НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

Доля и Недоля

14 Октября 2010 г.

alt

Башкиры поселились на берегах озера Аргаяш в конце пятнадцатого столетия после распада Золотой Орды. В их говорах название звучало, как Яргаяш – яр – «берег», кояш – «солнце», т.е. Аргаяш – солнечный берег.

Нас, собственно, интересует не озеро, а девчушка, которая родилась в семье Шахмановых у Камили и Гарифа в деревне Байрамгулово Аргаяшского района.


Изба, срубленная из листвяка ещё отцом Гарифа, ставлена была на высоком берегу Аргаяша. Окна любопытно глазели на водное зеркало, которое днём отражало дивное сияние солнца, а на ночь стелило лунную опаловую дорожку.

Благодатные места, созданные щедрой природой на севере Челябинской области, не так и велики по своей площади, но всегда выгодны были для хлебопашества и скотоводства. К богатствам губернии всегда относили и водоёмы. А это ни много ни мало, а пятьдесят озёр – Кумкуль, Тептярш, Увельды и плюс ещё сорок семь. Как малые дети хороводом окружили они самое большое – Аргаяш озеро. Драгоценным перламутром мерцали их «глазища». И дух от красоты захватывало.

А разнотравье какое на берегах!  Густ он и плотен. Короставник татарский вымахивал до двух с половиной метров. Стрёкот болтливых кузнечиков и гул толстых домовитых шмелей в клеверах никогда не умолкал.

Размежевались озёра друг от друга, отделились взгорками, поросшими дубняками, ельниками, березняками и осинниками. Леса много и темнохвойного и светлохвойного.

Население здешнее – башкиры, русские, татары – несколько веков жили в дружбе и согласии. Бога не гневили, ловили рыбу, охотились, на тучных полях выращивали рожь, пшеницу, горох, картофель, репу. Скот рогатый разводили, лошадей, овец, птицу.

 

Кое-кто другим промыслом занимался – золотую руду искал, ибо встречались в этих местах месторождения благородного металла. Цветной мрамор находился.

В одночасье все переменилось после гражданской войны и революции семнадцатого года. Будто шайтан прошёл! Совсем худо стало жить после коллективизации, когда поголовно власти стали гнать всех в колхозы, уравниловку сделали.

Сания, дочь Камили и Гарифа, все эти пертурбации, конечно, не могла ни понять, ни видеть осмысленно, ибо совсем малышкой была – родилась 6 января 1937 года, а страну в это время захлестнули другие напасти – жесточайшие репрессии и аресты мнимых «врагов народа». И до Второй Мировой оставалось всего-то три с половиной года …
***

С тех пор прошло более семидесяти лет. Сания Гарифовна Касьяненко (по мужу) живёт не на берегах солнечного Аргаяш – озера, но воспоминания о горьком детстве сиротском, о доме отцовском на крутояре волнуют её по-прежнему. Когда-то она согрета  была любовью родительской к ней, единственной (к несчастью в 1933 и 1935 годах сразу после родов умерли у Шахмановых две дочери).

Отец с матерью от зари до зари в колхозе упаривались – Камиля на ферме дояркой, Гариф – в конюшне конюхом.

Редкие часы выпадали, когда отец, прихватив перемёт или удочку, торопился на Аргаяш. Рыбу тугую, серебристую – щук, окуней, лещей приносил в сумке холщовой. Радовал жену и дочку – ведь подспорье какое – никакое, а появлялось в доме. Страшно голодными те годы были.
Для Сании самыми блаженными были дни, когда бабушка уводила её к озеру, на золотой песок, в воду парную окунала, правда, потом с рёвом приходилось вытаскивать её из воды, уже загоревшую до черноты с мокрыми, перепутанными косичками. Это было, как во сне, который часто будет сниться Сании, куда бы не забрасывала её судьба.

