Кинохроникёр (часть 10)

Повесть Евгения Корзуна.

Ранее:

• Кинохроникёр (часть 1)
• Кинохроникёр (часть 2)
• Кинохроникёр (часть 3)
• Кинохроникёр (часть 4)
• Кинохроникёр (часть 5)
• Кинохроникёр (часть 6)
• Кинохроникёр (часть 7)
• Кинохроникёр (часть 8)
• Кинохроникёр (часть 9)

– Американцам снимать можно, а своим нельзя, – пожимая плечами, говорил Загорский, сопровождая свою мысль матерными словами в адрес туподумных чиновников, которые только и думали о том, «кабы чего не вышло».

Артем вынул из-под полы полушубка свою «Практику» и сделал несколько фотокадров на подлете. Приземлились. Вертолет после разгрузки должен сразу взлететь. Решил снять отлетающий вертолет. Сергей остался разгружать вещи. Артем взял штатив и пошел выбирать точку, с которой наиболее эффектно мог бы смотреться взлет на фоне огней и буровой. Без перчаток держать камеру в руках было невозможно, сразу прихватывало. Здесь мороз, по его ощущениям, был еще крепче.

Разгрузили быстро. Двигатель набрал обороты, поднялся столб снежной взвеси, через которую проглядывался силуэт машины и искорки огней.

«План должен получиться фактуристый, – подумал Артем, – тут все: мороз, полярная ночь, оторванность от большой Земли».

Когда он остановил камеру, вспомнил и пожалел, что на фото такого кадра не снял.

К нему подошел человек крупного телосложения, представился: «Александр Григорьевич – мастер буровой». Он помог Артему донести штатив до ближайшего балка. Артем сказал Сергею, чтобы тот упаковал камеру в кофр на улице и только тогда занес в теплое помещение. Этому его научил Загорский. «Иначе, – сказал он, – в камере появится конденсат. Вынесешь на мороз, камеру мгновенно «схватит», потому что вращающиеся детали пристынут друг к другу, а в кофре она отогреется постепенно, без влаги».

Александр Григорьевич поставил чайник на плитку, намереваясь угостить ребят чаем.

– Раздевайтесь, проходите. Жить будете в соседнем балке, а здесь у нас в одной половине живу я, в той, – он указал рукой, где стояли письменный стол и рация, – вроде конторы. Что вы снимаете? – поинтересовался Александр Григорьевич.

– Надо снять сюжет для киножурнала на черно-белую пленку и на цветную фрагмент для фильма, который запустят в производство летом. Это, так сказать, уходящий объект. Фильм значится пока под условным названием «Земля Таймыра». Сюда войдут эпизоды о жизни и культуре малых народов Севера, судоходство на Енисее, индустриальная тема, которую будут снимать в Норильске, и открытие полезных ископаемых, так сказать, взгляд в будущее... Вот этот эпизод мы должны у вас снять.

– Вы вовремя прилетели. Сейчас буровая работает, а совсем недавно безнадежно стояли, была авария... Кое-как справились. Думали, что придется бросить скважину и начинать новую.

– А что было?

– Оборвался бур, не могли поймать никакими силами... Бились, бились, все-таки удалось.

Александр Григорьевич разливал чай. В это время открылась дверь, в морозных клубах возник рабочий-бурильщик. Он смотрелся округлым из-за толстых штанов и такой же толстой брезентовой куртки с капюшоном. Серые большие, не по размеру, валенки с натянутыми прорезиненными галошами дополняли округлость.

– Александр Григорьевич, а где кувалда? – серьезно поинтересовался вошедший.

Александр Григорьевич секунду смотрел на парня, потом тоже серьезно ответил:

– У меня под подушкой.

Парень что-то соображал, потом повернулся и исчез, оставив клубящийся морозный дух.

– Ну, что такое? – возмущенно заговорил Александр Григорьевич, – за всякой дребеденью идут к начальнику, чтобы он подал им в руки кувалду. Я должен знать, где его кувалда, а жена дома, где его трусы и носки. Вот где взять бутылку, никогда не спрашивают, знают точно, спрячь – найдут. Как же они собрались строить коммунизм? Его же надо будет им принести, а завтра утречком найти, подать в постель и так каждый день. Строители, мать их в душу...

