Советские воспитатели-чудодеи

[sigplus] Критическая ошибка: Папка галереи изображений TXTS/2015/03-07-makarenko как ожидается будет относительно пути базовой папки изображений, указанной в панели управления.

В Музее-библиотеке им. Н.Ф. Федорова профессор филологического факультета Института филологии и иностранных языков Московского государственного педагогического университета Алексей Святославский прочитал лекцию о концепциях жизнестроительства знаменитого советского педагога Антона Макаренко и детского писателя Аркадия Гайдара. Лектор попытался разрушить расхожее мнение о том, что эти люди были обласканы советским руководством, представив их аудитории как непонятных и недооцененных детей своей эпохи.

Можно ли объединять Гайдара и Макаренко? Наверно, можно, тем более что на этот вопрос уже ответил один из наших ведущих макаренковедов Ричард Валентинович Соколов. Он писал: «В период деятельности Макаренко в колонии им. Горького и коммуне им. Дзержинского в стране возникло и бурно развивалось пионерское движение. О том, насколько лидеры пионердвижения заметили феномен Макаренко и насколько его идеи были ими использованы, говорить трудно. Легче говорить о влиянии на это движение идей С. Т. Шацкого. Что касается тимуровского движения, возникшего после книги А. П. Гайдара «Тимур и его команда», то трудно предполагать, что Гайдар не читал Макаренко. И хотя мы не знаем свидетельств о влиянии Макаренко на Гайдара, в его книге (и в тимуровском движении) есть моменты, которые позволяют говорить об идейном родстве этих подвижников соцвоса».

Слово «соцвос» означает «социальное воспитание», которое противопоставлялось семейному воспитанию (хотя мы знаем, что потом Антон Семенович занялся и этой проблемой, написав книгу для родителей). Если говорить о родстве тем Макаренко и Гайдара, то, конечно, все в большей степени сводится к соцвосу, коммунарскому движению.

Получилось так, что если колонии, коммуны Макаренко, при всей любви моего поколения к его книгам, ассоциировались с некоторой экзотикой (работа с бездомными, беспризорными, с правонарушителями), то через «Тимура и его команду» Гайдара проблемы организации подростков проецировались на любой московский двор, поселок или город.

Говоря о Макаренко, всегда приходится говорить о двух его ипостасях: педагога и художника. У него есть специальные статьи о художественной литературе как средстве воспитания, беседы с молодыми литераторами, и он ценил в себе талант писателя. С другой стороны он, конечно, известен как педагог, признан в мире, и было очень дико, когда в 90-е годы он попал в какой-то черный список вместе с Гайдаром. Есть и другой аспект творчества Гайдара и Макаренко, социально-культурологический. Они жили будущим, потому что занимались детьми. Кто-то из святых сказал, что самый выдающийся и ответственный художник — это педагог, потому, что он работает по живому материалу.

Советская педагогика

Упоминая жизнестроение в социологическом аспекте, я обратил внимание на некрасивую социальную динамику, складывавшуюся в СССР в послевоенное время (я имею в виду 1960-80-е годы). Несмотря на усилия ряда хороших педагогов, педагогика стала девальвироваться и выхолащиваться. Получилась некрасивая картина: если у Гайдара квакинцы приходят к тимуровцам, у Макаренко происходит процесс «преображения», то в период «застоя» все пошло в обратном направлении. Кстати о преображении. Термин этот пришел из православия. Макаренко настолько акцентирует на нем внимание, что даже назвал одну из глав «Педагогической поэмы» «Преображение».

То, что происходило с его воспитанниками, колонистами, как их называли — это действительно преображение. Этот процесс очень важен, так как те, кто преображались, потом выиграли войну, которую не смогли выиграть ни американцы, ни англичане. Но дальше пошел обратный процесс — тимуровцы стали превращаться в квакинцев, что я и наблюдал в брежневское время. Когда мы сейчас делаем вид, что в 90-е годы на Россию налетел какой-то социальный ураган, то для меня как для культуролога это странно, так как корни всего этого были заложены еще в той системе неправильного воспитания молодежи, которая была в мое время.

