«Чтобы управлять атомом, нужно обладать большими знаниями»

Как показывают последние события в Азии — в Японии, Иране и на Корейском полуострове, ядерная безопасность и ядерное нераспространение являются самыми острыми и сложными проблемами в развитии ядерной энергетики.

Появились новые понятия о ядерной культуре, о культуре ядерного нераспространения. Говорить об этом особенно актуально теперь, когда 20 новых (в основном развивающихся) стран обратились к МАГАТЭ с просьбой о помощи в развитии ядерных технологий и строительства АЭС.

Учёные считают, что аварии, подобные Чернобыльской АЭС, способны оказать влияние на мировую геополитику, включая распад Советского Союза. Несмотря на то, что ЧАЭС располагался на Украине, 23% территории Белоруссии оказались загрязнены цезием 137, 10% — стронцием и 2% — трансурановыми радионуклидами. Каждый пятый белорус оказался в зоне заражения. И при этом число жертв 157 человек кажется не таким огромным, каким могло быть.

Кто были эти люди, которые делали «чёрную работу» по очистке территории от фонящих обломков печально известного четвёртого энергоблока?

Через Чернобыль при ликвидации аварии прошли свыше 300 тысяч военнослужащих, огромное количество добровольцев, шахтёров. Многие ликвидаторы получили облучение, опасное для здоровья. Там, где техника не выдерживала, люди с голыми руками расчищали территорию, отстаивая право на жизнь других людей, не задумываясь о своей безопасности.

В интервью с корреспондентом газеты «Великая Эпоха» Юрий Парфеньевич Сараев, первый заместитель председателя Международного Союза ветеранов атомной энергетики и промышленности, рассказал, как в 1986 году он руководил работами по очистке территории Чернобыльской АЭС после аварии.

Слушая неспешный рассказ Юрия Сараева о его детстве, юности, понимаешь, как важен каждый эпизод, чтобы понять, как формировался его характер — человека мужественного, самоотверженного, бесконечно преданного своему делу.

Наш герой из сибирской глубинки

— Родился я в 1936 году в глухой деревне, в Забайкалье, в Читинской области, вдалеке от областного центра. Там мой отец, дед и прадеды занимались хлебопашеством, выращивали хлеб, имея свои наделы земли, держали скот и жили за счёт этого.

Отец учился в церковно-приходской четырёхгодичной школе при церкви, где учили только читать и писать. Мать была домохозяйкой, безграмотной. Но мама была верующая, а отец — атеистом. После революции пошло новое веяние, он увлёкся комсомолом, революционными идеями. Мама была из семьи сельской интеллигенции, её отец был зооветеринаром.

В Забайкалье до революции было развито скотоводство, и он ездил по стойбищам и оказывал ветеринарную помощь. Бабушка по линии матери имела двух дочерей и сына. Дочери были учителями, работали в школе, а сын — офицером Красной Армии.

Я хорошо помню деда по линии отца. Он имел своё ремесло, изготавливал сани, дуги, всю амуницию для лошадей, хомуты и т. д. Семья была большая, у деда было восемь человек, в нашей семье — шесть человек.

В 1942 году, когда уже шла война, я пошёл в первый класс. Школа была за пять километров от дома, ходили пешком. Ходить не в чем было. Бывало, старшую сестру отведут, валенки несут следующему. Война, трудно было, голодали все.

Врезался в память такой эпизод: пришли в школу, в школе холодно, сидим в телогрейках, тут нам объявляют, что сегодня не будет занятий, у учительницы муж погиб на войне.

Электричества не было, керосиновая лампа была роскошью. Обычно в печках были ниши и туда ставили лучины, которые и освещали помещение. Жили за счёт своего личного подсобного хозяйства.

Помню день окончания войны. Только сошёл снег, и мы ходили на поле собирать хлебные колоски после зимы. И вдруг видим, скачет на лошади один сельчанин, вернувшийся с войны инвалидом, и кричит: «Война кончилась!». Мы всё бросили и побежали в деревню. Там митинг собрался, все радуются, целуются друг с другом. Радость была большая, одна на всех!

— Многие не вернулись из вашей деревни?

Ю. С.: Многие. Моя мама сама научилась писать и читать. Читала она по слогам, так вот она была самая грамотная из женщин. И когда приходили письма с фронта, все приходили к ней, чтобы она прочла. Если приходила похоронка, то все сидели и плакали. Шёл стон по всей деревне. Все плакали. И мама писала письма на фронт по просьбе женщин под их диктовку. В основном население было неграмотным. Это наше поколение уже было более образованное.