Артем с Сергеем смеялись над услышанным диалогом, а особенно над ответом мастера. Потом Артем сам сморозил нелепицу.

– Открыть месторождение – это грандиозно! За это, наверное, памятники ставят, – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Артем.

– Вообще-то месторождения открывают не бурильщики, а геологи, – слегка поправил Артема Александр Григорьевич. – Это они определяют, где залегает то или иное ископаемое. А мы выполняем их волю. Когда нефть польется, о буровиках просто не вспомнят, о геологах-то могут забыть. Награды, скорей всего, получат министр и партийный деятель, на чьей земле мы просверлили дырочку. Одно дело мерзнуть здесь, аварии устранять, а другое – награды получать.

Он, отхлебнув чая, поставил кружку на стол.

– По мне, например, лучше ее не найти, пусть лежит до лучших времен, может, когда-нибудь самим пригодится.

– Как это? – искренне удивился Артем.

– Ну, найдем, а ее продадут и все. У меня это обстоятельство никакого оптимизма не вызывает.

– Я как-то не подумал об этом, – буркнул под нос Артем.

– Ты приглядись к японцам. У них ни нефти, ни металла, а живут... И экономика одна из передовых в мире. Как они хозяйствуют? А не найдем нефть, что будем делать? Почему мы плохо об этом думаем, а если думаем, почему ничего не предпринимаем? «По старинке, по привычке зажигаюсь я от спички», – процитировал Александр Григорьевич детские стихи, – пора, давно пора делать шаг вперед. Запустим – дело запахнет керосином, да, собственно говоря, уже запустили. Если мне, маленькому человеку, понятно, державным-то людям должно быть еще видней. Чего себе думают? Бывает, летишь, летишь на самолете над Таймыром, вокруг ни души. Какие пространства и, возможно, богатства запрятаны, сколько уже разработанных, приносящих прибыль! А живем – концы с концами едва сводим. Разве это хозяйствование?

Артем был озадачен болевым подходом Александра Григорьевича. Оказывается, везде люди думают, беспокоятся за Отечество.

«Действительно за державу обидно. У людей, стоящих у штурвала власти, похоже, меньше беспокойства о стране, чем у таких, как этот буровой мастер», – заметил Артем.

Мороз, как назло, усиливался, дошел до отметки пятьдесят два градуса. Работать было сложно, но зато без всяких усилий Артема северный колорит чувствовался, даже мало сказать чувствовался, он лез в кадр. Куда ни поверни объектив, везде отпечатки лютого мороза, в каждом кадре: в портретах бурильщиков, как они были одеты, как двигались, в том, что их окружало. На каждом предмете буровой вышки был мороз, все вместе являло картину Крайнего Севера…

На следующий день Артем проснулся поздно. Спальные места в балках располагались так же, как в железнодорожном вагоне – друг над другом. Было слышно радио, негромкие звуки с хрипотцой доносились до его слуха. Под его койкой кто-то вполголоса разговаривал. Он глянул вниз. Там Сергей разряжал, чистил кассеты, готовил камеру к следующей съемке. Напротив Сергея сидел парень-бурильщик, которого Артем снимал вчера.

– Я такой аппаратуры еще не видел, – с некоторой завистью сказал паренек.

– Обыкновенная ручная камера «Конвас». Все студии страны на ней работают.

– Зачем три объектива, на фотике один и хватает.

– Для оперативности. Вот этот с широким углом, им снимают масштабные, общие планы, этот больше годится для съемки портрета. Оператор может в одну секунду заменить, раз и готово, – Сергей одним движением перебросил объектив. – А если бы был один? Его надо вынуть, другой вставить... Все событие кончится, пока будешь мудохаться. А на морозе?

– Вообще-то ловко, – согласился парень. – Сколько пленки входит в кассету?

– Сюда шестьдесят, но я заряжаю по пятьдесят. Легче идет камера.

– Пятьдесят? – удивился собеседник, – куда столько?

– Вот ты на фото сюжет снимаешь одним кадром, щелк и готово! Например, бригада бурильщиков на фоне вышки. Так? А оператор сюжет снимает из нескольких эпизодов: прилет вертолета, разгрузка, бурильщики у скважины, повар готовит вам обед, общие планы тундры, эпизод в бане... В каждом эпизоде несколько планов... Каждый план по несколько метров пленки. Один раз нажал – пролетело, например, три метра. В каждом метре пятьдесят два кадра. Усек?

