Деньговорот

Глава из новой книги Валентины Рекуновой

Чужую пулю схватила – зачем?

Всякий год в середине декабря Пелагея Карповна Лузгина навещала верхнеудинскую родню, а заодно и прикупала продуктов к празднику – там они обходились куда как дешевле и оправдывали все дорожные траты. Муж обычно выказывал недовольство ее отлучками, но в прошлом, 1917-м, и полслова сказать не успел: в Верхнеудинске умер тесть, и Пелагея по телеграмме уехала – вечером седьмого декабря. А восьмого в Иркутске уже стреляли…

– Папка меня и спас, успел напоследок! – говорила она потом.

И Степан Кириллович соглашался:

– Столько народу перебило вокруг… А ты от страха одного померла бы! Я и сам из мастерских не высовывался, ждал своей смены; а будь ты здесь, не утерпел бы, поперся через понтон, и подстрелили бы, если не на мосту, то у дома. Видишь, как тут пораскурочено-то… Видно, зря мы флигель в центре купили!

– Да кто б подумал-то! Место хорошее: рядом все, и тетка твоя через двор, а она безотказная была женщина. Сколько нас выручала-то!

– Безотказная, да. Но выходит, что глупая: от любопытства погибла. Ну, зачем высунулась в калитку – не в нее стреляли ведь, чужую пулю схватила – зачем?

– А что, товарки мои, Прасковья и Клавдия, своею умерли смертью? Одна развешивала белье во дворе, а другая за хлебом пошла – и все, и нет ее, даже не прийти на могилку!

– Ее, должно быть, с неопознанными похоронили.

– Георгий несколько раз ведь ходил, смотрел.

– Сильно обгорела – мог и не опознать.

– Как подумаю про ее-то смерть, так наше разворованное добро и не жалко. Стены целы – и то хорошо. А что за год не отстроили, так отстроим еще! И к родне я в нынешнем декабре не поеду – годик можно и пропустить.

– Нет, ты это… поезжай, Пелагея: надо к тестю на могилку сходить. Жалование нам пока что задерживают, но я ведь аккурат перед прошлогоднею-то стрельбой сберкнижку завел – за год что-нибудь да накопилось! Банк сгорел, но кладовая-то бронированная, уцелела, а теперь и бумаги восстановили. Вот пойду я, сниму – и дам тебе сколько скажешь. Да можешь задержаться там, у родни – в Иркутске опять неспокойно. Свояченик мне шепнул по секрету: печатники бастовать собрались, а уж ежели типографии встанут, к ним и съестники припарятся, и прочие другие. В общем, ты, Пелагея Карповна, без моей телеграммы не выезжай!

Купюры исключительного достоинства

В госбанке Степану Кирилловичу выдали две тысячные купюры.

– Мельче нет, – извиняясь, пояснил ему банковский служащий. – То ли Омское правительство распорядилось печатать очень крупные деньги, то ли нам попала такая партия.

Лузгин растерялся, но супруга быстро сообразила:

– Я на почте переведу в Верхнеудинск рублей двести, вот мне сдачу-то и дадут!

Но едва ступив за порог почтово-телеграфной конторы, услыхала:

– Ты за это ответишь!

Возмущавшийся (здоровяк в милицейской форме) чуть не ложился на перегородку, пробуя дотянуться до щуплого служащего, а тот изворачивался, повторяя:

– Мы не причем, не причем…

– Незаконно удерживать мои деньги – это не причем?!

– У нас нет мелких купюр, поэтому предлагаем вам тысячную купюру.

– У меня с нее сдачи нет!

– Принесите из дома, мы подождем.

– Да сам ты сообрази: ежели я за мелким переводом пришел, значит, я совсем на мели.

– Сочувствуем, но ничем не можем помочь: у нас только крупные деньги.

«Ну, если уж милиционеру отказывают, то ловить мне тут нечего, – махнула рукой Пелагея Карповна. – Вот Лузгин-то мой расстроится, опять станет кричать!»

Но Степан Кириллович только головой покачал, взял отложенную газету и зачитал (отчего-то громче обычного): «Если плохо дело с мелкими деньгами повсюду, то на копях Черемховского района оно обстоит много хуже плохого и приводит подчас к острым конфликтам рабочих не только с администрацией, но и с рядовыми служащими. На 10 февраля была назначена выдача заработной платы за ноябрь и декабрь. Главным управлением копей было обещано выдать 93% денежными знаками и лишь 7% продуктовыми ордерами. Однако при выдаче не оказалось в достаточном количестве мелких денег, и рабочим предложено было группироваться для получения пятитысячных билетов либо получать половину заработка ордерами», – он снял очки и со значением посмотрел на жену. – Дальше пропуски – много точек.

