Империя духа

Чьё сердце не вздрогнет, не замрёт сладостно хоть на секунду при имени твоём, при этих чарующих звуках, словно предвещающих что-то очень хорошее, светлое, чистое, необычайное, таинственное, непознаваемое до конца, но принимаемое сразу же, после первых минут знакомства с ним, всем телом и душой, теми счастливцами, которым довелось хотя бы раз в жизни встретиться с нашим озером-морем, Бесценным даром Природы, Голубым оком планеты Земля, с холодным спокойствием глядящим в небеса вот уже более двадцати пяти миллионов лет.

Недаром же самый взыскательный ценитель и цензор – народ внёс свою правку в стихи сибирского учителя Давыдова (ставших впоследствии песней), заменив слово «привольный» на «священный». Переведя Байкал тем самым из чудес простых в чудеса иного, более высокого ранга.

Так и поётся с тех пор: «Славное море! Священный Байкал!..»

Как-то в Париже, на приёме, устраиваемом российским посольством для французских деятелей культуры, я оказался за столом рядом с одним литератором-модернистом, совершенно не говорящим по-русски.

Мои познания во французском языке были также весьма скудны. Но, уж больно хороша была икра, и водка холодна! Отчего после нескольких рюмок и традиционных общих тостов: «За дружбу!», «За родство культур!», «За их непохожесть!» и так далее, захотелось обычной застольной беседы «по душам», тем более, что самым большим успехом застолья (после икры), как я заметил, пользовался наш, хорошего засола, байкальский омуль.

На мои тщетные попытки соткать из нескольких французских, русских, английских слов нить разговора, француз, неизменно широко и галантно улыбаясь, произносил в ответ одно только слово: «Дра-туй!» И я понимал, что это означает «Здравствуй!».

После двух-трёх «Дра-туй!», когда мы, неизменно чокнувшись, отпивали по глотку из наших рюмок, я понял всю обречённость моих попыток поговорить с французом о сферах высоких, литературных. Тогда я решил опустить планку нашего разговора до тем гастрономических и общегеографических.

Показав пальцем на поддетый им очередной сочный кусок омуля, я чётко произнес:

– О-муль.

– О! Муль! – весело закивал мне в ответ литератор.

– Си-бирь, – продолжил я, широко разведя руки, как бы демонстрируя её необъятные просторы.

– Сы-(б)рь, – получилось почти сырь, отчего улыбка моего собеседника стала ещё шире, но, по всей видимости, он явно не понимал, чего я от него хочу.

Тогда, с отчаяния, я решил употребить слово-пароль, слово понятное всем, где бы я его не произносил:

– Бай-кал, – произнёс я негромко по слогам и увидел как в глазах моего нечаянного приятеля явно засветились, загорелись огоньки понимания.

– Бай-гал, – как загипнотизированный магией этих звуков повторил он медленно, как будто пробуя на вкус это загадочное, но явно знакомое ему слово.

Француз чокнулся со мной вновь наполненной рюмкой, оттопырил большой палец сложенной в кулак свободной руки и, по-видимому, решив вывалить на мою голову все свои запасы русских слов, торжественно и почти правильно произнёс.

– Зра-стуй! О! Муль – это слово он произнёс особенно вкусно. И еще раз, – Бай-гал!

После чего быстро, горячо и с восторгом он заговорил по-французски, сопровождая свою речь энергичными жестами, самым характерным из которых был поднятый вверх большой палец руки, всякий раз сопровождавший слово «Байкал».

Оказавшийся поблизости переводчик объяснил мне, что Анри был на Байкале со своей подругой несколько лет назад. И что это самые прекрасные минуты в его жизни. Он даже написал о Байкале эссе: «Багровый изумруд в прозрачных тонах».

– Может быть, я не совсем точно перевёл, – извинился переводчик, стремясь уже к другим собеседникам, – но вроде бы звучит именно так: «что-то о багровом солнце, прозрачных водах и Байкале, напоминающем вселенский изумруд».

После этого мы, конечно же, выпили «до дна» и обнялись уже как кровные братья «Планеты людей», как охарактеризовал нашу Землю другой французский писатель Антуан де Сент Экзюпери...

Первым же об «Изумруде Планеты Земля» оставил свои записи, всё же не француз, а казачий пятидесятник Иван Курбатов, который в 1643 году из Верхнеленского острога с группой казаков и промышленных людей достиг западных берегов Байкала и побывал на острове Ольхон. Ему же принадлежит и первая карта Байкала.

