ЗДРАВСТВУЙТЕ!

НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-03-29-03-08-37
16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
2024-03-29-04-19-10
В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за...
2024-04-12-01-26-10
Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой...
2024-04-04-05-50-54
Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
2024-04-11-04-54-52
Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола...

Доля и Недоля

Изменить размер шрифта

alt

Башкиры поселились на берегах озера Аргаяш в конце пятнадцатого столетия после распада Золотой Орды. В их говорах название звучало, как Яргаяш – яр – «берег», кояш – «солнце», т.е. Аргаяш – солнечный берег.

Нас, собственно, интересует не озеро, а девчушка, которая родилась в семье Шахмановых у Камили и Гарифа в деревне Байрамгулово Аргаяшского района.


Изба, срубленная из листвяка ещё отцом Гарифа, ставлена была на высоком берегу Аргаяша. Окна любопытно глазели на водное зеркало, которое днём отражало дивное сияние солнца, а на ночь стелило лунную опаловую дорожку.

Благодатные места, созданные щедрой природой на севере Челябинской области, не так и велики по своей площади, но всегда выгодны были для хлебопашества и скотоводства. К богатствам губернии всегда относили и водоёмы. А это ни много ни мало, а пятьдесят озёр – Кумкуль, Тептярш, Увельды и плюс ещё сорок семь. Как малые дети хороводом окружили они самое большое – Аргаяш озеро. Драгоценным перламутром мерцали их «глазища». И дух от красоты захватывало.

А разнотравье какое на берегах!  Густ он и плотен. Короставник татарский вымахивал до двух с половиной метров. Стрёкот болтливых кузнечиков и гул толстых домовитых шмелей в клеверах никогда не умолкал.

Размежевались озёра друг от друга, отделились взгорками, поросшими дубняками, ельниками, березняками и осинниками. Леса много и темнохвойного и светлохвойного.

Население здешнее – башкиры, русские, татары – несколько веков жили в дружбе и согласии. Бога не гневили, ловили рыбу, охотились, на тучных полях выращивали рожь, пшеницу, горох, картофель, репу. Скот рогатый разводили, лошадей, овец, птицу.

 

Кое-кто другим промыслом занимался – золотую руду искал, ибо встречались в этих местах месторождения благородного металла. Цветной мрамор находился.

В одночасье все переменилось после гражданской войны и революции семнадцатого года. Будто шайтан прошёл! Совсем худо стало жить после коллективизации, когда поголовно власти стали гнать всех в колхозы, уравниловку сделали.

Сания, дочь Камили и Гарифа, все эти пертурбации, конечно, не могла ни понять, ни видеть осмысленно, ибо совсем малышкой была – родилась 6 января 1937 года, а страну в это время захлестнули другие напасти – жесточайшие репрессии и аресты мнимых «врагов народа». И до Второй Мировой оставалось всего-то три с половиной года …
***

С тех пор прошло более семидесяти лет. Сания Гарифовна Касьяненко (по мужу) живёт не на берегах солнечного Аргаяш – озера, но воспоминания о горьком детстве сиротском, о доме отцовском на крутояре волнуют её по-прежнему. Когда-то она согрета  была любовью родительской к ней, единственной (к несчастью в 1933 и 1935 годах сразу после родов умерли у Шахмановых две дочери).

Отец с матерью от зари до зари в колхозе упаривались – Камиля на ферме дояркой, Гариф – в конюшне конюхом.

Редкие часы выпадали, когда отец, прихватив перемёт или удочку, торопился на Аргаяш. Рыбу тугую, серебристую – щук, окуней, лещей приносил в сумке холщовой. Радовал жену и дочку – ведь подспорье какое – никакое, а появлялось в доме. Страшно голодными те годы были.
Для Сании самыми блаженными были дни, когда бабушка уводила её к озеру, на золотой песок, в воду парную окунала, правда, потом с рёвом приходилось вытаскивать её из воды, уже загоревшую до черноты с мокрыми, перепутанными косичками. Это было, как во сне, который часто будет сниться Сании, куда бы не забрасывала её судьба.

