Холодная тропа, горячий Борщ и посадка американского самолета в Иркутске

1. Это было недавно, это было давно…

1 мая 1960 г. ракетой С-75 класса «земля-воздух» над Дегтярском – это вблизи Екатеринбурга, тогдашнего Свердловска – был сбит разведывательный самолет U-2, пилотируемый сотрудником ЦРУ, капитаном Френсисом Гэри Пауэрсом. Самолет стартовал на военной базе США в Пешаваре, на высоте 20 км прошел над Афганистаном, пересек границу СССР вблизи Кировабада и шел курсом Киров, Архангельск, Мурманск на базу в Будё, Норвегия.

Этот инцидент вызвал громкое эхо в прессе, привел к одному из самых серьезных кризисов в советско-американских отношениях, из-за него сорвался многообещавший визит президента Дуайта Эйзенхауэра (в скобках: к этому визиту был выстроен комплекс зданий в истоке Ангары, где теперь санаторий, и отреставрировано шоссе до него от Иркутска). Но был и еще один, санкционированный перелет военного самолета США, о котором отечественная пресса не сообщала вообще – через всю страну с запада на восток, с посадкой в Иркутске в полдень 24 октября 1973 г.

Об этом сенсационном событии сразу же сообщила американская пресса, в том числе главная «официальная» газета «Вашингтон пост», вещал на весь мир «Голос Америки», тщательно глушимый на всей территории СССР. А наша пресса молчала, так что о событии доподлинно знали лишь – причастные. Сегодняшняя подробная публикация – у нас в стране, похоже, первая такая. Автор – непосредственный участник событий, завершением которых стал тот перелет, Александр Кошелев. Почти сорок лет прошло, не все сохранилось в памяти, но события детально описаны в путевом очерке, написанном Александром Алексеевичем тогда сразу же вместе с тоже участником событий Эдуардом Гарвеем и опубликованном под разными названиями в журнале Аппалачского клуба (№2 за 1974 г.) – «Великий сибирский поход» («The Great Siberian Hike») и журнале «Американские леса» (июль 1974 г.) – «Товарищи по тропе» («”Fellow Travelers” on the Trail»).

2. Замысел

В течение практически всего 1973 г. по ряду городов СССР проехала выставка – «The U.S. Outdoor Reereation Exibit», которая у нас называлась «Туризм и отдых в США». После Москвы в сентябре и октябре выставка с прямо-таки огромным успехом проходила в Иркутске, в тогдашнем выставочном центре на верхней набережной Ангары. Дважды посетив выставку, я познакомился там сначала с ее гидами, а потом с руководителями: меня интересовало, как это поставлено у них, а их – как оно у нас. Американцы упросили взять их в однодневный походик: одно дело услышать, другое – увидеть.. Выбрал я легонький, детский маршрутик: утречком от остановки «Темная падь» (5290 км от Москвы) спуститься к Байкалу в устье Ангасолки, пройти пару километров по рельсам Кругобайкальской железной дороги, в том числе по живописному мосту и через тоннель в сторону Култука, посидеть на бережку самого глубокого (хорошо посидели…) и вернуться вечерней электричкой. Мне – не в новинку, а спутникам понравилось – прежде всего наша беседа как профессионалов (кто я такой, как я понял, они до того выяснили через свои каналы) без посторонних ушей (в том числе – их начальства, которое было ох строгим и осторожным). Гости любовались природным комплексом, а особо белоснежной опушкой гор Хамар-Дабана на противоположном берегу – действительно, красиво и совсем близко (осенью воздух на Байкале особенно прозрачен): «Вот бы…» - «Нет проблем: двух выходных дней, если упереться, достаточно».

3. «Как всегда неожиданно, пришла зима…»

Состав группы был таким. Руководитель от американцев – Эдуард Гарвей: немного за пятьдесят, последний экс-президент клуба «Аппалачская тропа» (образец для более чем неспешно, на энтузиазме создаваемой Кругобайкальской тропы), на выставке гид, а по жизни – владелец магазинчика туристского оборудования и немножко писатель (последнее примерно как у меня). Джеймс Торренс: 40 лет, лесной инспектор, гид выставки. Джулия Бьюбл: до 30, переводчик. Людмила Тимонова – только-только преподаватель Иняза, спокойная, уравновешенная блондинка сибирской внешности – она мне понравилась при знакомстве на выставке.

Я был проводником и номинальным командиром, но верховным главнокомандующим и «серым кардиналом» явно был по сумме параметров старина Эд.

Выехали ночным поездом в купейном вагоне (деньги – казенные). На вокзале в Слюдянке нашли автономный уголок, расстелились, поспали до начала рассвета. И сразу – два «инцидента». На нашу подстилку с краю, подвинув Джули, улегся юный лейтенантик (весь поход и после мы шили нашей американочке, что она переспала с русским офицером). Потом над нами навис явно не абсолютно трезвый абориген и начал кукарекать – в смысле, не пора ли вставать…

Из Иркутска выехали в условиях бабьего лета, а когда после этой «веселой ночи» вышли с вокзала, сыпался легкий снежок и температура явно опускалась к нулю стоградусной шкалы, или к +32 градусам по их Фаренгейту (кстати, С и F, так же как наши метры-километры и их футы-мили – одна из тем наших с американцами постоянных подначек).

