Холодная тропа, горячий Борщ и посадка американского самолета в Иркутске

1. Это было недавно, это было давно…

1 мая 1960 г. ракетой С-75 класса «земля-воздух» над Дегтярском – это вблизи Екатеринбурга, тогдашнего Свердловска – был сбит разведывательный самолет U-2, пилотируемый сотрудником ЦРУ, капитаном Френсисом Гэри Пауэрсом. Самолет стартовал на военной базе США в Пешаваре, на высоте 20 км прошел над Афганистаном, пересек границу СССР вблизи Кировабада и шел курсом Киров, Архангельск, Мурманск на базу в Будё, Норвегия.

Этот инцидент вызвал громкое эхо в прессе, привел к одному из самых серьезных кризисов в советско-американских отношениях, из-за него сорвался многообещавший визит президента Дуайта Эйзенхауэра (в скобках: к этому визиту был выстроен комплекс зданий в истоке Ангары, где теперь санаторий, и отреставрировано шоссе до него от Иркутска). Но был и еще один, санкционированный перелет военного самолета США, о котором отечественная пресса не сообщала вообще – через всю страну с запада на восток, с посадкой в Иркутске в полдень 24 октября 1973 г.

Об этом сенсационном событии сразу же сообщила американская пресса, в том числе главная «официальная» газета «Вашингтон пост», вещал на весь мир «Голос Америки», тщательно глушимый на всей территории СССР. А наша пресса молчала, так что о событии доподлинно знали лишь – причастные. Сегодняшняя подробная публикация – у нас в стране, похоже, первая такая. Автор – непосредственный участник событий, завершением которых стал тот перелет, Александр Кошелев. Почти сорок лет прошло, не все сохранилось в памяти, но события детально описаны в путевом очерке, написанном Александром Алексеевичем тогда сразу же вместе с тоже участником событий Эдуардом Гарвеем и опубликованном под разными названиями в журнале Аппалачского клуба (№2 за 1974 г.) – «Великий сибирский поход» («The Great Siberian Hike») и журнале «Американские леса» (июль 1974 г.) – «Товарищи по тропе» («”Fellow Travelers” on the Trail»).

2. Замысел

В течение практически всего 1973 г. по ряду городов СССР проехала выставка – «The U.S. Outdoor Reereation Exibit», которая у нас называлась «Туризм и отдых в США». После Москвы в сентябре и октябре выставка с прямо-таки огромным успехом проходила в Иркутске, в тогдашнем выставочном центре на верхней набережной Ангары. Дважды посетив выставку, я познакомился там сначала с ее гидами, а потом с руководителями: меня интересовало, как это поставлено у них, а их – как оно у нас. Американцы упросили взять их в однодневный походик: одно дело услышать, другое – увидеть.. Выбрал я легонький, детский маршрутик: утречком от остановки «Темная падь» (5290 км от Москвы) спуститься к Байкалу в устье Ангасолки, пройти пару километров по рельсам Кругобайкальской железной дороги, в том числе по живописному мосту и через тоннель в сторону Култука, посидеть на бережку самого глубокого (хорошо посидели…) и вернуться вечерней электричкой. Мне – не в новинку, а спутникам понравилось – прежде всего наша беседа как профессионалов (кто я такой, как я понял, они до того выяснили через свои каналы) без посторонних ушей (в том числе – их начальства, которое было ох строгим и осторожным). Гости любовались природным комплексом, а особо белоснежной опушкой гор Хамар-Дабана на противоположном берегу – действительно, красиво и совсем близко (осенью воздух на Байкале особенно прозрачен): «Вот бы…» - «Нет проблем: двух выходных дней, если упереться, достаточно».

3. «Как всегда неожиданно, пришла зима…»

Состав группы был таким. Руководитель от американцев – Эдуард Гарвей: немного за пятьдесят, последний экс-президент клуба «Аппалачская тропа» (образец для более чем неспешно, на энтузиазме создаваемой Кругобайкальской тропы), на выставке гид, а по жизни – владелец магазинчика туристского оборудования и немножко писатель (последнее примерно как у меня). Джеймс Торренс: 40 лет, лесной инспектор, гид выставки. Джулия Бьюбл: до 30, переводчик. Людмила Тимонова – только-только преподаватель Иняза, спокойная, уравновешенная блондинка сибирской внешности – она мне понравилась при знакомстве на выставке.

Я был проводником и номинальным командиром, но верховным главнокомандующим и «серым кардиналом» явно был по сумме параметров старина Эд.