Оставил свои записи о Байкале 1662 году и опальный протопоп Аввакум: «...Лодку починя, паруса скропав, через море пошли и гребля перебрались: не больно в том месте широко, – или со сто, или осьмьдесят вёрст. Егда к берегу пристали, восстала буря ветренная, и на берегу насилу место обрели от волн. Около его горы, утёсы каменные зело высоки, – двадцать тысящ вёрст и больши волочился, а не видал таких нигде... Птиц зело много, гусей и лебедей, – по морю, яко снег, плавают. Рыба в нём – осетры и таймени, стерляди и омули, и сиги и прочих родов много. Вода пресная, а нерпы велики в нём: во окияне-море большом, живучи на Мезени, таких не видал...»

О размерах Байкала он пишет: «...длина его парусом бежать большим судном дней до десяти, и по двенадцати, и больше, какое погодье, а ширина его – где шире, а где уже, меньше суток не перебегают. Глубина его великая, потому что многожды мерили сажен по сто и больше, а дна не сыщут... А вода в нём зело чистая, что дно виднеется многие сажени в воде, и к питию зело здрава...»

О необычайном ощущении здоровья на Байкале писал в конце XIX века и Антон Павлович Чехов, следуя через Сибирь на Сахалин: «Ехали мы к Байкалу по берегу Ангары. Погода была чудная, тихая солнечная, тёплая; я ехал и чувствовал почему-то, что я необычайно здоров; мне было так хорошо, что и описать нельзя... Берег Ангары на Швейцарию похож. Что-то новое и оригинальное. Доехали до устья; тут уже берег Байкала, который в Сибири называют морем... Зеркало. Другого берега конечно не видно: 90 верст. Берега высокие, крутые, каменистые, лесистые; направо и налево видны мысы, которые вдаются в море вроде Аю-Дага или феодосийского Тохтобеля. Похоже на Крым. Станция Лиственичная расположена у самой воды и поразительно похожа на Ялту; будь дома белые, совсем была бы Ялта!»

Как видим, всякий побывавший на Байкале находил в нём что-то своё, близкое и дорогое только ему.

Аввакум неосознанно сравнивал Байкал с Мезенью, а Чехов с любимой им Ялтой.

Ощущение же здоровья и, в первую очередь здоровья нравственного (недаром же Байкал назван священным), даруемое здесь, фиксировалось почти всеми, кому удалось побывать на этом сибирском море. От Николая Гавриловича Спафария, русского дипломата, следовавшего в 1675 году через Сибирь в Китай, до нашего современника, проникновенного писателя Валентина Григорьевича Распутина. И каждый: кто пером, кто кистью, кто фотоаппаратом оставляет для нас свой Байкал, своё видение этого чуда планеты...

А всё мало! По-прежнему неисчерпаема и щедра красота его! Почти как у Экклезиаста: «Бегут в море реки, но не переполняется море...»

Так и Байкал одаривает всех своей нерукотворной красотой. И если человек добрый, то он становится ещё добрее. И даже злой мягчеет на берегах его.

Недаром же Фёдор Михайлович Достоевский писал: «Красота спасёт мир».

Так что, смотрите, удивляйтесь, наслаждайтесь увиденным! Лечите красотою свою душу.

А ещё лучше – приезжайте на Байкал, как бы вы далеко от него не находились. Поверьте, он того стоит! И будьте к нему внимательны и добры, как вы хотели бы, чтобы были добры и внимательны к нам. Не оскверняйте берега его и воды ничем посторонним, Байкалу не свойственным. И на добро он всегда ответит ещё большим добром...

И ещё я подумал о том, что я, так много поколесивший по земле, побывавший на морях и океанах, и видевший красивых много мест: Сахалин и Осетию, Курилы и Карпаты, вулканы Камчатки и свежие снежные, до ненатуральности чистые, вершины Сихотэ-Алиня, аккуратные эстонские пейзажи с их пушистыми белыми туманами над болотцами и беломорские заброшенные деревни в их закатной и суровой красоте, и Забайкальские грустные жёлтые дальние степи; овеваемый, обдуваемый, продуваемый ветрами Белого, Черного, Балтийского, Каспийского, Берингова, Японского, Охотского морей и Тихого океана, продубивших своей солью мою кожу... могу ли я из всей этой мозаики мест выбрать уголок, которому бы хотелось посвятить подобные слова при жизни. И в котором бы хотелось лечь безмолвным после оной.