До метеостанции, конечного пункта нашего пути, было около 20 км («А по вашим милям – чуть не вдвое ближе…»), но при этом надо было подняться ровно на 1 км – эквивалент еще 20 км по горизонтали.

Когда вышли за черту города, снег валил хлопьями, из мокрого перешел в сухой. Через два часа снег покрыл тропу, согнул над ней кусты и ветви. Ноги скользили по невидимым камням, срывались с бревен мостов и гатей, провпаливались на невидимых заболоченных участках… В сапогах я был один – этот не подлежащий обсуждению стандарт мы приняли уже после первого похода по Прибайкалью: при горнотаежном рельефе в день приходится делать не один десяток бродов ручьев, преодолевать болота, а повыше – снежники-перелетки, подошва резинок не скользит даже по мокрым камням и – это особо – сапог предохраняет ногу от травм. Свою Люду я через ручьи переносил, страховал при бродах по камням, а когда попытался помочь Джули, она эту помощь отвергла, а Гарвей предостерег: у них – эмансипация, женщины при их демократии сто лет добивались равенства, Насчет «эмансипации» - это я знал: заграничные мужчины не подают руку заграничным дамам при выходе из транспорта, - но ведь здесь-то не до эмансипации! Мне было очень жаль нашу американочку: она быстро промочила ноги в ботинках, мокрые до колен джинсы стали жестяными… Мужикам в вибрамах тоже было несладко. По просьбе Гарвея я объявил привал с костром: попить горячего и подсушиться, да и отдохнуть было явно пора.

Когда собирали дрова для костра, Джим спросил, можно ли рубить сухие ветки, а не только подбирать валежник – я понял, что у них с этим строго. При костровании я продемонстрировал нашу горную технологию: натянул тросик между большущим камнем и деревом – длина металлической части над пламенем полтора метра, а концы из многожильной пеньковой веревки. Чтобы конструкция под тяжестью котелков не провисала (мы обычно вешаем до трех штук литров по пять), в местах соединения с веревкой тросик подпирается палками; на тросик намотаны подвижные проволочки, чтобы котелки не ездили… Достал и показал уключинки – вбивать в концы воткнутых в землю или зажатых камнями палок, чтобы они превращались в костровые рогатки и не надо было вырубать опоры костровой перекладины из живых деревьев. Разноразмерные крючки для подвески котелков у американцев тоже имелись, но у меня они с двойной верхней частью, чтобы удобнее брать – важное ноу хау.

4. Долог путь до Типперери…

Хотя мы неплохо согрелись, подкрепились, подсушились и отдохнули, идти легче не стало: чем выше поднимались, тем глубже становился снег. На нем появилась проваливавшаяся корочка наста – по нему волкам на широких лапах хорошо оленей гонять, а идти хуже нет. Вскорости нас догнал (по следам-то идти легко…) начальник метеостанции, мой знакомый Евгений Журкин. Когда я протянул руку поздороваться, он крикнул: «Стой!» - «Что?» - «Посмотри на собаку». Посмотрел: мощная полуовчарка–полулайка, подняв уши, глядела мне в глаза, изготовившись к прыжку защитить хозяина – да уж… Мои американцы от греха отошли. Я рассказал Жене, кто мы и что мы, попросился на ночлег. «О чем речь! У нас по снегу гости редко бывают, а американцев мы вообще не встречали. Что приготовить для ночлега?» - «Да ничего, у нас все есть. Нажарь картошки самую большую сковороду – и хорош».

По следам идти стало легче, но не столько физически, сколько морально: у гостей появилась надежда на теплое будущее.

Когда начался затяжной и довольно крутой подъем на Казачьи поляны (там когда-то стояла застава пограничных казачьих разъездов, контролировавших Старомонгольский тракт – единственный обход Байкала вдоль и поперек хребта Хамар-Дабан), пришлось путников подгонять. Сначала Джим, а потом и Эд, два здоровяка, начали канючить. Идти было действительно нелегко, а в пути мы находились больше восьми часов, начинало смеркаться, ноги были мокрыми, одежда влажная… Шли мы не по их знаменитой Аппалачской тропе, с обустроенными местами для привалов и приютами. И шли в межсезонье – при снеге и незамерзших водотоках. Наши девушки держались стойко, хотя, как я видел, моя Люда опыта походов в столь экстремальных условиях не имела, а Джули, похоже, вообще впервые ступила на горную тропу. По нашим, сибирским меркам все было не просто нормально, но даже хорошо: мы шли по какой-никакой тропе, впереди ждала гарантированная ночевка под крышей.

