"Я это видел". Глава 4. Стенка на стенку, или Игра без правил

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Стенка на стенку, или Игра без правил

Когда Потапов, следующий первый секретарь Иркутского обкома, предложил мне занять пост председателя облисполкома, я долго колебался. Только наладил работу, собрал команду, развернулись... Уловив мои колебания, Совет директоров «Братскгэсстроя» обратился с просьбой не трогать меня. Но Потапов тут был настойчив. У него были свои резоны. Он объяснил мне: новое время - нужны новые люди, которые раньше не светились, не были в политической власти. Я и сам видел: население в Иркутске на дух не принимало партноменклатуру. Нужен был человек, хозяйственник, которого бы население приняло. Потапов положил на меня глаз еще и потому, что мы в одной упряжке работали. В обкоме шли свои интриги, и ему надо было на кого-то опереться. Он не учел одного. Что я, как и в «Братскгэсстрое», буду делать то, что считаю нужным. Если обком принимает правильное решение - выполняю, если неверное - нет, извините.

У меня уже был опыт отношений с обкомом, с ЦК, я знал, что престо так они не отступятся. Спорить не стал, согласился на предложение Потапова. Я видел, что меняется режим, способ управления территориями. Это было интересно. Сработало и воспитанное годами: государственные дела - важнее личных. Тем более тут я не боялся, как тогда, когда меня манили на такую вершину, как «Братскгэсстрой». Там решались проблемы не на областном, а на всесоюзном уровне, переплетались все вопросы - и хозяйственные, и социальные, и коммунальные, все было мне знакомо. Тут было не повышение и не понижение, а как бы параллельный пас.

Перед утверждением в новой должности меня, как водится, провели по кабинетам ЦК. Тут меня познакомили с некоторыми новыми вещами, которые я, в общем, представлял, но только понаслышке. Я удивлялся, например, почему иркутские леса розданы по республикам. Они безобразничали там, сплошные перерубы и так далее, ничего сделать не можем. Спрашиваю: почему ЦК позволяет? Мне говорят: это ваш иркутский обком позволяет. Как так? А так. Рашидов, например, требует себе лесосеку. Мы говорим: согласуйте с иркутским обкомом. Он звонит первому секретарю. Тот с Рашидовым спорить не станет. Наспорится - Рашидов, кандидат в члены Политбюро, ему устроит веселую жизнь.

Спрашиваю тогда: а кто назначает нам первого секретаря, не ЦК? Значит, ЦК за него отвечать должен. На это мне ничего не сказали, нечего было сказать. В ЦК велись довольно свободные разно

говоры. Их не выносили на публику, в печать, но внутри говорили откровенно.

Очень запомнил беседу в кабинете заворготделом ЦК. Первое, самое главное, о чем он меня просил, - обратить внимание на коррупцию. Я уже об этом рассказывал. Что мясокомбинаты и другие подобные заведения купили правоохранительные органы вплоть до прокуратуры и суда. Очень сложная проблема, многим не по зубам. И второе - он предупреждал, чтобы я не попался на удочку. Как только стану председателем облисполкома - пойдут подношения. Не мне лично - родственникам, жене, детям. Кругом дефицит, и понесут - наборы с колбасой, рыбой, все такое прочее. Надо остерегаться.

Я понял: попадешься - потом не отмоешься. Прилетел в Иркутск, сразу предупредил жену и детей. Оказалось - не напрасно. Жена еще оставалась в Братске, звонит: тут какой-то человек пришел, принес коробку, сказал - ты прислал. Я не приняла, он сказал, что снова придет. Я говорю: правильно сделала, я ничего не присылал, гони его. Она его и погнала, но довольно вежливо. А дочь не стала церемониться, другого - тоже какую-то коробку принес - чуть не с лестницы спустила...

Привозили мне подарки разные делегации, особенно из среднеазиатских республик. Дары родного края - фрукты, вино, еще что-то. Для них это правило было. Халатов, ковров, правда, не дарили - не по чину, это в Москву везли. Я не знал, что с этими подарками делать. Потом сказал помощнику: встречай самолет, выгружай эти ящики, вези в детский дом. Возьмешь там расписку, что они получили.

Об этом, конечно, узнали, и больше мне ничего не привозили.

В исполкоме меня приняли хорошо. Это потом, когда пошли столкновения с обкомом, началось раздвоение. Кто консервативней, те смотрели на верхние этажи «серого дома», где партия сидела. Кто менее консервативный, помоложе, те ближе ко мне были.

Я никогда не стремился к конфронтации с обкомом, Москвой, не искал драки. Это ортодоксы ищут драку. Я, как председатель облисполкома, должен был отстаивать интересы населения. Я высказывал свою точку зрения на те или иные дела, аргументировал ее и проводил в жизнь. Вот по тому же лесу. Еще в Братске - я близко с этим не сталкивался, но слышал, как хозяйствуют среднеазиатские леспромхозы, их у нас называли «воруй-лес». Теперь вник - боже мой, что там творилось! Все снесут скоро, без леса останемся. Я, конечно, против, ничего не подписываю. А тот же Щербина, первый зам. председателя Совета Министров СССР, который меня на «Братскгэсстрой» благословлял, теперь лупит почем зря. Звонит по ВЧ, так выдает - я даже трубку отставляю. Окончит тираду, я говорю: не могу с вами согласиться. Он снова кроет...

На бюро обкома я тоже говорил, что думаю. Ну, например, по кадровым делам. Говорю: мы назначаем секретарей горкомов и райкомов только по моральным соображениям. А где материальные? Ну, пускай он бессребреник, святой, но у него же семья есть, жена, дети. Он должен мотаться 24 часа в сутки, иметь нормальный тыл. Жене одеваться надо, не замарашкой ходить, она - на виду, детям в школу тоже в чем попало не пойдешь. А у него на все про все - 200 рублей зарплаты. Значит, ему будут носить, будет брать мясо с заднего крыльца. В какое мы его положение ставим? Надо, чтобы секретарь получал не меньше директора завода, который у него в городе расположен. А то просто смешно выходит.

Со мной согласились, покивали головами. Но так все и повисло в воздухе - ничего не сделали.

По другому вопросу, тогда наиважнейшему, - по продовольствию. Лакмусовой бумажкой мясо было. В магазинах нет, на рынке есть, но мало, очереди стоят, и дорого. Потапов давит на меня -понижай цену административным путем. Я говорю: Владимир Иванович, это же пустой номер. Написать решение мне ничего не стоит, минутное дело. Но завтра мясо с рынка исчезнет, будут продавать в подворотнях - еще дороже. Это же обман людей и самих себя. Нужен другой путь! Нужно сделать так, чтобы мяса больше было, - тогда и цена упадет. Этот путь труднее, но надо работать.

Видя, что меня не переломить, Потапов давит на председателя облпотребсоюза - рынки были в его ведении. Он, бедный, мечется между мной и обкомом, между молотом и наковальней. Я говорю: не смей этого делать. Ищи, как повысить закупки. А сделаешь - накажу. Без всякого обкома партии...

Он цену не тронул. Обком был еще силен, но власть от него уже уходила - в исполком. Демократы тогда выбросили лозунг: «Вся власть Советам!» Как в семнадцатом году. Тогда это кончилось большевизмом. Думаю: и теперь это неверно' Вся власть одному органу или лицу - Советам, президенту, парламенту, средствам массовой информации - это диктатура. Горбачев предложил совмещать посты первого секретаря и председателя Совета. Это подхватили. Потапов тоже считал что должен стать председателем Совета. Я не возражал, но тогда надо оставить пост первого секретаря. Он говорит: «А вот в Красноярске совмещают...» - «Пускай там совмещают, но мое мнение - нельзя...» Ты или занимайся депутатской государственной деятельностью, или партийной. Эти стулья - разные.

Он собирает местных секретарей. Говорит - вот секретари согласились. А я опять - против. Самое главное: как я высказался против, так секретари закачались... Тогда собирают бюро обкома На бюро уже трое против: я, Матиенко¹ и Федосеев² Но в «Вост.-Сиб. правде» преподносят это дело так: состоялось бюро, на котором присутствовали такие-то (и моя фамилия), и решило «за» - совмещать. Здорово получилось - что и я «за»!

Прихожу домой, жена на меня накидывается. Как ты мог, мне в глаза людям стыдно смотреть. Я ей объяснил, она говорит: пиши опровержение, я сейчас отнесу. Я говорю: куда ты отнесешь, ночь уже. В общем, часа два она меня терроризировала, я написал. Она в восемь утра помчалась в газету. Вслед за мной и Федосеев с Матиенко о том же заявили...

На встречах меня спрашивали: «Давит на вас обком?» Я отвечал: «Давит. Придет к власти другая партия - демократическая - тоже будет давить. Но я имею свою точку зрения и буду ее проводить».

Я не мог отвечать иначе. Сказать «не давит» - все поймут: лукавит. Сказать - «давит, я ничего не могу делать» - тоже обман, с другой стороны. Если взялся, то делай, не оправдывайся тем, что не дают. Я никогда не кивал на обком, хотя взаимоотношения с ним становились все более сложными.

Это были пока мелкие стычки, на подступах. Настоящее, капитальное сражение началось во время выборов. Сошлись лоб в лоб, стенка на стенку. Я увидел, как играют без всяких правил.

* * *

Сначала были выборы на съезд народных депутатов Союза. Я лично к этому отношения не имел и туда не стремился. Знал субординацию: туда идет первый секретарь, а председатель облисполкома и второй секретарь - в Верховный Совет РСФСР. Правда, можно было предположить, что со временем российский Верховный Совет станет важнее всесоюзного. Шла суверенизация республик, а Россия была самой большой и сильной республикой. Понимая это, Горбачев и ЦК под нее подложили бомбу: объявили, что автономные республики (в составе России) имеют такие же права, как и союзные. Эта штука аукается до сих пор. А говорят, что Россию разваливает нынешняя власть.

Ну, ладно. В союзные депутаты я не выдвигался и не думал об этом. Но читаю в газете: на заводе имени Куйбышева меня выдвигают...

Потапов спрашивает: что это вы себе позволяете? Говорю: ничего не позволяю, выдвигаться не собирался, порядок знаю. Ну, а если кому-то в голову пришло меня выдвинуть, то это его личное мнение. Пришлось и в ЦК объясняться по этому поводу, туда тоже сообщили...

Дальше начинаются выборы в Верховный Совет РСФСР. Партийные секретари выбирают себе деревенские округа, в глубинке. Там народ более консервативный, зависимый. Как скажет председатель колхоза - так и голосовать будут. Это всем ясно, люди улыбаются. Я же предполагал баллотироваться в Иркутске, в Куйбышевском районе, я там работал, меня знают. Но обком настаивает, чтобы я шел по Свердловскому. А там - студенты, Академгородок, интеллигенция, самое бурление идет. Я говорю: вы понимаете, что делаете? Свердловский район - самый революционный, я должен буду учитывать настроения избирателей. То ли не понимали, то ли надеялись, что провалюсь. Скорее всего думали, что в центре демократического движения меня, представителя власти, и завалят.