Беда пришла

Шестого января 1941 года исполнилось Соне четыре года, а в июне война началась – Великая Отечественная.
Гарифа Шахманова призвали в Красную Армию сразу же в самые первые дни – 27 июня он должен был явиться в военкомат города Челябинска.

Хоть и мала девчонка была, но запомнила, как отец схватил её в охапку, легко, одним рывком подкинул к потолку. Завизжала она от восторга, тугие косички, стянутые кожаными шнурками, разлетелись в разные стороны, забрыкала смешно ножонками – слетели самодельные, сшитые отцом тапочки. Гариф крепко прижался лицом к черной головёнке и долго не отпускал. Притихла Соня, ощутив вдруг, что происходит сейчас что-то непонятное, не такое как всегда. Четырёхлетнему рёбенку трудно было понять, что отец прощался с ней. На фронт уходил.

Камиля с обветренным, раскрасневшимся и мокрым от слёз лицом бежала с фермы – сообщили ей, что муж воевать уходит. Сердце ходуном ходило. К дому подоспела, сумела взять себя в руки – посуровела, слёзы утёрла… Положила в холщовый мешок, с которым на охоту и на рыбалку Гариф ходил, самое необходимое – краюху хлеба, кусок вяленой баранины, свежие огурцы, табак, носки. Карандаши и листки бумаги, что в хате имелись, бережно уложила, чтоб не помялись. Письма писать попросила.

От Байрамгулово до районного центра Аргаяш несколько километров. Пешком дойти можно. На единственную улицу деревни уже выходили из дворов мужики с такими же туго стянутыми узелками, перекинутыми через плечо. Скучковались, посуровели, как отрешились от всего, простились с родными. Ушли навсегда, вот как Гариф – отец Сонин. Она никогда больше его не увидит. И в её памяти облик родимого не сохранится. Только то и будет знать об отце, что бабушка или мама рассказывали, пока живы были обе.

На Западном фронте под Смоленском

Земляки, односельчане – байрамгуловцы и аргаяшцы – охотниками меткими были и с лошадьми управлялись любо-дорого, поэтому и назначение получили без промедления в стрелковый конный полк 21 армии Западного фронта.

Двадцатого июля в переговорах по прямому проводу с главкомом западного направления Маршалом Советского Союза Тимошенко И.В. Сталин сказал: «Вы до сих пор обычно подкидывали на помощь фронту по две, три дивизии и из этого пока что ничего существенного не получалось. Не пора ли отказаться от подобной практики и начать создавать кулаки в 7-8 дивизий с кавалерией на флангах. Избрать направление и заставить противника перестроить свои ряды по воле нашего командования… Я думаю, что пришло время перейти нам от крохоборства к действиям большими группами».
При этом он поставил задачу – создать ударные группы за счёт фронта резервных армий, силами которых разгромить противника, овладеть районом Смоленска и отбросить немцев за Оршу.

И тогда в полосе 21-ой армии в рейд по тылам противника была направлена группа в составе трёх кавалерийских дивизий.

Почти все байрамгуловцы погибли в этих сражениях, но они сорвали наступление танковых групп немцев в сторону Валдайской возвышенности, разорвали кольцо окружения вокруг 20-и и 16-й армий, способствовали стабилизации положения на фронтах.

Вторая беда настигла

Камиля, получив извещение о смерти мужа, «ушла в себя» – камнем стала. Ужасную весть долго скрывала от свекрови, душу травить ей не хотела, но та и сама догадалась. Глаза её от слёз уже не просыхали и к невестке переехала – вдвоём легче было боль превозмогать.
В октябре так похолодало, что лёд сковал Аргаяш. Морозы доходили до минус сорока. Камиля бежала на ферму спозаранку, тьма-тьмущая, а она уже торопится коровам корм задать и выдоить.