Когда остался последний двухсотметровый взлет к седловине, где стоят домики метеостанции, мои мужики вообще сдохли и стали меня виноватить: я их обманываю, не сказал про этот подъем, вдруг мы не дойдем до ночи или вдруг нас не пустят… Встав замыкающим и пустив Люду вперед топтать след, я стал петь на английском – песенку Паганеля из довоенных «Детей капитана Гранта», которую помнил по школьным урокам, потом прогрессивного Поля Робсона насчет Джо Хилла, слезную просьбу Хампердинга отпустить к другой любовнице… А вот когда я запел нашу любимую, маршевую туристскую «Путь далекий до Типперери» - «Its long way to Tipparary», - Гарвей остановился: «Ты откуда знаешь эту песню английских солдат из экспедиционного корпуса времен Первой мировой? А что за Типперери, знаешь ли?!.» Я ответил, что не знаю, откуда знаю, а Типперери – это где-нибудь в Африке или в какой-нибудь Гвинее. Старина Эд расхохотался: «Вот фигушки [я даю адаптированный перевод] ! Это моя родная деревня под Лондоном, понял? Тоже мне, знаток Африки». Тут все загалдели, даже невозмутимая сибирячка Люда: это ж надо, какое совпадение! Да, прав Василий Теркин: «Это очень много значит – шутка на войне».

Когда оставались самые наираспосленейшие, самые многотрудные футы с дюймами подъема, я остановил колонну и торжественно указал на возникший над обрывом антропогенный ориентир – изящный туалет типа сортир, идентификатор цивилизации. Радость публики была явно не меньше, чем у колумбовских матросов после крика из марсовой бочки: «Земля!»

5. Что такое хорошо

К метеостанции мы подошли уже в густых сумерках – на свет из двери, гостеприимно распахнутой хозяевами, по лаю уже знакомой нам собаки. В просторном производственно-жилом помещении было жарко натоплено, светло от двух керосиновых трёхлинейных ламп. На большой печи скворчала огромная сковорода с горкой румяной картошки, на незастеленном, но до бела отскобленном столе стояло много чего Бог послал, в том числе стройная «столичная» - без слов, от души… Во Типперери!

Распаковались на указанном хозяевами спальном пространстве пола, у печи развесили мокрую одежду и расставили обувь (окоченевшими ногами босиком по теплому некрашеному полу – блаженство), переоделись, как смогли, выставили на стол две фасонных бутылки виски, баночки с яркими этикетками (а мы с Людой – домашнюю выпечку). Ну, а дальше – всё, как положено по обе стороны Берингова пролива: «Что Сибирь, что Аляска – два берега…» Моему приятелю и его напарнику-радисту я объяснил, что американцы – они как мы, их стесняться не надо. А американцам подобного и говорить ничего не пришлось: они уж такая нация, что везде чувствуют себя дома. Короче, посидели мы очень хорошо – после того, как было плохо. Расспросы и рассказы шли в обе стороны – то все разом, то парами. Люда, Джули и я успевали переводить синхронно в обе стороны. Расхохотались, когда Джули какую-то мою английскую фразу перевела для американцев на русский.

Явно максимальное удовольствие от того сидения получили хозяева. Они впервые в жизни соприкоснулись, к тому же встретились «без галстуков» с представителями заокеанской сверхдержавы, ужасного противника СССР в «борьбе за мировое господство», с которым мы держали друг друга под прицелом ракет с ядерными боеголовками, когда холодная война периодически горячела в разных точках нашей общей планеты Земля. Но при этом, к примеру, сибирские ученые-энергетики вместе с американскими коллегами работали в Международном институте прикладного системного анализа близ Вены, вместе с их подопечными и первейшими союзниками, западными немцами – в Центре комплексных ядерных исследований в Юлихе, ФРГ. И в то время уже началась подготовка к совместному полету космических кораблей «Аполлон» и «Союз»… Да простят меня за нескромность, но я в ряд этих, поддерживающих мир мероприятий, поставлю и маленький походик, где мы поочередно пробивали общую тропу, раскованно сидели за общим столом.

Наверное, мы бы просидели и проговорили до утра, но я объявил отбой: утром намечалось восхождение на пик Черского, главенствующую вершину Западного Хамар-Дабана – это километра три с подъемом на 500 метров – соответственно, полторы мили и 150 футов. Летом туда-сюда можно сбегать налегке за пару часов, но при таком снеге – кто его знает. Я согласовал с Гарвеем и объявил время подъёма – шесть часов, чтобы не позже одиннадцати стартовать с метеостанции домой с гарантией успеть на вечернюю электричку и утром быть на работе свеженькими – при галстуках.

6. Утро вечера глупее

Заснули мы мгновенно, как только влезли в спальники – по-умному упакованные, они в рюкзаках не подмокли. Проснулся я перед шестью. Лампа горела в полсвета, попискивала рация – Женя готовился к передаче метеоданных на большую землю. Станция на Хамар-Дабане является одной из важнейших опорных в региональной системе гидрометеослужбы для выдачи прогноза: она самая высокая и находится в седловине, через которую интенсивно идут потоки воздуха в котловину Байкала и обратно.