Обком вообще этого Свердловского района побаивался. Оттуда еще в старый областной Совет проник неформал-демократ Володя Наумов. Когда его выбрали, в обкоме были раздражены. Я пригласил Наумова, переговорил с ним - нормальный парень. Говорю Иваницкому³: что вы насторожились? Нормальный парень, пусть работает. И Наумову то же самое сказал.

Ну, хорошо. Отказываться от Свердловского района не могу - еще решат, что испугался. Но там меня еще и не выдвинули. Еду на первое собрание - в политехнический. Политехнический - громадный институт, студенты по всему околотку рассыпаны. Сижу на собрании, они сами его ведут, слушаю, меня мало кто знает. Выдвигают какого-то своего преподавателя. Ну, это нормально. Потом говорят: а кто такой Ножиков? Партократ, раньше командовал, хватит, теперь нужны другие люди... Я возмутился и пошел в атаку. На всех. Говорю: какой я партократ? Я тридцать два года на производстве, на стройке, строил электростанции. А вы представляете себе, что такое стройка? Не знаешь, что завтра будет, как по канату ходишь, балансируешь. То ли орден дадут, то ли в тюрьму посадят. Я говорил недолго, но решительно, даже резко. Задали три вопроса: о биографии, об отношении к демократам, к выборам. Ответил, ничего не придумывал. Некоторые кандидаты, видя настроение зала, подстраиваются под него. Я этого не делал, даже рискуя проиграть. В Ангарске, на собрании ветеранов, правда, это уже другие выборы были, спросили: а будет повышение пенсий? Другие кандидаты говорят: будет, обязательно, мы постараемся... Что значит - «постараемся»? Вы говорите прямо - будет или нет? Я прямо сказал: не будет, можете голосовать за меня или против, но другого сказать не могу. Зачем выдумывать? Я знал положение дел - взять деньги неоткуда для этого повышения. А отвечать за свои обещания очень скоро придется...

Потом узнал, по справке избиркома увидел: ветеранские районы были за меня. И тут, в политехническом, аудитория в мою сторону развернулась...

Всего по округу оказалось четыре кандидата. Кроме меня, какой-то связист и журналист, фамилии я теперь не помню, и управляющий трестом «Востоксантехмонтаж». Ну, связист и журналист сами выдвинулись, а управляющий был членом обкома... У него в районе очень сильные позиции были - тут трест расположен, он - профессор политехнического и так далее, известен. Глядя на все это, я понял, что меня прижимают, что обком ведет кампанию против меня. Это задело за живое, и я пошел в сокрушительную атаку.

Сколько я потратил килограммо-метров - не сосчитать, колоссальное количество. Исходил весь район, по четыре-пять встреч в день. Шел везде, куда мог и куда звали. Зовут в какой-нибудь жилищно-коммунальный отдел, где собираются десять-пятнадцать старушек, - иду к ним. На одном из собраний у меня прихватило сердце. Раньше такого не было. Хорошо - собрание было в больнице, на Якоби. Главврач сразу, видно, по лицу заметил, быстренько свернул встречу, говорит: «Пойдемте, Юрий Абрамович, ко мне в кабинет, полежите...»

Это был первый сигнал потрясений, самое начало.

На собраниях тогда набивались полные залы. Несколько раз, наверное, раз десять, мы договаривались и встречались с избирателями все вместе, все четыре кандидата. Были и телевизионные дебаты. Изнурительное, но очень полезное дело - все видны. Потом, сообразив, что к чему, кандидаты стали приводить на эти встречи свои команды, была и моя. От команд этих в основном и сыпались вопросы. Меня команда главного соперника все время донимала одним вопросом: согласен ли я, к примеру, что работникам исполкома надо повысить зарплату? Это больной вопрос, население всегда против, когда администрации повышают зарплату... Я терпел-терпел, потом, думаю, надо ответить так, чтобы больше не приставали. Говорю: да, я за то, чтобы работникам облисполкома повысили оклады. Разве это справедливо, что на зарплату управляющего трестом можно содержать трех мэров Иркутска? А управляющий - это главный соперник... Больше не спрашивали. Правда, и сами кандидаты роняли себя. Одного спросили о Монтескье, а он ответил, что не знает, кто это такой... Случилось бы это на каком-нибудь заводе - бог с ним, прошло бы, не заметили, там и сами не знают, кто такой Монтескье. А тут был Академгородок...

Приходили ко мне, в облисполком, неформалы-демократы, «зеленые» во главе с Фильшиным⁴. В чем-то я с ними соглашался, в чем-то - нет. Они требовали полного раскрепощения всех сил, какие есть. В общем, от всего отвязываемся и поехали! Я говорю: так же нельзя! Есть какие-то правила, законы, есть власть - совсем без нее невозможно, это хаос, ничего не сделаем. Какая она - это другой вопрос. А так, без тормозов, черт знает до чего дойдем. Являются, например, представители Усть-Илима и заявляют: этот начальник - вор, этот -жулик и так далее. Я говорю: нельзя же так, товарищи! Объявить кого-то вором может только суд...

Правда, демократы быстрее входили в цивилизованные рамки, чем нынешние зюгановцы. У тех вовсе нет тормозов.

Я сам ходил на собрания демократов. Надо было знать, что говорят, что думают люди. Из обкома редко кто ходил, а я ходил. Один раз демократы организовали голодовку - в сквере Кирова, прямо напротив обкома, через дорогу от «серого дома». На улице Фурье, 2, выселили жильцов, вот и протестовали. Справедливо-несправедливо - не знаю, но люди три дня голодают, никто к ним не выходит, не обращают внимания. Я пошел - они там сидят в палатке во главе с Подшиваловым. Потом пригласил их к себе, пригласил и другую сторону. Подшивалов - он был лидером местных анархо-синдикалистов - так вальяжно развалился в кресле... В первый раз получил возможность прямо разговаривать с начальником КГБ и начальником УВД. Я, правда, ему сказал: ведите себя приличней...

Эти мои отношения с демократами не остались, конечно, незамеченными в обкоме. Мне ничего не говорили, но... Вдруг появились листовки, в которых объявили, что Ножиков - анархист. Пытались накопать на меня компромат, но компромата-то не было, не могли найти. Прислали в газету, в «Советскую молодежь», анонимное письмо, что, мол, компромат есть... Видно, как-то узнали, что у меня дома неладно. «Молодежка» письма не стала публиковать, но на первой странице ответила: выходите на свет, давайте объясняться в открытую. В открытую никто объясняться не стал.

Чем больше на меня нападали - не прямо, а сбоку, через подставных лиц, - тем больше это вызывало противодействие населения, тем больше я набирал очков. Старое российское правило, которое все забыли, да и теперь постоянно забывают: чем сильнее власть гоняет кого-нибудь, тем больше люди его поддерживают. Гоняли Ельцина, всякую чушь про него писали, пленки по телевидению показывали, вроде он пьяный и тому подобное, а чем кончилось? Избрали его депутатом, а потом и президентом.

С одной стороны на меня косился обком, ставил подножки, с другой - наседали демократы. Они составили обращение из пяти пунктов и требовали, чтобы я его подписал. Главных пунктов было два - об отмене 6-й статьи Конституции (о том, что «партия - руководящая и направляющая сила советского общества») и о признании частной собственности. Я был согласен с этим, но все тянул, не подписывал, не подымалась рука.

Я прошел обычный путь - такой все проходили. Сначала был пионером, потом всем классом дружно вступили в комсомол. Комсомольцем я был достаточно активным. На собраниях особенно не выступал, но ходил на субботники, был делегатом разных конференций, на одной даже петь пришлось... Конференция задерживалась, в горкоме никак не могли решить насчет первого секретаря, ну, а чтобы народ не скучал, не томился, пустили в ход самодеятельность... Насели - пришлось петь романс Рощина. Я был уже главным инженером управления... Тогда в комсомоле как-то было посвободней, не было такой бюрократизации, как потом. Но и всеобщего энтузиазма не было. Всеобщий энтузиазм, о котором сейчас вспоминают, -это иллюзия, выдумка. Я уже рассказывал, как в Иваново, в рабочем пригороде, меня таскали за пионерский галстук и весь класс хохотал - ошейник надел, как собака... В институте больше всего ценились три вещи - сила, характер, знания. В первую очередь - знания, особенно технические, шла индустриализация. А в партийной работе -какие знания нужны? И еще будешь зависимым человеком. Важней - профессия. Это и будущее, и хлеб. В студенческой среде к общественной, партийной и комсомольской работе относились с пренебрежением, как к делу несерьезному, хотя все ритуалы охотно исполняли.

Я вступил в партию по необходимости. Чтобы хоть как-то свободно работать, двигаться по службе, проявить себя, свои способности. Товарищи отговаривали: «Не иди, куда тебе - с твоим характером...» Но я пошел. Был уже начальником комплекса из двух управлений, из комсомольского возраста вышел, надо дальше двигаться... Среди технических специалистов уважения к партийным делам не было. Может, раньше в партию и вступали по идейным соображениям, но потом, при Хрущеве и особенно при Брежневе, это выветрилось. Вступали, чтобы что-то получить... В рабочей среде отношение такое же было. Квалифицированному рабочему партия была ни к чему - бригадиром и так поставят. Ну, а если рабочий похуже, не хочет таскать баллоны, а хочет побыстрей что-то иметь - квартиру, путевку, талон на машину, - тот идет на общественную работу, болтать, пересказывать, что пишут в газетах... Меня к этому не тянуло, хотя однажды чуть на эту дорогу не попал.

Было это на Средне-Уральской ГРЭС. Сняли парторга - устраивал банкеты, злоупотреблял служебным положением и так далее. Он потом мне жаловался. Мол, совещание проводили, поил-кормил, напоследок еще и в машины пакеты совал, а его -на ковер, за разбазаривание государственных средств. Когда совал, принимали, никто про государственные средства не вспоминал... В общем, обычное дело. После собраний-конференций - банкет, так уж заведено. Попадешься - получишь. Но чаще всего - нет, закрывали на это глаза.

Остались мы без парторга. Горком партии ко мне - будем тебя рекомендовать. Освобожденная должность, почти секретарь райкома (организация большая), молодой, перспективный... Но эта перспектива мне не улыбалась - я стремился к своей профессиональной работе. Отбиваюсь - ничего не получается, не отстают. Думаю: что делать, надо искать выход, спасаться. Придумал. Был у нас один мужик, неплохой, тоже начальник монтажного управления, ему это общественное дело нравилось. Я с ним и договорился. Никому ничего не сказал - пусть вроде идет, как идет.

