Девяностые. Начало (2) |
11 Апреля 2021 г. |
(Продолжение. Начало). Главы из книги Игоря Широбокова «С Ельциным и без него, или Политическая шизофрения». 2007 год. Ельцин в президиуме ...Держимся кучно, как выводок цыплят. Вместо курицы у нас Виктор Михайлович Спирин. Его еще в Иркутске выбрали старостой – по-иному мы не можем со школьной скамьи – как ни крути, а партия еще считалась «ведущей и направляющей силой нашего общества». Первый секретарь опекал депутатскую делегацию на союзном съезде, а второй секретарь Спирин, соответственно, отвечал за российских депутатов. Все по ранжиру. Ножиков тогда возглавлял облисполком, исполнительную власть, но исполнительная лишь исполняла то, что приказывала партия. Оба они, Спирин и Ножиков, не впервые становились российскими депутатами и, конечно, не испытывали того смятения, которое потряхивало остальных новичков. Галя Никольская, аппаратчица «Химпрома» из Усолья-Сибирского, впервые в жизни оказалась в Москве. И Москва распахнулась для нее сразу с парадного входа: помпезный депутатский зал международного аэропорта Шереметьево, комфортабельный автобус с машиной сопровождения ГАИ, многоэтажная величавость столицы, принимающей нас в свои объятия. Все это надвинулось, ошеломило, потрясло и... прорвалось водопадом слез. В гостинице «стихийное бедствие» удалось побороть (наверное, это было еще и разрядкой после нервотрепки выборов), и Галя теперь то и дело подпудривает свой покрасневший носик. 1-й Съезд народных депутатов РСФСР принял Декларацию о государственном суверенитете России. 12 июля 1990 года У нас, как у цыплят, все еще впереди. Но не пройдет и года, и собрать нас в один выводок уже будет невозможно, мы разделимся на белых, красных, синих в полосочку, станем едва ли не заклятыми врагами... А в тот день мы были по-настоящему счастливы, мы победили, мы покорили неприступный Кремль, мы свято верили, что сделаем жизнь людей богаче и счастливее. Сейчас, оглядываясь на тот день из нынешнего тысячелетия, когда отстоялась пена и муть политических потрясений, я вижу усталых после пережитых баталий и абсолютно счастливых людей. Это нам, двадцати счастливчикам из трехмиллионного населения Иркутской области, довелось участвовать и победить в первых и, наверное, последних в истории России свободных выборах. Среди нас не было ни одного толстосума или мафиози, мы не слыхали про избирательные технологии, имиджмейкеров, платную политическую рекламу, спонсоров и прочие дорогие, часто нечистоплотные штучки конца прошлого и начала этого столетия. Команды наши состояли из добровольцев, которые из идейных соображений, только лишь в ущерб собственному времени и здоровью, сутками напролет рисовали плакаты и лозунги, ночами расклеивали их по столбам и заборам, ходили по квартирам, ездили с нехитрыми агитационными концертами в электричках. У больших руководителей, несомненно, было больше возможностей, они давили на административные рычаги, но рычаги эти в то время скорее мешали, чем приносили пользу. Народ, в большинстве своем, уже не принимал завравшуюся власть, затасканные лозунги и призывы, обманчивую перестройку, продуктовые талоны, сухой закон, пустые полки в магазинах... В президиуме Ельцин и Хасбулатов Люди ночами напролет смотрели прямые трансляции союзного съезда и быстро определялись в своих симпатиях. Несомненно, лучшими, блестящими ораторами там были депутаты из межрегиональной группы: Собчак, Станкевич, Фильшин, Г. Попов, Травкин, Бочаров и многие другие демократы. Ельцин и Сахаров ораторским искусством не блистали, но их более всего уважали как самых гонимых и много претерпевших от режима. На глазах таяла былая популярность Горбачева – его способность часами говорить ни о чем и бесконечно лавировать между разными интересами, ничего не меняя, породили стойкую неприязнь к недавнему любимцу. Раздражали утонченные интриги и хитрости спикера Лукьянова. Партийных чинуш, бормотавших свои проклятия демократам, не отрывая носа от бумажки, попросту презирали. Послушные делегации из республик, безропотно выполнявших волю партийных ханов, называли «тюбетейками». Бесконечные истерики по поводу диктата Москвы и России со стороны «продвинутых» республик, их угрозы выйти из СССР понудили пошутить писателя-депутата Валентина Распутина: «А не выйти ли России из состава Союза?» Шутка удалась, что уж говорить... Хотя в те времена воспринималась как черный юмор из такого ряда: «А не поджечь ли нам дом, чтобы согреться?»