- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
Максим Горький: противоречивый, крупный и не до конца понятный человек |
| Алексей Филиппов, portal-kultura.ru |
| 25 Июня 2021 г. |
|
18 июня 1936 года, 85 лет назад, умер Максим Горький. О нем много писали до революции, еще больше и превосходнее — после. Пишут о нем и сейчас. И все же он выламывается из всех определений. Горький слишком крупен и противоречив. По-мужицки угловат — ему тесно в рамках любых концепций. И, безусловно, велик — не как писатель, хотя и писатель очень хороший, — а как чрезвычайно своеобразное и не очень понятное для 2021 года явление.
Медленное умирание в набитом сексотами доме, рядом с женщинами, которых любил, под неусыпным присмотром Сталина, на глазах у слишком часто бывающего здесь шефа НКВД Ягоды (влюбленного в невестку Горького, вдову сына), — совершенно фантастический сюжет. Горький, с его приросшей к ребрам плеврой и закостеневшими легкими, давно уже не жилец. На земле его держит не желавший гаснуть внутренний огонь. Живой труп и Ягода, которого среди прочего обвинят в убийстве Горького и его сына. Без пяти минут покойник секретарь писателя Петр Крючков. Скоро умрут знаменитые врачи Казаков, Левин, Плетнев — их будут пытать, пока они не признаются в том, что не лечили, а убивали Горького. А потом их расстреляют. Родство с писателем станет охранной грамотой, но его невестка, Тимоша, Надежда Алексеевна Пешкова, будет приносить несчастье каждому, за кого соберется замуж. Три человека, которых она любила, были репрессированы. Писали, что на нее имел виды Сталин, но, возможно, так проявлялось его своеобразное чувство юмора. А может быть, он считал, что ей уместнее быть вечной вдовой. До 1917-го Горький был крупнейшим спонсором большевиков, но к революции он отнесся как Бунин в «Окаянных днях». Горький с удовольствием играл в простолюдина, человека из народа, окал, щеголял нарочитой грубостью. На самом деле он был человеком культуры и относился к ней с величайшим уважением, — а революция культуру разрушала. И памятники, очаги культуры, и культуру в широком смысле — народная стихия смывала, уничтожала, с остервенением крушила ее тонкий слой, ополчаясь прежде всего на людей культуры. Прежняя Россия погибала и в конце концов погибла, безвозвратно закончилась. Новую страну Горький не принял — и в 1921-м эмигрировал. Горький долго был самостоятельной, мощной, очень нужной большевикам и не вполне удобной для них фигурой. Шахматным слоном, который делает ход по собственной воле. Потом все изменилось — и дело не только в заботливо выстроенной для него золотой клетке, из которой он не мог выбраться. О том, как ее создавали, написано немало. Горький зависел от советских гонораров: в СССР его много издавали и хорошо платили — хоть выцарапать эти деньги бывало нелегко. А на Западе в 20-30-е годы его популярность уменьшалась, становились меньше и гонорары. Пять раз номинировался на Нобелевскую премию, но из русских писателей ее получил не он, а Бунин. Горький приезжал в СССР, и его прекрасно принимали, предлагали вернуться, обещали свободный выезд. Показывали тщательно подготовленные, говорящие о торжестве новой жизни картинки. Много общавшийся с ним Сталин в то время еще не был роняющим слова, как жемчужины, монументальным вождем из киноэпопеи «Освобождение». По дороге к абсолютной власти он был гением коммуникации, живым, общительным, веселым человеком, умеющим очаровать и расположить. Он был демократичен, много шутил и легко сходился с людьми... О том, что будет дальше, говорила разве что реакция Сталина на рассказ Всеволода Иванова «Дите», который писатель вслух читал ему и другим высокопоставленным партийцам. ...