Люда готова была встать, чтобы идти на пик, но вот наши гости… Они абсолютно не врубались. Чтобы не осложнять международную обстановку и чтобы продемонстрировать несгибаемость русского народа и неукоснительное соблюдение нами договоров с союзниками (в скобках: а также потому, что от вчерашнего «хорошо посидели» в голове было недостаточно ясно) – я решил идти один. Это было явным нарушением нерушимой туристской техники безопасности, но – см. выше. Налив из неопорожненной бутылки для прояснения сознания и закусив из открытой консервной банки, я взял стоявшие на столе красный молоткасто-серпастый и звездно-полосатый флажки – мы их несли, чтобы водрузить на пик – и отправился.

Было тепло и безветренно. До восхода оставалось не меньше часа, но местность просматривалась неплохо – от света луны и звёзд, от чистейшего снега и частично – от принятых перед выходом гвардейских ста граммов…

Около часа шлось не то чтобы легко, но терпимо: в основном в зоне леса по серпантину бывшего тракта, снег со склона был почти сметён – очевидно, он падал при сильном ветре. Но постепенно снег становился всё глубже, наст под ногами ломался пластами. Когда я, преодолев основной подъём, вышел на плоскотину, по снегу стало можно лишь ползти. А впереди была скальная перемычка со щелью, которую называют Чертов мост, а дальше – безлесный подъём на голую вершину пика… Окончательно я образумился, когда услышал характерный шорох, перешедший в зловещий гул – к тому времени по своей горно-таёжной молодости я сам с лавинами не соприкасался, да и лавина после первого осеннего снегопада – это нечто необычное. Любимое время лавин – это весна: когда зимний снег под солнцем покроется ледяной корочкой, после выпадения достаточного количества нового снега он может по этой корочке скатиться. Набирая скорость и по пути прирастая, лавина сметает на своём пути буквально всё. Результаты работы лавины впечатлили меня во время поездки по строящейся Байкало-Амурской магистрали в начале марта 1980 года: поток «мягкого и пушистого» снёс опору линии электропередачи 220 киловольт, которую горе-строители установили точно по оси движения снега ниже перевала Даван. Ажурная башня, вырванная из фундамента, лежала – валялась! – с изогнутыми и переплетёнными стальными ногами…

Так вот, на пике я до того бывал не раз и не два и помнил, что перед перемычкой стоит памятник-обелиск: там в январе 1963 г. погибла 23-летняя девушка Рая. Фотографируя, она сделала на лыжах лишний шаг назад, покатилась с обрыва и вызвала лавину, которая её похоронила… Мне запомнились слова из сборника отличных очерков Владимира Жемчужникова «Байкальская история»: редко встретишь человека, который может сказать «Вот я однажды тонул на Байкале…» Так вот, при всей своей более чем двадцатилетней походной практике я лично не знаю никого, кто бы мог «похвастаться», что он попал в лавину: если она накроет, то гарантия гибели практически стопроцентная, а исключения – они исключения.

7. Вниз – не вверх

Итак, образумившийся и самопристыженный глупым авантюризмом, я пошёл назад – к друзьям, к теплу, к завтраку. Затратив на подъём не меньше двух с половиной часов, назад я добрался минут за тридцать – и потому, что вниз, и потому, что по следу, и петли серпантина срезал (для лавин склон недостаточно крут), и – это главное! – спешил показать друзьям, что со мной всё окей: «Мы не имеем права опоздать, на нас друзья надеются и ждут.»

При прозрачнейшем воздухе под пронзительно голубым небом (эх, вчера бы нам так…) разглядев Джули, возле домика игравшую с капелью, я пропел куплетик-пароль насчёт Типперери (девушка меня не могла разглядеть против солнца, среди деревьев) и прокричал, чтобы не начинали без меня завтракать. А они и без того не начинали – и потому что им было неловко от своего «предательства» (ну, союзнички… они и со Вторым фронтом не спешили в войну…), и беспокоились, вспоминая вчерашний путь по снегу.

Вообще-то среди спутников один Эд Гарвей чётко понимал, на какую авантюру я отважился - отведя в сторону, он сначала сильно выругал меня – на правах и по обязанности старшего – а потом слегка признал и свою вину: что не отговорил идти одного, когда отказался идти сам… Но мы быстро пришли к консенсусу, что не виноваты оба, и виноват третий – «Джон ячменное зерно», так у Джека Лондона называется его повесть-исповедь о пьянстве.

За завтраком я по-честному рассказал о своём походе, покаялся, извинился за доставленное и попутчикам, и метеорологам беспокойство… Про государственные флажки никто не вспомнил – они у меня дома стоят в баре и как память о том походе, и чтобы выставить на стол при случае.

Собрались, поблагодарили хозяев, попрощались – действительно тепло, не для красного словца! – стартовали, имея явный запас времени.