Выехали ночным поездом в купейном вагоне (деньги – казенные). На вокзале в Слюдянке нашли автономный уголок, расстелились, поспали до начала рассвета. И сразу – два «инцидента». На нашу подстилку с краю, подвинув Джули, улегся юный лейтенантик (весь поход и после мы шили нашей американочке, что она переспала с русским офицером). Потом над нами навис явно не абсолютно трезвый абориген и начал кукарекать – в смысле, не пора ли вставать…

Из Иркутска выехали в условиях бабьего лета, а когда после этой «веселой ночи» вышли с вокзала, сыпался легкий снежок и температура явно опускалась к нулю стоградусной шкалы, или к +32 градусам по их Фаренгейту (кстати, С и F, так же как наши метры-километры и их футы-мили – одна из тем наших с американцами постоянных подначек).

До метеостанции, конечного пункта нашего пути, было около 20 км («А по вашим милям – чуть не вдвое ближе…»), но при этом надо было подняться ровно на 1 км – эквивалент еще 20 км по горизонтали.

Когда вышли за черту города, снег валил хлопьями, из мокрого перешел в сухой. Через два часа снег покрыл тропу, согнул над ней кусты и ветви. Ноги скользили по невидимым камням, срывались с бревен мостов и гатей, провпаливались на невидимых заболоченных участках… В сапогах я был один – этот не подлежащий обсуждению стандарт мы приняли уже после первого похода по Прибайкалью: при горнотаежном рельефе в день приходится делать не один десяток бродов ручьев, преодолевать болота, а повыше – снежники-перелетки, подошва резинок не скользит даже по мокрым камням и – это особо – сапог предохраняет ногу от травм. Свою Люду я через ручьи переносил, страховал при бродах по камням, а когда попытался помочь Джули, она эту помощь отвергла, а Гарвей предостерег: у них – эмансипация, женщины при их демократии сто лет добивались равенства, Насчет «эмансипации» - это я знал: заграничные мужчины не подают руку заграничным дамам при выходе из транспорта, - но ведь здесь-то не до эмансипации! Мне было очень жаль нашу американочку: она быстро промочила ноги в ботинках, мокрые до колен джинсы стали жестяными… Мужикам в вибрамах тоже было несладко. По просьбе Гарвея я объявил привал с костром: попить горячего и подсушиться, да и отдохнуть было явно пора.

Когда собирали дрова для костра, Джим спросил, можно ли рубить сухие ветки, а не только подбирать валежник – я понял, что у них с этим строго. При костровании я продемонстрировал нашу горную технологию: натянул тросик между большущим камнем и деревом – длина металлической части над пламенем полтора метра, а концы из многожильной пеньковой веревки. Чтобы конструкция под тяжестью котелков не провисала (мы обычно вешаем до трех штук литров по пять), в местах соединения с веревкой тросик подпирается палками; на тросик намотаны подвижные проволочки, чтобы котелки не ездили… Достал и показал уключинки – вбивать в концы воткнутых в землю или зажатых камнями палок, чтобы они превращались в костровые рогатки и не надо было вырубать опоры костровой перекладины из живых деревьев. Разноразмерные крючки для подвески котелков у американцев тоже имелись, но у меня они с двойной верхней частью, чтобы удобнее брать – важное ноу хау.

4. Долог путь до Типперери…

Хотя мы неплохо согрелись, подкрепились, подсушились и отдохнули, идти легче не стало: чем выше поднимались, тем глубже становился снег. На нем появилась проваливавшаяся корочка наста – по нему волкам на широких лапах хорошо оленей гонять, а идти хуже нет. Вскорости нас догнал (по следам-то идти легко…) начальник метеостанции, мой знакомый Евгений Журкин. Когда я протянул руку поздороваться, он крикнул: «Стой!» - «Что?» - «Посмотри на собаку». Посмотрел: мощная полуовчарка–полулайка, подняв уши, глядела мне в глаза, изготовившись к прыжку защитить хозяина – да уж… Мои американцы от греха отошли. Я рассказал Жене, кто мы и что мы, попросился на ночлег. «О чем речь! У нас по снегу гости редко бывают, а американцев мы вообще не встречали. Что приготовить для ночлега?» - «Да ничего, у нас все есть. Нажарь картошки самую большую сковороду – и хорош».

По следам идти стало легче, но не столько физически, сколько морально: у гостей появилась надежда на теплое будущее.

Когда начался затяжной и довольно крутой подъем на Казачьи поляны (там когда-то стояла застава пограничных казачьих разъездов, контролировавших Старомонгольский тракт – единственный обход Байкала вдоль и поперек хребта Хамар-Дабан), пришлось путников подгонять. Сначала Джим, а потом и Эд, два здоровяка, начали канючить. Идти было действительно нелегко, а в пути мы находились больше восьми часов, начинало смеркаться, ноги были мокрыми, одежда влажная… Шли мы не по их знаменитой Аппалачской тропе, с обустроенными местами для привалов и приютами. И шли в межсезонье – при снеге и незамерзших водотоках. Наши девушки держались стойко, хотя, как я видел, моя Люда опыта походов в столь экстремальных условиях не имела, а Джули, похоже, вообще впервые ступила на горную тропу. По нашим, сибирским меркам все было не просто нормально, но даже хорошо: мы шли по какой-никакой тропе, впереди ждала гарантированная ночевка под крышей.