Колотило её от холода. Ватник совсем изношенный, скатанный не грел совсем, а чувяки на ногах – одно название – расхристанные, как из папиросной бумаги, тонюсенькие. Только шалюшка и грела, свекровью связанная.

В одночасье заболела Камиля, слегла. Особым здоровьем никогда не хвасталась, а «сохнуть» начала ещё с тридцатых годов, когда роды неудачные приключились (двух дочерей в 1933 и 1935 году схоронила). Разладилось с тех пор что-то у неё в организме, а врачи понять ничего не могли. Правда, и сама Камиля не часто к эскулапам обращалась. Стеснялась обеспокоить, ведь врач-то всего один на несколько деревень был. Не находишься в медпункт. Терпела долго, а за сердце частенько хваталась. Видно, боль старалась превозмочь да унять. Травки хорошие запаривала, но почему-то теперь они силу свою потеряли и не помогали.

Вольно – невольно пришлось председателю колхоза снять Камилю с работы на ферме и отвезти в больницу, чтоб здоровье её поддержать и выходить. Да не выходили.

Год шёл 1943-й. Сонюшке шесть лет исполнилось и этот день, горький, она хорошо запомнила. Проснулась рано и вспомнила, что сегодня к мамочке в больницу с бабушкой пойдут свидеться. Ещё с вечера бабуля гремела в кухоньке кастрюльками, чашками. Все что-то растирала, переливала, студила – кисель овсяный, мамин любимый, варила, а с ним возни много! Зато уж получился он на-славу: застыл в тарелках густой, беловатый. Желеобразная масса сверху слегка колышется, чуть голубеет. – Вот порадуется мамочка, отведав любимого киселька – думала Соня.

***

Не порадовалась мамочка – ещё вчера вечером сердце её остановилось и кисель овсяный, любимый, поминальным оказался…

Третье горе на подходе

Сания Гарифовна не любит вспоминать свои детские годы. Неохотно делится печалью, которую никогда не забывала:

– После смерти мамы бабушка насовсем меня к себе взяла. Как говорила – «кровиночку родную, не кинула». Помню, как отодвинет загнетку в печи, выкатит испечённую в золе картофелину, присолит и заворкует:

– Съешь, ненаглядная, смотри какая сахарная, не обожгись только. Горбушечку возьми, прикусывай хлебушко. Поправляйся, уж больно ты худа. Ну, чисто оглобля стругана.

А я непоседлива была, строптива, хулиганиста – хуже любого пацана.
Без синяков и заноз ни одного дня, почитай, не обходилось. Боль терпела пока бабушка не появлялась «на горизонте». Вот тогда задавала рёву. Слова от неё мне нужно было услышать самые главные:

– Родненькая моя, кровиночка! Потерпи, сейчас пройдёт. Травкой промоем, листик привяжем. Подую на вавку и вся недолга.

После известия о смерти отца бабушка стала слепнуть. А уж как мама умерла совсем дела плохи стали. Врачи не могли помочь.

Жили мы вдвоём в её хибарке, но вскорости тётка к нам переехала. Наш дом вместе со всем охотничьим снаряжением отца она умудрилась продать и заявилась со своей коровой Краснухой. Тётка властная была, перечить ей ни-ни! Она меня сразу к делу приструнила – корову заставила пасти. А я и не противилась – мне по душе пастушеская жизнь пришлась. Даже рано вставать мне было не в тягость. Помню, как рассветёт, тётка корову подоит, узелок мне в руки с хлебушком сунет и хворостину:  иди, мол, гуляй.