И, поразмыслив, проверив эталоном смерти крепость своих чувств, я понял, что такой уголок есть. Что он давно уже живёт у меня в сердце... Это Байкал: Ламу, т. е. – море, с эвенкийского; Бэй-Хай — северное море, с китайского; Байгал Дилай — большое озеро (море), с монгольского; Бай-Куль — богатое озеро, с тюркского. Я бы добавил — щедрое озеро: за красоту. А красота — это язык сверхсознания, познание неосознаваемого и, пожалуй, высший дар Природы.

Вот и я хотел бы посвятить проникновенные слова гордым прозрачно бело-голубым байкальским скалам, видимым на другом берегу; водам его неласковым, но влекущим к себе своей глубинной чистотой; свежим его ветрам, приносящим бодрость и веселье; крупным изумрудно-синим льдинкам звёзд над ним; прозрачному до жути, отполированному ветром льду.

Вспоминаю, как однажды, я лежал на сеновале, гостя у приятелей – работников биологической станции Иркутского госуниверситета – в небольшой деревушке Большие Коты, и укрывшись пахнущим овчиной тулупом, вдыхая запах сена, слушал плавно-мерное (как удары моего сердца) дыхание волн. Глядел, не в силах оторваться, в завораживающую бездну чёрного бархатного неба, угадываемую только из-за звёзд и смотрящего, как в зеркало, в Байкал...

На том же сеновале, и уже в другой раз, я подслушал жалобные, усталые вздохи осеннего ветра, может быть, прилетевшего откуда-нибудь с высокогорного плато, расположенного у горы Кинабалу острова Калимантан в Индийском океане...

Именно тогда, когда ветер как бы проходил сквозь меня, я осязаемо чувствовал, что я лишь частица безмерно-огромного мира, частица этого ветра и, в то же время, я – это весь Космос, способный вместить в себя и мой Байкал. И давние, чистые, давно забытые и ещё не случившиеся воспоминания, размытые, как акварель, ожили во мне и слились со мной в единое целое. И мне тогда казалось, что я понял, о чём плакал ветер...

Он скорбел обо всём и обо всех: о планете, на которой родился, и о нас, на планете живущих – обо всех: от муравья до человека. И о том, что он жив лишь до тех пор, пока жива и ненарушима Земля. И о вечности своей – которая есть такая невыносимо тягостная ноша...

А утром я проснулся от холода и увидел другой, белый, яркий, искрящийся, мир. Белые, с блестками, от инея крыши, белая трава, доски и перила мостка через реку, в которой вода стала сразу же тёмной...

Я помню, какая беспричинная радость! Какое счастье вдруг поселилось во мне от простого ощущения жизни и пребывания в этом мире, в этом месте именно сейчас: в этом столетии, в эти часы и секунды, которых никогда уже больше не повторятся даже для тех, кто проснётся часом позже...

Из этих воспоминаний-ощущений я и попытался составить Нечто, сотканное из продуктов человеческого духа... Ибо Байкал — это, прежде всего, империя духа в его простой непостижимости...

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Легенда советского джаза Леонид Утесов
  
  Исполнилось 130 лет со дня рождения Леонида Утёсова. Он не считал себя певцом, говорил, что голоса как не было, так и нет, но в то же время добавлял, что поет сердцем.
• «Мама отдала свою жизнь, чтобы спасти наши»
  
  Иркутский городской совет ветеранов и газета «Мои года» начинают печатать воспоминания людей, в детстве узников фашистских концлагерей. Сейчас они живут в Иркутске.
• Крушение. Рассказ (ч.4)
  
  Все вспоминалось без внутреннего трепета, а как о чем-то постороннем. Потом вспомнил, как ездил на похороны матери.
• 98-летний ветеран трех войн Алтай Дадуев: «День Победы отмечаем всей семьей»
  
  На оргкомитете администрации Иркутска под руководством мэра Руслана Болотова по подготовке к празднованию 80-летия Победы в Великой Отечественной войне еще в феврале было принято решение о проведении в городе ряда мероприятий.
• «Мы недооценили противника»
  
  Когда руководству вермахта стало ясно, что блицкриг провалился.
• Крушение. Рассказ (ч.3)
  