Когда остался последний двухсотметровый взлет к седловине, где стоят домики метеостанции, мои мужики вообще сдохли и стали меня виноватить: я их обманываю, не сказал про этот подъем, вдруг мы не дойдем до ночи или вдруг нас не пустят… Встав замыкающим и пустив Люду вперед топтать след, я стал петь на английском – песенку Паганеля из довоенных «Детей капитана Гранта», которую помнил по школьным урокам, потом прогрессивного Поля Робсона насчет Джо Хилла, слезную просьбу Хампердинга отпустить к другой любовнице… А вот когда я запел нашу любимую, маршевую туристскую «Путь далекий до Типперери» - «Its long way to Tipparary», - Гарвей остановился: «Ты откуда знаешь эту песню английских солдат из экспедиционного корпуса времен Первой мировой? А что за Типперери, знаешь ли?!.» Я ответил, что не знаю, откуда знаю, а Типперери – это где-нибудь в Африке или в какой-нибудь Гвинее. Старина Эд расхохотался: «Вот фигушки [я даю адаптированный перевод] ! Это моя родная деревня под Лондоном, понял? Тоже мне, знаток Африки». Тут все загалдели, даже невозмутимая сибирячка Люда: это ж надо, какое совпадение! Да, прав Василий Теркин: «Это очень много значит – шутка на войне».

Когда оставались самые наираспосленейшие, самые многотрудные футы с дюймами подъема, я остановил колонну и торжественно указал на возникший над обрывом антропогенный ориентир – изящный туалет типа сортир, идентификатор цивилизации. Радость публики была явно не меньше, чем у колумбовских матросов после крика из марсовой бочки: «Земля!»

5. Что такое хорошо

К метеостанции мы подошли уже в густых сумерках – на свет из двери, гостеприимно распахнутой хозяевами, по лаю уже знакомой нам собаки. В просторном производственно-жилом помещении было жарко натоплено, светло от двух керосиновых трёхлинейных ламп. На большой печи скворчала огромная сковорода с горкой румяной картошки, на незастеленном, но до бела отскобленном столе стояло много чего Бог послал, в том числе стройная «столичная» - без слов, от души… Во Типперери!

Распаковались на указанном хозяевами спальном пространстве пола, у печи развесили мокрую одежду и расставили обувь (окоченевшими ногами босиком по теплому некрашеному полу – блаженство), переоделись, как смогли, выставили на стол две фасонных бутылки виски, баночки с яркими этикетками (а мы с Людой – домашнюю выпечку). Ну, а дальше – всё, как положено по обе стороны Берингова пролива: «Что Сибирь, что Аляска – два берега…» Моему приятелю и его напарнику-радисту я объяснил, что американцы – они как мы, их стесняться не надо. А американцам подобного и говорить ничего не пришлось: они уж такая нация, что везде чувствуют себя дома. Короче, посидели мы очень хорошо – после того, как было плохо. Расспросы и рассказы шли в обе стороны – то все разом, то парами. Люда, Джули и я успевали переводить синхронно в обе стороны. Расхохотались, когда Джули какую-то мою английскую фразу перевела для американцев на русский.

Явно максимальное удовольствие от того сидения получили хозяева. Они впервые в жизни соприкоснулись, к тому же встретились «без галстуков» с представителями заокеанской сверхдержавы, ужасного противника СССР в «борьбе за мировое господство», с которым мы держали друг друга под прицелом ракет с ядерными боеголовками, когда холодная война периодически горячела в разных точках нашей общей планеты Земля. Но при этом, к примеру, сибирские ученые-энергетики вместе с американскими коллегами работали в Международном институте прикладного системного анализа близ Вены, вместе с их подопечными и первейшими союзниками, западными немцами – в Центре комплексных ядерных исследований в Юлихе, ФРГ. И в то время уже началась подготовка к совместному полету космических кораблей «Аполлон» и «Союз»… Да простят меня за нескромность, но я в ряд этих, поддерживающих мир мероприятий, поставлю и маленький походик, где мы поочередно пробивали общую тропу, раскованно сидели за общим столом.