Отец у меня не участвовал в войне. Все дяди, старшие братья отца, воевали. Один из них, мой дядя Андрей, вернулся инвалидом, без правой руки. У него было восемь детей, и он одной рукой научился выполнять любую работу: и сено косил, и корову доил, и хлеб убирал — всё левой рукой. Работал учителем географии в школе, знал хорошо химию, физику. Мы всегда на него равнялись.

Моего старшего брата 1927 года рождения взяли на фронт сразу после окончания артиллерийского училища, но он успел доехать только до Австрии, и война закончилась. Он всю жизнь прослужил в армии, дослужился до звания полковника, окончил военную академию, служил в Одесском военном округе.

Второй брат окончил железнодорожный техникум, работал машинистом, обслуживал железнодорожную ветку в сторону Монголии и Китая.

Две сестры у нас. Мария окончила педучилище, работала в детском садике Бурятии, поехала туда по направлению и осталась там. А вторая сестра выучилась на курсах бухгалтеров, но её здоровье было подорвано послевоенным голодом, случившемся в 1946–1947 годах, и она в 18 лет умерла.

После меня был ещё братишка, ему было 4 годика, когда в 1947 году умерла мама, ей было всего 37 лет. Старшие уехали, а мы вчетвером остались с отцом, помогали друг другу. После мы отправили младших брата и сестру, она была больная, в Симферополь к старшему брату. Это спасло им жизнь. Он нам тоже помогал. Семья была дружная, все помогали друг другу. Все выучились.

— Как получилось, что деревенский парень из далекой Сибири стал атомщиком?

Ю. С.: Это долгая история. Отец хотел, чтобы я выучился на агронома. Но после семи классов я поступил в Читинский горный техникум. Так я впервые приехал в город, увидел железную дорогу, было всё очень интересно. Я проучился в техникуме 4,5 года, по окончании попал на Сахалин, на угольные шахты.

На комиссии по распределению мы просились в Китай или архипелаг Шпицберген, что находится в Северном Ледовитом океане, но нас туда не взяли. Мы спросили, а какая самая дальняя точка, говорят — Сахалин. И так мы, три друга, и с нами одна девушка, выбрали Сахалин. Ребята были старше меня на 2 года, их сразу забрали в армию, мой возраст ещё не подошёл, и я остался один. Тогда я подстригся и пришёл в военкомат проситься на службу, но мне сказали прийти через два года.

Вначале меня поставили забойщиком, потом горным мастером, как-то быстро продвинули меня по служебной лестнице. В те годы были горные мастера, которые не имели образования. Один мастер даже не умел писать. И министерство угольной промышленности приняло политику замены производственников-практиков на образованных специалистов.

Представляете себе, 17-летний парнишка сменяет опытного человека. Но их не увольняли, нас ставили рядом, и мы, два горных мастера, работали вместе. Они, опытные шахтёры, прошедшие огонь и воду, кое-кто и войну, нас обучали, стажировали.

Уже через два года я стал начальником подземного участка. Это производственное подразделение, около 150 человек в подчинении, работу которых надо организовать. Это и кадровые вопросы, начисление зарплаты, учёт и отчётность.

Когда подошёл призывной возраст, директор шахты сказал, что мне дают бронь, и в армию служить я не пойду. Так на шахте я проработал шесть лет. Работа была трудная, но интересная. Женился в 19 лет, в 20 лет у меня уже родился сын.

Затем друзья пригласили на шахту в Кемерово, Кузбасс. Меня там сразу взяли начальником цеха большого подземного участка. Это была новая, только что отстроенная современная шахта, механизированная на должном уровне.

Мой младший брат, которого мы отправили к старшему брату, к тому времени закончил одиннадцать классов в Симферополе и решил поступать в Харьковский турбинно-строительный институт. Но не прошёл по конкурсу и приехал ко мне, чтобы заработать рабочий стаж для поступления в институт. Тут я говорю ему: «Давай вместе поступать». Он меня стал готовить для поступления в институт. Вместе поехали в Томск, подали документы, как раз проводился первый набор на факультет атомной энергетики. Так мы с братом поступили на учёбу.

После учёбы меня оставляли работать в институте, но я взмолился и попросил отпустить на производство. И вот меня направляют на практику на Белоярскую АЭС. Нас в группе было 15 человек, я был руководителем группы. К нам все очень хорошо относились на станции.

