Солдат (Часть 2)

(Продолжение. По ссылке - начало) Мы выпили. Разговор пошёл о том, какое впечатление на него произвела Европа. Наши солдаты шли пешком, и можно было всё подробно рассмотреть.

– Особо смотреть было некогда, но кое-что увидели. У них всё обустроено давным-давно. Улицы вымощены несколько веков тому назад, и никто не собирается это разрушать, растаскивать. Я, например, видел булочную, которая просуществовала лет двести. Названия улиц со времён основания городов. Кладбища меня просто поразили. Ухоженность и порядок. Там можно прийти и через пять минут найти любую могилку. Всё учтено и имеет своё место.

Что им не жилось, когда полезли к нам? Полагали, что мы будем всегда такими, как в сорок первом? Мы из тех, которые себя не пощадят, но спуску не дадут. Европеец за свою шкуру и своё кровное с государством рядиться будет, выгадывать и кроить. А наш брат последнюю рубашонку скинет.

Мне рассказывали, что в начале войны на оборону страны по организациям собирали драгоценности. Кто что имел: кольца, перстни, ожерелья – в общем, дорогие, да и памятные вещи. Люди снимали с себя, складывали на поднос, не требуя никаких документов взамен

…Это возможно только у нас. Вот попробуй, проделай это в Европе. Европейцы напали на нас и разнесли полстраны. Стояли в двадцати семи километрах от Москвы. Сколько городов, заводов, фабрик, транспортных магистралей, да всего не перечтёшь, мы потеряли. Да сколько бы на тех предприятиях за эти годы сделали? Это же колоссальный урон, уж не говорю о человеческих жизнях. А сколько мы за это получили с этих европейцев? А вот, если бы мы на них напали, то, думаю, и наши правнуки не расплатились бы с ними.

Я не политик, но, как принято говорить, в политике и медицине разбираются все. У меня всё время бродит мысль о том, что в политике мы в большинстве случаев просто проигрываем. Вон Англия – большенькая ли страна? А значимость в мире высочайшая. Или ту же Японию взять – ни нефти, ни металла, ни леса, а заполонила своей продукцией весь мир. С этими странами считаются, да ещё как! Пожалуй, больше, чем с нами. А нас все хотят лягнуть, ущемить, задвинуть куда подальше. Мы им всем как кость поперёк горла. Мне кажется, они так и ждут случая, когда мы оступимся, слабинку дадим. Они тут же все объединятся и начнут нас жрать. Но обязательно подавятся… обязательно, как давились с 41-го по 45-й…

– Савва Иванович, а вы в Европе после войны были?

– Нет, не был и не хочу, – он даже отмахнулся от этих слов.

– Почему? Ведь интересно побывать в тех местах, где воевал.

– Во мне сидит такое чувство, – рассуждал Савва Иванович, – что нас там не любят или боятся и не рады нам. Что же ходить в гости туда, где тебе не рады? Им, наверное, кажется, что мы к ним придём как завоеватели. Мне от них ничего не надо, со своим бы управиться. А вот что им надо от нас, я не знаю. Они время от времени пробуют нас на зуб, и зубы у них крошатся. Потом, видимо, забывают, что ли…

– После Европы какой вам показалась наша послевоенная действительность? – поинтересовался я.

– Если опустить радость встречи с родными, всё, что бывает после долгой разлуки, то мне стала заметна наша бедность, если не сказать больше… нищета, по сравнению с тем, что увидел в Европе. Сколько было звону в газетах о нашей хорошей жизни, а… – и Савва Иванович развёл руками, – сколько мы ни работали, а достатку так и не сколотили. Самое интересное, что до войны я этого не замечал. У нас в деревне одежонка была – заплата на заплате, обувь – у мужиков ичиги, у женщин чирки. Ребятишки, как говорится, от снега и до снега босиком. Избёнки в два-три окошка, уж о дорогах не говорю, они у нас и до сих пор отвратительные. Прошло сорок лет со дня нашей победы, а они живут лучше своих победителей. Сейчас по телевизору часто показывают зарубежные съёмки, не перестаю удивляться… Не перестаю… У них всё есть и вдоволь, а у нас вечный дефицит. Уж юмористы над этим смеются, а воз и ныне там.

– Значит, по нынешним немецким «тылам» ходить не желаете? – пошутил я.

– Нет, не желаю, достаточно того, что во время войны находился. Мы однажды совершили в тыл такой вояж, который мог печально кончиться… Польшу прошли и только-только вторглись в Германию. Нам была поставлена задача выдвинуться вперёд по просёлочным дорогам, где-то выйти на главную магистраль и встретить отступающих немцев. В начале войны немцы применяли точно такие же вылазки. Мы на трёх американских студебекерах, с тремя пушками и расчётами отправились в тыл. Заехали довольно далеко, остановились, чтобы связаться со своими. Вдруг из-за поворота выскакивают две немецкие танкетки, объехали нас на дороге и умчались, не сделав ни одного выстрела. Мы и опомниться не успели, как они прошмыгнули мимо. Выходило, что заехали далековато, что прошмыгнувшие танкетки – первые ласточки отступающих немецких частей, и что основные силы вот-вот подойдут… Так ведь можно погибнуть или в плен попасть. Мы около основной магистрали заняли круговую оборону. Только пушки привели в боевую готовность, видим – движется большой обоз. Они не ожидали в таком тылу встретить русских. Из пушек стрелять команды не было. Мы их из автоматов расстреляли, хотя и с нашей стороны потери были. Многие немцы разбежались, многих мы пленили. Там недалеко стоял сарай, мы туда стали загонять захваченных немцев и каждого пленного били автоматом по плечу, чтобы ключицу сломать, в общем, увечили их.

