Девяностые. Начало (6)

Главы из книги Игоря Широбокова «С Ельциным и без него, или Политическая шизофрения». 2007 г.

Предыдущие публикации:

• Девяностые. Начало
• Девяностые. Начало (2)
• Девяностые. Начало (3)
• Девяностые. Начало (4)
• Девяностые. Начало (5)

В таком положении мальчика на побегушках ничего путного не напишешь, не говоря уже о том, насколько оно унизительно. Надо было прорываться. Я зашел к ответственному секретарю газеты Жоре Пряхину (позже он станет помощником Горбачева) и поделился своими соображениями. Мне пора осваивать Якутию. Ну, приеду я туда – начнутся обычные тусовки с комсомольским активом, парад достижений, «потемкинские деревни» – надо это газете? А что, если я посмотрю на северные проблемы изнутри – устроюсь на месяц оленеводом и выдам нормальные, без помпы, публикации? Георгий, человек, скорее, творческий, чем номенклатурный, идею принял – довольно, надо сказать, для газеты необычную и расточительную – регион на целый месяц оставался без собственной или, как сейчас говорят, эксклюзивной информации. Пряхин решил рискнуть.

Эксперимент удался. Я вернулся из Заполярья, отписался, отправил с летчиками материал в Москву и стал ждать звонка с начальственным разносом: такого объёма очерки могли печатать лишь толстые журналы, и мне должны были напомнить, где я работаю... Обычно более-менее крупную заметку удосуживались прочитать через три-пять дней, потом ее готовили, ставили в план – недели через две-три она выходила (если повезет). Звонка не дождался. Но уже на другой день после отправки «Комсомолка» начала печатать мой «Северный дневник» – из номера в номер. Скорость небывалая, невероятная, даже технически трудно осуществимая по тем временам! Можно сказать, я проснулся знаменитым, и с того момента меня уже не дергали по пустякам, позволяли раскручивать крупные темы и дали возможность еще дважды «поменять профессию» – поработать воспитателем в колонии усиленного режима и рыбаком на Байкале.

Некоторые эпизоды из этих публикаций я рискну привести здесь.

«Северный дневник»

...На целый месяц моим адресом была заполярная тундра Якутии, близ устья Колымы, на побережье Восточно-Сибирского моря. Точнее координаты назвать трудно: тундра есть тундра. Добираюсь же до нее следующим образом: три часа от Иркутска до Якутска на Ту-154, затем семь часов на Ан-24 до поселка Черского и еще двенадцать часов на вездеходе в сторону Ледовитого океана...

– Кочуем! – восторженно вопит Дим Димыч, размахивая своим маленьким чаутом, которым он ловко арканит собак. (Кстати, пятилетний Каургин бросает чаут куда ловчее меня.)

– Эхе! – вторит ему трехлетний Эдик Димыч. А спеленутый Владик Димыч только таращит глазенки в этой радостной суматохе.

Действительно, сегодня кочуем. Все зимние вещи, в том числе одежда, утепленная яранга и печурка оставлены до осени у подножия холма. Такой роскоши, как железная печка, у нас отныне не будет, хотя морозы еще забирают за тридцать градусов.

Один из оленей в обозе Каургина запутался в упряжи, и я поспешил помочь. Олени шарахнулись, как от дикого зверя, устроив настоящую свалку, которую потом пришлось долго распутывать.

– Иннокентич! – сказал с укоризной Дима. – Никогда не подходи к оленям слева, они этого не переносят. Только справа.

Каждый день я постигаю десятки подобных уроков. Вчера, например, позавтракал одним чаем по городской привычке, обеда не дождался и отправился на свое первое дежурство в стадо. Прошагал километра четыре, то и дело проваливаясь по колено в подтаявший наст. Рогачи растянулись до самого горизонта, а где-то в центре группа оленей зашевелилась и потянулась на другой берег озера. Туда их пускать нельзя – бегом, наперерез. Остановил. Глядь – началось движение в конце стада. Опять бегом... Набегал я таким образом километров тридцать. И к полуночи силы мои иссякли. Ветер пронзительный, режет, как наждаком, обогреться негде. Не дождавшись смены, бреду к стойбищу – не замерзать же. Насилу вытаскиваю сапоги из снега, все учащая остановки. Пятьдесят шагов – отдых, десять шагов – сил нет. Когда я стал падать через пять шагов, понял, что дело совсем плохо... К счастью, меня вовремя заметил и подобрал на свой «Буран» бригадир.

В яранге, подкрепившись олениной и восхитительным чаем, я кое-как отошел. Накрепко усвоив, что нельзя уходить в тундру натощак, нельзя одеваться слишком тепло, нельзя бездумно расходовать силы...

...Стойбище разбили на берегу маленькой речушки. Яранги поставили за пятнадцать минут – засекал. А в прошлом году здесь испытывалась экспериментальная арктическая юрта: вшестером ее кое-как ставили за несколько часов, прорезиненный полог арктической новинки конденсировал влагу, а на морозе трескался. Сейчас этим синим чудом накрывают груз в нартах...

– Иннокентич, – объявляет утром Дима, – назначаю тебя бригадиром прягового стада, 248 голов. Полностью за них отвечаешь.

Лукавит Каургин, не хочет на первых порах отпускать далеко к основному стаду. Но и с пряговыми (оленями, предназначенными для упряжек) хватает хлопот. Чуть проглядел – они уже скрылись из виду, бегут против ветра на запахи ягеля и своих сородичей из основного стада. Жарко с ними и свинцовым днем, и солнечной ночью. Убедился, что в тундре не спасает от холода самая теплая одежда и самый жаркий костер. Согреться можно только работой. Иначе не выжить.

