Противоречивый архитектор Иван Жолтовский |
По инф. polit.ru |
19 Марта 2023 г. |
Иван Жолтовский – один из самых выдающихся архитекторов XX века. В своих проектах архитектор переосмысливал итальянскую классику. Жолтовский успешно трудился и в Российской империи, и в СССР. В книге И. Печенкина и О. Шурыгиной «Иван Жолтовский. Опыт жизнеописания советского архитектора» любопытно рассказывается об этом уникальном человеке. Ниже предлагаем прочитать небольшой фрагмент. Февраль 1917 года Жолтовский встретил за постройкой рабочего поселка при автомобильном заводе в Тюфелевой роще, среди учредителей которого были братья Сергей и Степан Рябушинские. 29 мая правление Товарищества Московского автомобильного завода, не удовлетворенное темпами работы, письменно потребовало от него сдать все имевшиеся у него материалы инженеру А. Ф. Лолейту. А 13 июня Жолтовский был уже в Петрограде, причем с явно реформаторскими настроениями. Он обсуждает с А. Н. Бенуа косность и неповоротливость Академии, саркастически говорит о «вечности» ее членов. Таким образом, в месяцы между отречением самодержца и Октябрьским переворотом Жолтовский заявил о себе как поборник преобразований. И это не было буржуазно-интеллигентской фрондой, которая так пристала ему по статусу и роду занятий. Никогда до того не служивший по казенному ведомству, в октябре 1917 года наш герой не только, что называется, принял революцию, но поспешил уверить новые власти в своей лояльности и готовности работать. Четвертого апреля 1918 года на заседании технического совета строительного отдела Совета районных дум Москвы была высказана идея привлечь к решению текущих городских проблем «широких общественных, научных, технических и художественных организаций и отдельных лиц, не состоящих на городской службе, но известных своим опытом, знаниями и талантом и могущих оказать существенную пользу данному делу». 23 апреля Жолтовский занял должность старшего зодчего архитектурно-художественной мастерской Моссовета (другой именитый архитектор А. В. Щусев был назначен в нее главным мастером). Параллельно с этой муниципальной службой Иван Владиславович с конца мая заседал в художественной коллегии народного комиссариата просвещения. 18 ноября при отделе изобразительных искусств Наркомата просвещения РСФСР «для руководства художественной стороной всего государственного строительства» был создан Московский архитектурный подотдел. Внутри него были выделены самостоятельные секции: научная (занимавшаяся вопросами архитектуроведения), школьная (ведавшая подготовкой архитектурных и строительных кадров), просветительная (специализировавшаяся на книжном и библиотечном деле) и секция мастерских, осуществлявшая «общее художественное руководство и художественный контроль архитектурного дела в стране». Жолтовский был назначен заведующим архитектурного подотдела; приведенная в качестве эпиграфа к главе записка наркома А. В. Луначарского относится к периоду этих кадровых решений. Авторитетнейший архитектуровед С. О. Хан-Магомедов приписывал Жолтовскому в 1910-х годах роль «некоего контролера художественного уровня русской архитектуры», по сути, диктатора вкуса. Едва ли это справедливо. В пору дореволюционную в стране просто не было механизмов, которые позволяли бы осуществлять подобный контроль, а господствующие тренды определялись в столичных академических кругах, в которые Жолтовский был мало вхож. Показательный эпизод: в 1914 году он баллотировался на освободившееся профессорское место во ВХУ ИАХ, но потерпел неудачу: вакансию занял его столичный коллега. После краха царского режима ситуация изменилась, Жолтовского наперебой приглашали преподавать и в ту же Академию, и в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, но эти факты не указывают на его возможность тотально влиять на архитектурный процесс. Общий экономический упадок в стране в годы революции и Гражданской войны не способствовал активной строительной деятельности, так что амбиции «контролера» в этих условиях не могли бы реализоваться. Но они, безусловно, имелись. И хотя авангардист Владимир Кринский, работавший под началом Жолтовского в подотделе Наркомпроса, вспоминал, что его суждения о должном в архитектуре были «очень общие» и что «будет ли это классика, будет ли это русский стиль, по его мнению, было несущественно», в декабре 1918 года наш герой входит в технический совет Комитета государственных сооружений по городскому и сельскому строительству (Комгосоор). Дальше количество регалий и должностей будет только расти, отражая нераздельность в советских реалиях профессионального статуса и чиновной иерархии. Герой этой книги, без сомнения, являлся одним из наиболее принципиальных в своем творчестве отечественных зодчих прошлого века. Но это не значило, что ему не приходилось приспосабливаться к требованиям конъюнктуры. Здесь мы вынуждены нарушить хронологию событий и перенестись сразу в конец 1920-х годов, один из наиболее сложных периодов советской карьеры Жолтовского. Эти несколько лет были ознаменованы активной деятельностью конструктивистов, не только конкурировавших с Жолтовским и другими приверженцами традиционных форм, но и жестко их критиковавших, прежде всего на страницах своего журнала «Современная архитектура». В ответ Жолтовский производит серию проектов и даже построек, которые выглядят для него неожиданно и странно. Конструктивист Роман Хигер писал в 1928 году, нагнетая градус противоречия: В сопоставлении с другими работами Жолтовского в «ренессансном стиле» котельная МОГЭС озадачивает и шокирует зрителя. Но потом, сообразивши, понимаешь, что это, вероятно, в глазах Жолтовского — шарж, тонкий шарж на современную архитектуру. Академик Жолтовский, надо