Прошла конференция, избрали нас в партком. Партком остался заседать - выбирать секретаря. Представитель горкома говорит: рекомендуем Ножикова. Я встаю, беру самоотвод и предлагаю вместо себя этого товарища. Вот, тоже начальник управления, грамотный, добросовестный, активный, будет хорошо работать, он согласен... Он тут же сидит, неудобно что-то говорить против - его и выбрали...

Больше меня никуда не завлекали. Понимали, что управляющий трестом - это все-таки важнее, чем секретарь райкома. На нас, хозяйственниках, все держалось, даже сама партия. Победим – это будет победа партии, ее руководства, неудача -виноват директор завода, начальник стройки, в крайнем случае - министр. Министров снимали редко - они были одновременно и членами ЦК...

А партия деградировала. Я не верю, что первые большевики, те, кто делал революцию, хотели, чтобы народу было хуже. Они хотели, чтобы было лучше, имели идею. Но, не будучи подготовленными, без экономических знаний, без опыта управления, не смогли ее осуществить. Они были фанатиками и идеалистами. Это самые опасные люди, они не воспринимают реальной жизни, отстроены от нее. А это невозможно, никому еще не удавалось. Может быть, за всю историю по-настоящему отстроенными от всего были только две личности - Христос и Ленин. С Лениным, конечно, не так просто. Одним махом отменил и частную собственность, и товарно-денежные отношения, и всякую мораль. Говорил: «Нравственно то, что помогает революции...» Эти новые порядки большевики решили распространить на весь мир, о чем и объявили. Это превратило СССР в агрессивную державу. Как можно такое распространить? Только силой. Для силы нужен фундамент -индустрия. Для того, чтобы создать индустрию, нужны средства. Где их взять? Кредиты никто не даст, весь мир против нас, тем более национализировали всю собственность, в том числе зарубежную, которая была в России. Значит, надо искать средства внутри. Единственная доходная статья - сельское хозяйство, страна аграрная. У кого там можно взять? У людей зажиточных, которые что-то создали своим трудом, уменьем, опытом. Их обозвали кулаками и объявили им войну. Кого репрессировали, расстреляли, кто сопротивлялся, кого поставили на колени. Под видом обобществления отняли землю - свели в колхозы. Сначала объявили «землю - крестьянам!», крестьяне качнулись в сторону советской власти, а потом у них все отняли, все выжали - для индустриализации, для обороны. Вторую мировую выиграли, но какой ценой? Это была пиррова победа, трагедия народа. Уложили солдат в два-три раза больше, чем немцы, разорили страну. Кто за это ответил? Никто. Да и попробуй спроси... «Все для фронта, все для победы!» Во время войны это годилось, ну а дальше? Хвастались, что у нас паритет с американцами. Да, паритет, но потенциал-то разный! Они действительно тратили на армию часть бюджета, а мы - почти все. И металл, и уголь, и целлюлоза, и хлеб - все туда шло, цифры я уже приводил. Создали военную машину, которая, оказалось, и воевать неспособна - Афганистан и особенно Чечня показали...

А на гражданке - дошли до карточек, талонов и прочего. При этом верхи ничего жили, не жаловались. И приближенные тоже, их надо было подкармливать в соответствии с рангом: спецпайки, заказы, наборы, это по-разному называлось. У меня были знакомые в Москве, жили на улице Грановского. Смотрю в окно - съезд машин. На совещание съехались. Но дом напротив - неказистый, на министерство не похож. Спрашиваю: по какому это случаю? Знакомые смеются: «Тут министры за колбасой в очереди стоят...» Закрытый распределитель. Мои знакомые тоже паек получали. Приглашаем их в Иркутск, говорим: только у нас с продуктами... Спрашивают: а что вам надо? Жена говорит: ну, все - гречку, колбасу... Они приехали, привезли. Я такой колбасы сроду не ел! Управляющий трестом, большую зарплату получал, а ничего купить не мог. Таскал сумки из Москвы, из «почтовых ящиков», где работали...

Размахнули военную промышленность до предела. Довольные военные поднесли Леониду Ильичу звание маршала. Всего орденами увешали, до пупа - не пойму, как он мог эту тяжесть носить, наверное, мундир со всеми наградами ни разу не надевал. Вся страна в этой «оборонке» работала, я же видел. Теперь, естественно, она оказалась невостребованной. Можно понять трагедию людей. Но кто виноват? Нынешняя демократическая власть?

Я размышлял о нашем пути - при Сталине и после него. При нем были репрессивные и отчасти - для специалистов, особенно технических, - материальные стимулы. Им давали приличную зарплату, жилье. Правда, если директора или главного инженера снимали или, не дай Бог, сажали, то тут же выкидывали из квартиры вместе со всей семьей. Сталинские репрессии осудили, других стимулов не ввели. Материальный интерес постепенно сходил на нет. В 60-е годы на монтаже квалифицированный бригадир получал в 4 - 5 раз больше неквалифицированного рабочего, потом - уже в 2 раза. Не было резона иметь приличную квалификацию, она падала, падало качество работы и, естественно, качество товара тоже. Про товар, который появился в магазине, говорили не «продают», а «выбросили». Его и надо было выбрасывать - мы же видели, какой делают за рубежом, иногда и до нас доходил. На хлебозаводы, куда никто не шел работать, гоняли солдат, народ с других предприятий. Еще те были хлебопеки! Сейчас говорят, сравнивают - сколько можно было взять буханок на одни и те же деньги тогда и теперь. Но, во-первых, не возьмешь - идешь вечером с работы, а его уже нет. А, во-вторых, по качеству - небо и земля. Молоко тоже дешевое было. Ввели новый «стандарт» - полтора процента жирности. Выльешь его из бутылки - она чистая, прозрачная, вроде там ничего и не было.

Сейчас говорят - бесплатно квартиры давали. Да, давали, но не бесплатно - мы их отработали. Получаем эту квартиру как манну небесную - и тут же начинаем ремонт. Все квартиры, которые мы с женой получали, кочуя по стройкам, мы сразу принимались ремонтировать, переделывать, иначе в них жить было нельзя. И сколько труда и денег на это уходило - не сосчитать.

Производительность труда пошла вниз, а ни в каких сводках Госкомстата это не отражалось. Но я же видел! Рабочих из-за этого не хватало не только на хлебозаводах, но и на стройках, где платили прилично. Привлекали зэков. Зэки-монтажники работали у меня на Ново-Иркутской ТЭЦ, а на Хабаровской среди строителей их было вообще до 80 процентов. Уже они диктовали условия, а не мы. Не дай Бог, взбунтуются... А когда начали испытывать подземные коммуникации, обнаружили, что в некоторых местах трубы вообще не положили - просто траншеи засыпали...

Все спрашивали - куда мы идем? Сначала производство росло на 10 процентов в год, потом -на 6, потом - на 4, в 80-м - минус. Это еще - по нашему советскому счету, по которому в мире вообще никто не считал, у всех был нормальный счет. Но мы и цифры подгоняли под идею. Теперь подгонять было нечего...

Так мы шагали к коммунизму. Как в ходившей тогда частушке:

Сегодня мы не на параде, А к коммунизму на пути. Подайте, люди, Христа ради, Нам далеко еще идти...

О частной собственности среди хозяйственников говорили давно. Когда общее, ничье, то и никому не нужно. По гвоздику, по кирпичику унесут, все растащат. И тащили, не удержишь. Эта железка, может, ему и не нужна, а возьмет, в гараже бросит - авось когда-нибудь и сгодится, пусть валяется, все равно ТАМ пропадет... Не случайно у нас появилось слово «несуны».

Мы были в тупике.

Про все это я думал. Не день и не год. Это не свалилось на меня вдруг, с заоблачных высот, не сорока на хвосте принесла, не вражьи голоса подкинули и не ЦРУ нашептало. Дошел, как говорится, своим умом. Мне не надо было особенно переделываться, перекрашиваться, я и раньше своих мыслей не скрывал. Мне не надо было подстраиваться к наступающей демократии, я был к ней готов. Придя в пятьдесят четыре года к должности председателя облисполкома, я ясно понимал, что экономика должна реформироваться на основе частной собственности, предпринимательства, стимулов к труду для каждого человека (плата за результат), конкуренции, а не наивного соцсоревнования, и при этом - сильной власти, без которой не может жить ни одна страна. Хотя я все это понимал, мне трудно было переступить через постулаты, которым следовали все и я в том числе. Я, как и другие, вырос в той системе, впитал ее с молоком матери. И не так просто было от нее откреститься, отбросить, как старые шлепанцы. Сказать о частной собственности самому себе, товарищам, даже на большом собрании не так уж сложно. А как сказать сразу всему населению, которое выросло в той же системе и для которого частная собственность - враг номер один? Как воспримет, поймет? О партии сказать было легче. Партия, хотя руководящая и направляющая, - общественная организация. А общественная организация не должна управлять государством. Пусть выдвигает своих депутатов, пусть через них влияет на государство. Это и будет настоящая демократия. А если партия получит большинство и составит правительство, то за него, за результаты его работы перед населением и ответит...

Наше состояние все видели, этот бесконечный обман и пустые магазины всем надоели. И, когда пришел Горбачев - молодой, энергичный, ездит по стране, говорит с людьми на улицах, - его встретили с воодушевлением. Жена, правда, сказала мне тогда: «Ну, вы работали как лошади -так и будете работать. А что - меня тоже заставят?» Я засмеялся: <А ты как думала - всю жизнь дурака валять будешь?» Когда мы приезжали на новое место, от одной стройки к другой, и она приходила оформляться на работу, то честно просила: дайте мне самую маленькую зарплату. Чтобы потом никаких претензий не было...

Меня перестройка, приход Горбачева вдохновили. Особенно когда на июньском пленуме он сказал: «революционная перестройка». Но некоторые моменты настораживали. Он говорил: сначала -демократизация общества, потом - экономические реформы. Мне казалось, это должно идти рядом и одновременно. Экономические реформы могут быть успешными только при сильной власти. Как в Китае. Рычаги управления никак нельзя выпускать. Если не будет сильной власти, начнется переполох, перетряска. Какие тут реформы...

А демократы все подступали ко мне и требовали, чтобы я подписал их обращение. В нем, я уже говорил, было два основополагающих пункта - об отмене 6-й статьи Конституции и о частной собственности. Они спрашивали: вы согласны с этим? Я говорю: да, согласен. Вы об этом открыто говорили везде? Да, говорю. А почему тогда не подписываете? Они были настойчивы, деваться некуда было. Либо ты подписываешь и подтверждаешь слова, которые говорил в открытую, либо мы тебе не верим. Тут с моими колебаниями было покончено, хотя я представлял, что означает имя председателя облисполкома под таким обращением. Но я не мог, естественно, отказаться от своих слов. И подписал. Через день это обращение в газетах появилось.

