Солдат (Часть 1)

В те годы я работал в районной газете. Приближалась круглая дата Великой Победы. Редактор поручил мне сделать материал. Такие публикации делались ежегодно, но этот год был особый, юбилейный, и редактор просил к заданию отнестись соответственно.

– Постарайся что-нибудь посвежее, – сказал он, – а то рассказываем об одних и тех же...

«Свежий» фронтовик неожиданно отыскался совсем рядом, в деревне Назаровке. От председателя Комитета ветеранов узнал, что там живет Савва Иванович Боголюбов – старший сержант в отставке, закончивший войну на берегах Одера.

Мне приходилось приезжать в эту деревню во время хлебоуборки. В ту страду на колхозном току меня встретил пожилой человек, им оказался тот самый Савва Иванович, которого рекомендовал председатель Комитета ветеранов.

В Назаровке мы с Саввой Ивановичем встретились как старые знакомые. Я осторожно спросил: «Писали ли о нем, как о ветеране войны?»

– Нет, не писали, да и писать-то не о чем, – сказал он.

– Как это не о чем? – не поверил я, – в каких войсках вы служили?

– В мотопонтонных, потом, после ранения в разведке, – как-то вяло сказал он.

Я подумал: «Журналисты народ смекалистый – увидят в документах, что мотопонтонные войска, и у них всякий интерес пропадает. Хочется, что-нибудь «побоевее», а тут тяжкий, нудный, вспомогательный труд, хоть и на войне.

– Какие награды вы имеете? – поинтересовался я, а про себя подумал, – «должны же быть хоть две-три медали».

Савва Иванович стал перечислять боевые ордена и медали, загибая пальцы. Их оказалось столько, что на троих хватит. Я был обескуражен.

Мы пошли к нему в дом.

– Наше поколение, – старался объяснить я, – знает войну из книг и фильмов, вроде, из вторых рук. Каждое живое свидетельство – это еще одна страничка истории той войны. У вас-то есть, что вспомнить, мне говорили, что вы до Одера дошли.

Савва Иванович наклонил немного голову и ладонью несколько раз «расчесал» свои седые волосы. Взгляд его ушел куда-то от этой сиюминутной действительности, видимо, в ту далекую военную жизнь, словно подыскивая что-то такое, о чем мне будет интересно слушать, но так ничего значительного, на его взгляд, не подобрав, произнес:

– Да ничего путного не происходило. Тяжело было, тяжело... С самого начала войны до сентября сорок третьего года наводил переправы. Был Дон, Днепр, Донец... для описания в газете совсем не интересно... У нас дело простое: собрать понтон, загрузить на него живую силу с боетехникой и грести, что есть мочи к противоположному берегу, где окопался немец. Чем ближе к ним подгребаем, тем им удобнее нас расстреливать... Никуда не отвернешь и не скроешься.

Савва Иванович остановил рассказ, вроде бы, удивляясь, заметил:

– Добрые люди от выстрелов прячутся, а мы сами на немецкие пули лезли... Вот такая служба. За эти два года, что служил на понтонах, сам ни разу не выстрелил из своей винтовки... Некогда было. Больше скажу – свою винтовку при форсировании рек укладывал на понтоне, а то работать мешала, не до нее. А по нашим понтонам палили из всех видов оружия: пушек, минометов, из винтовок и автоматов, снайперы не давали покоя, да еще авианалеты на наши переправы. Нас, конечно, прикрывали, сами-то мы за себя постоять не могли.

И тут Савва Иванович, окунувшись в тогдашнюю военную атмосферу, вдруг оживился, будто наполнился той жизнью, заговорил энергично:

– Особенно досталось на Днепре. Ад кромешный! У меня слов таких нет, чтобы это передать. Вот ты говоришь, что войну знаешь по книгам и фильмам. Я тоже с интересом смотрю кадры, снятые на фронте. Сейчас много показывают, и все время надеюсь, что, может быть, там я где-нибудь снят на общем плане гребу к берегу противника сквозь этот снарядный рев... Однако узнать свои понтоны никак не могу, хотя видел однажды, что нас снимали.

У нас первой задачей на Днепре было переправить автоматчиков. Днем на берег не сунешься. Каждый квадратный метр простреливался немцами. Мы ночью собрали понтоны и на себе приволокли их к воде, загрузились, потом потихоньку стали переправляться на веслах. На воде слышимость хорошая, никаких разговоров, покашливания, случайных стуков – ничего не должно быть. Всякая оплошность может обернуться бедой. Плывем, а там ведь немецкая оборона и ни единого нашего человека. Разведка сориентировала нас, но черт его знает, как все обернется. Закрепиться нашим пехотинцам надо было во что бы то ни стало. Пару раз сходили – перевезли роту, и они ночью «на ура» отбросили фрицев. Они, наверное, не ожидали такой дерзости. Надо было наращивать успех, пока те не разобрались, что наших ребят там совсем мало.