– Тут пленки не напасешься.

– На сюжет оператор тратит двести метров, больше редко, это когда не очень получается. Будет операторский брак, высчитают за испорченную пленку из зарплаты.

– О! Высчитывают? Сколько ты получаешь?

Бурильщик определенно думал, что гораздо больше, чем работяга на скважине. Сергей сказал сколько. Это оказалось в четыре-пять раз меньше, чем зарабатывает бурильщик. Парень после небольшой паузы сказал, не поверив:

– Не хочешь, не говори.

Артем подумал, ведь они с Сергеем испытывают тот же мороз, те же жизненные сложности и неудобства, что и бурильщики, а их труд и пребывание здесь оплачивается так же, как, допустим, в северной части Иркутской области, в этом была очевидная несправедливость.

Работа была завершена. Александр Григорьевич по рации вызвал вертолет. На прощание попарились в баньке, выпили коньяку.

Возвращались на том же вертолете. Артем сидел, привалившись плечом к округлому краю иллюминатора, и почему-то вспомнил песню, которую спел Станислав в ресторане.

Кожаные куртки, брошенные в угол,

Тряпкой занавешено низкое окно,

Бродят за ангарами северные вьюги.

В маленькой гостинце тихо и тепло.

«Не удивлюсь, если эти слова родились на таймырской земле, – подумал он. Потом вспомнил сокурсников – кто, где? Кто-то топчет башмаками московские улицы, держится за причастность к столичной жизни. А там не вдруг-то раскроют двери, позовут, дадут стоящую работу. Приеду, расскажу о своих маршрутах, наверняка рот разинут.

Есть, конечно, ребята пробивные, и в Москве найдут, куда себя приложить. Все-таки я правильно сделал, что выбрал этот регион. Во сне не привиделось бы... Я на Таймыре! Холодно аж минус 52, полярная ночь, буровая, вертолет – прекрасно! Такое не с каждым может случиться, это никогда не забудется! Надо набраться опыта, сделать стоящую работу, поучаствовать в фестивалях, а потом будет видно, куда направить свои стопы».

По приезде с буровой Артем пошел на почту позвонить Лене. На почте отопительные трубы были раскалены, духота. Несколько человек сидели, дожидаясь своей очереди. Ему сказали ожидать в течение часа. Артем снял полушубок, накупил газет и стал читать. Наконец объявили пройти в третью кабину. Слышимость, на удивление, была прекрасной. После нескольких слов Лена вдруг сказала: «Умер Загорский». Артем остолбенел. Этого невозможно было представить, понять, осмыслить. Как? Загорский умер? Что за чепуха? Кажется, он только вчера в добром расположении духа, правда, немного поддатый, рассказывал ему, как он вместо логопеда учил внука выговаривать букву «р». Артем напрягся, как будто надо было решить какую-то сложную задачу.

– Что произошло?

Лена, видно, тоже не просто пережила известие о смерти Загорского. Она после паузы сказала:

– После твоего отъезда Василий Семенович запил всерьез. Его невменяемого увезли в больницу. Мест в палатах не было, положили в коридоре, скорее всего, без внимания. Говорят, что случился отек легких, и он скончался. Но я толком не знаю, что произошло.

Артем вышел из здания почты, сам не заметил, как оказался в магазине, купил бутылку водки и пришел в гостиницу.

– Серега, Василия Семеновича не стало... Лена сказала.

– Как не стало?

– Как это бывает... Умер от запоя...

Сергей был ошарашен такой новостью. Загорский был, что называется, «во цвете лет».

– Сколько ему было?

– Лет сорок семь-восемь, но пятидесятилетие не отмечали, это я знаю точно.

– Не верится, и все...

Они помолчали. Каждый, наверное, представил себе Загорского, прямого в общении, не всегда подыскивающего обтекаемые слова, иногда грубоватого, но порой настолько точно выражавшегося, что его высказывания ходили по студии, как цитаты, долгое время.

– Он мне рассказывал, что родом с какой-то железнодорожной станции, – с грустью стал вспоминать Артем, – после семилетки пошел работать в депо, туда все шли, больше некуда было идти. Стал помощником машиниста, это в переводе на русский язык – кочегаром на паровозе.

(Продолжение следует.)

• Расскажите об этом своим друзьям!