В брежневское (а тем более в горбачевское) время основные идеалы Гайдара и Макаренко были похоронены, их заменили идеи личной карьеры, вещизма, общества потребления. Маргинальная культура стала теснить хорошую нуклеарную культуру. Во времена Горбачева об этом писали, были люди, бившие тревогу, но основная масса пошла другим путем. Почти все парни тогда ходили служить в армию. Кроме какой-нибудь дивизии им. Дзержинского, дислоцировавшейся под Москвой, всю армию пронизывала система дедовщины.

Победил не только Квакин, но и те, кого пытался выправить Макаренко. Ему было страшно, ведь он понимал, что и его, и немногих его сподвижников эта масса может съесть. Это особенно проявлялось, когда начиналась колония им. Дзержинского, куда переходили горьковцы, которых было мало. То, чего он боялся, не произошло тогда, хотя еще близка была эпоха революции и разрухи, было непонятно, что собой представляет молодое и слабое советское государство. Но вдруг это произошло во вполне благополучной брежневской и горбачевской России, когда дедовщина сначала завоевала армию и потом, вместе с ребятами, возвращавшимися на гражданку, все это стало обратно проникать в нашу жизнь.

Так называемые «бандитские 90-е» взялись не из ниоткуда. В эти же годы начали активно ругать Макаренко и Гайдара (и, к сожалению, продолжают и сейчас). Но я уверен, что все плохое, что привело к краху советской системы, — это педагогика вопреки Макаренко. Соколов пишет, что нельзя ни Макаренко, ни Шацкого, ни Иванова, ни его самого назначать ответственными за безобразную советскую педагогическую систему застойной эпохи. Они-то как раз были в оппозиции, и победили не они, а другая советская педагогика, «благодаря» победе которой рухнуло советское государство.

Иллюзия и реальность

Очень больной вопрос связан с мифотворчеством, мифологизацией. Если подойти к проблеме с научной точки зрения, то единства мнений нет, и у нас чаще всего, когда говорят о Гайдаре и Макаренко, речь идет о мифологии со знаком минус. Они, дескать, помогали нехорошему государству и нехорошей партийной идеологии обманывать народ, а потом за это пришлось расплачиваться.

В связи с этим у Горького возникает образ Луки в пьесе «На дне». В ней содержатся размышления Горького о сущности отражений действительности, о том, что такое вера и мечта, что такое правда. Он написал пьесу в 1902 году, а «выстрелила» она уже в 30-е годы. В известной статье Левина 1938 года против книги «Флаги на башнях», Макаренко обвиняют в приукрашивании действительности, а в 90-е годы эти обвинения звучат еще громче.

Если обратиться к самому Горькому, к тому, как он мыслил образы Луки и Сатина, то оказалось, что когда пьеса была поставлена, она вызвала очень бурную реакцию. Одни были за то, чтобы прочитать образ Луки как положительный, а другие — как отрицательный. В советской школе нас учили, что он плохой, поскольку создает некий виртуальный мир, который рухнет и представляет собой самообман.

Эта же проблема встала и по отношению к художественной прозе Макаренко («Педагогическая поэма», «Флаги на башнях») и Гайдара (в первую очередь, конечно, «Тимур и его команда»). Их обвиняли в вере в то, чего нет, в создании идеализированных книжных образов. Отсюда вытекает еще один интересный вопрос отношения к эпохе как таковой, тема, имеющая отношение к философии и к герменевтике, к гносеологии (теории познания) — к действительности вообще.

Макаренко и Гайдар отражали образы современного им СССР, а потом одни их современники говорят, что они представлены правильно, а другие — что неправильно. Через 50-60 лет история повторяется. Закавыка состоит еще в том, что за правильность этих образов и за саму советскую систему, в том числе и педагогическую систему Макаренко, голосуют те, кто жил в те времена, те, кто, казалось бы, должны были хлебнуть всего, что было страшного и плохого в 30-х годах.

