Неоконченный разговор. Новая глава из книги Валентины Рекуновой |
01 Августа 2018 г. |
Когда тосты иссякли и голоса смешались со стуком ножей и вилок, Ираклий Георгиевич повёл взглядом на небольшую нишу, образованную пальмами. Лавров понял, и, не привлекая внимания, они отошли. Глядя на облако, одиноко плывущее за стеклом привокзального ресторана, Церетели негромко, но очень отчётливо произнёс: – Мои товарищи по каторге и ссылке чрезвычайно увлечены политикой, но они плохие администраторы. Первые же недели после февральского поворота вполне убеждают в этом, а я не смогу их более сдерживать. Уповаю исключительно на вашу твёрдость, Иван Александрович. Ваш статус губернского комиссара Временного правительства, безусловно, обязывает... Тут их окликнули (кажется, созрел новый тост), а потом все отправились на перрон. Больше Лавров с Церетели никогда не встречался, но он часто вспоминал тот неоконченный разговор. Из подполья – во властьКогда слухи о перевороте в Петрограде подтвердились, и в Иркутске резко тронулось, в считанные дни сформировались совет рабочих депутатов, совет солдатских депутатов и комитет общественных организаций (КООРГ). В исполнительный комитет КООРГ вошли недавние политкаторжане и политссыльные. Их деликатно называли теперь профессионалами от политики, но Лавров обозначал как «ни одного не сидевшего». В то время как большинство иркутян переживало тревогу и эйфорию одновременно, эти люди деловито осматривались на предмет «дальнейшего развития революции». Их эмиссары, разъезжая по волостям, рисовали картины новой жизни – без податей и повинностей. И уезд за уездом прекращали сборы в пользу казны, отказывались от поставок подвод для акушерок, следователей, от содержания земских квартир и ремонта дорог – не понимая, что первыми же пострадают от этого. Крайисполком «Ни одного не сидевшего» сохранял привычную для него установку на подрывную работу, и по Белому дому проносилось как эхо: – В любую коалицию должно входить с одной целью – взорвать её изнутри... – Мы внесём свой вопрос, чтобы сорвать совещание. Церетели Ираклий Георгиевич (02.12. 1881, Кутаиси – 21.05.1959, Нью-Йорк), из князей, сын издателя и выпускницы Женев. ун-та, учился на юрид. фак-те Москов. ун-та, сослан в Сибирь (1901–1903), большевик, меньшевик, чл. II Госдумы (1907), осуждён к 6 годам каторги с послед. ссылкой в Иркут. губ., в 1917 возглавил Иркут. комитет обществ. орг-ций, уехал из Иркутска 19.03.1917, входил во Врем. прав-во, после разгона Учредит. собрания жил в Грузии, после ввода Красной Армии (1921) в эмиграции, окончил юрид. фак-т ун-та Сорбонны; труды: Речи (тт. 1-2), Воспоминания о Феврал. революции (тт. 1-2). Ираклий Георгиевич Церетели, на короткое время возглавивший исполком Иркутского комитета общественных организаций, с самого начала стоял в нём особняком. Выходец из известного княжеского рода, воспитанный в просвещённой семье, он увлёкся политикой, но не замкнулся в узких рамках партийной работы. «Нет в нём обычной для социалистов упёртости, он идёт на уступки, и, кажется, для него самолюбие значит меньше, чем общая польза», – с удивлением отмечал Лавров. Даже и одержимость, свойственная всем «политическим», у Ираклия не шла далее его личной жизнью: он беспощадно много работал, не различая день и ночь, спал урывками, часто прямо на заседаниях, когда коллеги затевали бессмысленный спор. Выдвигая Церетели на пост председателя, исполком КООРГ рассчитывал, вероятно, на то, что его репутация образованного, интеллигентного и терпимого человека пойдёт на пользу всему комитету, прибавит ему основательности и солидности. В исполкоме знали, что Церетели переводится в Петроград, а потому прощали ему и разные «поперечные» мысли. Будем отжимать полномочия!«А задержись он в Иркутске, так и сравняли бы и подтянули под общую линию! – не сомневался Лавров. – Ираклий Георгиевич не мог не догадываться об этом, а потому непонятна его вера в неизбежный противовес. И очень странно, что в этом качестве он увидел меня, ведь моё назначение губернским комиссаром Временного правительства многими воспринято было как нонсенс, корреспондент одной иркутской газеты, помнится, даже бросил в лицо: «Стоило ли совершать февральский переворот, чтобы повысить в должности председателя местной казённой палаты?» Исполком чрезвычайно настораживает и то, что я не вхожу ни в одну из партий. Вот она, пропасть между нами: краевая администрация считает препятствием то, что мне представляется непременным условием для нормальной работы!» Идя представляться в качестве губернского комиссара, Иван Александрович ещё в коридоре Белого дома услышал: «Лавров нам, конечно, не враг, но и не лучший союзник». Стало ясно: будут отжимать полномочия. Действительно, член исполкома Тимофеев с порога пальнул в лоб: – Для комиссаров Временного правительства не разработано никаких положений. Да вряд ли их можно и ожидать. А потому мы вольны считать, что непрописанное центральною властью отдаётся нам на откуп. – По устному разъяснению Петрограда, статус губернского комиссара близок к прежнему статусу губернатора... – А вот эти старорежимности нам ни к чему! – резко перебил Тимофеев. – Не для того совершали мы революцию. По нашему усмотрению (то есть по усмотрению профессиональных революционеров), полномочия губернского комиссара могут распространяться только лишь на уезды, а Иркутск останется в ведении исполкома КООРГ. Лавров Иван Александрович (05.09.1871, Москва – 1942, Китай), финансист, полит. деятель, окончил юрид. фак. Моск. ун-та (1894), чиновник м-ва финансов, упр. Иркут. казён. палатой (1894–1917), пред. губ. воен.