Партизаны убили двух белых, один из них оказался женщиной, с ней был младенец. Они принялись выхаживать найденыша, ради этого добыли корову, а с ней и кормящую киргизку с ребенком. Заметили, что ее сынок тяжелее, да и убили его. А киргизку побили, чтобы не плакала. Кормит киргизка ребенка, он болтает ножками, бойцы смеются... Сталин хохотал до упада и попросил Всеволода Иванова прочитать рассказ еще раз — уж очень смешно. В 1936-м, когда Горький умирал, эта история ему казалась страшной. В 1932-м, перед возвращением в СССР, — не столь важной. А в начале двадцатых, когда это происходило, — пустяком. Горький вернулся, и СССР захлопнулся, ловушка закрылась. Он получил бывший особняк Рябушинского в Москве, дачу в Горках, дачу в Крыму, но из страны его больше не выпускали. Он не принадлежал к числу горячих почитателей русского народа. Произведения писателей-деревенщиков — Абрамова, Белова и Распутина — наверняка показались бы ему надуманными и чересчур сладкими. Горький обошел Россию пешком, перепробовал множество профессий, был босяком и бомжом, видел русскую жизнь со всех сторон, в том числе и с самого дна. Никаких иллюзий, относящихся к ней, да и к человеческой природе вообще, у него не было. О деревне и крестьянах Горький писал без всякой любви, а то и с ужасом, такие же чувства вызывали у него купцы, мещане и обитатели городского дна. Да и к интеллигенции он относился немногим лучше, если вспомнить «Жизнь Клима Самгина» и «Детей солнца». Людей и страну надо было переделать, переплавить в новую субстанцию и перековать — тут он сходился с большевиками. Сочувствия к слабым в произведениях Горького нет, слабостью он, скорее, брезговал. Поэзии и теплоты прежней жизни и то, как любил его удачливый соперник в борьбе за Нобелевскую премию Бунин, он не видел. «Дрожащие огни печальных деревень» не будили в нем теплого чувства. Зато Горький всегда восхищался героями, теми, кто ведет за собой инертную человеческую массу. У него было много расхождений с большевиками, но ему была близка и понятна партия вождей, во главе которой стоял самый главный вождь. Подобный ему Данко — сверхчеловек, главный мастер по перелицовке отсталого и косного общества. Вернувшись в СССР, Горький очутился в информационном вакууме. Гримас и изъянов новой жизни он не видел (да и не хотел видеть). Он всерьез принимал историю с человеческой перековкой на Беломор-Балтийском канале и коллективизацию — такой, как о ней писали советские газеты. Кто работал с его архивом, говорят, что он еще и боялся. И это вполне возможно: Горький был очень умным человеком, он должен был понять, в какую страну попал. Но о Сталине он ничего не написал, хотя тот очень этого хотел. А это было важно. Вождь, человек старой, словоцентричной, книжной культуры, заполучил очень крупную фигуру — именем Горького был создан Союз писателей... Но, кажется, не это было самым главным, чего от него ждали в первую очередь. Вот очень показательный отрывок из первой редакции очерка Горького «В.И. Ленин»: «Лично для меня Ленин не только изумительно совершенное воплощение воли, устремленной к цели, которую до него никто из людей не решался практически поставить пред собою, — он для меня один из тех праведников, один из тех чудовищных, полусказочных и неожиданных в русской истории людей воли и таланта, какими были Петр Великий, Михаил Ломоносов, Лев Толстой и прочие этого ряда. Я думаю, что такие люди возможны только в России, история и быт которой всегда напоминают мне Содом и Гоморру...» В 1936-м в СССР так о России не писали. Уже в 1930-м постановление Секретариата ЦК ВКП(б) критиковало стихотворные фельетоны Демьяна Бедного за «огульное охаивание России и русского». А в 1937-м, после либретто комической оперы «Богатыри», Бедного и вовсе вычеркнули из литературы статьей в «Правде» — за «оплевывание народного прошлого». Но ведь Горький мог написать по-другому, и это бы символически уравняло патриарха большевизма и его первого ученика... Однако он этого не сделал. В 1930 году в «Правде» вышла его статья, называвшаяся «Если враг не сдается, — его уничтожают», полная дежурной советской риторики. Из-за нее Горького впоследствии записали в идеологи репрессий. Но одно дело статья в газете, и совсем другое — книга, с которой ты останешься в истории. Горький, возможно, и боялся Сталина, но оказаться рядом с ним перед лицом Бога и потомков совершенно не хотел. А раз так, зачем он был нужен в новом 1937 году?
Его никто не убивал: он простыл, заболел и умер. Но когда это произошло, Сталин наверняка испытал чувство облегчения. Сложный, противоречивый, укрощенный, но все же не вполне предсказуемый человек ушел. Теперь его можно было превратить в идола. Создать легенду, которая станет питать другой, еще больший, советский миф. Так и сделали. И обломки этого мифа едва не погребли под собой большого писателя. Противоречивого, крупного, все еще не понятого до конца человека. На нашем сайте читайте также:
|