8. Теплая встреча у тропы и очень горячий борщ

Шли легко и весело, с шуточками: я подначивал американцев насчёт их вчерашнего нытья, недоверия ко мне – союзнику и что они засони, они меня – что не смог выбрать для похода день поудачнее. Про холодную войну упоминали вскользь – в основном в плане того, что нашу объединённую команду вдали от шума городского это дело не касается. Когда разговор зашёл о снегопаде, я рассказал, что на Хамар-Дабане глубина снега бывает в долинах больше двух метров, а Гарвей рассказал, с каким трудом пробивались в заснеженных Арденнах союзники после высадки в Нормандии и как наш главнокомандующий Сталин выполнил просьбы их главнокомандующего Эйзенхауэра ускорить наступление Красной Армии, чтобы сковать силы Вермахта, отвлечь их от Арденн.

Старина Эд оказался кладезем всевозможных знаний, включая не только географию и историю США, но и разные отрасли мировой культуры. Единственным из всей тройки он знал моего любимого и очень популярного в России американского писателя О`Генри и, как накануне насчет Типперери, по-хорошему удивился, когда я вспомнил полное настоящее имя этого писателя – Уильям Сидней Портер – и сказал, что у нас по его рассказам сняты несколько киноновелл. Гарвей рассказал много мне тогда неизвестного (до поднятия «железного занавеса» оставалось целых два десятилетия…) о русских эмигрантах, православной церкви в США… Чтобы не смущать спутников своими шибко умными разговорами, мы с Гарвеем шли замыкающими.

При прекрасной погоде и отличной видимости гости смогли любоваться типичным, классическим горным сибирским пейзажем, сравнивая его с северо-американским. Сколько мог, я удовлетворял их интерес к нашему спортивному туризму, походной технике и технологии, они тоже с готовностью отвечали на мои вопросы. Собственно, ещё при посещении выставки была возможность увидеть, что туристское снаряжение заводского производства у них несопоставимо выше нашего. Точнее, у нас тогда неизбалованным «крутым» спортивным туристам приходилось практически всё изготавливать самим. Встречаясь на маршрутах, туристы из разных регионов (горы Прибайкалья такими встречами изобилуют и после распада СССР, а раньше кого только тут не бывало) делились и знаниями, и избыточным снаряжением. В подтверждение того, что голь на выдумки хитра, я сказал Гарвею, что самые несовершенные вычислительные машины производятся в Индии и в СССР – явно именно поэтому индийские и советские алгоритмы и программы расчётов на ЭЦВМ – самые лучшие...

Часа через два, когда рельеф сгладился, долина реки расширилась, кончились броды ручьев и переходы с берега на берег в обход скальных прижимов, нам встретился человек. Оказалось, что совсем рядом с тропой – собственно, это уже стала проезжая для машин-вездеходов дорога – развёрнут базовый лагерь геологов, куда нас пригласили.

Прошли в лагерь, поздоровались, скинули в кучу рюкзаки, осмотрелись. Геологи работали вахтовым методом: на большой поляне стоял экспедиционный ГАЗ-66 с будкой, откуда торчала труба, от площадки уходили натоптанные во вчерашнем снеге тропки. Центр площадки – высокая палатка, кухня и столовая, открытая с двух сторон. На наших глазах шло приготовление обеда. В один из трёх вместительных котлов повар сыпал порезанные овощи: картошку, морковь, свеклу, капусту. Я объяснил американцам: если капуста без свеклы – это щи, а со свеклой – борщ. Повар был высокой экспедиционной категории: овощи закладывал в надлежащем порядке с интервалами, тушёнку перед закладкой размельчил в банках, лаврушку и сухую заправку из газетного кулька добавил перед снятием с огня. Во второй закипевший котёл повар щедро сыпанул заварку из большой коробки со слоном, предварительно сняв кипяток с огня. Все эти манипуляции я объяснил внимательно следившим за процессом заморским гостям – что и почему именно так, а не иначе.

Пользуясь случаем, я обратил внимание американцев на деталь: слон на коробке, к тому же большой – это крупный цейлонский чай, расфасованный в Иркутске на фабрике, коллектив который давно носит звание коллектива коммунистического труда – то есть это суперчай, и его надо пить без сахара, чтобы ощутить тонкий вкус (аромат уже чувствовался).

Повар разлил в миски для нас буквально только что снятый с огня борщ. Взяв миску в перчатках, я поставил её в снег, чтобы быстрее охладилась. Моему примеру последовали сначала Люда, потом Джули и Гарвей. А вот Торренс, держа миску и ложку толстыми перчатками на меховой подкладке, стал есть сразу, дуя на борщ и обжигаясь – запомни это, читатель, потом поймёшь, в чём дело. Быстро съев свою порцию, Джим съел ещё чуть не целую миску добавки, а затем столь же быстро выпил две кружки горяченного чая.

Почему и зачем наш лесной инспектор так спешил, мы с Гарвеем в стороне недоумевали: во-первых, мы относительно недавно хорошо позавтракали, во-вторых, приступая к трапезе, мы уже знали, что после обеда в Слюдянку пойдёт их машина и нас довезёт до окраины города.