Я колебался еще и потому, что понимал: это – уже открытая война с обкомом. Так оно и вышло.

* * *

На бюро, на партийных совещаниях на меня насели. Как так, член бюро обкома партии выступает против 6-й статьи, за частную собственность, против основ социализма... В общем, обычные декларации, им хорошо обучены были. Но все это возмущение пока оставалось внутри, на публику не выносили: шли выборы, и уже опасались меня в открытую трогать.

Я понимал: выборы все решат. Социологических служб тогда не было, я посадил свою команду - группу Калиниченко из делового клуба, группу Наумова из Академгородка, Голованова из кинохроники, других - и попросил обзвонить 100 человек, спросить, за кого они. Чтобы хоть приблизительно мой рейтинг определить. Обзвонили, спросили. Выходило, что я впереди. Это было в конце февраля, выборы - на носу, в марте.

Ко дню выборов я был уверен, что одержу победу. Это не только по нашему опросу, это по настроению чувствовалось. Но все равно переживал. Я потом прошел не одни выборы. Каждый раз это страшная, изнурительная гонка. Сколько она стоит, сколько отнимает здоровья, может понять лишь тот, кто сам в ней участвовал. В тот, первый раз была важна не только победа. Важно было - с каким перевесом выиграю, сколько наберу голосов. Если выиграю несколько процентов - плохо, значит, люди меня не очень поддерживают. Тут обком может свести со мной счеты.

Я набрал почти 80 процентов голосов. Ближайший соперник, управляющий трестом, - всего 5. Потом мы встретились, он говорит: «А, черт возьми, я столько для них сделал, а они за меня не голосовали...» Я говорю: «Ладно, Юрий Иванович, дело прошлое, хватит ругаться. Выборы прошли, работа осталась. Давай работать...» Потом я ввел его в губернаторский совет, где собрал лучшие силы.

Кончились выборы, обком увидел, что просто так, из подполья, меня не возьмешь, не достанешь. И пошел в открытую атаку. Началось капитальное сражение.

Собирают пленум обкома. По выработке экономической программы перестройки. Тогда это было действительно необходимо (кстати, как и сейчас). Предполагалось так: на местах свои программы определят, отошлют в Москву. В ЦК отберут лучшие, сведут в одну, общую. Ну, ладно. Сижу в президиуме, как и положено председателю облисполкома и члену бюро. И вдруг... Как начали меня поливать! Один выходит - на меня, второй, третий... За неправильную политику в области, пятое-десятое... Самое главное - политику-то обком определяет, ведет, за область отвечает, хотя уже ослаб, власть уходит, но все равно. Ко мне - какие-то мелкие придирки. Я смотрю - и глазам своим не верю. С этими людьми работаю, они никогда ничего мне не говорили, а тут... Я хотел встать и уйти. Потом думаю: нет, останусь, отвечу.

В перерыве спрашиваю Потапова и Спирина, второго секретаря: в чем дело. Они вроде ничего не понимают. Сами, мол, удивляемся, ну, значит, у коммунистов такие мнения, высказываются... Но я ведь тоже не вчера родился, понимаю, что все это организовано, коммунисты просто так выступать бы не стали...

Пленум по радио транслируют. Потом еще раз, вечером, эту пленку крутят, утром по телевидению показывают. Тоже не случайно - местным радио и телевидением обком управляет. В общем, хотят меня осадить.

Результат прямо противоположный.

Приглашают меня на партийное собрание в университет. Вел его Дамешек⁵, от обкома был Круликовский⁶, присутствовали другие. Представители обкома тут высказывались обо мне более лояльно - перед ними народ грамотный, все понимает. Вежливые слова не помогли - собрание приняло решение о недоверии обкому. Вслед еще на нескольких собраниях такое же решение приняли. Обком всполошился, а сдержать уже никого не может - волна пошла. Иркутск возбужден, газеты тоже против обкома. В субботу на набережной, на бульваре Гагарина, собирают митинг - фактически в защиту Ножикова, приглашают Потапова. Я не пошел - сама тема исключала мое присутствие. Потом мне передали, как было. Потапов выглядел бледно, не нашел аргументов. Пытался что-то объяснить - не прошло. В общем, не уверен - не обгоняй. Обком проиграл на выборах - зачем снова начал? Опять не рассчитал последствий...

Этим дело не кончилось.

Собрался областной Совет народных депутатов. Новый, только что избранный. Там уже была солидная группа демократов, человек шестьдесят, в основном из Иркутска. Но большинство было у компартии. Председателем Совета избирают Потапова, замом - Игнатенко, молодого юриста из университета, уже от демократов. Одновременно в Москве открывается съезд народных депутатов РСФСР. Коммунисты предлагают: давайте прервемся, подождем, пока пройдет съезд в Москве, посмотрим, что он решит, а тогда уж... В Иркутске после выборов настроение было на подъеме, революционное, и обком хотел протянуть время, подождать, пока оно спадет. И протолкнуть своего кандидата на пост председателя облисполкома вместо меня. Да и мало ли что решит съезд, может, все повернется...

Демократы понимали это, я тоже догадывался. Но сделать мы ничего не могли - у коммунистов в Совете большинство. Я говорю: ладно, пусть идет, как идет. Я пришел к такому правилу: не можешь изменить ситуацию - терпи.

Тем временем в Москве выбирают председателя Верховного Совета. Фактически того, кто встанет во главе России. Должности президента тогда не было. Был один президент - Советского Союза, Михаил Сергеевич Горбачев.

В Москве сражение еще большее. Два кандидата - Власов Александр Владимирович, предсовмина России, член ЦК, бывший секретарь обкома, естественно, от коммунистов, и опальный Ельцин - от демократов. Сошлись лоб в лоб. Оба выступали в гостинице «Россия», где жили депутаты, отстаивали свои позиции. У меня положение сложное. Я знал Власова давно, работал с ним. Он представлял, конечно, консервативное крыло, я стоял на демократической платформе. Я говорил: «Александр Владимирович, ну сдвиньтесь влево - и вас выберут». Он никуда не сдвигается. Но у меня есть такая черта. Я не могу просто так отказаться, отбросить в сторону человека, тем более знающего, подготовленного, порядочного. Я проголосовал за Власова.

Никто не прошел - ни он, ни Ельцин. Коммунисты тогда вместо Власова выставили этого Полозкова, секретаря российской компартии. Ну, тут руки у меня были развязаны, голосовал за Ельцина. Он и победил - всего пятью голосами...

Вернулся в Иркутск, все спрашивают: как голосовали, за кого? В принципе мог и не отвечать, голосование тайное, но я ответил: сначала - за Власова, потом - за Ельцина. Демократы сразу ощетинились: как так, высказывались за демократию, мы вас поддерживали, а вы - за представителя коммунистов. Они были правы. Они действительно меня поддерживали, за меня голосовали. Но в моей позиции была не только отрицательная, но и положительная сторона. Положительная - не отбрасываю человека, будь он хоть красный, хоть зеленый, хоть серый. Отрицательная - не выдерживаю требований демократической партии, за которые действительно стою.

В общем, демократы ко мне охладели, доверие пошатнулось... А тут перерыв закончился, опять собирают областной Совет. Выборы председателя облисполкома. Два кандидата: Сумароков, директор свиноводческого комплекса из Усолья, - от обкома, и я. За меня голосуют 115 депутатов, за него - 90⁷. Ни один больше половины не набрал, оба не проходят. Других реальных кандидатов нет, тупик. Кандидатуру Сумарокова снимают. За меня проголосовало подавляющее большинство, в том числе и коммунисты, которые, в общем-то, тоже меня поддерживали.

В первый раз председателем облисполкома меня фактически назначили. Теперь и де-юре, и де-факто избрали. Это новое положение усиливало мои властные полномочия. От обкома они уходили к исполкому.

Такое, думаю, происходило по всей стране. Где быстрее, где медленнее, где еле-еле, до сих пор тянется. В Иркутске демократическое движение было организованнее, целеустремленнее. Большое количество интеллигенции придавало этому движению ясность целей и убедительность. А обком не привык действовать в экстремальных ситуациях - таких ситуаций раньше просто не было. Умели управлять из кабинетов, в условиях жесткой, отлаженной административной системы. А говорить на улице, доказывать что-то публично, а самое главное - отстаивать свои принципы, не умели. Пытались напоследок привлекать новых людей, которых бы население воспринимало, но люди способные в обком уже не стремились, пошли другие, не блистающие знаниями и талантами. И убеждениями тоже. Они сами не были убеждены в том, что говорили. А как тогда можно других убедить? Хватались, как за соломинку, за старые силовые приемы - не проходило, только хуже было, новое возмущение вызывало.

В это же время в Москве шла борьба союзных и российских законов. Российское правительство не имело силы, никаких рычагов власти, самое главное - финансовых. Все рычаги были у союзного правительства. Но Россия, я уже говорил об этом, была самой большой и богатой из союзных республик, все понимали: как она скажет, куда повернет - так и будет. Чтобы ее ослабить, решили фактически расчленить. Сейчас говорят, что Ельцин развалил страну. Совсем нет. Ельцин сказал: берите столько суверенитета, сколько съедите. Но он только сказал, а ЦК с Горбачевым раньше еще сделали - приняли закон, по которому автономные республики получали статус союзных. Значит - и право выхода из России. Так хотели ее ослабить, придержать. Вполне по-ленински действовали: чтобы удержать власть, все средства хороши. Как с Брестским миром. На все согласились, чтобы удержать власть, чтобы немцы не наступали и большевики внутри могли спокойно разделаться со своими противниками.

Говорят еще, что демократическая власть, этот Чубайс, Гайдар виноваты в приватизации, все за бесценок отдали. Опять неправда. Первый, самый разрушительный вал приватизации прошел еще до Чубайса, до Гайдара, при Горбачеве - Рыжкове. Тогда именно приняли закон о передаче предприятий в аренду трудовым коллективам с правом последующего выкупа. Но как трудовой коллектив может управлять заводом или трестом? Это же нонсенс. Он не может и быть собственником. Выкуп был пустой, формальный, значит - никаких инвестиций, никто ничего не вкладывает. А без инвестиций, оборотных средств никакое предприятие не будет работать и развалится.