Наверное, мы бы просидели и проговорили до утра, но я объявил отбой: утром намечалось восхождение на пик Черского, главенствующую вершину Западного Хамар-Дабана – это километра три с подъемом на 500 метров – соответственно, полторы мили и 150 футов. Летом туда-сюда можно сбегать налегке за пару часов, но при таком снеге – кто его знает. Я согласовал с Гарвеем и объявил время подъёма – шесть часов, чтобы не позже одиннадцати стартовать с метеостанции домой с гарантией успеть на вечернюю электричку и утром быть на работе свеженькими – при галстуках.

6. Утро вечера глупее

Заснули мы мгновенно, как только влезли в спальники – по-умному упакованные, они в рюкзаках не подмокли. Проснулся я перед шестью. Лампа горела в полсвета, попискивала рация – Женя готовился к передаче метеоданных на большую землю. Станция на Хамар-Дабане является одной из важнейших опорных в региональной системе гидрометеослужбы для выдачи прогноза: она самая высокая и находится в седловине, через которую интенсивно идут потоки воздуха в котловину Байкала и обратно.

Люда готова была встать, чтобы идти на пик, но вот наши гости… Они абсолютно не врубались. Чтобы не осложнять международную обстановку и чтобы продемонстрировать несгибаемость русского народа и неукоснительное соблюдение нами договоров с союзниками (в скобках: а также потому, что от вчерашнего «хорошо посидели» в голове было недостаточно ясно) – я решил идти один. Это было явным нарушением нерушимой туристской техники безопасности, но – см. выше. Налив из неопорожненной бутылки для прояснения сознания и закусив из открытой консервной банки, я взял стоявшие на столе красный молоткасто-серпастый и звездно-полосатый флажки – мы их несли, чтобы водрузить на пик – и отправился.

Было тепло и безветренно. До восхода оставалось не меньше часа, но местность просматривалась неплохо – от света луны и звёзд, от чистейшего снега и частично – от принятых перед выходом гвардейских ста граммов…

Около часа шлось не то чтобы легко, но терпимо: в основном в зоне леса по серпантину бывшего тракта, снег со склона был почти сметён – очевидно, он падал при сильном ветре. Но постепенно снег становился всё глубже, наст под ногами ломался пластами. Когда я, преодолев основной подъём, вышел на плоскотину, по снегу стало можно лишь ползти. А впереди была скальная перемычка со щелью, которую называют Чертов мост, а дальше – безлесный подъём на голую вершину пика… Окончательно я образумился, когда услышал характерный шорох, перешедший в зловещий гул – к тому времени по своей горно-таёжной молодости я сам с лавинами не соприкасался, да и лавина после первого осеннего снегопада – это нечто необычное. Любимое время лавин – это весна: когда зимний снег под солнцем покроется ледяной корочкой, после выпадения достаточного количества нового снега он может по этой корочке скатиться. Набирая скорость и по пути прирастая, лавина сметает на своём пути буквально всё. Результаты работы лавины впечатлили меня во время поездки по строящейся Байкало-Амурской магистрали в начале марта 1980 года: поток «мягкого и пушистого» снёс опору линии электропередачи 220 киловольт, которую горе-строители установили точно по оси движения снега ниже перевала Даван. Ажурная башня, вырванная из фундамента, лежала – валялась! – с изогнутыми и переплетёнными стальными ногами…

Так вот, на пике я до того бывал не раз и не два и помнил, что перед перемычкой стоит памятник-обелиск: там в январе 1963 г. погибла 23-летняя девушка Рая. Фотографируя, она сделала на лыжах лишний шаг назад, покатилась с обрыва и вызвала лавину, которая её похоронила… Мне запомнились слова из сборника отличных очерков Владимира Жемчужникова «Байкальская история»: редко встретишь человека, который может сказать «Вот я однажды тонул на Байкале…» Так вот, при всей своей более чем двадцатилетней походной практике я лично не знаю никого, кто бы мог «похвастаться», что он попал в лавину: если она накроет, то гарантия гибели практически стопроцентная, а исключения – они исключения.

7. Вниз – не вверх

Итак, образумившийся и самопристыженный глупым авантюризмом, я пошёл назад – к друзьям, к теплу, к завтраку. Затратив на подъём не меньше двух с половиной часов, назад я добрался минут за тридцать – и потому, что вниз, и потому, что по следу, и петли серпантина срезал (для лавин склон недостаточно крут), и – это главное! – спешил показать друзьям, что со мной всё окей: «Мы не имеем права опоздать, на нас друзья надеются и ждут.»

При прозрачнейшем воздухе под пронзительно голубым небом (эх, вчера бы нам так…) разглядев Джули, возле домика игравшую с капелью, я пропел куплетик-пароль насчёт Типперери (девушка меня не могла разглядеть против солнца, среди деревьев) и прокричал, чтобы не начинали без меня завтракать. А они и без того не начинали – и потому что им было неловко от своего «предательства» (ну, союзнички… они и со Вторым фронтом не спешили в войну…), и беспокоились, вспоминая вчерашний путь по снегу.