– И чего это значит?

– Да вырубила цензура.

– А что дальше–то что?

– Дальше пишут: «Чем виноваты в данном случае рядовые служащие?» В общем, наваляли этим служащим работяги.

– Так ни за что же ведь!

– Ясное дело, что ни за что. Но наваляли!

В одной иркутской газете Лузгин вычитал, что местный отдел Московского народного банка с 1 декабря нынешнего, 1918 года выдает наличку безо всяких ограничений.

– Если откроете у нас счет, – улыбнулся приветливый служащий, – можете рассчитывать на годовые проценты от трех с половиной и до шести.

– Допустим. Открыл. А ежели мне через день-другой да понадобится какая-то сумма?

– Получите, но без процентов, конечно же.

– Это я понимаю. Тут важно другое: дадите ли мелкими купюрами?

– Отчего же нет? Имеем в запасе, разумеется. Так вы будете открывать у нас счет?

– Буду, буду!

…Шесть дней спустя довольная Пелагея Карповна подъезжала к Верхнеудинску. Билет обошелся ей дороговато (других просто не было), да и соседство с пассажирами 1-го класса с непривычки волновало. И хотя она уткнулась в вязание, но ловила каждое слово, предвкушая, как будет потом пересказывать сватье.

Надутый господин с красиво уложенными усами неспешно читал; иногда отрываясь и взглядывая на помощника:

– Ничто так не свидетельствует об ошибочном политическом курсе, как падение курса рубля. Иена уже поднялась до четырех рублей шестидесяти копеек, американский доллар во Владивостоке отдается за восемь рублей, и это лишь начало, увы!

– Теперь нам не до долларов и не до иен, дал бы Бог обменять все советские деньги на романовские и керенки…

– …Чтоб затем поменять их на деньги омского правительства. Представьте, какая будет снова неразбериха, например, в Бодайбо, где для расчета с рабочими нужно не менее 13 миллионов, плюс два миллиона на закупки продуктов в Якутске.

– Говорят, в иркутском отделе Госбанка грядут неприятности: часть процентных бумаг захвачена большевиками при эвакуации.

– Да и городская дума потерпела убыток: 150 тысяч рублей растрачено за полтора месяца ведения городского хозяйства большевиком Мироновым.

Дальше Пелагея не слушала: смутная догадка, что и в ее родном Верхнеудинске теперь путаница с деньгами, охватила ее. И ведь правда: какой бы она ни приглядывала на базаре товар, продавцы первым делом выясняли: «Чем будете расплачиваться?» И разводили руками: «Не те деньги!».

Неистраченные купюры очень выручили Лузгиных: 31 декабря 1918 года железнодорожникам обещали выплатить жалование, но в главной кассе собрались купюры исключительного достоинства – в 5 000 руб. Разменять их никому из рабочих не удалось.

Вечером, когда супруга накрывала на стол, Степан Кириллович позабавил ее пересказом газетной заметки:

– В воскресенье 15 декабря 1918 года в Белом доме профессор Маннс прочел лекцию о преступности. Ученого слушали бесплатно, а вот за хранение платья платили по 30 копеек. И скажи-ка мне теперь, кому легче живется – образованному человеку или гардеробщику!

Сюрприз от «Львовича»

С началом весны 1919 года в соседнем с Лузгиными флигеле снял квартиру новый жилец. Домовладелице он представился банковским служащим, уплатил за полгода вперед и еще прибавил за «возможное неудобство». Хозяйка напряглась, но, оказалось, напрасно: Борис Львович никого к себе не водил, на лестницу не плевал, за водкой не посылал, а если и покуривал иногда, то не в комнатах – не в пример остальным. Просыпался он обычно уже после полудня, тихо завтракал, долго одевался и уходил – до следующего утра.

Эти странности и обратили внимание Пелагеи Карповны Лузгиной – окно ее кухоньки смотрело как раз на дорожку перед черным ходом. Все остальные жильцы пользовались воротами (это было удобно), а калитка на задах давно уже почернела, осела; прошлым летом Пелагея хотела было сушить на ней половички, но не решилась.

В какую же пору заменили и забор, и калитку – этого Пелагея сказать не могла. Проглядела, да. И хозяйка флигеля ничего не знала, что странно. В общем, Лузгина обо всем доложила супругу, и усталый Степан Кириллович хоть не сразу, но согласился «обмозговать». И в ближайшее воскресенье так удачно попил чай у окна, что очень хорошо разглядел таинственного жильца.

– В банке служит, говоришь? – усмехнулся.