Так приватизировали в Иркутске завод имени Куйбышева и ЛПК в Усть-Илимске. Результаты плачевные. Я за ЛПК потом обвинял Мостового, зама Чубайса. Он говорит: «Ну, зря вы это - на нас ополчаетесь». Я посмотрел документы - действительно, он прав, зря, все до Чубайса было сделано. Мы пытались как-то ЛПК вытащить, но полностью не удалось. На Куйбышевском заводе были объективные трудности, но если бы он попал в руки настоящего собственника, не коллектива, то до конца бы не развалился, может, встал бы на ноги.

Другая часть приватизации шла в сельском хозяйстве, в аграрном секторе. Ельцина, российское правительство упрекают, что они развалили колхозы и совхозы. Но ведь они ничего нового не внесли. Действовали на основании союзных законов и Конституции СССР. В Конституции записано: земля принадлежит крестьянам. Но там это только декларация, а демократическая власть лишь намеревалась осуществить ее на деле...

Первый удар по предприятиям, по их кадрам, я считаю, нанесли кооперативы - закон о них был принят Горбачевым. Кооперативное движение было полезным, я даже предлагал создать при исполкоме отдел, который бы защищал, лоббировал интересы кооперативов. Тогда многие даже не поняли этого, удивились. Но кооперативы быстро стали получать большие доходы и могли платить сверхвысокую зарплату. На эту зарплату вытянули квалифицированных специалистов с предприятий.

Реформы Горбачева, я уже говорил, не охватывали всей системы, действовали в очень узком пространстве без учета общей обстановки. Толку от этого не могло быть никакого. Решили, например, что безналичный рубль равен наличному. В принципе правильно, во всем мире так. Рубль, как говорится, он и в Африке рубль. Не может наличный рубль стоить рубль, а безналичный - 15 копеек, финансовая система не будет действовать, провалится. Начали выполнять это решение - заработал на полную катушку печатный станок. Денежная масса выросла до колоссальных размеров, а товаров для ее обеспечения не было, магазины совсем опустели. Вот когда инфляция и подскочила, старики потеряли свои вклады - еще до Гайдара.

Я видел это падение рубля и понимал, что дальше будет еще хуже. Мы как раз перебирались из Братска в Иркутск. Жена очень не хотела переезжать. Там у нас был коттедж, участок в семьдесят соток, под окнами грибы собирали... Так, ничего особенного там не было, жена любила цветы, много сажала овощей и картошки. Я говорю ей:

- В Иркутске у тебя будет дача.

- Это обкомовская, что ли?

- Да, обкомовская.

- А зачем она мне? Буду там гнуть спину, а тебя с работы выгонят и дачу отберут. Ноги моей там не будет!

Она очень по-рыночному мыслила. Свое - значит свое, там надо работать. А зачем работать на дядю?

Я говорю:

- Я домик построю. Устроит тебя? Она говорит:

- Устроит.

Как приехали в Иркутск, я сразу занялся этим вопросом. У меня на книжке десять тысяч было. Сейчас - мелочь, но тогда - большие деньги, на «Жигули» лучшей модели хватило бы и еще осталось бы на гараж. Но я понимал, что скоро эти деньги полетят. А домик стоит сорок тысяч. Но и это полетит. Заключу со строителями договор на сорок - потом будет скандал. Я заключил сразу на сто. Двадцать своих наскреб, кое-что продал, остальное взял в кредит - тогда еще можно было. Долго мучился - брать не брать, страшно, все считал - выплачу или нет. Давали под восемь процентов годовых, по нынешним временам мелочь, а тогда... У меня одна зарплата, сколько с нее платить придется... Но решился. Тогда еще закон вышел, если человек строит дом, с него на эту сумму налогов не берут. Он и сейчас действует. Если достаточно большая зарплата, 10 миллионов в месяц, например, то налог - 35 процентов, за эти деньги в три-четыре года вполне небольшой дом можно построить.

Но я ушел немного в сторону. Отвлекся на личные дела. А мы говорили о том, что происходило в стране.

В стране союзное правительство не шло ни на какие уступки российскому, не отдавало никаких прав. Российское требовало - по-другому и быть не могло: как управлять без всяких прав? Инфляция росла, как снежный ком, из магазинов все выметалось подчистую. Финансовая система разваливалась, бартер расцветал маковым цветом. Страна катилась к полной катастрофе. Взаимоотношения с союзными республиками не оставляли сомнений в том, что сохранить Советский Союз в прежнем виде невозможно, хотя Горбачев и предложил подписать союзный договор.

И тут грянул ГКЧП.

19 августа, утром, я вел какое-то совещание. Заглядывает Матиенко, зав. орготделом:

— Юрий Абрамович, там по радио передают - чрезвычайное положение...

Я отмахнулся:

- Володя, не мешай, у меня совещание.

Матиенко молодой, был секретарем обкома комсомола, но парень самостоятельный и крепкий. Я взял его в исполком.

Прошла минута-другая, он опять заглядывает:

- Юрий Абрамович, снова передают, страшное дело...

Тут я забеспокоился, сказал «извините», прервал совещание. Пошел слушать радио: что там такое происходит? Слушаю - волосы дыбом встают. Открытое противостояние, гражданская война катится...

Быстро возвращаюсь в кабинет, говорю - тут серьезные дела, закрываем совещание. Звоню в Москву, в приемную Ельцина. Отвечают: президент едет на работу. Звоню Силаеву, предсовмина России. Отвечают: ушел к президенту. Звоню Руцкому, тогда - вице-президенту. Отвечают: ушел к президенту. Ничего себе! Все ушли к президенту, а он едет на работу. Не знал, что ли, не предполагал, что происходит? Доедет?

Информации никакой, думаю, что делать. А тут на полную катушку по телевидению выступает ГКЧП, в перерывах - «Лебединое озеро». Осмысливаю ситуацию. Должны были подписывать союзный договор, столько о нем твердили, а Горбачев в Форосе отдыхает. А тут ГКЧП с этим лидером Янаевым, у которого руки трясутся... Все это выглядит несерьезным и одновременно очень опасным.

Что делать? С кем советоваться? Выжидать для меня неприемлемо. Раз население меня выбрало, поставило во главе области, я должен занять позицию, иметь свою точку зрения и объявить ее. Понравится она населению или не понравится -другой вопрос. Но я должен ее иметь и высказать. Иначе я не по праву занимаю свое кресло.

Я привык к этому. Всю жизнь был первым руководителем - начальником монтажного управления, управляющим трестом, начальником «Братскгэсстроя». На производстве первый руководитель обязан был иметь свою обдуманную точку зрения и предъявить ее другим, убедить их. Я всегда говорил своим сотрудникам: не убеждены в чем-то сами - не пробуйте убедить других, ничего не получится. Решение нельзя откладывать - от тебя его ждут, на тебя смотрят, спрятаться не за кого, ты - первый. В партийных комитетах было по-другому - там следовали указаниям, самостоятельности было мало. Я застал еще нескольких сильных первых секретарей - Федирко в Красноярске, Банникова в Иркутске, Модогоева в Бурятии, Черного в Хабаровске. Я не говорю о том, хороши они были или плохи, но личности - незаурядные. Сталин ведь тоже был незаурядной личностью... Я мог представить, как повел бы себя в этой ситуации Банников, - он бы выступил в открытую. Но такие как-то сразу все ушли, явился народ помельче. Брежнев болел, ничего не решал, информации ему не давали. Все решали чиновники. Чиновник не несет ответственности за общие задачи, он видит свою частную,-остальное за пределами его интересов. Все время говорили: кадры решают все. Но как раз кадры и упустили. В идеологии не позволялось иметь свою точку зрения, это не поощрялось. В хозяйственной сфере допускалось собственное мнение, без него не обойтись: та же партия тебя спрашивает, когда смонтируешь турбину... Я в политику не лез, а в своих делах имел точку зрения, позицию и открыто ее высказывал.

...Для себя решил: ГКЧП не принимать, поддерживать президента России. Это ГКЧП несерьезно и бесперспективно. Вся страна бурлит, требует перемен, а ее хотят загнать назад. Не видел силы, личностей в этом ГКЧП. Главная сила -комитет госбезопасности, он всех в страхе держал. Язов, министр обороны, конечно, профессиональный военный, но не политик. Как говорится, «слуга царю, отец солдатам». Чистопородный служака. Ему сказали, уговорили - пошел. А закоперщик всего этого дела - КГБ.

К обеду я все-таки прорвался по телефону в канцелярию Ельцина. Оттуда уже по факсу, по телетайпу передавали его обращение, первые указы. Связь у нас шла через городскую телефонную станцию. Правительственная - в руках КГБ, телевидение заблокировано, радио тоже. Был ленинский опыт. Он требовал: захватить почту, телеграф, телефон, потом - банки... Но телефонную станцию почему-то упустили - то ли не сумели заблокировать, то ли забыли, то ли еще что.

Я принял решение и начал консультироваться с ближайшими помощниками. Они - в растерянности. Единственный, кто мне что-то сказал, это обкомовец Круликовский: «Юрий Абрамович, это несерьезно, через три дня кончится...»

Собираю исполком, всех поголовно - двадцать пять человек. Потом, при единоличном губернаторском правлении, я бы мог все решить сам. А тут надо решать коллективно. Говорю: положение вам известно, надо решать. Начали обсуждать - горячо, долго, информация у всех - минимальная. Смотрю: так может продолжаться бесконечно. Говорю: все, хватит обсуждать, будем принимать решение. Я сам его набросал, суть такая: считать действия ГКЧП незаконными, неконституционными, немедленно созвать съезд народных депутатов СССР и России и ожидать приезда президента Советского Союза... Кто за такое решение, прошу голосовать. И первый поднимаю руку. Оглядываю левую сторону - замов и членов исполкома, правую. Молчат. Потом медленно стали поднимать руки. Я предупредил: имейте в виду, последствия этого решения могут быть для нас очень жестокими... Все - «за», «против» - трое: Игнатов, еще кто-то, сейчас не помню. Игнатов хоть был мой первый зам, но партийный работник.

Я был очень рад такому решению. АИСТ⁸ взял у меня и у Спирина⁹ интервью. Те, кто брал, сказали: передадим полностью, но больше нас не ищите, уходим. Я не обратил на эти слова внимания, потом понял.

Информация из канцелярии Ельцина по факсу продолжает поступать. К десяти вечера я собрал некоторые указы, думаю, как передать в эфир.

Звоню на телевидение Комарову¹⁰, другим. Никого нигде нет - ни дома, ни на работе, ни на даче, - все скрылись. Звоню на радио - то же самое. Наконец нашел на радио какую-то женщину. Объяснил ей все, говорю: я сейчас напишу распоряжение чтобы вам не отвечать, а вы по этому распоряжению передайте указы. Она согласилась. Через полчаса звонит, говорит: извините, Юрии Абрамович, я не могу передать. Я понял: испугалась. Я не стал на нее давить, это дело добровольное. Нашли Гошкива, начальника радиотелецентра, он согласился дать эфир, но говорит: у меня нет диктора. Я говорю: пришлем диктора. У меня в приемной полно сочувствующих демократов. Я вышел к ним, спрашиваю: кто может быть диктором? Одна женщина вызвалась. Попробовали - ничего, годится. Она поехала. Через какое-то время звонит: Юрий Абрамович, я прочитала, что дальше делать? Я говорю: читайте второй раз. Прочитала, снова звонит. Я говорю: все, езжайте спать. Уже двенадцать ночи было.