Вообще-то среди спутников один Эд Гарвей чётко понимал, на какую авантюру я отважился - отведя в сторону, он сначала сильно выругал меня – на правах и по обязанности старшего – а потом слегка признал и свою вину: что не отговорил идти одного, когда отказался идти сам… Но мы быстро пришли к консенсусу, что не виноваты оба, и виноват третий – «Джон ячменное зерно», так у Джека Лондона называется его повесть-исповедь о пьянстве.

За завтраком я по-честному рассказал о своём походе, покаялся, извинился за доставленное и попутчикам, и метеорологам беспокойство… Про государственные флажки никто не вспомнил – они у меня дома стоят в баре и как память о том походе, и чтобы выставить на стол при случае.

Собрались, поблагодарили хозяев, попрощались – действительно тепло, не для красного словца! – стартовали, имея явный запас времени.

8. Теплая встреча у тропы и очень горячий борщ

Шли легко и весело, с шуточками: я подначивал американцев насчёт их вчерашнего нытья, недоверия ко мне – союзнику и что они засони, они меня – что не смог выбрать для похода день поудачнее. Про холодную войну упоминали вскользь – в основном в плане того, что нашу объединённую команду вдали от шума городского это дело не касается. Когда разговор зашёл о снегопаде, я рассказал, что на Хамар-Дабане глубина снега бывает в долинах больше двух метров, а Гарвей рассказал, с каким трудом пробивались в заснеженных Арденнах союзники после высадки в Нормандии и как наш главнокомандующий Сталин выполнил просьбы их главнокомандующего Эйзенхауэра ускорить наступление Красной Армии, чтобы сковать силы Вермахта, отвлечь их от Арденн.

Старина Эд оказался кладезем всевозможных знаний, включая не только географию и историю США, но и разные отрасли мировой культуры. Единственным из всей тройки он знал моего любимого и очень популярного в России американского писателя О`Генри и, как накануне насчет Типперери, по-хорошему удивился, когда я вспомнил полное настоящее имя этого писателя – Уильям Сидней Портер – и сказал, что у нас по его рассказам сняты несколько киноновелл. Гарвей рассказал много мне тогда неизвестного (до поднятия «железного занавеса» оставалось целых два десятилетия…) о русских эмигрантах, православной церкви в США… Чтобы не смущать спутников своими шибко умными разговорами, мы с Гарвеем шли замыкающими.

При прекрасной погоде и отличной видимости гости смогли любоваться типичным, классическим горным сибирским пейзажем, сравнивая его с северо-американским. Сколько мог, я удовлетворял их интерес к нашему спортивному туризму, походной технике и технологии, они тоже с готовностью отвечали на мои вопросы. Собственно, ещё при посещении выставки была возможность увидеть, что туристское снаряжение заводского производства у них несопоставимо выше нашего. Точнее, у нас тогда неизбалованным «крутым» спортивным туристам приходилось практически всё изготавливать самим. Встречаясь на маршрутах, туристы из разных регионов (горы Прибайкалья такими встречами изобилуют и после распада СССР, а раньше кого только тут не бывало) делились и знаниями, и избыточным снаряжением. В подтверждение того, что голь на выдумки хитра, я сказал Гарвею, что самые несовершенные вычислительные машины производятся в Индии и в СССР – явно именно поэтому индийские и советские алгоритмы и программы расчётов на ЭЦВМ – самые лучшие...

Часа через два, когда рельеф сгладился, долина реки расширилась, кончились броды ручьев и переходы с берега на берег в обход скальных прижимов, нам встретился человек. Оказалось, что совсем рядом с тропой – собственно, это уже стала проезжая для машин-вездеходов дорога – развёрнут базовый лагерь геологов, куда нас пригласили.

Прошли в лагерь, поздоровались, скинули в кучу рюкзаки, осмотрелись. Геологи работали вахтовым методом: на большой поляне стоял экспедиционный ГАЗ-66 с будкой, откуда торчала труба, от площадки уходили натоптанные во вчерашнем снеге тропки. Центр площадки – высокая палатка, кухня и столовая, открытая с двух сторон. На наших глазах шло приготовление обеда. В один из трёх вместительных котлов повар сыпал порезанные овощи: картошку, морковь, свеклу, капусту. Я объяснил американцам: если капуста без свеклы – это щи, а со свеклой – борщ. Повар был высокой экспедиционной категории: овощи закладывал в надлежащем порядке с интервалами, тушёнку перед закладкой размельчил в банках, лаврушку и сухую заправку из газетного кулька добавил перед снятием с огня. Во второй закипевший котёл повар щедро сыпанул заварку из большой коробки со слоном, предварительно сняв кипяток с огня. Все эти манипуляции я объяснил внимательно следившим за процессом заморским гостям – что и почему именно так, а не иначе.