А в лесу рай! Птицы, травы. Дойду до ручья, нарву дикого лука, чеснока – всё это к обеду моему годилось. Зато вечером, как возвернусь, тётка Краснуху подоит и как награду в кружку парного молочка плеснёт…

К осени бабушка меня в школу записала. Сама сходила. Однажды принарядилась – из сундука вынула юбку шерстяную, платок – по синему полю цветы невиданные красные, кисти длинные. А школа не так уж близко от дома нашего – на самом взгорке крутом – по над озером Аргуляш.
Дивно мне всё было в школе – скамейки, парты. Учеников много – на одной парте по трое сидели. Учили на башкирском языке, я  его хорошо понимала, но с письмом нелады – все слова задом наперёд писала. Всех удивляла.

Вскоре пришлось уехать из родной деревни. То ли от стыда, то ли по другой какой причине не знаю, но тётка увезла меня в город Карабаш. (Карабаш – «черная вершина» с башкирского, областной центр в 90 километрах от Челябинска). Может потому, что дядька мой, Сагидулла, в тюрьму попал за воровство. Овцу украл, завернул тушу в бабушкину скатерть и спрятал в стоге сена у соседей. Хозяйка утром с вилами за сеном пошла и подцепила её. Заголосила, в милицию побежала, а по скатерти вора быстро нашли. Осудили дядьку, не посмотрели, что Сагидулла всю войну прошел, был танкистом, с орденами вернулся. Посадили его на 2,5 года, а другу, который помогал, два года дали. Никакие доводы не помогли и не смягчили приговор (танкист от голода мать родную хотел спасти. Голод в то время был страшный, а в доме, кроме картошки, ничего не было, да и та на исходе. Похоронили мою бабулю).

Невзлюбила этот я город – медеплавильных заводов много, шахт. Никакой красоты, дым, пыль.

Совсем лихо стало, когда тётка замуж вышла за охранника и к себе в дом его привела. Ну чистой собакой охранник оказался. Злющий, как пёс цепной. А может я слишком строптивой была, но деваться не куда мне было: ни родни, ни подружек. Одна единственная Галия в Аргаяше осталась.

Чудо случилось

Избавление нежданно-негаданно пришло.  Верь не верь, а повезло мне сказочно. На улицах в те времена репродукторы висели. И вдруг однажды слышу объявление, что детей, у которых родители фронтовики, принимают в детские приюты. Птицей домой слетала пока тётки и охранника дома не было. Из сундука метрики  достала и фотокарточку папы.
Приют нашла сразу же. Люди туда уже вели ребятишек, кого-то везли на телегах, маленьких на руках несли. Сдала и я документы, жизнь свою обсказала улыбчивой женщине, в коридоре посидела, а через какое-то время вышла воспитательница, спросила:

– Ты Сания Шахманова? Оставайся, устроим тебя в детдом.

И через несколько дней отправили меня с большой группой в Челябинск в детскую распределительную колонию. Диву я далась – сколько сюда с Молдавии, Украины, со всех западных областей ребятишек напривозили. Все без отцов, а то и  без матерей остались, все, как и я, сироты.
И началась у меня ну прям-таки светлая жизненная полоса. Вроде как доля другая выпала. Повезло! Завезли в Щербаковский район в деревню с таким же названием – «Щербаково». Сказочное место – в берёзовом лесу притулилось домов десять, а наш, сиротский, почти с самого краю и школа рядом.

Спальни огромные – человек на 20 (мальчишки и девчонки порознь).

Я до сих пор помню первый завтрак в большой столовой. Окон много, всё белое, чистое. Я первый раз тогда по-человечески поела. Даже знать не знала, и ведать не ведала, что можно вот так: в тарелке с горячей рисовой кашей масло жёлтое плавится, а я смотрю на него зачарованно – неужто мне одной не пожалели. Глаз скосила, а  у всех также. Посреди стола ещё и яйца варёные кучкой лежат. Всем по два выделили и ломоть хлеба добрый «вдогонку». И каждый день мёд был на блюдечке(пасека-то через дорогу виднелась на полянке).

Огород при доме был. Нам выделили грядки, чтоб овощи выращивать. У меня в это время вроде камень с души упал, растопился, силы откуда-то появились и интерес к учебе. Здесь я окончила с похвальной грамотой 5 классов.