-промышл. ком., пред. правл. об-ва иркут. охотников, после Февр. революции комиссар Врем. прав-ва в Иркут. губ., в 1921 арестован, заключён во внутр. тюрьму ГПУ, в 1922 освобождён, в 1930 арестован, освобождён, в 1931 уехал в Харбин, с 1938 в Циндао; труды: «В стране экспериментов (воспоминания)» (Харбин, 1934), «На рубеже» (Харбин). Лавров отступил, но выторговал отряд вооружённых всадников в своё личное распоряжение. И очень кстати, как оказалось, – крестьяне села Смоленщина захватили плоты из казённого леса. Февральский переворот в Петрограде они истолковали в том смысле, что лесная дача неподалёку должна перейти в их владение. Смоленским сделали внушение, но Лавров считал, что этого мало, что нужен акт устрашения для всей губернии – в виде ареста и пусть краткого, но заключения провинившихся. Конечно, отдай он такой приказ сам, то при нынешних обстоятельствах был бы протест и неповиновение. Иное дело решение коллегиального органа, такого, как губернский земский совет, предусмотрительно созданный Иваном Александровичем. Каждый из уездов прислал ему по три представителя из наиболее образованных, взвешенных и энергичных людей. Арест смоленских крестьян не вызвал у них сомнений, хоть отчасти и потому, что в иркутской тюрьме теперь гуляли ветры свободы: заключённые совершенно не стеснялись, свободно передвигались по двору и по камерам, освобождались от работы. Шайка Сперанского дожила до амнистии!Формально иркутский казённый замок относился к ведению губернского комиссара, на деле же его патронировали члены крайисполкома, для которых места заключения оставались ещё вторым домом. Они и начальника тюрьмы назначали, и разработали для неё специальную «конституцию». Лаврову же досталась забота об амнистированных. После того как Временное правительство отворило двери тюрем, Иркутское губернское управление находилось в осаде: освобождённые требовали документы и деньги на проезд. Чиновники, меняя друг друга, работали теперь круглые сутки, принимая ещё и амнистированных из Якутской и Забайкальской областей. Лавров подсчитал, что к началу июня 1917 было выдано более 35 тысяч бесплатных билетов и суточного довольствия к ним. А на северах оставались ещё застрявшие из-за мелководья Лены. Они слали в Иркутск отчаянные телеграммы, но помочь им было решительно невозможно. Не все из освобождённых пожелали вернуться к родственникам – вот для таких-то спешно сооружали бараки, организовали питание, обмундировку. Амнистия уголовников ужаснула видавшего виды иркутского обывателя. В конце 1916-го к смертной казни приговорили шайку Сперанского, печально прославившую себя серией жестоких расправ на Сенюшкиной горе. Исполнение приговора затянулось сначала апелляцией в Главное судебное управление, а затем событиями в Петрограде, и убийцы попали-таки под амнистию и вышли на улицы губернского центра. Теперь совершенно не защищённого: полицию распустили, а новоявленные милиционеры начали с того, что... забастовали, требуя увеличения жалования и сокращения рабочего дня. Члену крайисполкома Роговскому стоило большого труда уговорить их, но сделать из них профессионалов он, конечно, не мог. У Лаврова была надежда на возвращение бывшего исправника Иркутского уезда Харченко, опытного, энергичного и, безусловно, порядочного. После февральского переворота, когда посыпались бесчисленные доносы на власть предержащих, ни у кого не поднялась рука оклеветать Харченко. Он никуда не уехал и прямо говорил Лаврову о том, что не прочь вернуться к старой работе. Чтобы действовать наверняка, Иван Александрович сделал разведку – переговорил с каждым членом крайисполкома в отдельности. Никто, казалось, не возражал, но едва лишь Харченко предстал перед всеми в Белом доме, взыграла обычная ненависть «политических» к полицейским. – А не вы ли в царское время задержали на Якутском тракте «бабушку русской революции» Екатерину Николаевну Брешко-Брешковскую? – Действительно, она была задержана мною. – А верно ли, что за эту операцию вы получили специальное вознаграждение? – Действительно, получил, но передал всю сумму комитету помощи нуждающимся политссыльным. «Мы сообщим вам о результатах голосования», – холодно резюмировал член исполкома Яковлев, и все дружно забаллотировали Харченко. (Продолжение следует.) Реставрация фото: Александр Прейс
|
|