Переправу немцы все-таки обнаружили и давай долбать по понтонам чем только можно. Сразу десятки осветительных ракет взлетели в воздух, светло стало как днем. На наше счастье был туман, немцы не могли вести прицельный огонь, но все равно иногда стебанет очередь, и несколько человек нет. А тут еще одна заботушка – пробитые пулями понтоны стали затопляться водой. Мы заранее запасались деревянными пробками, затыкали пробоины, а воду из понтонов касками вычерпывали.

Тем временем собрали двенадцатитонный паром, стали перевозить пушки и минометы. Сделали несколько рейсов благополучно. Уже наших ребят на том берегу «за здорово живешь» не взять. Загрузили паром в очередной раз – пошли. Мы-то были ко всему приготовлены: ботинки, обмотки, винтовка, подсумок с патронами – все было сложено на пароме. Даже гимнастерка была расстегнута, чтобы мигом ее можно было сбросить. Немцы не переставая долбали реку.

Все-таки шальная мина попала прямо в паром. Был такой страшный удар и грохот, что паром накренился, встал на ребро и все, кто был на нем, посыпались в воду. То ли пушка, то ли миномет свалился, задев меня. Я от этого удара слетел в воду за долю секунды. Кто-то истошно закричал, а потом стало тихо-тихо... Наверное, от того, что я очутился под водой. Вынырнул – темно, не знаю – в какой стороне берег. Видимо, от удара потерял ориентир, и никого плавающего вокруг нет. Плечо ломит, рукой пошевелить трудно, слабость в теле от удара, едва держусь на воде, а плыть не знаю куда. Где-то за моей спиной рвануло, подняло столб воды и обрушило с шумом в реку. Головой верчу – куда плыть? Силы на исходе. И тут, на счастье, немцы выпусти три или даже четыре осветительных ракеты. Стало светло, и я увидел берег – поплыл. Плавал я плохо, но кое-как добрался из самых последних сил.

Выполз на песок совсем недушным и пролежал так, не шевелясь, какое-то время. Силушки не было никакой. Потом сел, никого вокруг, снова темнота, я мокрый, босой, плечом пошевелить невозможно, сижу, как избитый. Ой, мать моя! Думаю, как же я спасся? Похоже, что один и остался со всего парома. Комок подступил к горлу, и я заплакал. Вот один раз плакал на войне, там, на берегу Днепра... Была бы где-нибудь церковь или часовенка, пошел бы туда и поставил свечку за свое чудесное спасение и за упокой ребят, хоть и были мы все воспитаны безбожниками.

Обидно было, что паром затонул почти рядом с берегом. Ребята при разрыве снаряда получили ранения, контузию, и плыть не смогли – погибли, а один парень из моего расчета не пострадал, поплыл назад и доплыл, доложил, что все погибли. Я прожил на том берегу сутки, пришел в себя и переправился обратно. Выяснилось, что из десяти человек моего расчета остались в живых тот парень и я.

Мне не хотелось прерывать Савву Ивановича, чтобы не сломать его настрой. Он так живо передал обстановку переправы, ночной ад на днепровской воде, что я, казалось, увидел все своими глазами, но у меня невольно вылетел вопрос

– Савва Иванович, после этого кошмара воевать, наверно, стало страшновато?

– У... у, – тут не до страха! За трусость у нас еще страшнее наказывали... Не дай Бог!

И Савва Иванович замахал руками, мол, и не спрашивай.

– Ну, вернулся я на свой берег и опять за понтоны. Берег на Днепре открытый, шибко не спрячешься. С того берега немцы поливают почем зря, а мы понтоны грузим. Жуть!

У нас один парень, как сейчас помню, мощного телосложения и фамилия у него могучая – Быков – исчез с берега, спрятался в кустарнике подальше от взрывов. Немудрено, если земля в клочья летит. Потом его особисты нашли и привели под оружием. Выглядел он несчастно, затравлено. Сидел на бревнышке, уткнувшись головой в колени, чтобы ни на кого не глядеть, может, плакал. Особист поддал ему, наверное, на всю катушку, он очень был злой. Пока искал Быкова, где-то зацепился за куст и гимнастерку порвал от плеча вниз.