Начальник реакторно-турбинного цеха Михаил Петрович Алексеев оставался после работы, и мы по четыре часа сидели, вместе проверяли расчёты дипломной работы. Институт окончил не за 5,5 лет, а за 4,5 года. Так я стал атомщиком.

На Белоярской АЭС проработал десять лет, прошёл все рабочие места, дойдя до заместителя главного инженера по эксплуатации, т. е. все технологические процессы замыкались на мне.

Смены операторов были дружными, коллектив отличный, условия работы хорошие. И вдруг в 1974 году меня приглашают в Москву и предлагают должность главного инженера на Смоленской АЭС. Мне говорили, что стройка новой АЭС уже началась, дали разрешение поехать и посмотреть. Но когда приехал, там ещё и котлован не начинали копать, только дороги прокладывали.

— Вы могли отказаться от предложения или это был приказ?

Ю. С.: Да, я мог отказаться. Встретился там со своими друзьями, с директором, главным инженером. Сидим вечером, спрашиваю, соглашаться мне или нет. Мне отвечают, если хочешь быть хорошим специалистом, надо всё пройти с нуля. Говорят: «Ты нам понравился, давай, приезжай». Выделили мне сразу вагончик для жилья.

Так я оставил на Урале трёхкомнатную квартиру и приехал с семьёй в вагончик. Станцию построили за восемь лет. В 1982 году её уже запустили. Пустили один энергоблок, второй. Перед пуском первого энергоблока меня назначили директором станции. Когда я впервые приехал на станцию, там было порядка десяти человек, все размещались в одном вагончике, но когда через 14 лет сдавал станцию, на ней работало уже пять тысяч человек.

— Юрий Парфеньевич, как сильно изменилась работа атомных электростанций благодаря новым технологиям?

Ю. С.: Основной принцип работы теплосиловой установки — он, конечно, не изменился. Единственное изменение в том, что источником электроэнергии уже является не углеводородное топливо, а ядерная энергия. Это новый вид источника энергии, и им нужно уметь управлять.

А сам принцип теплового использования старый, известный ещё со времён паровозов. Конечно, он совершенствуется, модернизируется, мощности вводятся большие. Вот на Белоярской электростанции был реактор 100 МВт, а на больших станциях уже 1000, т. е. мощность в десять раз больше. Технологический процесс не стоит на месте. Отрабатывается новое топливо, более экономичное, отрабатываются новые технологические системы, управление этим процессом, автоматика, электроника и т. д. Робототехнику тоже применяем, но применять его нужно очень грамотно. Человеческий фактор всегда присутствует.

— Возможно ли приручить атом?

Ю. С.: Чтобы управлять атомом, нужно обладать большими знаниями. Необходима большая теоретическая подготовка персонала, чтобы понимать происхождение реакции в самом реакторе. Наши институты дают такую теоретическую подготовку. А потом выпускники доучиваются на тренажёрах, на станциях. Здесь присутствует обязательная система самоподготовки.

Вот я пришёл из института, и не понимал, на каком языке говорят специалисты станции, все вроде говорят по-русски, а я ничего не понимаю, потому что там своя профессиональная терминология. Это нужно всё познать, соприкасаясь с технологией, с оборудованием.

— Расскажите, где Вы были, когда случился взрыв на Чернобыльской АЭС?

Ю. С.: Незадолго до аварии мы сдавали в эксплуатацию второй энергоблок Смоленской АЭС, сдали с высокой оценкой. И замминистра атомной энергетики предложил мне поехать в Венгрию в качестве руководителя строительства и эксплуатации в рамках международного сотрудничества. Я сдал АЭС и на два года поехал в Венгрию.

В Венгрии работал с директором АЭС, членом парламента Венгерского сейма. Я приехал в Венгрию в феврале 1986 года, а 26 апреля случилось ЧП в Чернобыле. Ведь тогда в СМИ никакой информации не было.

Директор у меня спрашивает: «У тебя есть какие-то сведения?» Я отвечаю, что нет, звоню в Москву своему руководству. А мне говорят, что случилась серьёзная авария, всем нам предстоит большая работа, и смогу ли я принять участие. Отвечаю согласием, и меня внесли в список ликвидаторов, сказав, что скоро вызовут.

