Узник фашистских концлагерей Виктор Иванович Гуров: «Мне до сих пор помнится запах лагерной хлорки» |
По инф. Иркутского городского совета ветеранов и газеты «Мои года» |
01 Мая 2025 г. |
В то далекое время мы жили в рабочем поселке Думиничи Калужской области, километрах в тридцати от Сухинич. После разгрома немцев под Москвой фронт остановился в районе Сухинич. Положение фронта было неустойчивым, и он несколько раз прокатывался по нашему поселку, то освобождая нас, то оставляя врагу. Помню, как зимним утром в Думиничи вновь ворвались немцы и стали поджигать дома. Жителей не сразу выпустили из горящего поселка, и огромная толпа металась среди горящих домов, пока не нашла себе выход. Это была зима 1942 года, мне шел шестой год. В семье нас осталось четыре человека: бабушка, мама, я и сестра Оля двух лет. Пришлось нам переехать в деревню Кремичное, на родину мамы. Там мы прожили до весны. Однажды жителей собрали на станции, поместили в телятники и повезли в сторону Брянска. Везли очень долго, с частыми остановками. Куда нас везут и чем все это закончится, никто не знал. Однажды утром наш поезд остановился на большой станции. Всем приказали выйти из вагона. Перейдя через железнодорожные пути, мы подошли к большому кирпичному зданию. Перед входом в него была большая бетонная площадка, забитая народом. На улице было прохладно, и мы вошли внутрь здания. Там вдоль стен на многоярусных нарах сидели люди. Мы расположились недалеко от входа. Вскоре нас, вновь прибывших, толпой привели к другому похожему зданию. Мы с мамой и бабушкой вошли одними из первых и заняли места на нижнем ярусе нар. В лагере было несколько корпусов, за которыми проходило высокое ограждение из колючей проволоки. Охраны у корпусов не было, и все мы могли свободно передвигаться по территории лагеря. За порядком наблюдали мужчины с белыми повязками на рукавах. Мне до сих пор помнится запах, стоящий в воздухе лагеря, это запах хлорной извести и камфары. Кормили нас очень скудно – баландой из неочищенных зерен гречки с кусочками картофеля в мундирах. В лагере были и наши раненые военнопленные. Позже я узнал, что их почти не кормили, и раненые, чтобы хоть как-нибудь продержаться, приходили к нашим корпусам. Им помогали чем могли. Люди в нашем корпусе умирали ежедневно. С умершими прощались у подъезда корпуса, а куда их увозили потом, никто не знал. Однажды в лагерь привезли остальных жителей Кремичного. Среди них были и наши родственники. Но через некоторое время их отправили в Германию. А потом заболела мама, и ее положили в госпиталь. Помню, как мы с бабушкой и сестрой пошли навестить ее, и были очень рады встрече. Вскоре заболела сестра, а затем и я. Сестра умерла в корпусе, а меня положили в госпиталь. Лечения в госпитале никакого не проводилось, но немного лучше кормили. Бабушка часто меня навещала. Санитара это страшно раздражало, и однажды он прокричал ей, что я умер. Бабушка, удрученная этим известием ушла, и я больше ее никогда не видел. Когда я немного поправился, другой санитар отвел меня в палату к маме. Она очень долго и тяжело болела менингитом. У нее отнялись ноги, проявились пролежни, и она часто кричала по ночам от боли. Но она изо всех сил старалась учиться ходить заново. Как-то ночью мы все проснулись от грохота взрывов. Они были совсем рядом. Мы поняли, что это наши бомбят Брянский железнодорожный узел. В палате было радостное оживление – значит, наши где-то близко. Бомбардировки повторялись часто, но настроение от этого только поднималось. А весна брала свое. На улице стояла теплая, солнечная погода. Ребятишки грелись на солнышке, о чем-нибудь беседуя. Однажды во двор лагеря въехало несколько грузовиков. На расстоянии от них стояла большая группа молодых людей, в основном девушки. Их рассаживали в грузовики, чтобы везти в Германию. Мама уже хорошо стала ходить, хотя и не быстро. Однажды я краем уха услышал, что она спрашивала у нашего санитара, каким образом можно попасть в Белоруссию, а не в Германию. Как для нас оформили документы, я не знаю. Спустя какое-то время всем обитателям барака было приказано собрать свои вещи и – на выход. Нас построили в колонну, провели перекличку по спискам и приказали садиться в фургоны. Ехали совсем недолго. Высадились на большой платформе. Народу было много. Как садились в вагоны-телятники, не помню. Запомнилось только, как из-за отодвинутой двери вагона рассматривал проплывающие мимо виды лугов и полей. Казалось, что война осталась где-то далеко, и самое страшное позади. Не знал я, что ждет меня на поселении в белорусской деревне голодная зима и нищета. Местные жители нам помогали чем могли, но маме, еще не оправившейся от болезни, было тяжело. Затем был партизанский отряд, где хватило нам изнурительных походов, временами голода и постоянной смертельной опасности. Но, видимо, у меня хорошие ангелы-хранители…
|