали. Болела каждая клеточка тела. После отбоя разжигали костер, пшенку в котелках запаривали. Норма хлеба у нас была 600 г в сутки и крупы выдавали по 300 г – на две-три каши. Утром в 6:00 подъём. Быстро койку надо убрать, одеться, если что от ужина оставалось, можно съесть, не успеешь – бегом на деляну.

Ошибок не было, были травмы

Сопки «срывали» с пути, т. е. взрывали. Рыли «колодцы» (глубиной 20 м), а глину, гальку, песок, т. е. всю породу из них выгребали, затем опалубку возводили. «Колодцы» ставили с двух сторон деляны, соединяли их одним запальным шнуром и далеко отходили. Теперь взрывники дело продолжали, динамит закладывали и зажигали шнуры.

Издалека смотрели, как сопка раскалывается на две половины. Грунт скальный выравнивали, теперь пора шпалы укладывать, а далеко за ними не надо ходить – лес рядом. Рубим, пилим! Главный инструмент топор и пила. Стаскиваем лесины на спинах и очищаем участок от леса.

Подружка всё это время одна была у меня–Шура Бахтина. С ней лес валили, очищали, пилили стволы по размерам, нужным для шпал. Худо лиственница шла, керосин приходилось таскать в баночках, чтобы подливать его в распилы, тогда легче пилить….

Помню, что в сорок втором мне не повезло. Упала лесина в заданное место, все правильно рассчитали, да сучок здоровенный оторвался и хлестанул мне по глазу. Боль адская. Лицо всё побагровело, посинело. Долго болел глаз. Весь выболел и служить отказался. Ничего с тех пор не вижу им. Переболела в бараке, врачей не было, а как оклемалась опять на деляну, на просеку–подрубать лес, пилить, валить, крыжовать, распиливать по сортам (на 6,5 м) на шпалы.

Сигнал «стоп» услышим – останавливаемся. Командир проверит сколько сделали, тогда начинаем грузить в машину. Связываем обкрыжованные брёвна горячим тросом – бухтой толстой. В костре её разогреваем, потом ломом закручиваем так, чтоб стволы не шевелились. И лес отправляется на просушку, после этого обрабатываем его креозотом. Вот тогда шпалы готовы.

Я умудрялась таскать шпалы одна, но рельсы по два человека носили. Расстояние между рельсами измерялось шаблоном. Тут всё точно должно быть. И ни одной ошибки нельзя допустить. У нас рельсы лежали как влитые, не шевелились. Зашивали их железными костылями.

Работали весь световой день пока тропинку видно было. А ночью, если «вертушка» приходила с балластом, шли разгружать без всяких пререканий. Не спорили с начальством, ведь, бригада наша была военизированная, а дисциплина железная. Работа приравнивалось к фронту.

• Окончание - по ссылке.

• Расскажите об этом своим друзьям!

• «…Я знаю о своем невероятном совершенстве»: памяти Владимира Набокова
  
  Владимир Набоков родился в Петербурге 22 апреля (10 апреля по старому стилю) 1899 года, однако отмечал свой день рождения 23-го числа. Такая путаница произошла из-за расхождения между датами старого и нового стиля – в начале XX века разница была не 12, а 13 дней.
• «Помогите!». Рассказ Андрея Хромовских
  
  Пассажирка стрекочет неумолчно, словно кузнечик на лугу:
• «Он, наверное, и сам кот»: Юрий Куклачев
  
  Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола (1980).
• Эпоха Жилкиной
  
  Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в Иркутске.
• «Открывала, окрыляла, поддерживала»: памяти Натальи Крымовой
  
  Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
• Казалось бы, мелочь – всего один день
  
  Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой год.
• Так что же мы строим? Будущее невозможно без осмысления настоящего
  
  В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за строй?
• Первый фантаст России Александр Беляев
  
  16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
• «Необычный актёрский дар…»: вспомним Виктора Павлова
  
  Выдающийся актер России, сыгравший и в театре, и в кино много замечательных и запоминающихся образов Виктор Павлов. Его нет с нами уже 18 лет. Зрителю он запомнился ролью студента, пришедшего сдавать экзамен со скрытой рацией в фильме «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика».
• Последняя звезда серебряного века Александр Вертинский
  
  Александр Вертинский родился 21 марта 1889 года в Киеве. Он был вторым ребенком Николая Вертинского и Евгении Скалацкой. Его отец работал частным поверенным и журналистом. В семье был еще один ребенок – сестра Надежда, которая была старше брата на пять лет. Дети рано лишились родителей. Когда младшему Александру было три года, умерла мать, а спустя два года погиб от скоротечной чахотки отец. Брата и сестру взяли на воспитание сестры матери в разные семьи.
• Николай Бердяев: предвидевший судьбы мира
  
  Выдающийся философ своего времени Николай Александрович Бердяев мечтал о духовном преображении «падшего» мира. Он тонко чувствовал «пульс времени», многое видел и предвидел. «Революционер духа», творец, одержимый идеей улучшить мир, оратор, способный зажечь любую аудиторию, был ярким порождением творческой атмосферы «серебряного века».
• Единственная…
  
  О ней написано тысячи статей, стихов, поэм. Для каждого она своя, неповторимая – любимая женщина, жена, мать… Именно о такой мечтает каждый мужчина. И дело не во внешней красоте.
• Живописец русских сказок Виктор Васнецов
  
  Виктор Васнецов – прославленный русский художник, архитектор. Основоположник «неорусского стиля», в основе которого лежат романтические тенденции, исторический жанр, фольклор и символизм.
• Изба на отшибе. Култукские истории (часть 3)
  
  Продолжаем публикацию книги Василия Козлова «Изба на отшибе. Култукские истории».
• Где начинаются реки (фрагменты книги «Сказание о медведе»)
  
  Василию Владимировичу в феврале исполнилось 95 лет. Уже первые рассказы и повести этого влюблённого в природу человека, опубликованные в 70-­е годы, были высоко оценены и читателями, и литературной критикой.
• Ночь слагает сонеты...
  
  Постоянные читатели газеты знакомы с творчеством Ирины Лебедевой и, наверное, многие запомнили это имя. Ей не чужда тонкая ирония, но, в основном, можно отметить гармоничное сочетание любовной и философской лирики, порой по принципу «два в одном».
• Композитор из детства Евгений Крылатов
  
  Трудно найти человека, рожденного в СССР, кто не знал бы композитора Евгения Крылатова. Его песни звучали на радио и с экранов телевизоров, их распевали на школьных концертах и творческих вечерах.
• Изба на отшибе. Култукские истории (часть 2)
  
  Было странно, что он не повысил голос, не выматерился, спокойно докурил сигарету, щелчком отправил её в сторону костра и полез в зимовьё.
• Из полыньи да в пламя…
  
  120 лет назад в Иркутске обвенчались Александр Колчак и Софья Омирова.
• Лесной волшебник Виталий Бианки
  
  На произведениях Виталия Валентиновича выросло не одно поколение людей, способных чувствовать красоту мира природы, наблюдать за жизнью животных и получать от этого удовольствие.