Я вытаращил на Савву Ивановича глаза.

– Савва Иванович, что вы говорите? Как можно увечить пленных?

– А что прикажешь делать? Их во много раз больше, чем нас. Это же не дипломатические переговоры, а война. А если бы возник рукопашный бой? Они нас просто передушили бы голыми руками и всё… Вот поэтому надо было сделать так, чтобы они были небоеспособны.

Савва Иванович, помолчав, подытожил:

– Война – это мерзкое грязное дело, в котором приходится участвовать людям, никогда и не думавшим, что придётся своими руками месить эту гадость.

Я подумал, что, может быть, Савва Иванович и прав. Они же находились в тылу, кругом немцы, а их-то всего несколько человек. Немцы так же поступили бы, а то и просто сожгли бы этот сарай вместе с людьми, как они не раз делали.

– Только с пленными разделались, закрыли их в сарай, смотрим – по полю вдоль этой самой магистрали, где мы только что вели бой, идёт колонна немецких танков метрах в семидесяти от дороги. Наше счастье, что они нас не заметили. А если бы они шли на полчасика раньше?.. Они б обязательно увидели бой у себя в тылу и растоптали бы нас в пыль, а пленные своим бы помогли. Только танки прошли, слышим – опять идёт обоз по дороге. Шум, гам. Тут командир нашего отряда приказал бить по обозу из пушек, и от него ничего не осталось. Правда, наши артиллеристы так развернули одну пушку, что её снаряд угодил прямо в лафет нашей же пушки, и весь расчёт погиб от своего же снаряда.

– Что было за это стрелявшим? – спросил я.

Савва Иванович просто махнул рукой и ничего не сказал. Мне показалось, что это означает – на войне и не такое может быть. Я сидел и молчал, думал, спрашивать у Саввы Ивановича об окончании этой истории или уж не выказывать больше своей наивности, но Савва Иванович, сделав паузу, сам продолжил рассказ.

– Так до утра мы достояли, к утру подошла пехота. Пленных из сарая вывели, построили. Среди них оказались русские в немецкой форме. Всех перешедших на немецкую сторону называли власовцами. Тогда пропаганда ставила предателя Власова и всю его армию на один уровень. Раз ты служил у Власова, ты – предатель. Это спустя годы мы стали разбираться, кто есть кто. На многое стали смотреть другими глазами. И я однажды подумал: «А что если бы я служил у Власова? Генерал Власов был у Сталина на хорошем счету. Сейчас уже известно, что Власов предлагал Верховному главнокомандованию отвести армию и сохранить её, и это теперь признаётся как правильное решение, но Сталин не согласился, и армия попала в окружение, да не одна. Я не оправдываю предательства Власова, гори он огнём. Я думаю о таких же солдатах, как я. Что бы я делал? Стрелялся? Целой армии стреляться? А там в этой армии было столько преданных толковых людей. Это ведь получается без меня меня женили. В одночасье вдруг ты стал предателем ни за нюх табаку из-за чьёго-то решения. Конечно, я тогда так складно не думал.

Тогда всё было просто и ясно. Пленный немец тычет пальцем в рядом стоящего: «Русс, русс…» Наш командир спрашивает: «Ты русский?» Тот головой мотает – нет, мол. Командир пистолет выхватывает: «Ах ты, мать твою»… Ты бы видел лицо этого солдата, искажённое в страхе и мольбе… Мне даже оно снилось. Не знаю, как он дошёл до этой формы, если добровольно – то туда ему и дорога, а если… – и Савва Иванович развёл руками. На свете столько «если», что не разберёшься. Этот солдат упал на колени: «Товарищ капитан… товарищ капитан…»

– Какой я тебе товарищ? – и при всех застрелил его.

Когда человека убивают в бою – это одно, а когда у тебя на глазах казнят да ещё самосудом, становится не по себе. Кажется, что через минуту и тебя застрелят…

– А капитан не побоялся, что его самого за самосуд могут привлечь? – спросил я.

– Кто будет возбуждать дело? Думали, что острастка хорошая, чтобы не повадно другим было. Недаром говорят, что война всё спишет.
Когда я ехал в Назаровку, почему-то был настроен на какую-то военно-приключенческую историю, которая соответствовала радости праздника, салютов, торжественных речей, поднятых заздравных бокалов, а Савва Иванович обрушил на меня тяжёлую реальность фронтовых будней. Надо было сделать эту грязную работу, чтобы потом были фанфары, песни, радостные праздничные настроения. Для Саввы Ивановича война не была приключением, там никакой романтикой и не пахло. Он ведь в самом начале предупредил, что ничего интересного, на его взгляд, на войне не было. Там была громадная тяжесть жизни. Кто-то её одолел, а кому-то она оказалась не под силу. Таких мы насчитали после войны двадцать миллионов, а может быть, и больше, кто знает…

• По ссылке - начало рассказа. Продолжение следует.

• Расскажите об этом своим друзьям!