Когда исполнилось 16 лет, вызвал директор и обратился  ко мне совсем по взрослому:

– Сания Гарифовна, выросла ты у нас. Смышлёная, да боевая стала. Учиться надо дальше, специальность получать. Поезжай-ка, родненькая, в Челябинск.

Денег на дорогу дал 3 рубля (тогда это, как я понимаю, большие деньги были), адрес написал в сопроводительном письме. Приняли меня в ФЗУ № 8, общежитием обеспечили. Здесь уже не по 20 человек в комнате проживало, а четыре. Форму выдали(очень этим гордилась!) – чёрное платье, бушлат, кирзовые ботинки, чулки в резинку коричневые.

Шесть месяцев училась на штукатура, потом на маляра – до обеда теория, с обеда практика. Экзамены сдала на «отлично» и аттестат получила штукатура 4-го разряда и до 1955 года работала в СМУ Челябинска.
А газеты и радио в это время не умолкая вещали, зазывали молодёжь в Среднюю Азию на целину. Уже целые эшелоны туда шли.

Избегалась я в райком комсомола, слёзно умоляла отправить меня в Казахстан, а как посмотрят секретари райкомовские на меня, худосочную, маленькую росточком, обязательно посмеются и скажут:

– Сиди здесь, худоба, не высовывайся. Замёрзнешь в Казахстане или ветром тебя сдует.

Со страной и с комсомолом вместе

И опять добрая доля повернулась ко мне лицом. Крутой «поворот» случился в мае 1955 года. Однажды вприпрыжку бегу в общежитие – на танцы бы поспеть. Смотрю, стоит на крылечке Николай Иванович – комсорг наш. За рукав поймал, приостановил:

– Стой, егоза! Собирайся в Москву. Сорок человек отправляем на стройку стадиона в Лужниках. Включил я тебя в список. Завтра путёвку в райкоме получишь и «здравствуй, Москва!»

Радости моей предела не было. Начала наряды лихорадочно собирать, платье коричневое с застёжкой на три пуговицы сшила (деньги на материю уже заработала).

Через неделю все командированные собрались на вокзале. Провожали  нас с музыкой, с оркестром.

Не успели глазом моргнуть, как через 2,5 суток  прибыли в Москву на Казанский вокзал. Утром нашу бригаду на автобусе привезли в Черёмушки, в общежитие – высоченное, семиэтажное здание. Первый раз я такой дом  большущий увидела. Расселили по 4 человека в комнате.
Днём на стройку привезли. Дух захватило. Вот это да! Огромная арена уже готова, арматура, сиденья, ступеньки!

И начались будни. Спать некогда. На работу автобус увозил нас в 6 часов утра. Носили раствор на носилках, а с 8 часов основной процесс начинался – штукатурка. Строили  мы общежитие для спортсменов и гостевой комплекс.

График был жёсткий. Рабочий день заканчивался в пять часов вечера, обед строго с 12.00 до 13.00. Кефир, кофе, сосиски тут же на ступеньках стадиона (продавалось всё в небольших буфетиках). Зато вечером все вываливались во двор общежития, под гармошку танцы устраивали.

(Это была не простая ординарная стройка, а стройка элитная. Ещё 23 декабря 1954 года Правительство СССР приняло решение о сооружении в Лужниках «большого московского стадиона». Проектирование его началось в составе спортивного комплекса «Лужники» в январе 1955 года, строительство – в марте-апреле этого же года, а 31 июля 1956 года уже состоялось его торжественное открытие.

Этот стадион и сейчас является одним из самых крупных в России и один из самых крупных в мире. Единственный пятизвёздочный стадион в России. Центральная часть его – Олимпийский комплекс – расположена неподалёку от Воробьёвых гор. Здесь находится арена московского клуба «Спартак», здесь же играет сборная России по футболу.