полагать, забавляется. Он архитектурно острит. Он показывает, видите ли, как легко и просто ему делать то, что мы называем «современными вещами». И как, в сущности, это совсем, совсем не интересно. В попытке объяснить себе и читателям загадку происхождения «авангардных» решений у Жолтовского С. О. Хан-Магомедов даже изобрел для них специальный термин «гармонизированный конструктивизм». Как же возникло это явление, каковы его причины? Это можно установить на конкретном примере. В ГНИМА им. А. В. Щусева хранится проект фасада котельной МОГЭС, представляющий композицию в ортогональной проекции и исполненный по всем правилам академической отмывки. Несмотря на отсутствие на листе подписи Жолтовского, эту деликатно исполненную подачу с высокой степенью уверенности стоило бы атрибутировать как его авторскую работу. Сравнивая ее с проектом в юбилейном выпуске «Ежегодника Московского архитектурного общества», трудно не увидеть резких отличий. Дело не столько в стиле изображенной архитектуры, сколько в стиле самого изображения: острый, динамичный ракурс перспективы в совокупности с контрастом светотени выдают руку архитектора другого поколения. Очевидно, проектная подача была исполнена С. Н. Кожиным, который указан в качестве соавтора Жолтовского. Но также вероятно, что этот, в итоге получивший осуществление вариант проекта вообще был авторской работой Кожина. Широту стилистической палитры Жолтовского можно наблюдать и на примере конкурса проектов турбинного зала Днепрогэса 1930 года. Здесь снова соседствовали два варианта решения фасада — откровенно историзирующий, ориентированный на венецианский Дворец дожей, и лаконичный по формам, ритмически организованный посредством девяти железобетонных эркеров. В оставленных Кожиным воспоминаниях о Жолтовском читаем: ...все приглашенные лица делали совершенно самостоятельно свои, соответствующие заданию эскизы. Изредка Иван Владиславович обходил работающих и через плечо смотрел на рисунки, ни слова не говоря. Это описание относится к периоду подготовки Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки 1923 года. Но вероятнее всего, способ организации коллективного труда как мозгового штурма использовался Жолтовским систематически. И хотя далее Кожин утверждает, что, насмотревшись на априори ошибочные попытки сотрудников, в итоге Жолтовский делал свой собственный превосходный эскиз, разумно предположить и возможность иного развития событий. В частности, это могло быть доведение до демонстрации заказчику нескольких альтернативных вариантов проекта. Это было бы особенно актуально в условиях конкуренции с конструктивистами. Итак, для того чтобы триумфально въехать в советскую архитектуру конца 1920-х годов, Жолтовскому понадобилась «квадрига». Речь идет об устойчивом творческом коллективе, состоявшем из бывших вхутемасовцев — Георгия Павловича Гольца, Сергея Николаевича Кожина, Михаила Павловича Парусникова и Ивана Николаевича Соболева. В творческой характеристике Парусникова, хранящейся в фонде Московского отделения Союза архитекторов СССР в РГАЛИ, читаем: С 1928 года стал сотрудничать с Жолтовским в качестве его помощника по проектированию и строительству здания Госбанка на Неглинной улице в Москве. Впоследствии это сотрудничество продолжилось в Днепрострое, Центросоюзе, Школе ВЦИК в Кремле, Музее Революции, Дворце Советов в Нальчике, Дворце Советов в Москве (1-й тур) и др. Из архивных источников следует, что участники «квадриги» имели возможность заниматься самостоятельной практикой. Например, в 1927 году Гольц и Кожин спроектировали корпус бумагопрядильной фабрики в Ивантеевке, а традиция связывать эту работу с именем Жолтовского возникла гораздо позднее. Биография Ивана Владиславовича щедра на эпизоды, когда шаги его, выглядящие эгоистичными и не вполне благородными, на деле оборачиваются выгодой или спасением для других. В печати сталинского времени Жолтовский фигурировал как борец против «обезличенного коробчатого схематизма конструктивистской архитектуры», наряду с ленинградцами И. А. Фоминым и В. А. Щуко. Бывший конструктивист, а впоследствии один из сотрудников мастерской Жолтовского, К. Н. Афанасьев передает его слова о Константине Мельникове: «Знаете, Мельников подходит и тоже говорит, что классикой занимается. Голые цилиндры — ха-ха! Нонсенс был». Но в 1944 году Иван Владиславович будет хлопотать о присуждении Константину Степановичу степени доктора архитектуры «без защиты диссертации». В годы же собственно «борьбы» возможностей публично высказываться о своих оппонентах у Жолтовского почти не было. Сама практика архитектора становилась формой протеста, и этот протест являл собой «редкий случай художественной, то есть честной критики конструктивизма». Вероятно, поэтому после разгрома конструктивистов многие из них «решили пойти к Жолтовскому». Впрочем, связывать «выживание» нашего героя в трудные периоды исключительно с его творческой находчивостью и профессиональными качествами было бы наивно. По-видимому, круг властных симпатизантов (и неизбежно — покровителей) Жолтовского не ограничивался А. В. Луначарским. На такую роль претендует и Авель Енукидзе, который в 1933 году обратился к Ивану Владиславовичу с просьбой помочь скульптору И. Д. Шадру в работе над надгробием Надежды Аллилуевой. Супруга Сталина приходилась Енукидзе крестницей, так что в этом заказе было много личного. По свидетельству того же К. Н. Афанасьева, Жолтовский откорректировал пропорции гермы и разработал шрифтовую композицию. В конечном счете наш герой действительно найдет общий язык с советским режимом и освоится в предлагаемых им условиях. Но это не значит, что они его всегда и полностью устраивали. На нашем сайте читайте также:
|
|