Беда пришла

Шестого января 1941 года исполнилось Соне четыре года, а в июне война началась – Великая Отечественная.
Гарифа Шахманова призвали в Красную Армию сразу же в самые первые дни – 27 июня он должен был явиться в военкомат города Челябинска.

Хоть и мала девчонка была, но запомнила, как отец схватил её в охапку, легко, одним рывком подкинул к потолку. Завизжала она от восторга, тугие косички, стянутые кожаными шнурками, разлетелись в разные стороны, забрыкала смешно ножонками – слетели самодельные, сшитые отцом тапочки. Гариф крепко прижался лицом к черной головёнке и долго не отпускал. Притихла Соня, ощутив вдруг, что происходит сейчас что-то непонятное, не такое как всегда. Четырёхлетнему рёбенку трудно было понять, что отец прощался с ней. На фронт уходил.

Камиля с обветренным, раскрасневшимся и мокрым от слёз лицом бежала с фермы – сообщили ей, что муж воевать уходит. Сердце ходуном ходило. К дому подоспела, сумела взять себя в руки – посуровела, слёзы утёрла… Положила в холщовый мешок, с которым на охоту и на рыбалку Гариф ходил, самое необходимое – краюху хлеба, кусок вяленой баранины, свежие огурцы, табак, носки. Карандаши и листки бумаги, что в хате имелись, бережно уложила, чтоб не помялись. Письма писать попросила.

От Байрамгулово до районного центра Аргаяш несколько километров. Пешком дойти можно. На единственную улицу деревни уже выходили из дворов мужики с такими же туго стянутыми узелками, перекинутыми через плечо. Скучковались, посуровели, как отрешились от всего, простились с родными. Ушли навсегда, вот как Гариф – отец Сонин. Она никогда больше его не увидит. И в её памяти облик родимого не сохранится. Только то и будет знать об отце, что бабушка или мама рассказывали, пока живы были обе.

На Западном фронте под Смоленском

Земляки, односельчане – байрамгуловцы и аргаяшцы – охотниками меткими были и с лошадьми управлялись любо-дорого, поэтому и назначение получили без промедления в стрелковый конный полк 21 армии Западного фронта.

Двадцатого июля в переговорах по прямому проводу с главкомом западного направления Маршалом Советского Союза Тимошенко И.В. Сталин сказал: «Вы до сих пор обычно подкидывали на помощь фронту по две, три дивизии и из этого пока что ничего существенного не получалось. Не пора ли отказаться от подобной практики и начать создавать кулаки в 7-8 дивизий с кавалерией на флангах. Избрать направление и заставить противника перестроить свои ряды по воле нашего командования… Я думаю, что пришло время перейти нам от крохоборства к действиям большими группами».
При этом он поставил задачу – создать ударные группы за счёт фронта резервных армий, силами которых разгромить противника, овладеть районом Смоленска и отбросить немцев за Оршу.

И тогда в полосе 21-ой армии в рейд по тылам противника была направлена группа в составе трёх кавалерийских дивизий.

Почти все байрамгуловцы погибли в этих сражениях, но они сорвали наступление танковых групп немцев в сторону Валдайской возвышенности, разорвали кольцо окружения вокруг 20-и и 16-й армий, способствовали стабилизации положения на фронтах.

Вторая беда настигла

Камиля, получив извещение о смерти мужа, «ушла в себя» – камнем стала. Ужасную весть долго скрывала от свекрови, душу травить ей не хотела, но та и сама догадалась. Глаза её от слёз уже не просыхали и к невестке переехала – вдвоём легче было боль превозмогать.
В октябре так похолодало, что лёд сковал Аргаяш. Морозы доходили до минус сорока. Камиля бежала на ферму спозаранку, тьма-тьмущая, а она уже торопится коровам корм задать и выдоить.

Колотило её от холода. Ватник совсем изношенный, скатанный не грел совсем, а чувяки на ногах – одно название – расхристанные, как из папиросной бумаги, тонюсенькие. Только шалюшка и грела, свекровью связанная.