Строителям на работы было дано всего 450 дней. Уложились они в сроки точно день в день – торжественное открытие состоялось 31 июля 1956 года).
Новый год наступил  как-то незаметно. Пригласили всю нашу бригаду на ёлку в Кремль. Могу гордиться, что новогодний праздник 1956 года я встречала на кремлёвском балу.

Радость била через край! Платье, шитое ещё в Челябинске, с тремя красивущими пуговицами отутюжила. Косы короной на голове приладила, чтоб выше казаться. Туфли на каблучке почти новые из чемодана вытащила, ветошкой протёрла. Заблестели!

Крутанулась перед зеркалом – красота! И девчонки все одна-другой краше. Не стыдно теперь и в Кремль!

Оторопели от всего, что глаза увидели – и от елки огромной, и  от зала, и от музыки. Не гармошка, а целый оркестр играл. Накружились, наплясались. Уехали все довольнехоньки с плюшевыми медведями, куклами, матрешками.

***

Сдали строители стадион вовремя – 31 июля 1956 года. Комиссия всё приняла. Никаких наград мы не получили, только обещания – прописку московскую и квартиры. Но то всё были слова. Спортсмены уже понаехали со всех республик – к этому дню была приурочена Первая спартакиада народов СССР – знаменательный грандиозный праздник.

Энтузиазм нас просто распирал. В нашей передовой бригаде всем по 17-18 лет было. Отказались мы от пригласительных на открытие. Дальше надо было ехать. Строить! Как шлея под хвост попала. Не успели чемоданы собрать, как бегом в райком комсомола за путевками.

На вокзале уже пыхтел состав. Народу –  темь. Все добровольцы с рюкзаками, чемоданами, гитарами и гармошками. Весело ехали пять суток – с горячим чайком, с печеньицем, песнями. Дивились на леса, реки, на простор необъятный, красоту неописуемую. Я ведь до сих пор думала, что краше места моего родного – Аргаяш-озера – нет на свете. В Москве, кроме строительных лесов, иных не видела за все два года. Через Уральские горы перевалили, а за окном диво-дивное – степи сменялись холмами, таёжными распадками. Реки пролетали большие и малые.

В город , которого не было на картах

Лязгнул скорый тормозами, в последний раз колёса провернулись, не долетел состав до двухкилометрового монолитного моста через громаду водную – Енисей. Над каменным вокзалом надпись «Красноярск» – город, вольно раскинувшийся по обоим берегам могучей реки при впадении в неё р. Кача.
Молодежь, прибывшую из Москвы со стройки такого важного объекта, как Лужники, приняли с распростёртыми объятьями.

Комфортабельные автобусы помчали весь десант в тайгу и через час-полтора остановились в 64 километрах севернее краевого центра, на левом берегу Енисея, почти в тайге, в горах. Здесь уже строился закрытый город. (В 1950 году во исполнение решения ЦК ВКП(б) – Совета Министров СССР на берегу Енисея началось строительство ГХК (горно-химический комбинат).

В годы холодной войны сама жизнь требовала создавать оборонительные объекты.

В 1951 здесь уже проложены были железнодорожные пути, появились улицы нового поселка. Как только не называли его – Соцгород, Железногорск, Красноярск – 26, Девятка, Атомград. В 1954 году Красноярску-26 присвоили статус города. Леса вокруг сохранили. В 1958 году вырыли большой котлован на пути небольшой речушки Кантат – создали рукотворное озеро.

До 1994 года Красноярск-26 (теперь официально Железногорск) был совершенно секретным объектом, потому что на ГХК нарабатывался оружейный
плутоний, необходимый компонент для производства ядерного оружия. Всё это атомное производство размещалось под землёй в скальных породах.

Строили эти объекты, разумеется, не комсомольцы, а заключённые.