Я тоже поехал спать. Звонит домой Ващенко¹¹ (Шестак¹² в это время отсутствовал), спрашивает: что значит это чтение по радио? Я говорю: обязан обнародовать указы президента России. Он говорит: «Хорошо», - и положил трубку.

На следующий день, с утра, я начал расширять свою программу. Конечно, рисковал, но выхода не было. Сидеть смирно, не дышать - население поймет, что председатель выжидает. Принять ГКЧП я не мог. Бросить все, уйти в отставку, сказать: боритесь, как хотите, сами - тоже не годится. В общем, куда ни кинь - всюду клин. В такой ситуации надо поступать по совести, по убеждению. Пропадешь - так хоть будешь знать, за что. Тем более, я все-таки предполагал, что ГКЧП успеха иметь не будет.

Пригласил по очереди областного прокурора, начальника УВД, начальника КГБ, представителей армии. И потребовал от них признания президента России, как главы государства.

КГБ ответило, что подчиняется своему руководству в Москве (а это руководство сидело в ГКЧП) и других решений принимать не может. С УВД и прокуратурой с формальной стороны было легче. В России был свой министр внутренних дел и генеральный прокурор. УВД полностью признало президента, прокуратура, хотя с некоторыми оговорками, но тоже. Представители армии прямо сказали: у нас есть министр обороны, мы подчиняемся его приказам. Звучит убедительно.

Чтобы не спорить с армией, а воздействовать на нее я никак не мог, я решил с ней говорить по-иному, подойти с другой стороны. Ко мне пришли три генерала во главе с зам. командующего округом и настоятельно просили занять нейтральную позицию. Я им говорю: вот вы, вы все же генералы, вы не можете не сказать солдатам в решающую минуту, за что воюете. Вы не можете стоять в стороне, занимать выжидательную позицию, а они пусть воюют неизвестно за что. И для меня это неприемлемо. Я от вас ничего не требую, прошу ответить прямо только на один вопрос. Будет ли армия вмешиваться в гражданские конфликты на территории Иркутской области? Предупреждаю: любой ваш ответ будет сразу передан населению через средства массовой информации. Они сказали: нет, Юрий Абрамович, армия ни в коем случае не будет вмешиваться в гражданские конфликты на территории Иркутской области.

Мы пожали друг другу руки и расстались. Все, больше мне ничего от них не надо было. На следующий день ответ генералов и их фамилии были опубликованы.

На этом мои переговоры закончились. Дальше - встреча с областным Советом, нам нужно принимать какое-то общее решение.

Собрался президиум Совета и исполком, пригласили силовиков. Разговор тот же, что и накануне у меня в кабинете: кто за кого, какую позицию занимает. Но расклад уже получился немного другим. Прокуратура и УВД подтверждают свою приверженность президенту, КГБ никто не трогает, боятся, нападают на армию. Я говорю: оставьте армию в покое, у нее своя дисциплина, руководство ЗабВО и иркутского гарнизона дало слово, что вмешиваться в гражданские конфликты не будет. А главным организатором этого незаконного путча я считаю комитет государственной безопасности. Несколько депутатов - в его защиту. Я настаиваю на своем: главный виновник - КГБ. Принимаем решение, в котором есть пункт об этом комитете, о неконституционности его действий.

Ладно, приняли решение, разошлись. Оформляют его, приносят мне на подпись. Смотрю - все на месте, а этого пункта по КГБ нет. Где-то по дороге потеряли. Я говорю: мы принимали другое решение, несите его. Ушли, опять приносят. Что-то там про КГБ есть, но вскользь, обтекаемо: конечно, но... Я хотел и это отослать, пусть переделывают. Но Курин¹³ говорит: Юрий Абрамович, не майтесь, все боятся КГБ, никто этого пункта не впишет. Я махнул рукой - черт с вами! - и подписал.

Иркутск бурлит. У Дворца спорта митинг, санкционированный Говориным¹⁴, - против ГКЧП и в поддержку Ельцина. Из Москвы информация по-прежнему слабая и противоречивая. Самое главное - никак не можем прорваться на телевидение. И тут приходят связисты и говорят: у нас есть выход на телевидение, можем его дать. Это меня вдохновило. Не потому, что появилась возможность получить канал. Эти люди - из стратегической связи, у них свои источники информации. Раз к нам пришли - значит, у ГКЧП что-то не ладится, есть трещина...

Однако тут же, в полдень, приходит телеграмма от этого ГКЧП: требуют создать такой же орган в Иркутске, местный. Они эти телеграммы по всей стране разослали. Прямо отказались это сделать и выступили против ГКЧП, насколько я знаю, две области - Иркутск и Свердловск, родина Ельцина. Ну, ладно. Телеграмма эта стала последней точкой. Сидел-сидел, думал-думал, иду к Платонову Льву Анатольевичу, своему первому заму. Очень порядочный человек. Говорю: Лев Анатольевич, вот пришла телеграмма, но я ничего такого организовывать не буду. Возможно, к концу дня отстранят, готовься принимать власть и создавать это самое ГКЧП. Там у него еще Сюткин сидел, Борис Иванович, тоже мой заместитель. Он говорит: Юрий Абрамович, мы вместе с вами голосовали за решение в поддержку президента, мы принимать у вас власть не будем и ничего создавать не будем. Если вас снимут - вместе с вами уйдем в отставку.

Эта поддержка меня обрадовала. Звоню Янаеву, чтобы сообщить, что никакого ГКЧП в Иркутске не будет. Дозвонился, говорят: уехал на Лубянку. Звоню на Лубянку, говорят: они уехали в ЦК. Звоню туда, тоже нет: все куда-то уехали...

Чуть позже звонит из Москвы Ельцин. Он знает, что у нас делается, говорит: держитесь, все будет в порядке. Но напряжение не спадает, все как на весах: туда-сюда, вверх-вниз. Самое страшное - утро 21 августа. То ли обойдется, то ли за мной явятся... Телеграмма эта, Янаева, надо мной, как топор, висит.

В приемной толпятся демократы, никуда не уходят. Подступают ко мне: Юрий Абрамович, мы хотим организовать защиту исполкома. Вроде как у Белого дома. Демократам иногда нужна стычка. Правда, реже, чем коммунистам. Тем нужен постоянный бой. Я говорю: вы понимаете, что говорите? Посмотрите на вещи реально. Вы безоружные. Явятся омоновцы - вас просто на улицу вытолкают. В лучшем случае. Оставьте эту затею. Иофин, их лидер, говорит: мы так решили, мы с вами не согласны...

Поговорили - разошлись. Ладно, думаю, ничего не будет. У демократов так: поговорят, а до дела не всегда доходит...

Но через какое-то время прибегает ко мне возмущенный Игнатов. Я уже говорил о нем: мой зам из комсомольско-партийных работников, он голосовал против нашего решения в поддержку Ельцина. Игнатов кипит: что творится, что за безобразие происходит! Разъезжает по городу машина с рупорами, призывает: идите на защиту «серого дома» и председателя исполкома. Собираться к семи вечера...

Ну, елки, думаю, они все-таки это сделали! Теперь не остановишь. Но в четыре часа прорывается телевидение - выступает Ельцин. Зову всех в приемную, к телевизору. Стульев не хватает, сидят на полу. И тут мне говорят: собирается колонна студентов из политехнического, хотят идти к «серому дому» на вашу защиту. Только этого не хватало! Они же пойдут через весь город, наколобродят обязательно, побьют стекла - народ вольный...

Выхожу из «серого дома», чтобы ехать к ним, остановить. А тут толпа, подхватывают меня, начинают качать.

Освободился, еду в политехнический. Там в актовом зале битком набито - концерт одной рок-звёзды. Наверное, после него и собирались идти к «серому дому». Прохожу, смотрю, слушаю. Видно, узнали, объявляют: к нам приехал председатель облисполкома Ножиков, он расскажет про обстановку. Встают, приветствуют меня. Я коротко рассказал, что к чему, сказал, что защищать ничего уже не надо. Они реагируют шумно, кричат «ура!» - народ молодой, эмоциональный, для них это все - вроде интересной игры... На том и закончилось.

На следующий день вскрыли документы КГБ, подняли их сообщения. И в руки мне попала телеграмма из нашего областного управления, с улицы Литвинова, в Москву. Читаю, думаю: ни черта себе! Что бы они со мной сделали, если бы победили... Точно бы упрятали куда-нибудь...

Я, конечно, слышал о доносах, но никогда не видел их. И вот увидел. Этот редкий документ привожу полностью - его не перескажешь. Грамотешка, правда, хромает, но, в общем, все понятно.

«Шифротелеграмма № 3800 Москва, КГБ СССР

За истекшие сутки обстановка в Иркутской области, трудовых коллективах и среди населения в целом оставалась нормальной. Вместе с тем серьезное осложнение в обстановку вносят поступления в адрес облисполкома Указы правительства РСФСР и другие Указы правительства России.

Председателем исполкома занята жесткая позиция строгого следования российским законам и конституции РСФСР и полного неприятия правомочности ГКЧП.

При непосредственном участии председателя облисполкома организована трансляция по местному радио изданных Президентом РСФСР Указов, состоялось его выступление по городскому каналу Иркутского телевидения.

20.08.91 г. председатель облисполкома провел областное селекторное совещание с руководителями исполкомов, в ходе которого однозначно заявил о занятой им позиции в создавшейся обстановке и уполномочил горрайисполкомы неукоснительно следовать российским законам, а решения ГКЧП считать недействительными.

При полной поддержке председателя облисполкома сегодня в 18.00 местного времени на площади у Дворца Спорта в центре г. Иркутска проводится митинг блока «Демократическое движение» в знак протеста действиям ГКЧП СССР.

Ведется подготовка к выступлению по областному ТВ председателя Совета и исполкома. Принимаемые нами меры по снижению пропагандистских акций, возбуждающих население, личные беседы руководства УКГБ у председателя облисполкома понимания не находят. Продолжаем контролировать и позитивно влиять на развитие обстановки в области.

И. о. начальника УКГБ В а щ е н к о. 20.08.91 г.»

Такая вот «телеграмма». Я вылетел в Москву, на съезд народных депутатов, и прихватил ее с собой.