Прощались с геологами тепло и дружески. Гарвей дал каждому по своей роскошной, глянцевой и цветной визитной карточке. Они эти визитки внимательно рассмотрели, и кто-то особо проницательный высказал предположение, что по таким карточкам можно в Иркутске доллары получить.

8. «Мы ехали, мы пели….»

...Вагон электрички был полупустой. Вольно разместившись, мы продолжили начатые ещё на вокзале свежие воспоминания о подробностях похода (деловой Гарвей – настоящий американец и журналист – при этом делал записи в блокноте). Своим громкими разговорами на «эсперанто», сдобренном русскими шутками на английском и английскими – на русском, и взрывами хохота (американцы и русские равно умеют смеяться, в том числе – самокритично, над собой – последнее считается одним из признаков величия нации) мы обратили внимание разношерстной публики. Последнее – веселье – характерно для туристского народа в обратных электричках после маршрутов: чем было труднее, тем потом веселее.

Нам всё было смешно: как гремели заледеневшие брюки, как мы падали в ледяную воду, как я пел песенки на своём условно английском, как Джули переспала с офицером, как я после возлияния (вечером – по полной программе, утром – слегка на посошок) полз на гору по снегу, как Джим ополовинил у геологов котлы с огненным супом, как геологи приняли визитки американцев за банковские чеки, а каркасные рюкзаки – за раскладные кровати… Во время ужина в электричке допили водку – наш походный энзе. При этом особо замысловатые «грузинские» тосты произносил Джим.

9. А потом вдруг стало не до песен

Через пару дней после благополучного прибытия домой Гарвей сообщил мне по телефону: Джеймс Торренс в тяжелейшем состоянии помещён в клинику медицинского института. В электричке он шутил, а через несколько часов, ночью в гостинице у него началась рвота, изо рта хлынула кровь – вызов скорой помощи, сразу на операционный стол, чуть не постоянное переливание крови и консервированной и напрямую от доноров. Как мы поняли, у него от спазм, вызванных рвотой, произошло прободение пищевода, а почему не удалось остановить кровотечение – неясно. Причина рвоты сначала была непонятна: если пищевое отравление, то у остальных-то такого не наблюдалось. Устали, намокли и подмёрзли в первый день похода мы все в общем-то одинаково, а Джим был из мужчин самым молодым и атлетически сложенным, к тому же лесным человеком по профессии. Не знаю, какой там стал официальный диагноз, но мы с Гарвеем выдвинули такую гипотезу внутренней самотравмы: это обильный приём на морозе большого количества предельно горячей жидкой пищи, что вызвало сильный и практически мгновенный нагрев тонкой трубки пищевода – а позже мы узнали, что пищевод Джима был когда-то давно чем-то травмирован.

Как бы там оно ни было, Торренсу в больнице, где попеременно дежурили вместе с нашим персоналом официальный врач выставки Бил Кнаус и её персонал – становилось всё хуже.

Очевидно, что за событиями следило очень много людей из различных инстанций и организаций (понятно, каких) не только в Иркутске, но и в Москве, и в Вашингтоне. Как сказал Гарвей, в Джима влили 11,5 пинт крови, а в «среднем» человеке циркулирует 10 пинт. Американская пинта – чуть меньше 0,5 литра, так что 10 поллитровок – не слабо!

Почему процедуры, проводимые лучшими врачами (клиники нашего мединститута всегда были на самой высокой высоте), не давали эффекта, было – и осталось – непонятным. Но дежурившие при Торренсе соотечественники, и наш персонал – все видели чрезвычайную моральную подавленность Джима: он, человек по жизни явно замкнутый, находился вдали от своей родины и от своих родных, он совсем не знал русского языка и не понимал, что говорят наши медики вокруг него (в скобках: он потом сильно хвалил хлопотавших вокруг него по-матерински и по-сестрински заботливых нянечек – таких nurses в Америке нет).

Было предложено сделать повторную операцию, но Кнаус не согласился и заявил, что необходима эвакуация пациента в Америку.

10. Полёт навстречу жизни

Через пять дней стало ясно: Торрнес умирает. И тогда в результате ранее начатых дипломатических переговоров по линии министерств иностранных дел, оборонных и военно-воздушных ведомств двух сверхдержав была достигнута беспрецедентная договорённость: СССР разрешает пролёт над всей своей территорией – всей! – американского военного самолета–госпиталя из Западной Германии на Японию с посадкой в Иркутске для эвакуации заболевшего сотрудника американской выставки в сопровождении врача. Условие – закрасить на самолете все опознавательные знаки и вообще перекрасить, а курс самолета будут определять два советских штурмана, которые прибудут на авиабазу Франкфурта-на-Майне в ФРГ.

О последующих событиях я в подробностях узнал из писем Эдуарда Гарвея из Америки и вырезок из присланных им газет.