14 мая мне позвонили, чтобы немедленно вылетал в Москву. Утром в 11 часов утра я уже был в министерстве, где начальник главка сообщает, что меня временно назначают директором Чернобыльской АЭС. Сказал мне, чтобы я не терял время, и в 14 часов вылетел туда спецрейсом. Бывшего директора, Брюханова, уже отстранили, надо было принимать обязанности руководителя. В Киеве нам подали автобус, и мы вечером приехали на АЭС. Всё решалось очень быстро в один день.

— Как Вы спасались от радиации, была ли на Вас защитная одежда?

Ю. С.: Нет, я торопился и не взял. Был вечер, надо было где-то разместиться. Проектировщики пригласили к себе в гостиницу, спрашивают, в качестве кого я приехал. Я отвечаю — в качестве директора, они обрадовались и говорят, мы сейчас тебе всё расскажем. Так мы проговорили с ними до самого утра, они рассказали что там и в каком состоянии. Поспали два часа, утром позавтракали в военно-полевой кухне и сразу пошли на заседание правительственной комиссии.

Мы базировались в 40 км от Чернобыльской АЭС. Председателем правительственной комиссии бал зам. председателя Совета министров СССР, который при встрече коротко выдавал всем задания с докладом об их исполнении вечером текущего дня.

В таком режиме я работал — утром задание, вечером проверка. Вечером задание, утром проверка.

Я в основном занимался созданием условий для тех, кто там работал. Надо было убирать радиоактивные отходы, сделать подходы. На крышу взрывом было выброшено изрядное количество ядерного топлива, туда нельзя было подойти. Были другие участки, куда тоже нельзя было подойти. Но стояла задача — обеспечить уборку и чтобы самому не облучиться, и людей не облучить.

— Сколько по времени продолжалась смена?

Ю. С.: Для меня смены как таковой не было. Поспишь часов пять и снова на работу. Но для людей мы организовывали работу таким образом, чтобы они не находились в зоне больше допустимого времени, не переоблучались. Мы регулировали время пребывания, делали расчёты и допускали к работе максимум на час.
В первую же ночь после встречи с комиссией нашёл здание, где можно было расположиться дирекции. Взял с собой специалиста станции, который хорошо знал обстановку. В ту же ночь мы с ним написали положение «О работе дирекции и координации всех приданных сил при работе в опасной зоне, в том числе и вооружённых».

— Чем вы руководствовались? Ведь не было аналогов в мировой практике?

Ю. С.: Да, руководствовался своим опытом, изучил обстановку и уже знал, понимал, что надо делать. Ведь люди иногда даже не знали куда идти, что делать, потому что территория площадки размещения объектов АЭС огромная. На энергоблоке 1 800 помещений, не считая вспомогательных объектов!

Были случаи, что людей отправляли, а они, как слепые котята, не знали, куда идти, что можно и чего нельзя делать. Когда мы на следующий день представили «Положение» Председателю правительственной комиссии, он вздохнул с облегчением: «Ну, наконец-то появились люди, которые знают, что надо делать, и как делать в условиях АЭС и на её территории».

— Сколько дней прошло с момента аварии?

Ю. С.: Было уже около 20 мая, прошёл неполный месяц с момента аварии. Наша работа касалась только зоны АЭС, на прилегающей зоне порядка 40 км работали другие люди. А мы работали непосредственно на площадке. Когда утром Председатель правительственной комиссии подписывал «Положение», там же сидели все руководители подразделений на уровне министров, зам. министров, генералы, полковники, руководители монтажных подразделений.

Председатель спросил меня: «Что нужно, чтобы координировать работу на площадке АЭС?». Я говорю: «Нужно, чтобы от каждого подразделения в 17 часов у меня собрались их представители, и мы отработаем с ними схему взаимодействия с дирекцией АЭС».

Так в дальнейшем все работы на площадке они согласовывали с нами. Той же ночью, около трёх часов, на IV энергоблоке случился пожар. Звонит дежурный от правительственной комиссии, спрашивает: «Куда подать автомобиль?» Я назвал адрес. Когда мы выскочили на улицу, нас уже ждала «Волга», и мы сразу поехали на IV энергоблок.

Там уже было много народу. Пожар мы тушили до 11 часов утра. Техники было достаточно, специалистов тоже хватало. Наша задача было направлять людей. Доходило до того, что им говорили, какой взять брандспойт, по какой лестнице спуститься, где его оставить и подняться и что времени у него, допустим, 4 мин. Затем следующий спускается, разворачивает шланг, командуем: «Ты должен уложиться в 5 минут». С ним спускается дозиметрист. После подъёма эти люди уже не работали, их отпускали домой. Наша задача была не дать человеку переоблучиться.