Пользуясь случаем, я обратил внимание американцев на деталь: слон на коробке, к тому же большой – это крупный цейлонский чай, расфасованный в Иркутске на фабрике, коллектив который давно носит звание коллектива коммунистического труда – то есть это суперчай, и его надо пить без сахара, чтобы ощутить тонкий вкус (аромат уже чувствовался).

Повар разлил в миски для нас буквально только что снятый с огня борщ. Взяв миску в перчатках, я поставил её в снег, чтобы быстрее охладилась. Моему примеру последовали сначала Люда, потом Джули и Гарвей. А вот Торренс, держа миску и ложку толстыми перчатками на меховой подкладке, стал есть сразу, дуя на борщ и обжигаясь – запомни это, читатель, потом поймёшь, в чём дело. Быстро съев свою порцию, Джим съел ещё чуть не целую миску добавки, а затем столь же быстро выпил две кружки горяченного чая.

Почему и зачем наш лесной инспектор так спешил, мы с Гарвеем в стороне недоумевали: во-первых, мы относительно недавно хорошо позавтракали, во-вторых, приступая к трапезе, мы уже знали, что после обеда в Слюдянку пойдёт их машина и нас довезёт до окраины города.

Прощались с геологами тепло и дружески. Гарвей дал каждому по своей роскошной, глянцевой и цветной визитной карточке. Они эти визитки внимательно рассмотрели, и кто-то особо проницательный высказал предположение, что по таким карточкам можно в Иркутске доллары получить.

8. «Мы ехали, мы пели….»

...Вагон электрички был полупустой. Вольно разместившись, мы продолжили начатые ещё на вокзале свежие воспоминания о подробностях похода (деловой Гарвей – настоящий американец и журналист – при этом делал записи в блокноте). Своим громкими разговорами на «эсперанто», сдобренном русскими шутками на английском и английскими – на русском, и взрывами хохота (американцы и русские равно умеют смеяться, в том числе – самокритично, над собой – последнее считается одним из признаков величия нации) мы обратили внимание разношерстной публики. Последнее – веселье – характерно для туристского народа в обратных электричках после маршрутов: чем было труднее, тем потом веселее.

Нам всё было смешно: как гремели заледеневшие брюки, как мы падали в ледяную воду, как я пел песенки на своём условно английском, как Джули переспала с офицером, как я после возлияния (вечером – по полной программе, утром – слегка на посошок) полз на гору по снегу, как Джим ополовинил у геологов котлы с огненным супом, как геологи приняли визитки американцев за банковские чеки, а каркасные рюкзаки – за раскладные кровати… Во время ужина в электричке допили водку – наш походный энзе. При этом особо замысловатые «грузинские» тосты произносил Джим.

9. А потом вдруг стало не до песен

Через пару дней после благополучного прибытия домой Гарвей сообщил мне по телефону: Джеймс Торренс в тяжелейшем состоянии помещён в клинику медицинского института. В электричке он шутил, а через несколько часов, ночью в гостинице у него началась рвота, изо рта хлынула кровь – вызов скорой помощи, сразу на операционный стол, чуть не постоянное переливание крови и консервированной и напрямую от доноров. Как мы поняли, у него от спазм, вызванных рвотой, произошло прободение пищевода, а почему не удалось остановить кровотечение – неясно. Причина рвоты сначала была непонятна: если пищевое отравление, то у остальных-то такого не наблюдалось. Устали, намокли и подмёрзли в первый день похода мы все в общем-то одинаково, а Джим был из мужчин самым молодым и атлетически сложенным, к тому же лесным человеком по профессии. Не знаю, какой там стал официальный диагноз, но мы с Гарвеем выдвинули такую гипотезу внутренней самотравмы: это обильный приём на морозе большого количества предельно горячей жидкой пищи, что вызвало сильный и практически мгновенный нагрев тонкой трубки пищевода – а позже мы узнали, что пищевод Джима был когда-то давно чем-то травмирован.

Как бы там оно ни было, Торренсу в больнице, где попеременно дежурили вместе с нашим персоналом официальный врач выставки Бил Кнаус и её персонал – становилось всё хуже.

Очевидно, что за событиями следило очень много людей из различных инстанций и организаций (понятно, каких) не только в Иркутске, но и в Москве, и в Вашингтоне. Как сказал Гарвей, в Джима влили 11,5 пинт крови, а в «среднем» человеке циркулирует 10 пинт. Американская пинта – чуть меньше 0,5 литра, так что 10 поллитровок – не слабо!