  – Летать стали на «боингах», свои авиазаводы еле-еле существовали, и только потому, что армия не могла остаться без истребителей, бомбардировщиков. А профсоюз не помог и не вступился, он завял, о нем у нас даже никто не вспоминает. Вы-то лучше меня это знаете, – она понимающе взглянула на Свистунова. – Муж с завода не стал уходить, иногда по вечерам и даже в праздники занимался извозом на машине, как говорят у них, таксовал. Слава богу, гараж рядом с домом… удобно. Я ужасно переживала, потому что он чаще всего выезжал вечером, сейчас такой беспредел, бандит на бандите… Выживали кое-как, а потом неожиданно поступил заказ, и работа появилась, не в таком объеме, как раньше, но жить стало получше.
• Возвращение к Можайскому (ч.2)
  
  Подведу итоги сказанного ранее.
• Вначале была война: к 100-летию Иннокентия Смоктуновского
  
  Будущий народный артист СССР, один из лучших актеров советского кинематографа («король и шут в одном лице») родился 28 марта 1925 года в деревне Татьяновка – ныне это Шегарский район Томской области – в семье Михаила Петровича Смоктуновича и Анны Акимовны Махневой, в которой был вторым из шестерых детей.
• Крушение. Рассказ (часть 2)
  
  Дома Лариса встретила своего мужа с расстроенным выражением лица.
• Возвращение к Можайскому (ч.1)
  
  21 марта исполняется 200 лет со дня рождения Александра Федоровича Можайского.
• День весеннего равноденствия. Рассказ
  
  Это было не сегодня, а сегодня рассказано, то есть вошло в этот солнечный день, как явь. Могло случиться вчера, а не более пятидесяти лет назад, как на самом деле. Есть большая разница: одно – когда о чем-то рассказывает очевидец, другое – когда рассказывают о том времени, когда его очевидцев ни одного не осталось. В первом случае давнее полно неостывшего трепета, и слова, о нем сообщающие, наполнены воздухом и дыханием.
• До и после Колымы: дороги судьбы Георгия Жжёнова
  
  22 марта исполняется 110 лет со дня рождения народного артиста СССР Георгия Жжёнова.
• Можем повторить?
  
  Тема Второй мировой и Великой Отечественной войн, казалось бы, по своему масштабу несовместима с конъюнктурщиной и суетливостью.
• Достойны, но не удостоены. Герои-фронтовики без звезды Героя
  
  Еще в апреле 2020 года дума Иркутска обратилась к руководству страны с инициативой о присвоении посмертно звания Героя Российской Федерации уроженцу Прибайкалья, летчику Николаю Ковалеву за подвиги, совершенные в период Великой Отечественной войны.
• Крушение. Рассказ (ч.1)
  
  Он пришел домой подавленным. Работы больше нет. Вставали простые жизненные вопросы: на что жить, есть, пить. Нависла пустота, в душе пропасть, казалось, что наступила непоправимая безвыходность.
• «Лучший образ Остапа Бендера»: памяти Сергея Юрского
  
  К 90-летию со дня рождения Сергея Юрского.
• Ползучая интервенция или как выжить пенсионеру
  
  Точнее было бы назвать эту статью «Вопль беспомощного пенсионера!». А заодно и засвидетельствовать еще, что та ценовая интервенция, которая и невооруженным глазом видна каждому и повсюду на ценниках, вовсе даже и не ползучая, а прямо-таки скачущая во весь опор!
• Взвод младшего лейтенанта
  
  Дмитрий Гаврилович Сергеев (07.03.1922 – 22.06.2000) после окончания Омского пехотного училища в звании младшего лейтенанта воевал на Брянском фронте командиром стрелкового взвода. В составе 1-го Белорусского фронта дошел до Берлина. Был награжден орденом «Отечественной войны» II степени, медалями «За боевые заслуги», «За взятие Берлина».
• Золотая пилюля
  
  Ох, и дорого же стало болеть в нашем «социально ориентированном государстве»! Я уж не говорю про «гениально» организованную систему медицинской помощи, когда граждан просто толкают обращаться в платные клиники из-за того, что в государственных не хватает врачей.
• Тонкий стиль, изысканность манер: к 100-летию Юлии Борисовой
  
  Юлию Борисову считают настоящей легендой, ослепительной звездой театральной сцены. Таких актеров, как она, единицы, но благодаря их творчеству этот мир становится светлее и добрее. В Борисову были влюблены все ее партнеры, но она ни разу не предала тех, кого любит – ни семью, ни родной театр, которому отдала семьдесят лет своей жизни.