Сам Макаренко мог попасть под колесо репрессий, поскольку обвинялся в троцкизме, и как раз переход из системы Наробраза, где его травили, в систему НКВД его и спас, да и под Гайдара копали. Получается, что люди прожили очень тревожную жизнь, и именно они должны были бы все это ненавидеть. Моя бабушка, вернувшись из лагерей и ссылки, где она провела с 1937 по 1962 год, когда моя сестра начинала ругать Сталина, обрывала ее, признавая, что в системе было много плохих людей, но в целом сохраняла к ней трепетное отношение. Сильным аргументом в пользу той самой построенной на мечте и идеалах системы является то, что те самые мальчики, которых воспитывали Гайдар и Макаренко, которые жили в состоянии «наивно-радостного милитаризма», как сказал один из писателей, выиграли Великую Отечественную войну, а их современные оппоненты никаких войн не выигрывали.

Как соединить в человеческой душе жизнь в экстремальную эпоху, начавшуюся революциями и гражданской войной и вот такое светлое, радостное отношение к жизни? Это результат, как я ее для себя называю, «здоровой педагогики», попытки воспитывать здоровых людей в моральном, нравственном отношении. Я очень люблю теорию вызовов и ответов английского историка Арнольда Тойнби — она действует не только на цивилизационном уровне, но и на уровне группы и личности. Личность испытывает вызовы (по Тойнби это политика, климат и т. д.) и точно так же душа человеческая страдает, часто мы говорим, что мир лежит во зле, люди ищут себя в эскапизме — наркотиках, самоубийствах, пьянке, играх. Они должны как-то ответить на вызовы.

Тому поколению было тем более тяжело. Шла моральная перестройка, те же Макаренко и Гайдар вышли из прежней среды — и тот, и другой не были ни бомжами, ни подпольщиками-революционерами. И с ребятишками, которых они воспитывали, было очень трудно. Воспитание строилось на том, что их учили искать счастье в малом. Их воспитывали не только в духе служения ближнему, коллективизма, но и умения быть счастливыми. Воспитанники колонии не знали слова «депрессия» — там было много проблем, но такой не было. Получается, что сейчас такие люди беззащитны, причем формально уровень их жизни значительно выше.

Меня в свое время потряс фильм, снятый Алексеем Германом по книгам Юрия Германа «Мой друг Иван Лапшин», где быт и эпоха 30-х годов был показан очень страшно. Фильм был снят на черно-белой пленке, и первое впечатление от него оставалось грустное — вместо скатерки газетка на столе, все какие-то нищие, ходят в одних сапогах, а в центре повествования вот этот супермен, настоящий герой — Лапшин. Мне было потом интересно прочитать, что об этом писал Алексей Герман: «Перед нами было два возможных пути — сделать фильм приключенческий о 30-х годах или сделать фильм о любовном треугольнике. Мы не выбрали в результате ни тот, ни этот, смешали оба направления. Главным для нас была не детективная интрига, не любовная история, а само время. О нем мы и делали фильм, передать его было нашей самой главной и самой трудной задачей».

И фильм вышел по фону темный, но по духу светлый.

То же самое происходит у Макаренко и Гайдара. Уровень жизни невысокий, кругом враги. В современных публикациях Гайдара часто обвиняют в шпиономании, но это витало в воздухе в те годы. А как могло быть еще? Что говорить, у нас и до СССР это было — известна фраза, сказанная незадолго до смерти Александром III своему сыну Николаю II: «У России нет друзей. Они боятся нашей огромности. У нас есть только два надежных друга: русская армия и русский флот!»

Гайдара обвиняют в том, что он, дескать, душевнобольной, пьяница, садист. Я было думал, что вся эта кампания 1990-х против него кончилась, пока не нашел в Википедии статью из журнала «Maxim», где автор приводит обвинения в адрес Гайдара, указывая, что тот, оказывается, еще и активно спаивал пионеров. Точно так же Владимир Парамонов, известный культуролог и философ, сотрудник радио «Свобода», утверждал, что Макаренко все это затеял с целью сожительства со своими воспитанниками.

Когда я читал книгу Камова «Гайдар: ответ газетным киллерам», мне она понравилась по своей идеологии, но не понравилась попытка сделать из Гайдара белого и пушистого. Не обязательно объяснять, отчего человек пил, у него были какие-то там болезни дескать и он боль забивал вином — это был обычный русский мужик, прошедший очень тяжелый период войны, где он действительно был карателем, кого-то расстреливал. Но расстреливали все, кто были по разные стороны баррикад, да и пили тоже все. Расплачивается же за всех один Гайдар.