Почему процедуры, проводимые лучшими врачами (клиники нашего мединститута всегда были на самой высокой высоте), не давали эффекта, было – и осталось – непонятным. Но дежурившие при Торренсе соотечественники, и наш персонал – все видели чрезвычайную моральную подавленность Джима: он, человек по жизни явно замкнутый, находился вдали от своей родины и от своих родных, он совсем не знал русского языка и не понимал, что говорят наши медики вокруг него (в скобках: он потом сильно хвалил хлопотавших вокруг него по-матерински и по-сестрински заботливых нянечек – таких nurses в Америке нет).

Было предложено сделать повторную операцию, но Кнаус не согласился и заявил, что необходима эвакуация пациента в Америку.

10. Полёт навстречу жизни

Через пять дней стало ясно: Торрнес умирает. И тогда в результате ранее начатых дипломатических переговоров по линии министерств иностранных дел, оборонных и военно-воздушных ведомств двух сверхдержав была достигнута беспрецедентная договорённость: СССР разрешает пролёт над всей своей территорией – всей! – американского военного самолета–госпиталя из Западной Германии на Японию с посадкой в Иркутске для эвакуации заболевшего сотрудника американской выставки в сопровождении врача. Условие – закрасить на самолете все опознавательные знаки и вообще перекрасить, а курс самолета будут определять два советских штурмана, которые прибудут на авиабазу Франкфурта-на-Майне в ФРГ.

О последующих событиях я в подробностях узнал из писем Эдуарда Гарвея из Америки и вырезок из присланных им газет.

Самолет прилетел, сел в аэропорту на полосе, тщательно оцепленной курсантами военно-авиационного училища (что это, зачем это, они не знали – естественно!). Насколько я понял, самолет находился на земле считанное количество минут – уж зачем такое-то?!. – потребовавшихся для подготовленной погрузки Торренса и выставочного доктора Кнауса – получается, что самолет даже не дозаправился на пути в 12 тысяч километров (в милях поменьше – 7 тысяч – по всё равно много) – и это не дальний стратегический бомбардировщик, а всего-то госпиталь…

Что конкретно делали американские медики с переданным им в критическом состоянии пациентом советских коллег – оно неведомо, но Торренс остался жив, а по сообщениям газет США ему уже на борту сразу стало лучше. Последнее – очень может быть, поскольку ему наверняка сделали вторую операцию и он почувствовал себя среди своих, которых он понимал – и летел домой.

Самолет сделал, опять же, кратковременную остановку в Хабаровске – с борта сошли советские штурманы и были погружены запрошенные в полёте плазма крови и дополнительное медицинское оборудование. Дальше самолет приземлился на военной базе США в Йокоте, Япония. Доктор Кнаус известил оттуда американское посольство в Москве: «Состояние Джима Торренса через 8 часов после вылета из Иркутска заметно улучшилось после переливания. По моему мнению, эвакуация спасла ему жизнь. Состояние пока ещё серьёзное, но прогноз хороший».

Заключительная глава, в нашем совместном с Гарвеем, очерке, мгновенно напечатанном альманахом «Аппалачская тропа», потом журналом «Американские леса», названа «Полёт Торренса навстречу жизни».

Вместо послесловия

Выставка продолжалась в Иркутске, помнится, ещё пару недель. Участники наших совместных походов дважды побывали у нас дома, мы с женой и Людой нанесли ответный визит по их приглашению. При прощании я подарил Гарвею примус-«пчёлку» - Эд, сам продавец туристского инвентаря, пришёл в восторг: столь удачная конструкция, на которую он «положил глаз» в походе и аналога которой до того не видел. С американцами контакты поддерживались письмами и посылочками с год, а с Гарвеем – несколько лет. Из Кишинёва, куда выставка убыла из Иркутска (а дальше – в Ереван) он прислал мне каркасный рюкзак. Мы, иркутские туристы, столь удачной, умной конструкции для транспортировки грузов до 20 кг по открытой тропе тогда не видели, а лет через 10 лет подобные рюкзаки стали выпускаться и у нас, в том числе на Иркутском авиазаводе. Там реализован принцип доброй старой охотничьей паняги с выгибом верхней части каркаса заметно вперёд. Этот «пустячок» позволяет при застёгнутом поясном охвате перемещать силу веса с плеч на бёдра, уменьшая опрокидывающий момент – разумеется, у конструкции есть и принципиальные недостатки, но тут не об этом…

Гарвей сообщил, что наш славный Торренс довольно быстро поправился, а 9 января присутствовал на лекции в Вашингтоне, где Гарвей делился впечатлениями и опытом, привезёнными из России. Торренс весной 1974 г. прислал мне письмо, где поблагодарил за тот поход, известил о своём повышении по службе и вложил конверт, в котором ему пришло приглашение участвовать во Всемирной выставке по охране природы в Спокане, штат Вашингтон.