В Москве еще дым не рассеялся. Я побыл на съезде и на день отъехал в Иваново, в родные места. В Иваново шли митинги. Вернулся в Москву - там уже висели трехцветные российские флаги.

В Москве я пошел на встречу с Ельциным. Меня интересовали полномочия глав администраций, но не это было главное. Главное - права территории. По природным ресурсам, которыми располагает, по налоговому обложению, по местному законодательству. Из Москвы для всех законы не издашь. На каждой территории - свои условия, свои отношения, свой менталитет населения, свой климат, наконец. Одно дело - Иркутск, другое - Свердловск, третье - Москва, четвертое - Санкт-Петербург и так далее. В центре России, например, я знаю, я там жил, национальный вопрос играет большую роль. В Иркутской области не так. Хотя 90 процентов и записано русскими, полное смешение народов, менталитет совершенно другой. Есть и другие отличия. А всего к президенту у меня было восемь или девять вопросов.

Все это я Ельцину изложил. Он со многим согласился, нашли взаимопонимание. Только в одном вопросе он был против - по антимонопольному комитету. Он говорил: зачем вам в области свой антимонопольный комитет? Вы же его под себя подстроите. Потом я понял, что он был прав. Антимонопольный комитет надо создавать сразу для целого экономического региона, на четыре-пять областей. Например, один для всей Восточной Сибири с Красноярским краем. Чтобы, скажем, отдельные территории не могли помешать перемещению товаров за свои пределы, как теперь бывает. Запретили, к примеру, ввоз или вывоз помидоров или водки - и все.

В конце разговора я показал Ельцину телеграмму нашего КГБ. Он прочитал и спросил:

- Где он сейчас, этот начальник? Я говорю:

- Как где? На работе.

Он звонит Иваненко, тот недавно стал начальником российского КГБ. И говорит: у тебя в Иркутске такой-то работает. Чтобы завтра его не было.

Я не собирался причинять неприятностей Ващенко. У меня к нему никаких претензий не было. Я его даже уважал по-своему. Он не юлил, не хитрил, как другие, а прямо обозначил свою позицию. Сказал - сделал. Он выполнял свой долг, как его понимал. Он был человеком системы. Была бы другая система - и он был бы другим.

Почему я так резко выступал против ГКЧП? Я видел - там первую скрипку играл комитет госбезопасности. Он хотел стать над властью и над населением. Я считал недопустимым вооруженное вмешательство в процесс перестройки. Это - гражданское дело. Органы госбезопасности нужны любому государству, без них не обойтись. Они должны собирать информацию, анализировать ее и предоставлять правительству. Но дальше никуда не вмешиваться. Это не их дело, они должны знать свое место.

Вот почему я показал телеграмму Ельцину. Дело было не во мне и не в Ващенко. С Ващенко даже лучше было иметь дело, чем с теми, кто точил топор за спиной. Но систему надо перестраивать, чтобы опять не было каких-нибудь переворотов.

Тем временем в Иркутске происходило низложение обкома партии. Опечатывались кабинеты, сотрудники отправлялись на отдых. Меня в городе не было, я был в Москве. Все производилось по прямому распоряжению президента, а осуществлял исполком и областной Совет.

В Москве - свои дела. Я зашел к Махарадзе, в администрацию президента. Такая большая комната, человек тридцать толкутся. Собирают сведения, готовят указы о назначении глав администраций. На ходу. Не узнают толком о человеке, о его квалификации, не пригласят, чтобы выяснить - годится или нет. Суета, как в Смольном во время революции. Я немного знал Махарадзе, мы вместе с ним и Яровым, председателем Ленинградского исполкома, летали в Японию. Он был директором небольшого завода в Волгограде, потом на перестроечной волне взлетел в председатели областного Совета, оттуда - руководителем администрации президента. Человек умный, деловой, но без стратегического мышления и опыта управления.

Глав администраций назначали по политическому принципу: кто за демократию (точнее - за Ельцина) - давай сюда, кто за коммунистов - давай отсюда. Опять то же, что было вчера. Эти первые шаги демократии произвели на меня не лучшее впечатление. Может, в таких действиях и была необходимость. Шла ожесточенная борьба за власть, с обеих сторон - без всяких правил, непозволительными методами, и надо было как можно скорее расставить по ключевым местам людей, настроенных на реформы. В министерствах, ведомствах, в провинциальном управлении аппарат был консервативный, новых квалифицированных кадров явно не хватало, да и не могло хватать - откуда? Старый аппарат просто так не сдавал позиций. Это в Иркутске власть перешла от обкома к исполкому фактически еще до путча. Но Иркутск - особенный город, это не промышленный центр (промышленность вокруг - в Ангарске, Усолье, Черемхово, Братске), а административно-интеллектуальный. То, что он поднялся против ГКЧП, - не одна моя заслуга, это было и настроение города.

Перетряска шла не только на местном, но и на федеральном уровне, в министры тоже попало немало случайных людей. Были просто смешные назначения. Лопухин стал руководить топливно-энергетическим комплексом, а он - чистый завлаб, об этом деле и понятия не имел. Или Титкин, министр промышленности. Управлял, как говорили наши директора, маленьким заводом где-то в Тульской области. Где же ему такую махину, целую страну обнять? Они и быстро сменились, сгинули - не видно на горизонте. Удачными оказались назначения Гайдара, хотя он молодой был, Чубайса, Шохина - они и теперь остались в политика.

Глав администраций в эту новую должность возводили таким образом. Президент издавал указ, областной Совет кандидатуру согласовывал. Иркутский Совет сразу согласовал мою кандидатуру, указа еще не было. Я звоню Махарадзе, сообщаю об этом. Он: да что вы лезете поперед батьки в пекло! В течение недели указ будет, не дергайтесь. Я говорю: да не рвусь к должности, хоть завтра вернусь в «Братскгэсстрой», мне просто нужна ясность. Не нравлюсь - не надо.

Через несколько дней приходит указ. Я уже говорил, что тогда по-революционному, скопом, сразу многих назначали. И тут на одном листочке -пять фамилий, в том числе и моя.

Так закончился август 91-го года.

Дальше дела разворачивались следующим образом.

В стране шел первый передел собственности. Я бы назвал его номенклатурным. Руководители министерств и ведомств, партийные работники, те, что еще не были старыми, получали в управление главки, объединения, тресты и фактически становились их владельцами.

Этот передел Ельцин - Гайдар получили в наследство от Горбачева - Рыжкова вместе с разваливающейся страной. Лучше всего в ней жили не те, кто лучше работал и больше зарабатывал, а те, кто был ближе к товару, - торговцы, хозяйственники, чиновники. Товар стоил дешево, но его было в обрез. Рабочий или бригадир, даже директор, получавшие 400 - 500 рублей в месяц, большие тогда деньги, жили хуже продавщицы овощного магазина, получавшей 95, щеголявшей в грязном халате, но в золоте. Эту картину мы видели каждый день.

На ноябрьском съезде народных депутатов Ельцин выступил с программой, подготовленной для него молодыми реформаторами. Главными в ней были такие вещи: либерализация цен и внешнеэкономических связей, децентрализация инвестиций и управления экономикой, новая налоговая база бюджета.

Либерализация цен должна была вернуть товару его настоящую цену, дать таким образом толчок производству тех предметов, которые пользовались спросом у населения, и в итоге наполнить магазины. Но, если цены подымались, надо было платить и большую зарплату. Дороже становились оптовые закупки ресурсов и сырья - требовались финансовые вливания...

Либерализация, конечно, была шоком. Люди смотрели на новые цены в магазинах и не могли понять - на этом свете они находятся или уже на том... Особенно старики.

Бюджет страны теперь предполагалось строить на налогах. Раньше в бюджет просто отбирали все доходы предприятий и то, что человек заработал. Заработал, скажем 400 рублей - 220 отнимут, 180 оставят, чтобы прокормился. 40 заработаешь - с тебя ничего не возьмут, нечего, так живи. Бюджет из налогов - нормальное экономическое явление, так и должно быть. Когда отнимали, про это никто не знал, про налоги все знают, и отдавать свое не очень хочется...

После либерализации цен возник вопрос о приватизации. Заговорили об этом на всех уровнях. Оценка первых этапов приватизации далеко не однозначна, и тут начинается политика. По приватизации решения принимал Верховный Совет, я сам был участником этого. И чрезвычайные полномочия Ельцину тоже предоставил он. Я голосовал против - считал, что это может ущемить интересы территорий. Но коммунисты голосовали «за». Меня вот что возмущает. Сначала голосуют «за», а потом недоумевают, зачем все это делается.

Верховный Совет после августа был в шоке. Коммунисты боялись, что новая демократическая власть поступит с ними так же, как они поступали раньше со своими противниками, - будут репрессии. Но эта власть даже гэкачепистов, которые устроили государственный переворот, выпустила из Лефортово. Некоторые сейчас и в Госдуме заседают. Партию коммунистов судили, но не как она - тайными «тройками», а открыто - в Конституционном суде. И процесс этот кончился ничем -по-другому он и не мог кончиться. Все были в партии, почти все взрослое население - нельзя же осудить всю страну... Отношение к партии после путча было особенно негативным. Но если у тебя есть позиция - стой на ней при всех обстоятельствах. А если отступил, то не заявляй потом, что был против. Это поведение КПРФ меня и возмущает.

В борьбе за власть обе стороны были хороши, я уже замечал. Претензии можно предъявить и коммунистам, и демократам. Но коммунисты уж вовсе забывали о том, что говорили и делали вчера...

Населению не нужны эти игры, они только мешают. Ему и тогда требовалось другое. Чем мне, да и не одному мне, пришлось срочно заниматься.

* * *

Либерализация цен давала временные преимущества тем территориям, где развиты сельское хозяйство и переработка. Они могли обеспечить себя своими продуктами, а излишки продать за хорошие деньги. Такие же центры, как Иркутск, Свердловск, Челябинск, Москва, Санкт-Петербург и другие, где сильнее было промышленное производство, рисковали остаться на голодном пайке, и надолго.

Иркутская область обеспечивала себя основным - хлебом, мясом, молоком - чуть больше, чем наполовину. Остальное надо было завозить. Особенно плохо было с молоком. Люди занимали очереди у молочных магазинов с шести утра, жгли костры, грелись, ждали. Надо было принимать радикальные меры. И я направил свои стопы к Гайдару. Он был и. о. премьера.

Но еще до этого, летом, мы сами предприняли некоторые шаги. Провели в Иркутске совещание и заключили договор с министерством торговли и Госснабом. Эти всесильные тогда ведомства убедились в наших нуждах и многое могли сделать. Госснабу мы отдавали свои ресурсы. От министерства получали продовольствие. Если бы и получали от Госснаба, было бы легче и проще. Не отдадим ресурсы, пока не получим продовольствие, - и все. Но тут были разные ведомства. Мы нашли с ними общий язык, и они обещали помочь. Но это было временное, частичное решение проблемы. Надо было решать капитально. За этим я и отправился к Гайдару.