Перед нами ставили ещё одну задачу — обеспечить безопасность шахтёрам, которые пробивали 150-метровый тоннель. Там тоже постоянно меняли шахтёров, потому что они выбирали дозы. Министр угольной промышленности, член правительственной комиссии, взмолился: «Сделайте так, чтобы люди дольше работали, я уже из Кузбасса, Донбасса всех шахтёров перебрал, некого уже брать». Спускаюсь в тоннель, его длина уже составляла 120 метров. Люди работали вручную, лопатами, раздевшись до пояса. Внизу всё было чисто, сверху полутораметровая плита, хорошая защита от реактора, внизу песок, прохладно. Я полежал в забое на песке, замерили с дозиметристом уровень радиации, установили, что в забое всё нормально. Выходим, а в устье тоннеля совсем рядом валяются фрагменты графитовой кладки. Подходишь к нему, дозиметр зашкаливает, чуть отойдёшь, уже меньше, т. е. надо было убрать эти фрагменты. Вот всей этой работой мы занимались, создавали условия людям для безопасной работы.

С нами рядом работали солдаты. Однажды я услышал по телефону приказ какого-то офицера: «Немедленно выдать лопаты и пусть собирают!». Я говорю, что не надо этого делать, а мне отвечают: «У нас приказ!». Я попросил соединить меня с генералом армии Герасимовым. Представился, говорю, что будет допущено переоблучение личного состава, а этого делать нельзя. Он спрашивает, знаю ли я, что надо сделать, чтобы выполнить боевую задачу? Я попросил дать 30 минут на обдумывание, и он приказал приостановить работы на полчаса.
За эти полчаса нами была расписана целая программа, где какие дозоры поставить, какие заградительные машины применять. В нашем распоряжении были манипуляторы, с помощью которых можно было убирать радиоактивный мусор в бочки, а потом отправлять их в хранилище.

Благодаря этим мерам все подходы были более-менее обеспечены. Затем мы законсервировали взорванный реактор. По нашему предложению его запечатали клеящим составом, в конце июня он уже перестал пылить. Подходы были обеспечены. Мы вышли на крышу, где была большая радиоактивность, и уже без дозиметров развешали датчики мониторов. Были установлены пять мониторов, всё подсоединили, настроили, и можно было всё обозревать из укрытия. И только тогда мы стали допускать военнослужащих, но не молодых новобранцев, а призванных по линии военкомата, 35-40-летних мужчин из резерва.

— А были добровольцы?

Ю. С.: Да, были, сколько угодно. Мы этих людей выпускали на крышу на две минуты. Их хватало на то, чтобы выйти, взять лопату, протянуть её на 10 метров, положить и уйти.

Следующий идёт, берёт лопату, берёт фрагмент и бросает его в сторону разрушенного реактора. Наша задача была все эти фрагменты сбросить туда, в разрушенный реактор. Мы на них надевали свинцовую защиту, шили специальные костюмы, у нас был взвод портных, которые подгоняли свинцовые латы, чтобы всё тело было закрыто, чтобы не было ожогов. И в таком обмундировании выпускали по пять человек. Одна пятёрка прошла, вторая смотрит на мониторы, чтобы учитывать ошибки предыдущих.

Таким образом, пропустили около шести тысяч человек. После расчистки стало возможным заходить туда и работать уже не две минуты, а двадцать, тридцать минут. А потом уже краном поднимали бульдозер на крышу, на 70-метровую высоту и давали ему полчаса, чтобы он мог механически убирать фрагменты. Потом снимали, сажали другого тракториста и снова поднимали.

Стало возможным сооружать саркофаг над разрушенным реактором.

Вот в этом и заключалась вся работа, которая начиналась с оперативного совещания в 7 часов утра. Нам надо было подготовить ещё второй и третий энергоблоки, сделать полную ревизию технологического оборудования, провести дезактивацию и запустить их в эксплуатацию.

— Так её снова запустили после аварии?

Ю. С.: Да, запустили, но через два-три года остановили. Американцы потребовали остановить работу атомной электростанции в целях безопасности, пообещав выделить средства на строительство новой станции. Но денег так и не дали. В июне назначили постоянного директора. В своё время я передавал ему Смоленскую АЭС, а теперь получилось, что передаю Чернобыльскую.

— Какую награду Вы получили за свой труд?

Ю. С.: Меня наградили Орденом мужества... через 20 лет.