В одночасье заболела Камиля, слегла. Особым здоровьем никогда не хвасталась, а «сохнуть» начала ещё с тридцатых годов, когда роды неудачные приключились (двух дочерей в 1933 и 1935 году схоронила). Разладилось с тех пор что-то у неё в организме, а врачи понять ничего не могли. Правда, и сама Камиля не часто к эскулапам обращалась. Стеснялась обеспокоить, ведь врач-то всего один на несколько деревень был. Не находишься в медпункт. Терпела долго, а за сердце частенько хваталась. Видно, боль старалась превозмочь да унять. Травки хорошие запаривала, но почему-то теперь они силу свою потеряли и не помогали.

Вольно – невольно пришлось председателю колхоза снять Камилю с работы на ферме и отвезти в больницу, чтоб здоровье её поддержать и выходить. Да не выходили.

Год шёл 1943-й. Сонюшке шесть лет исполнилось и этот день, горький, она хорошо запомнила. Проснулась рано и вспомнила, что сегодня к мамочке в больницу с бабушкой пойдут свидеться. Ещё с вечера бабуля гремела в кухоньке кастрюльками, чашками. Все что-то растирала, переливала, студила – кисель овсяный, мамин любимый, варила, а с ним возни много! Зато уж получился он на-славу: застыл в тарелках густой, беловатый. Желеобразная масса сверху слегка колышется, чуть голубеет. – Вот порадуется мамочка, отведав любимого киселька – думала Соня.

***

Не порадовалась мамочка – ещё вчера вечером сердце её остановилось и кисель овсяный, любимый, поминальным оказался…

Третье горе на подходе

Сания Гарифовна не любит вспоминать свои детские годы. Неохотно делится печалью, которую никогда не забывала:

– После смерти мамы бабушка насовсем меня к себе взяла. Как говорила – «кровиночку родную, не кинула». Помню, как отодвинет загнетку в печи, выкатит испечённую в золе картофелину, присолит и заворкует:

– Съешь, ненаглядная, смотри какая сахарная, не обожгись только. Горбушечку возьми, прикусывай хлебушко. Поправляйся, уж больно ты худа. Ну, чисто оглобля стругана.

А я непоседлива была, строптива, хулиганиста – хуже любого пацана.
Без синяков и заноз ни одного дня, почитай, не обходилось. Боль терпела пока бабушка не появлялась «на горизонте». Вот тогда задавала рёву. Слова от неё мне нужно было услышать самые главные:

– Родненькая моя, кровиночка! Потерпи, сейчас пройдёт. Травкой промоем, листик привяжем. Подую на вавку и вся недолга.

После известия о смерти отца бабушка стала слепнуть. А уж как мама умерла совсем дела плохи стали. Врачи не могли помочь.

Жили мы вдвоём в её хибарке, но вскорости тётка к нам переехала. Наш дом вместе со всем охотничьим снаряжением отца она умудрилась продать и заявилась со своей коровой Краснухой. Тётка властная была, перечить ей ни-ни! Она меня сразу к делу приструнила – корову заставила пасти. А я и не противилась – мне по душе пастушеская жизнь пришлась. Даже рано вставать мне было не в тягость. Помню, как рассветёт, тётка корову подоит, узелок мне в руки с хлебушком сунет и хворостину:  иди, мол, гуляй.

А в лесу рай! Птицы, травы. Дойду до ручья, нарву дикого лука, чеснока – всё это к обеду моему годилось. Зато вечером, как возвернусь, тётка Краснуху подоит и как награду в кружку парного молочка плеснёт…

К осени бабушка меня в школу записала. Сама сходила. Однажды принарядилась – из сундука вынула юбку шерстяную, платок – по синему полю цветы невиданные красные, кисти длинные. А школа не так уж близко от дома нашего – на самом взгорке крутом – по над озером Аргуляш.
Дивно мне всё было в школе – скамейки, парты. Учеников много – на одной парте по трое сидели. Учили на башкирском языке, я  его хорошо понимала, но с письмом нелады – все слова задом наперёд писала. Всех удивляла.