– Вот, смотрите на своего сученка, прятаться вздумал, – говорил особист, указывая на Быкова, – я бы таких бздунов всех на одной веревке повесил.

У меня к этому Быкову никакой злобы не было, потому что сам боялся, когда грохочет, того и гляди – прилетит. Правда, когда работаешь – не так страшно. А у Быкова нервы не выдержали, его без разговоров определили в штрафную роту и на передок. А там до первого ранения. Если кровью заплатишь за свою вину, спишется грех и в документах нигде не отразится проступок. Так что трусить было никак нельзя.

– Савва Иванович, объясните мне, какая разница между «штрафной» передовой и вашей? У вас-то передовее некуда, ну, ад же кромешный, – недоуменно спросил я.

– А разница та, что штрафников бросали в самое пекло...

– Ну, какое пекло еще надо, когда форсируется река, когда на глазах у немцев спускают на воду паромы, когда паром встает на ребро и все гибнут... Вы только что говорили, что немцы били из всего, что стреляет. Парень этот... Быков... не зря же убежал с берега, его и понять можно...

Тут Савва Иванович остановил меня поднятой ладонью и посмотрел на меня, как на человека, не понимающего дважды два.

– А, допустим, надо взять высотку любой ценой. Вот и посылают туда до тех пор, пока ее не возьмут, пока не у нас, а у немцев кончатся человеческие ресурсы. А сколько штрафников немцы положат у этой сопки, никто не считал.

– А может, мы от этого и победили? – предположил я.

– Я думаю и от этого тоже. Помню приказ 227 – «ни шагу назад». Были выставлены заград-отряды за наступающими, и попробуй побеги назад.

– Из кого состояли эти отряды?

– Да из фронтовиков же. Из тех, кто хватанул ранения и воевать полнокровно не мог.

Тогда я подумал, что я никогда не встречал фронтовиков, служивших в заградотрядах. Никто никогда не признался бы, что ему досталась такая служба. Ведь им приходилось стрелять по своим на поражение, кто же в этом признается?

Как бы подведя итог днепровским событиям, Савва Иванович сказал:

– В сентябре сорок третьего моя служба на понтонах закончилась. Забыл на берегу веревку, прибежал за ней, а снайпер меня в ногу саданул, и я с берега прямо в госпиталь. А после госпиталя меня отправили в артдивизион, в разведку.

Тут Савва Иванович встал, как бы считая нашу беседу делом второстепенным, и предложил:

– Давай-ка, поставим самоварчик и соорудим чайку. Как ты на это смотришь?

– Смотрю положительно, – признался я. – А я запасся, чтобы юбилей отметить, как вы на это смотрите?

– Можно по чуть-чуть, раз уж юбилей.

Мы уселись за стол с шумящим самоваром. Савва Иванович придвинулся к столу и жестом пригласил закусывать.

– Закуска у меня холостяцкая, второй год живу без своей супружницы, плохо, но что сделаешь.

– Савва Иванович, хотел задать вам один вопрос, не сочтите за бестактность, но говорим же о войне... Сколько человек вы убили?

Савва Иванович не смутился, счел вопрос нормальным.

– Тех, кого я видел, что убил, было восемь человек за всю войну. А вообще, сколько человек пало от моих пуль, я не знаю, например, когда я отстреливался.

– Как это происходит? Так же, как показывают в фильмах, или по-другому?

– Бывает, показывают правдиво, иногда режиссеру хочется приукрасить, показать некую эффектность. В жизни все обыденнее. Вот дело было в Польше, мы брали город Лодзь. Город занимали ночью. Я бежал по улице и вдруг вижу, как немецкий офицер с солдатом выбегают из дома. Захват города был неожиданным, и они проспали. Эти двое бежали к калитке небольшого дворика, обнесенного рабицей, калитка была сварена из металлических прутьев. Я их заметил раньше и был готов: прямо через калитку, в упор расстрелял их короткой очередью и побежал дальше.

– Вы убили двух человек... наверное, был стресс?

– Нет, тогда это была моя солдатская работа. Я никакого угрызения совести не испытывал... А вот потом, много лет спустя, я задумывался о себе, о тех, кто стрелял в меня. Зачем? Как это глупо убивать друг друга. Я теперь и курицу убить не могу. С этими словами Савва Иванович разлил по рюмкам и предложил:

– Давай выпьем за то, чтобы люди друг в друга не стреляли, ведь есть же чем заняться. Я вот всю жизнь на земле проработал, хлебушка вырастил уйму. Он тоже нелегко дается, но зато какая радость, когда он на току. Давай!

(Продолжение следует)

• Расскажите об этом своим друзьям!