— Почему так долго шла к Вам эта награда?

Ю.С.: Получилось так, когда мы работали, Председатель госкомиссии спросил: «Это твои люди работают на крыше?», — отвечаю: «Да». Он спрашивает: «Как ты считаешь, если их всех представить к высшим наградам Родины?». Отвечаю, что они заслуживают этого. И тогда он распорядился, чтобы я подготовил представление к награде.

Я включил туда всех работавших на реакторе, там были и из академии наук, и из армии, и монтажники. Следом к награде подавали свои списки по министерству, ведомству. Пришло и на Смоленскую АЭС письмо со списком. Я отдал его в кадры, они оформили всё по форме, там было человек 35, и принесли мне на подпись.

Смотрю, моя фамилия в списках, спрашиваю, как же я сам на себя буду подписывать? Со мной согласились, мою фамилию убрали и отправили. Я подумал, что Главк распорядится, так как они должны были подавать на меня, как на директора. Мне потом звонят из Совета Министров и говорят: «А почему тебя нет в списках?». Я говорю: «Как нет, а что, никто не подал?». Отвечают: «Никто ничего не подавал, есть твои списки, тобою подписаны, а тебя нет». Я ему рассказываю, как было, а он говорит, чудак, надо было оставить. Я говорю, придумай что-нибудь, а он отвечает, что уже всё раздали, было определённое количество наград, уже не хватает. Потом звонит и говорит, что они мне выпишут Почётную грамоту Верховной Рады Украины, она имеет такие же льготы, даже лучше, чем какая-то медаль. Я говорю, а какие льготы? Он отвечает: «Бесплатный проезд на трамвае в Киеве». Это уже юмор.

Та грамота у меня до сих пор есть. Так прошли десять лет, потом двадцать.... Все мои друзья говорят, в чём дело, мы все получили награды, а ты — нет, стали ходатайствовать. Московская общественная организация «Московский ветеран-чернобылец» оформила документы на представление к Ордену мужества. Его подписывал уже президент Путин, и должен был мне вручить, но в итоге вручал Громов.

— Какие чувства Вы испытывали, когда случилась авария на Фукусиме? Как Вы думаете, всё ли они сделали грамотно?

Ю. С.: Мне доступна только та информация, которая публиковалась. Я считаю, что они допустили некоторую растерянность. Мы предлагали им свою помощь, и я бы поехал, но они отказались. Если бы они сразу после аварии вошли в зону и восстановили бы охлаждение реакторной установки, взрыва бы не последовало. А они где-то месяц ходили вокруг да около.

Это, конечно, моё личное мнение. Ведь станция на самом деле не была разрушена, не было разрушено реакторное отделение, и не нарушена герметизация. Всё произошло от того, что станция из-за цунами была полностью обесточена. Это главный фактор. А что значит оставить без электроэнергии станцию? Вы не сможете запустить те установки, те насосы, которые снимают тепло. Станция была, естественно, остановлена, реактор заглушен, но остаточное тепло не отводилось.

Ведь, чем отличается заглушенное состояние реактора от обычного котла? В остановленном реакторе всё равно идёт выделение энергии, выделение тепла, даже если полностью остановить цепную реакцию. Это тепло нужно отводить, расхолаживать, делать циркуляцию и сбрасывать.

А электроэнергии нет, насосы не работают, тепло выделяется, накапливается, давление повышается. Оставшаяся вода вскипает, оболочка не выдерживает и происходит взрыв. Это не ядерный взрыв, а взрыв оболочки из-за давления.

Но если бы они подали туда электроэнергию, все системы запустились бы, они были все жизнеобеспечены. А у них системы аварийного обеспечения были затоплены водой, они оказались ниже отметки уровня моря. Так была спроектирована станция. У нас есть дизельные электростанции, которые работают на нефти, они за 30 секунд запускаются и подают электроэнергию, это 5 тыс. киловатт на собственные нужды, чтобы расхолаживать. На всех станциях в мире так сделано. А они затопили свои дизели, поэтому запустить их было невозможно.

Хотя электроэнергию можно было найти. Где-то в радиусе 11 км или чуть больше проходила линия электропередач. Почему бы не взять оттуда? Но никто этого не сделал. Там другая частная система, другая структура. Если бы в течение восьми часов размотали кабель и подключили электроэнергию, запустили двигатели, то взрыва корпуса реактора не произошло бы, не было бы выброса, соответственно и заражения бы не было.