Я храню этот конверт с выпущенной к событию почтовой маркой и спецгашением на этой выставке в день её открытия, естественно, не только как филателистическую редкость.

Александр Кошелев,

Заслуженный путешественник России

• Расскажите об этом своим друзьям!

• «Помогите!». Рассказ Андрея Хромовских
  
  Пассажирка стрекочет неумолчно, словно кузнечик на лугу:
• «Он, наверное, и сам кот»: Юрий Куклачев
  
  Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола (1980).
• Эпоха Жилкиной
  
  Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в Иркутске.
• «Открывала, окрыляла, поддерживала»: памяти Натальи Крымовой
  
  Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
• Казалось бы, мелочь – всего один день
  
  Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой год.
• Так что же мы строим? Будущее невозможно без осмысления настоящего
  
  В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за строй?
• Первый фантаст России Александр Беляев
  
  16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
• «Необычный актёрский дар…»: вспомним Виктора Павлова
  
  Выдающийся актер России, сыгравший и в театре, и в кино много замечательных и запоминающихся образов Виктор Павлов. Его нет с нами уже 18 лет. Зрителю он запомнился ролью студента, пришедшего сдавать экзамен со скрытой рацией в фильме «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика».
• Последняя звезда серебряного века Александр Вертинский
  
  Александр Вертинский родился 21 марта 1889 года в Киеве. Он был вторым ребенком Николая Вертинского и Евгении Скалацкой. Его отец работал частным поверенным и журналистом. В семье был еще один ребенок – сестра Надежда, которая была старше брата на пять лет. Дети рано лишились родителей. Когда младшему Александру было три года, умерла мать, а спустя два года погиб от скоротечной чахотки отец. Брата и сестру взяли на воспитание сестры матери в разные семьи.
• Николай Бердяев: предвидевший судьбы мира
  
  Выдающийся философ своего времени Николай Александрович Бердяев мечтал о духовном преображении «падшего» мира. Он тонко чувствовал «пульс времени», многое видел и предвидел. «Революционер духа», творец, одержимый идеей улучшить мир, оратор, способный зажечь любую аудиторию, был ярким порождением творческой атмосферы «серебряного века».
• Единственная…
  
  О ней написано тысячи статей, стихов, поэм. Для каждого она своя, неповторимая – любимая женщина, жена, мать… Именно о такой мечтает каждый мужчина. И дело не во внешней красоте.
• Живописец русских сказок Виктор Васнецов
  
  Виктор Васнецов – прославленный русский художник, архитектор. Основоположник «неорусского стиля», в основе которого лежат романтические тенденции, исторический жанр, фольклор и символизм.
• Изба на отшибе. Култукские истории (часть 3)
  
  Продолжаем публикацию книги Василия Козлова «Изба на отшибе. Култукские истории».
• Где начинаются реки (фрагменты книги «Сказание о медведе»)
  
  Василию Владимировичу в феврале исполнилось 95 лет. Уже первые рассказы и повести этого влюблённого в природу человека, опубликованные в 70-­е годы, были высоко оценены и читателями, и литературной критикой.
• Ночь слагает сонеты...
  
  Постоянные читатели газеты знакомы с творчеством Ирины Лебедевой и, наверное, многие запомнили это имя. Ей не чужда тонкая ирония, но, в основном, можно отметить гармоничное сочетание любовной и философской лирики, порой по принципу «два в одном».
• Композитор из детства Евгений Крылатов
  
  Трудно найти человека, рожденного в СССР, кто не знал бы композитора Евгения Крылатова. Его песни звучали на радио и с экранов телевизоров, их распевали на школьных концертах и творческих вечерах.
• Изба на отшибе. Култукские истории (часть 2)
  
  Было странно, что он не повысил голос, не выматерился, спокойно докурил сигарету, щелчком отправил её в сторону костра и полез в зимовьё.
• Из полыньи да в пламя…
  
  120 лет назад в Иркутске обвенчались Александр Колчак и Софья Омирова.
• Лесной волшебник Виталий Бианки
  
  На произведениях Виталия Валентиновича выросло не одно поколение людей, способных чувствовать красоту мира природы, наблюдать за жизнью животных и получать от этого удовольствие.
• Записки андрагога. Из дневника «Союза неугомонных»
  
  С 2009 года в Иркутске действует добровольческий образовательный проект «Высшая народная школа (ВНШ) для людей пенсионного возраста», девиз которой «Не доживать, а жить!» В этом году школке исполняется 15 лет…