Если говорить о теории вызовов и ответов, то очень трудно людям противостоять тому злу, глупости и подлости, мещанству — чему угодно. Основная проблема — увидеть и найти счастье в малом, в самой жизни, в труде. Один знакомый психолог спрашивал пациента: что, если отлучить тебя от кумиров, которым ты молишься, от твоих зависимостей? А тот ответил: «Чем будем заменять?». Вакуума быть не может в душе.

Отказ от социальной педагогики, отсутствие помощи ей — преступление против молодежи. Вакуума быть не может, Квакин обязательно победит, потому, что так по-дурацки устроен этот мир. Этот же психолог сказал одному из своих пациентов: «твой эскалатор идет вниз, ничего с этим не сделаешь, ты должен постоянно перебирать ножками, чтобы держаться, а если уж ты хочешь продвинуться вверх, нужно перебирать еще быстрее». Когда мы решили дискредитировать все советское и пустить дела на самотек, понятное дело, маргинальная культура, культура зоны, воровских малин стала проникать в общество.

Сейчас мы уже стоим на пороге чисто макаренковской ситуации. Дети-бомжи, побирушки, правонарушители — это современная Россия, а не Россия 1920-х после Гражданской войны. В наших дворах собираются папы и мамы, живущие на доход от сдаваемой гастарбайтерам комнаты, или побираются, нигде не работают, они с утра до вечера пьют, скандалят и дети их растут в такой атмосфере. Это очень серьезно, потом с этими детьми придется что-то делать, если ничего не делать, то ничего хорошего из них не получится. Я как советский человек, был несколько шокирован, когда в 90-е годы общался с мальчишками 7-8 лет из провинции, которые говорили, что учиться и работать они не хотят. Они что-то перепродавали, воровали и побирались, относясь к этому совершенно спокойно и естественно.

Другое дело, что какие-то органические пороки, конечно, есть (и наверно бывают врожденные). Макаренко тоже ставили в вину, что не всех его система смогла перевоспитать. Антон Семенович полемизировал с Чезаре Ломброзо в своих работах, но не потому, что считал, будто можно перевоспитать любого — и в «Педагогической поэме» есть примеры неудач, но просто Макаренко говорит о педагогике, Ломброзо — о психиатрии.

Обвинения Левина

Претензии, которые Левин предъявлял в своей статье к произведениям Макаренко, относятся к проблемам искусства, литературы и соцреализма. Даже сам Максим Горький, основатель соцреализма, не смог конкретно артикулировать эту идею. Сам соцреализм, рождавшийся в это время, нацеливал на то, что сегодняшний день изображается во многом как проекция будущего дня. Идеального будущего. Это и стало основной чертой нового метода.

«Что такое социалистический реализм? — писал глава Союза писателей Александр Фадеев. — Социалистический реализм — это умение показать жизнь в ее развитии, умение в сегодняшнем дне увидеть и показать правдивые зерна будущего... В одной из рецензий на мой роман «Молодая гвардия» прозвучало недовольство тем, что в изображении советской молодёжи я не показал никаких пороков подлостей».

Примерно это и инкриминировалось Макаренко в статье Левина относительно «Флагов на башнях», а потом и «Педагогической поэмы». Антон Семенович ответил, но умер еще до публикации своего ответа, увы, и потом его ранг был не такой высокий, как ранг Фадеева, который мог сражаться за себя и других.

Образ настоящего может какой-то не совсем верный, но люди верят в то, что так будет, будет, как они мечтают, будет то, к чему они стремятся, и вера движет ими. Это ничем не отличается от традиционной русской культуры, где люди, согласно христианству, строили всю свою жизнь, исходя из существования мира Небесного и мечтая о лучшем, даже в сказках.

Без веры жить нельзя, и Макаренко писал о важности так называемой перспективы, перспективности для колонистов-воспитанников. Это взгляд в будущее — приобрести профессию, пойти на работу — согласно которому человек верит в то, чего нет. Как только перспективность исчезает, все заходит в тупик. Здесь вспоминается Солженицин. Я отношусь к тем филологам, которые считают наиболее сильными его ранние произведения — «Один день Ивана Денисовича», «Матрёнин двор». «Один день Ивана Денисовича» я даю читать людям, пребывающим в депрессии, потому что там очень хорошо показано, как человек делает все для того, чтобы выжить в самых экстремальных условиях, ищет свою крошечную радость, он борется даже там, откуда уже, казалось бы, не выпрыгнешь.