После Фукусимы этому фактору придают очень большое значение, на атомных станциях должно быть резервное питание. У нас на атомных станциях несколько систем безопасности.

— И тем не менее атом всё равно небезопасен. Можно ли найти ему альтернативу?

Ю. С.: Метро тоже небезопасно, но альтернативы нет. Автомобиль тоже небезопасен — около 30 тыс. человек гибнет в России ежегодно в автокатастрофах, но разве люди откажутся от автомашин? В катастрофе на Чернобыле погибло 150 человек от переоблучения.

Есть гидроэнергетика, но она, по сути, ограничена из-за стоков. Можно использовать приливы моря, сила ветра тоже остаётся как альтернатива, и сила солнца, но эта энергия слишком рассеянна и чтобы её сконцентрировать, допустим до мощности одного энергоблока 1000 МГВ, нужна территория в 300 кв. км для ветровой или солнечной электростанции.

— Чем Вы занимаетесь в настоящее время?

Ю. С.: В настоящее время я занимаюсь ветеранским движением, цель которого передавать свой опыт ветеранов молодому поколению атомщиков, сохранять накопленные знания и сохранять технологическую преемственность поколений. Мы, старшее поколение энергетиков-атомщиков, объединились в общественную международную организацию ветеранов и продолжаем свою деятельность в деле сохранения и повышения безопасности наших АЭС. В нашей организации на сегодня уже 15 ветеранских организаций из девяти стран на правах равноправных членов.

По инф. epochtimes.ru

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Таким был Ножиков
  
  15 июня исполнится 15 лет как завершил свою дорогу жизни первый всенародно избранный губернатор Иркутской области Юрий Ножиков (1934–2010). О том, каким он был, вспоминает президент Фонда сохранения памяти и развития наследия Ю. А. Ножикова, заслуженный юрист РФ Юрий Курин, в прошлом – один из заместителей Юрия Ножикова в областной администрации, председатель государственно-правового комитета. Под руководством губернатора Юрий Геннадьевич принимал самое активное участие в успешном отстаивании в Конституционном суде РФ независимости «Иркутскэнерго» от РАО «ЕЭС России» в 1993 году, подготовке и принятии Устава (по существу, региональной конституции) Иркутской области в 1994–1995 годах.
• Самостоянье человека – залог величия его
  
  Отзыв о книге Галины Макагон «На изломе» о знаменитом роде Замащиковых из Заларинского района.
• На изломе
  
  В минувшую пятницу в поселке Залари произошло, без всякого преувеличения, большое историческое событие – в районном Доме культуры «Родник» состоялась презентация книги с одноименным названием, вынесенным в заголовок этого материала, неутомимого и последовательного исследователя истории Сибири, сотрудника краеведческого музея поселка Залари Галины Николаевны Макагон.
• Мы бережно храним их имена
  
  От редакции: Как и обещали, очередной выпуск «Перевала» мы посвящаем Усольскому городскому литературному объединению имени Юрия Аксаментова. В этом году объединению исполнится уже 67 лет. Сегодня вы познакомитесь с информацией об этом ЛИТО его руководителя Инны Коноплевой, с рассказом Александра Балко и стихами поэтов-юбиляров из этого творческого объединения города Усолья-Сибирского.
• «Сиськи-масиськи»: от перегрева к охлаждению
  
  Как разговаривает с нами, простыми смертными, верховная – прежде всего, федеральная – власть? Очень много комплиментов, высоких оценок в наш адрес: мол, главное богатство страны – люди.
• Железнодорожники в тылу и на фронте
  
  Несмотря на то, что Восточно-Сибирская железная дорога была магистралью тыла, ее коллективу пришлось непосредственно заниматься перевозками воинских частей и соединений. В тяжелейшем для Москвы и всей страны октябре 1941года сибирские железнодорожники получили задание ГКО скрытно и как можно быстрее перебросить под Москву часть войск из Дальневосточного и Забайкальского военных округов.
• «Нынче ветрено и волны с перехлестом…»
  
  На прошлой неделе исполнилось 85 лет со дня рождения Иосифа Бродского.
• Три фронта Равиля Замалетдинова
  
  В праздничном номере нашей газеты, посвященном Дню Победы, мы уже рассказывали об участнике Великой Отечественной войны Равиле Серазетдиновиче Замалетдинове, который бил врага на Западном фронте с фашистской Германией, участвовал в боях на Восточном фронте с милитаристской Японией. Сегодня – продолжение рассказа о том, как он, уже на трудовом своем фронте, за многие годы работы геологом прошел большой путь, одерживая и здесь победы при открытии новых месторождений и минералов Восточной Сибири.
• «Тихий Дон» навсегда
  