Вскоре пришлось уехать из родной деревни. То ли от стыда, то ли по другой какой причине не знаю, но тётка увезла меня в город Карабаш. (Карабаш – «черная вершина» с башкирского, областной центр в 90 километрах от Челябинска). Может потому, что дядька мой, Сагидулла, в тюрьму попал за воровство. Овцу украл, завернул тушу в бабушкину скатерть и спрятал в стоге сена у соседей. Хозяйка утром с вилами за сеном пошла и подцепила её. Заголосила, в милицию побежала, а по скатерти вора быстро нашли. Осудили дядьку, не посмотрели, что Сагидулла всю войну прошел, был танкистом, с орденами вернулся. Посадили его на 2,5 года, а другу, который помогал, два года дали. Никакие доводы не помогли и не смягчили приговор (танкист от голода мать родную хотел спасти. Голод в то время был страшный, а в доме, кроме картошки, ничего не было, да и та на исходе. Похоронили мою бабулю).

Невзлюбила этот я город – медеплавильных заводов много, шахт. Никакой красоты, дым, пыль.

Совсем лихо стало, когда тётка замуж вышла за охранника и к себе в дом его привела. Ну чистой собакой охранник оказался. Злющий, как пёс цепной. А может я слишком строптивой была, но деваться не куда мне было: ни родни, ни подружек. Одна единственная Галия в Аргаяше осталась.

Чудо случилось

Избавление нежданно-негаданно пришло.  Верь не верь, а повезло мне сказочно. На улицах в те времена репродукторы висели. И вдруг однажды слышу объявление, что детей, у которых родители фронтовики, принимают в детские приюты. Птицей домой слетала пока тётки и охранника дома не было. Из сундука метрики  достала и фотокарточку папы.
Приют нашла сразу же. Люди туда уже вели ребятишек, кого-то везли на телегах, маленьких на руках несли. Сдала и я документы, жизнь свою обсказала улыбчивой женщине, в коридоре посидела, а через какое-то время вышла воспитательница, спросила:

– Ты Сания Шахманова? Оставайся, устроим тебя в детдом.

И через несколько дней отправили меня с большой группой в Челябинск в детскую распределительную колонию. Диву я далась – сколько сюда с Молдавии, Украины, со всех западных областей ребятишек напривозили. Все без отцов, а то и  без матерей остались, все, как и я, сироты.
И началась у меня ну прям-таки светлая жизненная полоса. Вроде как доля другая выпала. Повезло! Завезли в Щербаковский район в деревню с таким же названием – «Щербаково». Сказочное место – в берёзовом лесу притулилось домов десять, а наш, сиротский, почти с самого краю и школа рядом.

Спальни огромные – человек на 20 (мальчишки и девчонки порознь).

Я до сих пор помню первый завтрак в большой столовой. Окон много, всё белое, чистое. Я первый раз тогда по-человечески поела. Даже знать не знала, и ведать не ведала, что можно вот так: в тарелке с горячей рисовой кашей масло жёлтое плавится, а я смотрю на него зачарованно – неужто мне одной не пожалели. Глаз скосила, а  у всех также. Посреди стола ещё и яйца варёные кучкой лежат. Всем по два выделили и ломоть хлеба добрый «вдогонку». И каждый день мёд был на блюдечке(пасека-то через дорогу виднелась на полянке).

Огород при доме был. Нам выделили грядки, чтоб овощи выращивать. У меня в это время вроде камень с души упал, растопился, силы откуда-то появились и интерес к учебе. Здесь я окончила с похвальной грамотой 5 классов.