Моя привычная работа не подходит для этих условий. Паста в ручке перемерзает, пальцы коченеют на ветру, пленка в фотоаппарате порвалась. Прячу карандаш, закрываю блокнот и, если не надо бежать за оленями, отправляюсь по дрова. Дровами называется карликовый кустарник чуть толще спички, все руки издерешь, пока наломаешь охапку. Ее хватит, чтобы вскипятить чайник...

...Тальник долго чадит, наполняя наше жилище дымом, потом вспыхивает как порох и моментально прогорает. Резиновые сапоги трескаются на морозе, валенки промокают. Обсушиться негде. Оленям при этой обманчивой погоде тоже несладко. Несмышленые тугуты (новорожденные оленята) хватают колючий, изрезанный незаходящим солнцем снег, ранят десны и заболевают стоматитом. Тяжело наблюдать, как они мучаются, но помочь нечем.

...Тундра из необъятной и пугающе безжизненной пустыни превращается в знакомую и по-домашнему обжитую местность. Вон Шапка-холм, от которого начали кочевать, левее Баба-холм и Тата-холм, за ними миражи поднимают белой стеной Ледовитый океан. Слева кочует по своему маршруту шестнадцатое стадо, справа – восемнадцатое. Даже соседские яранги порой можно разглядеть в бинокль. Нигде нет и квадратного метра нетронутого ягельника, всюду натыкаешься на следы прежних стойбищ. Не говоря уж о разбросанных повсюду бочках из-под горючего. А когда-то кочевники даже вычесывали мох специальными гребешками – чтобы ни единой соринки после себя не оставить... Во всю ширь тундры развернутым строем двигаются совхозные стада. А ягель не бесконечен. При нынешнем поголовье кормовой баланс еще кое-как поддерживается, но если развести больше оленей, то через несколько лет тундра оскудеет необратимо... Кочуем. Нельзя, чтобы олени подолгу задерживались на одном пастбище, иначе осенью, на обратном пути, им нечем будет питаться... Меняются ориентиры. Сейчас близок Коробка-холм. Он притягивает к себе, как магнит, и в свободное от дежурства время (пряговых соединили с основным стадом, и теперь дежурю со всеми на равных), я к нему отправляюсь. Коробка оказывается деревянным гробом, но пустым. То ли кости истлели, то ли богатый шаман был закопан глубже. А когда его хоронили – даже деды нынешних стариков не помнили. Мрачное место. Людям нельзя подниматься к захоронению. Белоснежный горностай у надгробия шипит и прыгает на меня, приходится отбиваться посохом. Задиристо подпрыгивают петушки, топорщат перья. Все ополчились на незваного пришельца. Первобытный ужас наваливается на плечи, и я поспешно ретируюсь...

В яранге все с жалостью и сочувствием смотрят на меня – не жилец, шаман заберет к себе...

История и быт северных народностей еще слабо изучены, о многом узнаю впервые. Как-то в хозяйственном скарбе я натолкнулся на полусгнившую и расколотую деревяшку, отдаленно напоминавшую бумеранг. Когда зашла об этом речь в яранге, реакция оказалась неожиданно бурной.

– Таньвысгын! Таньвысгын! – загалдели собеседники, обрадовавшись моей находке. Оказалось, что бумеранг (по-чукотски «таньвысгын») издавна применялся оленеводами. Им сбивали птиц, останавливали стадо, запуская бумеранг над головами оленей. Сейчас его используют редко, разве что дед смастерит по старой памяти внуку летающую игрушку... Как попал бумеранг из тропической Австралии за Полярный круг? Или, наоборот, здешние племена принесли его к экватору?

Не раз слышал я в тундре о летающих воинах. Василий Петрович Ягловский, наш бригадир-наставник, даже обиделся, когда я засомневался, он уверял, что сам видел, как люди взлетали выше яранг и даже подолгу задерживались на такой высоте. После многочисленных расспросов легенда стала для меня не столь фантастичной. Когда-то у чукчей была развита кровная месть, случались междоусобные войны. И потому самых ловких и выносливых мальчиков отрывали от семьи, готовили из них профессиональных воинов. Тренировались они неустанно, как нынешние олимпийцы. А «летательным аппаратом», скорее всего, служило копье с очень длинным и гибким древком. Взявшись за его середину, копью придавали энергичные колебательные движения, отталкивались и, придерживаясь одной рукой, воин поднимался над землей. Возможно, вибрирующее копье оставалось малозаметным для зрителей. Я не уверен, что все так и происходило на самом деле, воинское мастерство ныне утрачено.

Открытием для меня стало и большое число долгожителей среди аборигенов тундры. Продолжительность жизни здесь невелика, многие погибают, не дотянув до сорока, но те, кто перешагнул рубеж в шестьдесят лет, продолжают здравствовать и после векового юбилея. Если у аксакалов Кавказа эликсиром долголетия считаются фрукты и горный воздух, то у их ровесников в тундре есть свое чудесное средство: сырое мясо и суровые морозы.

Люди с необыкновенными возможностями живут и сейчас в Заполярье. Екатерина Ивановна Тымкиль из Колымска считается лучшей мастерицей в округе. Ее кукашки (оленьи дохи), торбаса и ковры всегда особенно изящны, красочны, неповторимы по рисунку и расцветке. А Екатерина Ивановна... слепа. Как она чувствует цвет и рисунок? Егору Андреевичу Утэглину, человеку недюжинной силы, доводилось голыми руками одолевать белого медведя. Иван Рукватович Оттох, бригадир девятнадцатого стада, бегом догонял самых резвых оленей, ловил на бегу песцов...

С каждым днем я все сильнее привязываюсь к этим людям, к моей бригаде и жалею, что так по-настоящему и не узнаю их. Месяц истекает – какой крохотный срок отпущен мне!..»

• Расскажите об этом своим друзьям!