  120 лет назад родился Михаил Шолохов.
• Как воевали наши деды
  
  Великая Отечественная не обошла ни одну семью. Если не на фронте, то у станков и в поле ковали Победу миллионы советских людей. Так и в нашей семье Кушкиных: отца не призвали в армию потому, что он работал на секретном тогда иркутском авиазаводе и имел бронь, а его папа и младший брат сражались в рядах Красной армии. Так выпало, что их мимолетная встреча произошла нежданно, но о ней они узнали лишь после... войны, когда на всю страну прогремел художественный фильм «Встреча на Эльбе».
• «Дорога долгая была»
  
  Из старинного сибирского села Хомутово, что под Иркутском, в годы Великой Отечественной ушли на фронт 600 жителей. Почти каждый третий не вернулся. А вот его судьба сберегла.
• Его судьба – театр
  
  15 мая исполнилось 125 лет со дня рождения Николая Охлопкова.
• Жизнь, блокада, Ленинград: к 115-летию со дня рождения Ольги Берггольц
  
  До Великой Отечественной войны Ольга писала детские книжки, которые называли милыми, славными, приятными, но не более. А потом стала поэтом, олицетворявшим стойкость Ленинграда.
• И снова май, девятое число...
  
  В последнее время заметил одну, на первый взгляд странную, закономерность: чем дальше от Великой Отечественной войны, тем больше к ней интерес. И не только историков (как «работающих на политику», так и свободных от этих догм) или старшего поколения, у которого война оставила неизгладимый след в судьбе.
• И победителей судят. (Рассказ)
  
  Торжественное собрание, посвященное Дню Победы в Великой Отечественной войне, подходило к концу. Традиционный доклад секретаря парторганизации М. Суханова, праздничный приказ начальника РЭС Н. В. Варламова с вручением грамот, премий и благодарностей – все как по накатанной дорожке, по отработанному годами сценарию, без лишних вопросов катилось к завершению, впереди ждал праздничный стол.
• Три фронта Равиля Замалетдинова
  
  Давно подмечено: схожие люди (по судьбе ли, возрасту, участию в каких-то общезначимых событиях) и сходятся быстрее. Так бывало с фронтовиками. Так зачастую повторяется и с нами – детьми фронтовиков. Едва познакомившись с Рашидом Равильевичем, сыном героя этого материала, мы, сами не замечая того, перешли на «ты», нашли общую тему для разговора и вот сидим за столом и вспоминаем наших отцов – их жизнь, труд, фронтовые годы. Рашид показывает мне фото из семейной хроники, рассказывает, кем были его давние предки и как сложилась их судьба, судьба их потомков, демонстрирует выдержки из книги об отце, делится воспоминаниями о нем.
• В коричневых тонах. 14 признаков фашизма по Умберто Эко
  
  Знаменитый итальянский писатель и ученый Умберто Эко, автор нескольких всемирно известных романов, более чем 20 лет назад опубликовал эссе, в котором описал типичные черты фашизма. Эта работа не претендует на истину в последней инстанции о «коричневой» идеологии, зато позволяет в очередной раз задуматься каждому из нас.
• Дед Осип. (Рассказ)
  
  Все-таки удивительны выкрутасы памяти. Утром выпал снег. Обметал от него машину, и вид этого хрустящего пуха, похожего на ворохи свежей стружки, вдруг вызвал в памяти такие глубокие воспоминания детства, что не приходили в голову многие десятилетия и, казалось бы, были забыты уже навсегда. Они навеяли образ человека, благодаря которому я усвоил навыки столярного дела и познал первые уроки другой, совсем не книжной или киношной жизни.
• Чародей военных песен Арсений Долматовский
  
  5 мая исполнится 110 лет со дня рождения Евгения Долматовского.
• Узник фашистских концлагерей Виктор Иванович Гуров: «Мне до сих пор помнится запах лагерной хлорки»
  
  В то далекое время мы жили в рабочем поселке Думиничи Калужской области, километрах в тридцати от Сухинич. После разгрома немцев под Москвой фронт остановился в районе Сухинич. Положение фронта было неустойчивым, и он несколько раз прокатывался по нашему поселку, то освобождая нас, то оставляя врагу.