У Горького, как бы он ни относился к Луке и Сатину, в пьесе «На дне» фраза, обращенная Лукой к Насте, меня всегда поражала: «Коли ты веришь, что у тебя настоящая любовь была, значит, она была». Макаренко, общаясь с воспитанниками, говорил подобное: «Если ты веришь, что ты можешь быть летчиком, то будешь им, тебе открыты все пути». Они начинали обсуждать, кто кем будет, и оказывалось, что вовсе не хотели они все быть ворами и бандитами.

Поэтому в открытом письме Макаренко Левину написано: спросите у моих воспитанников, ведь существует поколение тех, кто прошел через эту школу. Левин обвинял Макаренко в том, что у него нет так называемых синтетических образов — он не художественный писатель, и это очень расстраивало Антона Семеновича, которому, получается, говорили, что он создает не художественные, а документальные образы, и при этом врет, ведь если человек создает художественные образы, то всегда имеет право на вымысел.

Увы, статья-ответ Макаренко так и не была опубликована — он так и не смог показать, что он все-таки художник. Одна из литературоведческих статей Макаренко называется «Художественная литература как средство воспитания». Нужен какой-то художественный вымысел, романтика счастливого будущего для воспитания реальных людей. Это очень сильная позиция, и Макаренко удивительным образом объединил в себе и художника, и педагога. Они не могли не мечтать. Вся эта эпоха характеризовалась тем, что, конечно, можно было представить, будто «мир лежит во зле», но нужно было обязательно смотреть на звезды.

Творите добро

У Макаренко и Гайдара очень хорошо прослеживается связь с фольклором. Во-первых, это принцип «творите добро», это, по сути, эпиграф к их жизни — все поверяется тем, насколько ты готов другому отдавать. В «Тимуре и его команде» этот культ добрых дел несет еще и налет сказочности, ведь в сказках мы все время сталкиваемся действием неких чудесных добрых сил. Когда Женя приходит в ужас от того, что заснула в чужой квартире, все чудесным образом разрешается. Есть момент, на который мы недостаточно обращаем внимание в тексте. Первый вопрос Жени к Ольге: «Оля, а бог есть?» — «Отстань, бога нет». — «А кто такой тогда Тимур?»... Хотя Тимур не бог, Женя воспринимает все это как чудеса.

Бабка-молочница обнаруживает, что куда-то уехала дубовая кадка. Она идет с ведром, наливает в нее воду, и все выплескивается, поскольку кадка полная. Идет собирать огурцы и видит, что дрова все сложены в поленницу, а внук, едва научившийся ходить, говорит «это я сделал». Сказочность Гайдара проявляется не только в «Горячем камне», где она очевидна, но и в такой вполне реалистической вещи, как «Тимур». Традиция вымысла, чуда, присутствует у него всегда, сопутствует вере в лучшее и умению людей того поколения как-то противостоять вызовам эпохи и сохранять себя. То, что Макаренко называл «преображением», видимо, и есть переключение человеческой личности, души от психологии «мир создан для меня и я не вижу никого рядом» к психологии человека, понимающего, что рядом кто-то есть.

Трудность советской педагогики заключалась в том, что ей постоянно мешал старый христианский догмат о грехопадении. На человека старались смотреть как на чистый лист бумаги, на котором можно написать все что угодно. Это было неправильно, ведь сам интерес к жизни состоит в том, чтобы бороться.

Один педагог, работавший на Украине, как и Макаренко, в 20-е годы, рассказывала, что они были потрясены, когда привезли мальчишку, находившегося в воровской малине, — он страдал своеобразной клептоманией. Он крал все, и для него важен был не объект кражи, а сам процесс. Перед педагогами встала проблема: что в этом поведении от неправильной социализации, а что от наследственности. Может быть, уже несколько поколений так себя ведет — как с этим быть?