Самолет прилетел, сел в аэропорту на полосе, тщательно оцепленной курсантами военно-авиационного училища (что это, зачем это, они не знали – естественно!). Насколько я понял, самолет находился на земле считанное количество минут – уж зачем такое-то?!. – потребовавшихся для подготовленной погрузки Торренса и выставочного доктора Кнауса – получается, что самолет даже не дозаправился на пути в 12 тысяч километров (в милях поменьше – 7 тысяч – по всё равно много) – и это не дальний стратегический бомбардировщик, а всего-то госпиталь…

Что конкретно делали американские медики с переданным им в критическом состоянии пациентом советских коллег – оно неведомо, но Торренс остался жив, а по сообщениям газет США ему уже на борту сразу стало лучше. Последнее – очень может быть, поскольку ему наверняка сделали вторую операцию и он почувствовал себя среди своих, которых он понимал – и летел домой.

Самолет сделал, опять же, кратковременную остановку в Хабаровске – с борта сошли советские штурманы и были погружены запрошенные в полёте плазма крови и дополнительное медицинское оборудование. Дальше самолет приземлился на военной базе США в Йокоте, Япония. Доктор Кнаус известил оттуда американское посольство в Москве: «Состояние Джима Торренса через 8 часов после вылета из Иркутска заметно улучшилось после переливания. По моему мнению, эвакуация спасла ему жизнь. Состояние пока ещё серьёзное, но прогноз хороший».

Заключительная глава, в нашем совместном с Гарвеем, очерке, мгновенно напечатанном альманахом «Аппалачская тропа», потом журналом «Американские леса», названа «Полёт Торренса навстречу жизни».

Вместо послесловия

Выставка продолжалась в Иркутске, помнится, ещё пару недель. Участники наших совместных походов дважды побывали у нас дома, мы с женой и Людой нанесли ответный визит по их приглашению. При прощании я подарил Гарвею примус-«пчёлку» - Эд, сам продавец туристского инвентаря, пришёл в восторг: столь удачная конструкция, на которую он «положил глаз» в походе и аналога которой до того не видел. С американцами контакты поддерживались письмами и посылочками с год, а с Гарвеем – несколько лет. Из Кишинёва, куда выставка убыла из Иркутска (а дальше – в Ереван) он прислал мне каркасный рюкзак. Мы, иркутские туристы, столь удачной, умной конструкции для транспортировки грузов до 20 кг по открытой тропе тогда не видели, а лет через 10 лет подобные рюкзаки стали выпускаться и у нас, в том числе на Иркутском авиазаводе. Там реализован принцип доброй старой охотничьей паняги с выгибом верхней части каркаса заметно вперёд. Этот «пустячок» позволяет при застёгнутом поясном охвате перемещать силу веса с плеч на бёдра, уменьшая опрокидывающий момент – разумеется, у конструкции есть и принципиальные недостатки, но тут не об этом…

Гарвей сообщил, что наш славный Торренс довольно быстро поправился, а 9 января присутствовал на лекции в Вашингтоне, где Гарвей делился впечатлениями и опытом, привезёнными из России. Торренс весной 1974 г. прислал мне письмо, где поблагодарил за тот поход, известил о своём повышении по службе и вложил конверт, в котором ему пришло приглашение участвовать во Всемирной выставке по охране природы в Спокане, штат Вашингтон.

Я храню этот конверт с выпущенной к событию почтовой маркой и спецгашением на этой выставке в день её открытия, естественно, не только как филателистическую редкость.

Александр Кошелев,

Заслуженный путешественник России

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Крик «совы», или Зачем переводить стрелки
  
  Конец года, пять часов пополудни, а на улице уже темно. Впереди длинный-предлинный вечер. Середина лета, четыре часа утра – а солнышко уже светит. Даже до пробуждения заядлых «жаворонков» (особенно городских) уйма времени. Зачем такие перекосы? Где логика?
• «Кого надо, того и убили» (Продолжение следует.)
  
  90 лет назад, 1 декабря 1934 года, произошло одно из наиболее загадочных, таинственных, зловещих преступлений в мировой и отечественной истории. Его жертвой стал ближайший соратник Сталина, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Сергей Миронович Киров.
• В ауре серебряного века. 155 лет назад родилась Зинаида Гиппиус
  
  Ведьма, сильфида, сатанесса – каких только прозвищ не давали Зинаиде Гиппиус ее современники. Одни преклонялись перед ее литературным талантом и «ботичеллиевской» красотой, другие боялись, оскорбляли и ненавидели.
• Легенда молодости нашей. К юбилею Александры Пахмутовой
  
  Эта маленькая светловолосая женщина давно стала символом советской эстрады. Она считалась и считается одним из самых востребованных композиторов СССР и России. По ее песням можно проследить всю историю страны, ее обычной жизни, великих строек и больших побед на военном и мирном поприще.
• …И революция – в подарок. 145 лет назад родился Лев Троцкий
  
  Он появился на свет 7 ноября 1879 года (по старому, действующему до февраля 1918 года стилю, – 26 октября) – ровно в день, когда в 1917 году победила Великая Октябрьская социалистическая революция, как ее официально, на государственном уровне, именовали в советскую эпоху. И вся биография Льва Давидовича Троцкого похожа на революционный вихрь.
• Искренне и от души
  
  Татьяна Ивановна Погуляева, окончив в 1986 г. филологический факультет Иркутского государственного университета, уже почти сорок лет работает учителем русского языка и литературы, в настоящее время в МБОУ г. Иркутска СОШ № 77. В 2020 г. стала победителем (1­е место) Всероссийской олимпиады «Подари знание» по теме «Инновации в современном образовании» и Всероссийского педагогического конкурса в номинации «конкурс песни "Аты-баты, шли солдаты"» (2­е место).
• «Буду тебе петь – все на мотив звезд...»
  
