Последний из «тунгусян» |
Михаил ЮРОВСКИЙ |
19 Ноября 2015 г. |
В глухом селе Холодное, что в 40 км от Северобайкальска, мне довелось увидеть и ощутить много «странностей». Странным было уже то, что «доставиться» туда было легко и просто – в эту, казалось бы, глушь подвозили первые же попавшиеся машины, причём ни какие-то там лесовозы, а обыкновенные легковушки-японки. Не стану описывать фантастические прибрежные дороги, низкорослые раскидистые тополя и берёзки северного Байкала – это надо видеть. Замечу лишь, что Байкал тут по-настоящему суров: почти чёрные волны, берег в грубо обтёсанных природой камнях, болотистые уголки зелени с мошкарой. Избы малы и приземисты – под схорон сделаны, под буйные ветра и морозы. И люди – им под стать. «В одном из трёх эвенкийских родов – киндигирском – когда-то жила 90-летняя шаманка. Умирая, она обратилась с призывом к приемнику, увела его в горы, прожив там с ним семь дней и ночей, и передала ему всё, что знала сама. Он и был последним шаманом», – неспешно повествует мне родовую историю местная библиотекарша Людмила, организовавшая «для прокорма семьи» музей в пустующей сельской читальне. Она не эвенкийка – добывает и хранит родовую информацию лишь благодаря книгам и рассказам аборигенов. – Говорят, что тот последний шаман похоронен между Кичерой и Душкачаном. Там, задолго до основания села Холодное, и была первая резиденция рода киндигиров. В 30-х годах прошлого века людей расселили, в основном около рек. В Холодном построили ладные избы, провели дороги, школу и магазин открыли. Сейчас в Душкачане живут одни приезжие. Из старожилов-эвенков – только дед Аркаша Лекарев. К нему вам и следует заглянуть обязательно... Потом Людмила показывает мне экспонаты своего музея. Вот принадлежащие ещё прадеду Лекарева охотничьи лыжи из лиственницы, перетянутые камусом – настоящие боевые снегоходы промыслового добытчика. А вот прямо посередь комнаты уменьшенная модель чума: оленьи шкуры (по эвенкийски – родугай), натянутые на жерди-опоры. Количество таких опор всегда равнялось количеству членов семьи и доходило когда-то до 36! Когда эвенки кочевали, они всё своё хозяйство перевозили на оленях в тюках или перемётных сумах. Посуда у эвенков была из дерева или бересты. Вот практичная торба – чумникан (такое название, наверное, оттого, что к чуму должна стремиться)... Помимо киндигирского в этих местах кочевали ещё когда-то рода шамагирский, чильчигирский и чапкаанский. Последний не так давно полностью вымер. Его потомки смешались с киндигирцами, чего раньше не допускалось – в брак эвенки вступали только за представителей своего рода. За дочь из бедной семьи отдавался калым – от десяти до ста оленей. Пока молодые люди не вступили в брак, они ходили друг к другу ночевать. И если потенциальной невесте жених не нравился, она могла выйти замуж за другого. Если же в таком неофициальном браке рождался ребёнок, его отдавали на воспитание родителям. При этом женщина уже не считалась «чистой», как, впрочем, и в дни месячных или во время беременности. Поэтому таким женщинам запрещали переходить реку вброд – чтобы рыбу не осквернять. Для роженицы ставилась отдельная юрта с очагом, и она там без всякой помощи рожала. Причём на корточках: ставили треног, роженица опиралась на него спиной и тужилась. Люлька с новорождённым чуть ли не сразу крепилась к луке седла, и ребёнок кочевал вместе со всеми. Когда рождался мальчик, ему дарили настоящее копьё, лук и стрелы. В 10–11 лет мальчик вместе с взрослыми уже принимал участие в охоте... Так бы, наверное, продолжалось и поныне – не заберись на север Байкала сначала казаки-первопроходцы, а потом и первопроходцы страны советов. В общем, «последнего из тунгусян» пришлось искать при свете свечи, среди тьмы и алко-невежества. Деду Аркаше Лекареву 85, живёт в старом домике на отшибе. Тунгусский метеорит его миновал. Странной оказалась наша встреча. Зайдя в ветхую избёнку, я вдруг столкнулся с призраком – внезапно ожившей тенью пожилого человека. Морщинистые складки избороздили лицо так, что на тебя, казалось, смотрит сама основа земных недр. И только когда на долю секунды морщины на его челе в обрамлении седины разгладились, я увидал по-старчески выцветшие голубоватые глаза... – Ну, если и правда, журналист – заходи, – выдохнул с отдышкой дедушка. Сели. Печь. Табуреты. Мутные окна. Разошедшиеся полы. Пустота в доме – неимоверная. – Зимой-то в домике не холодно? Печка обогревает, спасает вас? – Да не очень... Но отремонтирована! – скромно, не жалуясь, замечает дед. Чумикан-торба стоит у него в углу дома. В прихожей свернута белёсая, как его шевелюра, оленья шкура. Какое-то подобие иконостаса висит на входе. Вековая пыль на всём... ...Выйдя из избушки «последнего из тунгусян» и очутившись вскоре у чёрных и вязких волн «сибирского моря», я добросовестно ждал чего-то великого. Быть может, некоего мистического откровения, которое, озарив светом сознание, внесёт в него ясность. Затаив дыхание, точно ведун на пороге сотворения заклятия, которое потрясёт мир, я дошёл до края этой суровой земли и оцепенел в томительном ожидании. Но ничего не произошло. Простояв на берегу Байкала не весть сколько времени, я, с ощущение утраты чего-то неопределённого и сверх значительного, повернулся нему спиной и поплёлся к мятущемуся и вечно нуждающемуся людскому стойбищу. Потерявшись в коем, не скоро опять вспомнишь, что есть в этом мире нечто надвечное...
Тэги: |
|