Если мы признаем христианскую картину мира, то согласно ей — даже без генетики — в любом человеке заложены деструктивные потенции. Эпоха Макаренко показала, что если ничего не делать, то будет только разрушение — плохие колонисты самоорганизуются по-плохому. Когда горьковцы пришли в колонию им. Дзержинского, то там уже были паханы, посылавшие молодых убираться за них, воровать. Сложилась структура, совершенно деструктивная для общества, государство таким образом не построишь.

Нужно было создать коллектив. Цитата из Макаренко: «Главное отличие нашей воспитательной системы от буржуазной в том и лежит, что у нас детский коллектив обязательно должен расти и богатеть, впереди должен видеть лучший завтрашний день и стремиться к нему в радостном общем напряжении, в настойчивой радостной мечте. Может быть, в этом и заключается истинная педагогическая диалектика». За это ему воспитанники и прощали то, что у него сохранялась система наказаний. Он понимал, что имеет дело с трудными подростками, среди них есть не только бродяги, но и правонарушители.

И опять парадокс: вроде Макаренко уповает на коллектив, который воспитывает, но у него есть и система наказаний. За это его начинают критиковать теоретики, говоря, что в новом советском времени наказаний быть не должно. В журнале «Народный учитель» в 1928 году была опубликована статья Надежды Остроменской «Навстречу жизни». Автор, сама детский писатель и педагог, очень положительно относилась к опыту Макаренко, и статья вышла в его защиту, но, как сказал бы Черномырдин, «хотели как лучше, а получилось как всегда».

Остроменская взяла некоторые цитаты Макареко по поводу наказаний, которыми он с ней поделился, и, хотя они были даны в контексте, но вызвали негативную реакцию и у противников Антона Семеновича, и, главное, у Крупской, которая тогда обладала большой властью и авторитетом. Речь шла прежде всего о том, как он ударил колониста Задорова по щеке — это описано в «Педагогической поэме». Этот удар был оценен Крупской как методический прием. У Остроменской было написано: «В состоянии гнева и обиды, доведенный до отчаяния и остервенения всеми предшествующими месяцами, я размахнулся и ударил Задорова по щеке. Ударил сильно, он не удержался на ногах и повалился на печку. Я ударил второй раз, схватил его за шиворот, приподнял и ударил в третий раз». Дальше он пишет, что готов был избить «этих бандитов»!

Это проявление Макаренко не педагога, а живого оскорбленного человека. Его оскорбили так, как он не ожидал, довели до ручки и он психанул. «Я пережил всю педагогическую несуразность, всю юридическую законность этого случая, но в то же время я видел, что чистота моих педагогических рук — дело второстепенное в сравнении со стоящей передо мной задачей», — пишет он. Здесь он выступает как раз как бытописатель, а не методист или беллетрист. Он говорит о том, что, как ни странно, Задоров все понял и принял. Остроменская обращает внимание на то, что это среда уголовников, где сила в почете, но Крупская не хотела этого видеть и не замечала, что Макаренко психанул.

Крупская говорила на съезде комсомола: «В статье говорится, что воспитатель должен наказывать ученика, он может бросить в него счетами или набрасываться на него с кулаками, бить палкой, кнутом. Там описывается сценка, как заведующий домом посылает провинившегося в лес, чтобы тот принес прутья, которыми воспитатель будет его сечь». У комсомольцев могло сложиться впечатление, что провинившегося будут хлестать прутьями, которые он же и принесет. Но в реальности ни Макаренко, ни его последователям не приходило в голову пропагандировать воспитание с помощью системы наказаний палкой. Палку воспитанник принес, но на этом дело и кончилось. Одно дело — психанул, другое применять рукоприкладство как метод.

Жизнь ставила перед Макаренко новые неизвестные задачи, он не мог изобрести схему и потом каждый раз, как говорится, «стелить соломку», когда нужно, а по мнению его критиков должно было быть именно так. В 1990-е на него навесили ярлык, мол, он — олицетворение всей советской педагогики, был успешным, а значит, он ответствен за все плохое, что было в СССР. Но человек умер, не дожив до 50 лет, нервы его были истрепаны. Помимо сложнейшей задачи — перевоспитания, «преображения» подростков — ему приходилось отстаивать свои методы.

{gallery}TXTS/2015/03-07-makarenko{/gallery}

Источник: lenta.ru

• Расскажите об этом своим друзьям!