  «Зеленый трамвай». Остановка вторая
• Абилимпикс, клининг и другие
  
  Ох, и гостеприимен же наш русский язык! И какого только беса он не привечает! Вот недавно во вполне официальном сообщении споткнулся на слове «абилимпикс». Сразу и не понял, что за зверь такой, что за набор в общем-то знакомых букв? Раскрыл словарь – а это в дословном переводе с английского означает «олимпиада возможностей». Ну чем не вполне адекватное название известному движению? Но захотелось какому-то грамотею «европеизироваться», и пошло гулять иностранное словечко по интернетам…
• Cтарик и белка. Рассказ.Окончание
  
  Мы тогда под Темрюком стояли. В аккурат под Новый год прислали нам с пополнением молоденького лейтенанта. Мы калачи тертые, видим – не обстрелян, не обмят, тонковат в кости, глаза шибко умные.
• Строки судьбы
  
  Редко встретишь в Байкальске, да и в Слюдянском районе, человека, прожившего здесь хотя бы одно десятилетие, чтобы он не знал её. Большинство мгновенно представят эту женщину, чья трудовая деятельность напрямую или косвенно связана с их судьбами.
• Харрис или Трамп?
  
  Казалось бы, что нам Америка. Мало ли кого и куда там избирают, у нас тут свои проблемы, по большинству житейские. Так, да не совсем. Через несколько ступенек, но исход заокеанских выборов заметно аукнется и в России. Хотя бы в отношении всего, что связано с Украиной. А это, между прочим, тот или иной объем, то или иное количество смертей, ранений, разрушений, расходов. То – или иное. Или вообще без них. Разумеется, санкционное давление и много чего еще влияет на российскую экономику и на повседневную жизнь – и сегодня, и в будущем.
• Между дьяволом и ангелом: вспомним Лаврентия Берию
  
  Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.
• Старик и белка. Рассказ. Третья часть
  
  Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался острой мордой в кусты, то взлаивал на белку, взлетевшую на ближайшее дерево. Хозяйкапыталась удержать непослушную собаку, но та шаг за шагомупорно тащила ее к скамье. Старик вздрогнул, завидев вытянутую крысиную морду с красными глазами, принюхивавшуюся к штанине.
• Время комсомола: есть что вспомнить!
  
  Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
• Тыл за колючей проволокой
  
  В Магадане, имевшем в то время население 20 тысяч человек, вице-президент США и сопровождавшие его лица осмотрели порт, авторемонтный завод, школу-десятилетку, дом культуры, побывали на одном из участков прииска имени Фрунзе, побеседовали с рабочими. Один из вопросов звучал таким образом: «Целесообразно ли на территории Чукотки и Колымы иметь железную дорогу или более рационально использовать авиацию?».
• «Не ко двору и не ко времени»: к 130-летию со дня рождения Юрия Тынянова
  
  Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых столетий.
• Старик и белка. Рассказ. Продолжение
  
  Трепетное свечение угасало вместе с остывающим солнцем и вскоре растворилось в сиреневом сумраке вечера.Оставив в сердце неизъяснимое томление и грусть по чему-то несбывшемуся.
• «…Могучий, простой, чисто русский художник». Карен Шахназаров о Сергее Бондарчуке
  
  Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка. Каких только упреков я не выслушал от генералов. Но прежде, чем что-то сказать, они смотрели на Андрея Антоновича, а потом уже ко мне… В чем обвиняли? Офицеры не так показаны. Солдаты в фильме в конце не награждены… Короче, претензий!.. В итоге Гречко передал мне длинный убийственный список поправок. Шел я оттуда черный. Исправили? Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Шолохов заступился. Фильм вышел. Правда, не к 30-летию Победы, а к 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова». (Евгений Степанов «Это действительно было». Книга мемуаров.)
• Опять две России?
  
  Нет, разумеется, страна с таким названием – одна. И государство – тоже. Речь о духовно-нравственном измерении, если хотите – о разном восприятии и окружающего мира, и самих себя. По-иностранному – о ментальности.
• «…Могучий, простой, чисто русский художник». Карен Шахназаров о Сергее Бондарчуке
  
  Франция. Канны. Город кинофестивалей. В 2010 году южный город встречал российскую культуру. В 13-й раз. Два российских региона представляли свое творчество, самобытность, народные таланты: Санкт-Петербург и Хакасия.