– В иркутской конторе Московского народного банка. Каким-то там контролером-ревизором. По ночам проверяет бумаги, сработанные за день.

– Ха-ха! «По ночам проверяет»! Да жулик он, чистейшей воды.

Однако, встретив Бориса Львовича у калитки, совершенно неожиданно для себя свел с ним знакомство.

– Целую лекцию мне о деньгах прочитал, – словно бы оправдываясь и стараясь преодолеть странное обаяние этого человека, объяснял он жене. – Советовал сдавать керенки покуда не поздно.

– А что с керенками не так?

– Да сильно много их теперь, говорит.

– Как это много-то?

– Да подделывают без меры. И из России наплывает немеряно. В отбитых у большевиков местностях других денег нет, только керенки. В Харбине и Владивостоке сибирские деньги и вовсе не признают, только керенки. И у нас они будто аж на двадцать процентов дороже сибирских. Очень выгодно их сейчас менять.

– Было бы что сдавать, – не сдержалась, кольнула Пелагея. Но сразу же сдала назад. – А какой образованный-то Борис Львович, как разбирается-то во всем!

– Да про керенки пишут теперь все газеты! – отмахнулся Степан Кириллович. – Правда, путано пишут, умничают, а Львович хорошо излагает, ясно. Хотя, может, и врет. Да точно врет: вот, говорит он, к примеру, что скоро изымут все керенки, а кто не успеет от них избавиться, тот прогорит. И больше всего, мол, прогорят деревенские – потому как нерасторопные. А как оно будет на самом-то деле, Пелагея?

Долго ждать не пришлось: 3 апреля на иркутской «маньчжурке» началась суматоха: керенки продавались большими партиями (вплоть до 60 тыс. руб.!), при этом все склоняли последний приказ министра финансов колчаковского правительства.

Лузгин дождался Львовича у калитки, и тот с готовностью высказался:

– Всё: керенки изымают из обращения! Министр финансов обозначил сроки (с 15 мая по 15 июня 1919 года) и условия, крайне невыгодные: деньги примут, но не дадут ничего взамен. То есть вынудят нас сделать вклады, вопреки нашей воле, нашим планам и нашим возможностям. Лишь полгода спустя начнутся первые выплаты (если начнутся). Всего же государство положило себе на выплату долга двадцать (!) лет.

– Как-то это все поперек…

– Вы очень точно выразились: именно поперек. Поперек людей, экономики, да и просто здравого смысла. Многие это видят, в Иркутске кадеты объединяются со своими врагами-социалистами в противодействие такой денежной реформе! Но военная власть на то и военная, что не терпит никаких возражений, – Борис Львович посмотрел на часы и заторопился.

Больше Лузгин не пользовался черным ходом. Почему, он вряд ли мог бы себе объяснить, может, просто захотелось подумать о многом. Он и думал, неторопливо, в охотку. Так прошли май, июнь и половина июля 1919-го. А после он узнал из газет: в ночь на 17 июля было ограблено иркутское отделение Московского народного банка. Из взломанной кассы похищено около пяти миллионов рублей. Сторож банка исчез.

А накануне из соседнего с Лузгиными флигеля съехал Борис Львович. Очень тихо: кухарка, принесшая в два часа пополудни завтрак, сильно удивилась, не обнаружив ни одной его вещи…

• Еще документально-историческое творчество Валентины Рекуновой - по ссылке.

• Расскажите об этом своим друзьям!

• «Мы недооценили противника»
  
  Когда руководству вермахта стало ясно, что блицкриг провалился.
• Крушение. Рассказ (ч.3)
  
  – Летать стали на «боингах», свои авиазаводы еле-еле существовали, и только потому, что армия не могла остаться без истребителей, бомбардировщиков. А профсоюз не помог и не вступился, он завял, о нем у нас даже никто не вспоминает. Вы-то лучше меня это знаете, – она понимающе взглянула на Свистунова. – Муж с завода не стал уходить, иногда по вечерам и даже в праздники занимался извозом на машине, как говорят у них, таксовал. Слава богу, гараж рядом с домом… удобно. Я ужасно переживала, потому что он чаще всего выезжал вечером, сейчас такой беспредел, бандит на бандите… Выживали кое-как, а потом неожиданно поступил заказ, и работа появилась, не в таком объеме, как раньше, но жить стало получше.
• Возвращение к Можайскому (ч.2)
  
  Подведу итоги сказанного ранее.
• Вначале была война: к 100-летию Иннокентия Смоктуновского
  