Когда исполнилось 16 лет, вызвал директор и обратился  ко мне совсем по взрослому:

– Сания Гарифовна, выросла ты у нас. Смышлёная, да боевая стала. Учиться надо дальше, специальность получать. Поезжай-ка, родненькая, в Челябинск.

Денег на дорогу дал 3 рубля (тогда это, как я понимаю, большие деньги были), адрес написал в сопроводительном письме. Приняли меня в ФЗУ № 8, общежитием обеспечили. Здесь уже не по 20 человек в комнате проживало, а четыре. Форму выдали(очень этим гордилась!) – чёрное платье, бушлат, кирзовые ботинки, чулки в резинку коричневые.

Шесть месяцев училась на штукатура, потом на маляра – до обеда теория, с обеда практика. Экзамены сдала на «отлично» и аттестат получила штукатура 4-го разряда и до 1955 года работала в СМУ Челябинска.
А газеты и радио в это время не умолкая вещали, зазывали молодёжь в Среднюю Азию на целину. Уже целые эшелоны туда шли.

Избегалась я в райком комсомола, слёзно умоляла отправить меня в Казахстан, а как посмотрят секретари райкомовские на меня, худосочную, маленькую росточком, обязательно посмеются и скажут:

– Сиди здесь, худоба, не высовывайся. Замёрзнешь в Казахстане или ветром тебя сдует.

Со страной и с комсомолом вместе

И опять добрая доля повернулась ко мне лицом. Крутой «поворот» случился в мае 1955 года. Однажды вприпрыжку бегу в общежитие – на танцы бы поспеть. Смотрю, стоит на крылечке Николай Иванович – комсорг наш. За рукав поймал, приостановил:

– Стой, егоза! Собирайся в Москву. Сорок человек отправляем на стройку стадиона в Лужниках. Включил я тебя в список. Завтра путёвку в райкоме получишь и «здравствуй, Москва!»

Радости моей предела не было. Начала наряды лихорадочно собирать, платье коричневое с застёжкой на три пуговицы сшила (деньги на материю уже заработала).

Через неделю все командированные собрались на вокзале. Провожали  нас с музыкой, с оркестром.

Не успели глазом моргнуть, как через 2,5 суток  прибыли в Москву на Казанский вокзал. Утром нашу бригаду на автобусе привезли в Черёмушки, в общежитие – высоченное, семиэтажное здание. Первый раз я такой дом  большущий увидела. Расселили по 4 человека в комнате.
Днём на стройку привезли. Дух захватило. Вот это да! Огромная арена уже готова, арматура, сиденья, ступеньки!

И начались будни. Спать некогда. На работу автобус увозил нас в 6 часов утра. Носили раствор на носилках, а с 8 часов основной процесс начинался – штукатурка. Строили  мы общежитие для спортсменов и гостевой комплекс.

График был жёсткий. Рабочий день заканчивался в пять часов вечера, обед строго с 12.00 до 13.00. Кефир, кофе, сосиски тут же на ступеньках стадиона (продавалось всё в небольших буфетиках). Зато вечером все вываливались во двор общежития, под гармошку танцы устраивали.

(Это была не простая ординарная стройка, а стройка элитная. Ещё 23 декабря 1954 года Правительство СССР приняло решение о сооружении в Лужниках «большого московского стадиона». Проектирование его началось в составе спортивного комплекса «Лужники» в январе 1955 года, строительство – в марте-апреле этого же года, а 31 июля 1956 года уже состоялось его торжественное открытие.

Этот стадион и сейчас является одним из самых крупных в России и один из самых крупных в мире. Единственный пятизвёздочный стадион в России. Центральная часть его – Олимпийский комплекс – расположена неподалёку от Воробьёвых гор. Здесь находится арена московского клуба «Спартак», здесь же играет сборная России по футболу.