... Словом, к нашему приходу сковородка общественного мнения была раскалена настолько, что поджарить на ней можно было что угодно, хоть болт с гайкой... Все, это совершил Горбачев, совершенно не желая того. Я не хочу бросать камни в Михаила Сергеевича, этого не делает только ленивый. По моему мнению, Горбачев – великий революционер, революционер поневоле, совершивший переворот в огромной империи, не прикладывая к тому никаких усилий. Революция совершена только провозглашением гласности и разрешением на прямую трансляцию со съездов народных депутатов. История таких феноменов не знала. Обошлись без вооруженных восстаний, баррикад и прочей громкой героики – всего-то и стоило включить бесшумную телевизионную камеру. Люди увидели, кто есть кто, сравнили с тем, что им говорили раньше, – вполне достаточно, чтобы у всего народа поехала крыша. Назовите это шизофренией, революцией – смысл не изменится... В такой веселенькой атмосфере до депутатского финиша в Иркутской области дошли: машинист электровоза, водитель автобуса, летчик, председатель облисполкома, начальник областного управления КГБ, инженер, журналист, опальный начальник гигантского «Братскгэсстроя», трое председателей райсоветов, председатель райисполкома, сельский врач, аппаратчица «Химпрома», трое руководителей-аграриев и второй секретарь обкома партии. Такой вот срез общества, как спил у дерева, передающий и хозяйственную ориентацию области, и политическую температуру, и властную структуру, и, так сказать, волеизлияние масс... В сельских и отдаленных районах по привычке дисциплинированно голосовали за начальство, поэтому и второй секретарь обкома выбрал для себя отдаленный таежный район. В городах такие штуки не проходили. Там надо было доказать свою самостоятельность и даже оппозиционность существующей власти. В областном центре сбился чрезвычайно интересный блок «демократов»: председатель облисполкома, начальник КГБ, водитель автобуса и журналист (последний, то есть я, не был городским депутатом, мой округ простирался на всю южную половину области, но все же я выпорхнул из городского гнезда). В. М. Спирин (в центре) в очереди у микрофона Особенно колоритно в этой разномастной упряжке смотрелся начальник самого грозного ведомства, чьей первейшей обязанностью была борьба со всяческим инакомыслием и крамолой. Не все поверили Федосееву, как-то я даже услышал хлесткую фразу: «Вот и наш Иван Васильевич меняет профессию (так назывался комедийный фильм) – волчара натянул овечью шкуру демократа...» Но крылатой эта фраза не стала, не прилипла к личности, не овладела, так сказать, сознанием масс. Думаю, случилось это, а точнее, не случилось в силу человеческих качеств главного кагэбэшника области. Иван Васильевич был невысокого роста, весь очень аккуратен, даже изящен. Воспитанность, порядочность, безукоризненность манер светились в его внимательных карих глазах. Встретив на улице, Федосеева можно было признать, ну, скажем, за руководителя студии бального танца или театрального режиссера, но никак не за генерала КГБ. Хотя он был и всегда останется частью карательной системы, но здравый смысл порой пересиливал и заставлял его нарушать отлаженный номенклатурный строй. Начальник КГБ испортил отношения с обкомом, являясь членом его бюро, – там посчитали, что он заигрывает с неформалами. В те восьмидесятые годы неформальным можно было назвать все, что не входило в официальные структуры. Общество было до предела формализировано: человечек, едва перешагнув порог школы, становился октябренком, потом рекрутировался в пионеры, комсомольцы, в члены КПСС и если оставался послушным, то жизнь завершал заслуженным пенсионером определенного ранга. Главное – не высовываться, и все получишь с помощью парткомов, профкомов, советов и прочих опекунов советского человека... Стихийно возникшее в Иркутске движение в защиту Байкала, выступавшее против строительства водовода от Байкальского ЦБК в реку Иркут, ни в какие официальные структуры, конечно же, не входило. А потому считалось злостно, дерзновенно неформальным. Как я сейчас понимаю, Федосеев внедрил в руководство движением своих людей (теперь легко вычислить, кого именно) и карательные акции отвергал напрочь. Да и зачем разгонять, пугать, сажать, если известно, чего ожидать от этих людей, если есть возможность влиять и прогнозировать их дальнейшие действия. Общество с объявлением гласности в одночасье изменилось – так у подростка вместе с прорезавшимися усами пропадает былое послушание взрослым. Обком требовал ставить в угол и пороть неслухов, но сам «дядька», поставленный для наказаний, осмеливался протестовать и доказывать, что силой теперь ничего не добьешься, станет только хуже, надо действовать по-другому. Как? А почаще выходить из обкома, выступать в коллективах, смелее ввязываться в дискуссии на митингах, отстаивать социалистические ценности и авторитет партии... Договаривался даже до того, что не надо бояться многопартийности, что социал-демократическое крыло в партии придаст стране новые силы, что «зеленые» тоже могут заявить себя как самостоятельная партия – дел им хватит. На заседаниях бюро обкома он все чаще поддерживал не «коллективный разум», а вечно ершистого и инакомыслящего предисполкома Ножикова. Более того, при выдвижении делегатов на XIX партконференцию партком его управления выдвинул кандидатуру журналиста, который был в постоянных контрах с обкомом. Управление внутренних дел, как положено, поддержало директора универмага, а чекисты – известного смутьяна... Это уже был вызов, это не лезло ни в какие рамки (нежеланным журналистом был автор этих строк, и, признаюсь, выбор чекистов был для меня не менее неожиданным: никаких «особых» отношений я с КГБ никогда не поддерживал)! Такого залпа вольностей с избытком хватило, чтобы чаша терпения в обкоме переполнилась. Поэтому сразу после выборов Федосеев покинул Иркутск, его перевели с повышением в центральный аппарат КГБ.
|
|