  Будущий народный артист СССР, один из лучших актеров советского кинематографа («король и шут в одном лице») родился 28 марта 1925 года в деревне Татьяновка – ныне это Шегарский район Томской области – в семье Михаила Петровича Смоктуновича и Анны Акимовны Махневой, в которой был вторым из шестерых детей.
• Крушение. Рассказ (часть 2)
  
  Дома Лариса встретила своего мужа с расстроенным выражением лица.
• Возвращение к Можайскому (ч.1)
  
  21 марта исполняется 200 лет со дня рождения Александра Федоровича Можайского.
• День весеннего равноденствия. Рассказ
  
  Это было не сегодня, а сегодня рассказано, то есть вошло в этот солнечный день, как явь. Могло случиться вчера, а не более пятидесяти лет назад, как на самом деле. Есть большая разница: одно – когда о чем-то рассказывает очевидец, другое – когда рассказывают о том времени, когда его очевидцев ни одного не осталось. В первом случае давнее полно неостывшего трепета, и слова, о нем сообщающие, наполнены воздухом и дыханием.
• До и после Колымы: дороги судьбы Георгия Жжёнова
  
  22 марта исполняется 110 лет со дня рождения народного артиста СССР Георгия Жжёнова.
• Можем повторить?
  
  Тема Второй мировой и Великой Отечественной войн, казалось бы, по своему масштабу несовместима с конъюнктурщиной и суетливостью.
• Достойны, но не удостоены. Герои-фронтовики без звезды Героя
  
  Еще в апреле 2020 года дума Иркутска обратилась к руководству страны с инициативой о присвоении посмертно звания Героя Российской Федерации уроженцу Прибайкалья, летчику Николаю Ковалеву за подвиги, совершенные в период Великой Отечественной войны.
• Крушение. Рассказ
  
  Он пришел домой подавленным. Работы больше нет. Вставали простые жизненные вопросы: на что жить, есть, пить. Нависла пустота, в душе пропасть, казалось, что наступила непоправимая безвыходность.
• «Лучший образ Остапа Бендера»: памяти Сергея Юрского
  
  К 90-летию со дня рождения Сергея Юрского.
• Ползучая интервенция или как выжить пенсионеру
  
  Точнее было бы назвать эту статью «Вопль беспомощного пенсионера!». А заодно и засвидетельствовать еще, что та ценовая интервенция, которая и невооруженным глазом видна каждому и повсюду на ценниках, вовсе даже и не ползучая, а прямо-таки скачущая во весь опор!
• Взвод младшего лейтенанта
  
  Дмитрий Гаврилович Сергеев (07.03.1922 – 22.06.2000) после окончания Омского пехотного училища в звании младшего лейтенанта воевал на Брянском фронте командиром стрелкового взвода. В составе 1-го Белорусского фронта дошел до Берлина. Был награжден орденом «Отечественной войны» II степени, медалями «За боевые заслуги», «За взятие Берлина».
• Золотая пилюля
  
  Ох, и дорого же стало болеть в нашем «социально ориентированном государстве»! Я уж не говорю про «гениально» организованную систему медицинской помощи, когда граждан просто толкают обращаться в платные клиники из-за того, что в государственных не хватает врачей.
• Тонкий стиль, изысканность манер: к 100-летию Юлии Борисовой
  
  Юлию Борисову считают настоящей легендой, ослепительной звездой театральной сцены. Таких актеров, как она, единицы, но благодаря их творчеству этот мир становится светлее и добрее. В Борисову были влюблены все ее партнеры, но она ни разу не предала тех, кого любит – ни семью, ни родной театр, которому отдала семьдесят лет своей жизни.
• За любовь, за женщин, за весну…
  
  В заботах и делах как-то незаметно пришла весна. А с нею март и праздник, посвященный нашей дорогой и любимой половине человечества – мамам, женам, подругам, сестрам, дочерям… И, конечно же, ее Величеству Любви.
• Есть женщины в русских селеньях… памяти Риммы Марковой
  
  К столетию со дня рождения актрисы Риммы Марковой.
• Россия и Гражданская война
  
  105 лет назад, 7 марта 1920 года части Красной армии вошли в Иркутск.
• Жил, как воевал
  
  Одним из первых наших земляков, вступивших в бой с фашистами, был уроженец Зимы Георгий Александрович Ибятов (1908–1998). Он встретил войну под Брестом, контуженным попал в плен, бежал и сражался в партизанском отряде до конца войны. Ему бы домой, к родным, а воина-победителя в… фильтрационный лагерь. Разобрались, выпустили, реабилитировали и... наградили орденом. Жестокие удары судьбы его не сломили и не озлобили. Сибиряк жил, как воевал, – по чести и совести, став легендой иркутского спорта.