Строителям на работы было дано всего 450 дней. Уложились они в сроки точно день в день – торжественное открытие состоялось 31 июля 1956 года).
Новый год наступил  как-то незаметно. Пригласили всю нашу бригаду на ёлку в Кремль. Могу гордиться, что новогодний праздник 1956 года я встречала на кремлёвском балу.

Радость била через край! Платье, шитое ещё в Челябинске, с тремя красивущими пуговицами отутюжила. Косы короной на голове приладила, чтоб выше казаться. Туфли на каблучке почти новые из чемодана вытащила, ветошкой протёрла. Заблестели!

Крутанулась перед зеркалом – красота! И девчонки все одна-другой краше. Не стыдно теперь и в Кремль!

Оторопели от всего, что глаза увидели – и от елки огромной, и  от зала, и от музыки. Не гармошка, а целый оркестр играл. Накружились, наплясались. Уехали все довольнехоньки с плюшевыми медведями, куклами, матрешками.

***

Сдали строители стадион вовремя – 31 июля 1956 года. Комиссия всё приняла. Никаких наград мы не получили, только обещания – прописку московскую и квартиры. Но то всё были слова. Спортсмены уже понаехали со всех республик – к этому дню была приурочена Первая спартакиада народов СССР – знаменательный грандиозный праздник.

Энтузиазм нас просто распирал. В нашей передовой бригаде всем по 17-18 лет было. Отказались мы от пригласительных на открытие. Дальше надо было ехать. Строить! Как шлея под хвост попала. Не успели чемоданы собрать, как бегом в райком комсомола за путевками.

На вокзале уже пыхтел состав. Народу –  темь. Все добровольцы с рюкзаками, чемоданами, гитарами и гармошками. Весело ехали пять суток – с горячим чайком, с печеньицем, песнями. Дивились на леса, реки, на простор необъятный, красоту неописуемую. Я ведь до сих пор думала, что краше места моего родного – Аргаяш-озера – нет на свете. В Москве, кроме строительных лесов, иных не видела за все два года. Через Уральские горы перевалили, а за окном диво-дивное – степи сменялись холмами, таёжными распадками. Реки пролетали большие и малые.

В город , которого не было на картах

Лязгнул скорый тормозами, в последний раз колёса провернулись, не долетел состав до двухкилометрового монолитного моста через громаду водную – Енисей. Над каменным вокзалом надпись «Красноярск» – город, вольно раскинувшийся по обоим берегам могучей реки при впадении в неё р. Кача.
Молодежь, прибывшую из Москвы со стройки такого важного объекта, как Лужники, приняли с распростёртыми объятьями.

Комфортабельные автобусы помчали весь десант в тайгу и через час-полтора остановились в 64 километрах севернее краевого центра, на левом берегу Енисея, почти в тайге, в горах. Здесь уже строился закрытый город. (В 1950 году во исполнение решения ЦК ВКП(б) – Совета Министров СССР на берегу Енисея началось строительство ГХК (горно-химический комбинат).

В годы холодной войны сама жизнь требовала создавать оборонительные объекты.

В 1951 здесь уже проложены были железнодорожные пути, появились улицы нового поселка. Как только не называли его – Соцгород, Железногорск, Красноярск – 26, Девятка, Атомград. В 1954 году Красноярску-26 присвоили статус города. Леса вокруг сохранили. В 1958 году вырыли большой котлован на пути небольшой речушки Кантат – создали рукотворное озеро.

До 1994 года Красноярск-26 (теперь официально Железногорск) был совершенно секретным объектом, потому что на ГХК нарабатывался оружейный
плутоний, необходимый компонент для производства ядерного оружия. Всё это атомное производство размещалось под землёй в скальных породах.

Строили эти объекты, разумеется, не комсомольцы, а заключённые.

Но население города росло неуклонно. Уже в 1950 году там проживало 15 000 человек. Жилищная проблема имела место. Интенсивно застраивались целые кварталы панельными домами, но возводились и здания в классических формах.
Расширялся штат работников ГХК в связи с увеличением объёмов производства ядерных материалов. Расширялись, осваивались территории на земле и под землёй. Постоянно требовались строители.