Но население города росло неуклонно. Уже в 1950 году там проживало 15 000 человек. Жилищная проблема имела место. Интенсивно застраивались целые кварталы панельными домами, но возводились и здания в классических формах.
Расширялся штат работников ГХК в связи с увеличением объёмов производства ядерных материалов. Расширялись, осваивались территории на земле и под землёй. Постоянно требовались строители.

Бригада отделочников прибыла в город-легенду, о существовании которого почти никто из простых живущих даже в самом краевом центре – Красноярске, ничего толком или вообще не знал. И не потому, что затаился город в тайге, в горах: просто он имел статус закрытого города. (Информация о существовании закрытого города находилась под грифом «совершенно секретно». Только с 1994 года Красноярск-26 стал «видимым»  на географических картах страны и получил официальное название – Железногорск-1.

Кто попадал на закрытую территорию, тот не имел права свободного выезда на «большую землю». Но всё это компенсировалось улучшенным

снабжением и высоким уровнем социально-бытового и культурного обслуживания основного населения).
Вот в таком городе, где деятельность основных предприятий атомной и космической отрасли интенсивно развивалась, строители, отделочники-штукатуры и маляры нужны были, как воздух.

Молодые, одержимые приехали строить не только биографию города, но, как  оказалось и  и свою судьбу. На земле сибирской остались  они надолго, так и не узнав секретов этого города.  Этот таёжный город стал штрихом их биографий.

Девчата выросли, повзрослели. Пришла пора создавать свои семьи, любить, рожать и воспитывать детей.
Атомград или Красноярск-26 (Железногорск) стал для Сании Гарифовны Касьяненко (по фамилии мужа) родным домом. Крутые перемены в этом таёжном маленьком городке с ней произошли. Полюбила, замуж вышла, дочь родила.

Нет смысла заглядывать и листать её трудовую книжку, хотя о многом она может рассказать. По числам, годам отфиксированы номера приказов о награждениях, о премиях, о выдвижении её на Доску почёта. Словом, это небольшая летопись трудового пути в «секретном городе», в «почтовых ящиках» бывшей детдомовской девчонки, сироты, которая в 17 лет с мастерком и  специальностью штукатура 4 разряда приехала сначала на стройку такого важного для страны объекта, как Олимпийский стадион в Лужниках, а через два года с комсомольским десантом строителей «высадилась» на берегах Енисея.

Счастливая доля семейная хранила её до 1994 года. Душа в душу прожила  с мужем двадцать счастливых лет. Но горе пришло – ушёл муж из жизни.

Ничто больше не связывало Санию с городом, которому отданы были лучшие годы. Дочь давно уже перебралась в г. Ангарск. В 1995 году, через тридцать восемь лет (только в 1994 году разрешили выезд из города, сняли с него гриф «секретно») выехала Сания Гарифовна на «большую землю» из Атомграда (Красноярска-26) в Иркутскую область. С дочерью не довелось пожить долго, умерла она в 2001 году. Но живут в Ангарске у Сании Гарифовны внучка родная, Ирочка, правнук Гришенька и правнучка Олеся. И дай Бог им всем доли хорошей!

P.S. В личном деле Касьяненко Сании Гарифовны запись: прибыла на постоянное место жительство в Ново-Ленинский дом-интернат для престарелых и инвалидов 31.07.2003 года.


Послесловие

В Славяно-Арийских ведах сказано, что у Богородицы Макошь было две дочери – Доля и Недоля.

От одной матери сёстры, но разны были и ликом и повадками. Доля – русоволоса, пригожа, добра. Недоля с иссиня-чёрными, как смоль волосами, со взглядом острым, как полёт стрижа, злоблива, завистлива.

Как обхаживать, покровительствовать кому начнут – сразу узнаешь. Доля светом, радостью одарит,  а Недоля горе, беду, тоску принесёт.

Говорят, до сих пор сёстры по земле рядышком ходят. Каждая за своё борется, а силы у обоих почти равные – вот как свет и тень, как белое и чёрное, как погода и непогода.

  • Расскажите об этом своим друзьям!