Бригада отделочников прибыла в город-легенду, о существовании которого почти никто из простых живущих даже в самом краевом центре – Красноярске, ничего толком или вообще не знал. И не потому, что затаился город в тайге, в горах: просто он имел статус закрытого города. (Информация о существовании закрытого города находилась под грифом «совершенно секретно». Только с 1994 года Красноярск-26 стал «видимым»  на географических картах страны и получил официальное название – Железногорск-1.

Кто попадал на закрытую территорию, тот не имел права свободного выезда на «большую землю». Но всё это компенсировалось улучшенным

снабжением и высоким уровнем социально-бытового и культурного обслуживания основного населения).
Вот в таком городе, где деятельность основных предприятий атомной и космической отрасли интенсивно развивалась, строители, отделочники-штукатуры и маляры нужны были, как воздух.

Молодые, одержимые приехали строить не только биографию города, но, как  оказалось и  и свою судьбу. На земле сибирской остались  они надолго, так и не узнав секретов этого города.  Этот таёжный город стал штрихом их биографий.

Девчата выросли, повзрослели. Пришла пора создавать свои семьи, любить, рожать и воспитывать детей.
Атомград или Красноярск-26 (Железногорск) стал для Сании Гарифовны Касьяненко (по фамилии мужа) родным домом. Крутые перемены в этом таёжном маленьком городке с ней произошли. Полюбила, замуж вышла, дочь родила.

Нет смысла заглядывать и листать её трудовую книжку, хотя о многом она может рассказать. По числам, годам отфиксированы номера приказов о награждениях, о премиях, о выдвижении её на Доску почёта. Словом, это небольшая летопись трудового пути в «секретном городе», в «почтовых ящиках» бывшей детдомовской девчонки, сироты, которая в 17 лет с мастерком и  специальностью штукатура 4 разряда приехала сначала на стройку такого важного для страны объекта, как Олимпийский стадион в Лужниках, а через два года с комсомольским десантом строителей «высадилась» на берегах Енисея.

Счастливая доля семейная хранила её до 1994 года. Душа в душу прожила  с мужем двадцать счастливых лет. Но горе пришло – ушёл муж из жизни.

Ничто больше не связывало Санию с городом, которому отданы были лучшие годы. Дочь давно уже перебралась в г. Ангарск. В 1995 году, через тридцать восемь лет (только в 1994 году разрешили выезд из города, сняли с него гриф «секретно») выехала Сания Гарифовна на «большую землю» из Атомграда (Красноярска-26) в Иркутскую область. С дочерью не довелось пожить долго, умерла она в 2001 году. Но живут в Ангарске у Сании Гарифовны внучка родная, Ирочка, правнук Гришенька и правнучка Олеся. И дай Бог им всем доли хорошей!

P.S. В личном деле Касьяненко Сании Гарифовны запись: прибыла на постоянное место жительство в Ново-Ленинский дом-интернат для престарелых и инвалидов 31.07.2003 года.


Послесловие

В Славяно-Арийских ведах сказано, что у Богородицы Макошь было две дочери – Доля и Недоля.

От одной матери сёстры, но разны были и ликом и повадками. Доля – русоволоса, пригожа, добра. Недоля с иссиня-чёрными, как смоль волосами, со взглядом острым, как полёт стрижа, злоблива, завистлива.

Как обхаживать, покровительствовать кому начнут – сразу узнаешь. Доля светом, радостью одарит,  а Недоля горе, беду, тоску принесёт.

Говорят, до сих пор сёстры по земле рядышком ходят. Каждая за своё борется, а силы у обоих почти равные – вот как свет и тень, как белое и чёрное, как погода и непогода.

  • Расскажите об этом своим друзьям!