Предложение наше было такое. Мы ничего не просили от общего пирога. Мы просили только оставлять нам десять процентов тех ресурсов, которые производит область. И разрешить ими беспошлинно торговать. В чем тут соль? За ресурсы, которые производят предприятия, все равно им надо платить. Отдадим им эти деньги, а нам остается пошлина. Это - немалые средства. На них можно будет закупать продовольствие и товары народного потребления.

Гайдар подписал разрешение на беспошлинную торговлю. Большинство глав администраций были новыми людьми и не всегда могли что-то требовать у правительства, которое только что их назначило. Я был из старой администрации, знал всю механику. Наша просьба была достаточно индивидуальной, массового наката на Москву еще не было. Да мы вроде у нее ничего и не просили... Гайдар еще, конечно, понимал, что это реальный выход из положения.

Предприятия области экспортировали алюминий, целлюлозу, нефтепродукты, пиломатериалы. Лесная база, я уже говорил, была поделена между чужими республиками и областями, на нашу карту страшно было смотреть - кругом Казахлес, Узбеклес, Таджиклес и так далее. Выкурить их было нашей дальнейшей задачей. А пока десять процентов алюминия, целлюлозы, бензина, привилегия, которую дал Гайдар, помогли области выжить, уйти от голода. Мы покупали продовольствие везде, где только могли - особенно на Украине, в Казахстане, в Узбекистане. Цельное молоко не завезешь, нужно было сухое. У нас больше половины страны - север, где вместо коров собаки да олени, но сухого молока никогда в достатке не производили. Мы взяли его в Белоруссии и европейских странах.

Часть средств вложили в технологии по переработке сельхозпродукции. Переработка в Иркутске издавна была слабой. Не поправь мы это дело, мы могли бы или обречь себя на очень высокие цены, или вообще остаться без товара - всю жизнь возить его не будешь.

В частности, закупили для Иркутского мясокомбината различные линии, автоматы по производству сосисок. Самый простой, самый дешевый и самый массовый продукт. Сосиски были вечным дефицитом. Возьмешь, если повезет, по талону 800 граммов в месяц и по одной отпускаешь детям. Теперь мало кто об этом помнит, а было - совсем недавно. Когда сосиски появились в иркутских магазинах, мы считали это великой победой, национальным праздником. Вроде явления Христа народу...

На Иркутском мясокомбинате хорошо развернулись Бронштейн и его преемник Виниченко. На тех же площадях, ничего не пристраивая, пустили новые автоматы и линии. Поднялись Иркутский молокозавод, для которого мы купили современное оборудование, Ангарский мясокомбинат, позже - Усольский молокозавод. Иркутск давно сидел без конфет, мужики, особенно по утрам, маялись без пива. Тут много энергии приложил Даев¹⁵. Я был на Иркутском пивзаводе в 1994 году. Удручающая картина! Такая махина, только построили, уйму денег вложили - стоит, мертвый. А мы из Европы эти банки возим, даем им заработать... Теперь иркутское пиво по качеству не уступает европейскому, кроме бутылочного, продают и разливное, по-новому, из кег - очень нравится населению...

Даев успешно занимался кондитерскими изделиями и безалкогольными напитками, а Пиманов в «Кедре»¹⁶ - алкогольными, в основном водкой. Старые директора по-советски по-прежнему загоняли деньги в землю, в капитальное строительство, которое быстро отдачи не давало, а эти сразу почувствовали возможности рынка, поняли его и резко рванули вперед. Вырастала новая плеяда руководителей.

Особенно отличился Франтенко из Усольской птицефабрики. В Амурской области и частично на Дальнем Востоке торговлю яйцами захватили китайцы и прилично на этом зарабатывали. Франтенко близко никого не подпустил. Завалил своей продукцией область и смело пошел за ее пределы. И само производство у него отлажено. На птицефабриках есть такой показатель - количество кормов на один грамм привеса. Так вот по этому показателю Усолье на втором месте в стране.

Начали отличаться приличным качеством и иркутские куры. Раньше от них отказывались, требовали «ножки Буша». Я лежал в больнице, тоже попросил купить «ножки Буша» - наши не угрызешь. Почему-то не нашли, принесли курицу ангарского мясокомбината. Говорят: не пожалеете. Я попробовал - действительно вкусно.

Все это, может быть, покажется читателю малоинтересным, скучным. Обыкновенная рутинная работа. Политические схватки веселее. Но когда тебя, главу администрации, губернатора, на улице окружают люди и говорят, что нечем кормить детей, даже несчастные талоны не отоварить, то это не кажется скучным или второстепенным. И, чтобы изменить эту ситуацию, никаких сил не жалко.

Вместе с тем на всех углах закипела торговля, появились стихийные рынки. Все это поначалу выглядело не очень презентабельно - разномастные ларьки, самодельные прилавки, развалы, столы, а то и прямо на земле свой товар раскладывали. При такой массе за качеством, за ценами, за всем прочим не уследишь - полный ералаш. Но тут, надо отдать должное иркутскому мэру Говорину, наводился порядок. За Иркутском последовали Ангарск и Братск. Иркутск же становился торговым центром не только области, но и всей Восточной Сибири.

Особую струю вносили южные торговцы - с Кавказа, из среднеазиатских республик. Тут не только криминальный оттенок, но и страшная антисанитария. Я приехал на оптовый фруктово-овощной рынок за Шанхаем¹⁷ - жуткая картина, грязь до предела. Я вызвал тут же санитарную инспекцию и милицию. Говорю: будет так, не наведете порядок - закрою рынок. Я не мог допустить, чтобы нам навязывали свои правила торговли.

Может, это и не дело главы администрации такими частными вопросами заниматься - везде все равно не поспеешь, за всем не уследишь. Но иногда надо - для примера.

Так мы ушли от голода - стараниями наших хозяйственников и мэров, и благодаря полученной привилегии. За нее потом меня жестоко «отметили» некоторые газеты. Была даже большая статья в очень популярных тогда «Московских новостях» - «Опальный любимец президента». Почему «опальный» и «любимец» — в своем месте скажу. В статье изображалось вот что. Ножиков добыл разрешение на беспошлинную торговлю весьма ценными ресурсами, а на этой торговле кое-кто очень погрел руки... Может, кто-то и действительно погрел - не исключаю такой возможности. В самое доброе дело могут влезть жулики. Искать их должна не только администрация, для этого существуют специальные органы. Но то, что мы сумели накормить область, - это факт.

Кроме хлеба насущного, меня очень занимали две глобальные вещи - ваучерная приватизация (я ее назвал для себя - второй передел собственности) и неравноправие в этом деле субъектов Российской Федерации. Это грозило многим и действительно принесло немало неприятностей. И до сих пор приносит.

* * *

Сейчас все почем зря кроют ваучеры и ваучерную приватизацию. Кричат, что это разбой, грабеж родной страны, проклинают Чубайса, требуют его головы и так далее.

По приватизации действительно много вопросов. У меня тоже. Но, во-первых, приватизация началась до ваучеров и до Чубайса, я об этом уже говорил. Во-вторых, никто до сих пор не предложил другого способа дележки, кроме ваучеров. В-третьих, всеобъемлющая приватизация и национализация без четкого законодательства всегда будут сомнительны и похожи на грабеж. Между прочим, в 1917 году разве это был не грабеж? Отняли все у одних - у капиталистов, у крестьян, у ремесленников - и передали другим. Под «другими» подразумевались народ, государство. Но народ ничего не получил. Настоящими собственниками стали генсек, Председатель Совета Министров и администрация на местах, чиновники, которые распоряжались собственностью и получали от этого, в зависимости от должности, дивиденды.

Теперь происходил обратный процесс. Отбирали у государства, у администрации и раздавали населению. Хотели создать 150 миллионов собственников. Но это - миф. Демагогия чистой воды, как при коммунистах. Я, например, госслужащий, я уже определился, заниматься собственностью не буду, мне поздно себя менять. А вот Яковенко¹⁸ - не поздно, он ею и занялся. Будь я помоложе, может, тоже рискнул бы. Но тогда не пошел бы на государственную службу. Дальше. Кто-то хочет быть собственником и имеет для этого способности. Кто-то - не хочет, ни к чему ему этот хомут, желает быть вольной птицей. Собственность (я имею в виду не квартиру, не машину, не дачу, которые приносят одни расходы, а ту, которая приносит доходы) - это ведь не только блага, но и большая ответственность. Еще вариант: кто-то хочет быть собственником, но не имеет для приобретения ее начального капитала. Есть также интеллигенция, бомжи, другие люди, вообще чуждые собственности. Остается 10 - 20 процентов населения, которые могут реально быть собственниками.

Ваучеры никого не сделали собственником. Ими как бы откупились от населения, дали ему отступного. Мы привыкли к распределительной системе - вот их напечатали и распределили, это было понятно, мы умели это делать. Говорили потом, Чубайс в том числе, что цена ваучера растет -6-8-10-20 тысяч рублей. Я говорил, что его цена, самая минимальная, - 200 тысяч. Но это не значит, что она растет, просто рубль падает...

Что делать с ваучерами, люди не знали. Если раньше, при коммунистах, при советской власти, идеология заменяла экономику, то теперь, при демократах, экономические реформы не имели идеологического обеспечения. Все делалось, я бы сказал, чисто технократически. Вот есть расчет, то-то выиграем - поехали! Но никто не говорил, в чем можем проиграть и как это отзовется на населении. Люди понятия не имели и никто им не мог объяснить (для этого требуется много времени), что такое акции, простые, голосующие и привилегированные, что такое акционерное общество закрытого или открытого типа и тому подобное. Вот они и постарались сбыть ваучеры с рук, не зная, куда их вложить, не имея представления, какие предприятия могут быть доходными, какие - нет. У нас в семье было четыре ваучера. Отдали их дочери. Она бегала-бегала, нигде не пристроила. Я говорю: давай, я пристрою. Отдал в «Кедр». Но началось наступление этой подпольной, несертифицированной водки, его сильно потеснили. Никаких дивидендов мы, конечно, ни разу не получали.

Но, как говорится, пусть мир рухнет, но торжествует закон. Я настаивал, чтобы комитет по госимуществу ускоренно раскручивал эту машину. А то выйдет срок, люди останутся с ваучерами на руках, не получат даже свои несчастные десять тысяч и будут предъявлять нам претензии.

Ваучерная приватизация имела очевидный социальный смысл: раздать всем поровну часть имущества. Но внутри нее шел еще один процесс. Отдельные физические лица и чековые инвестиционные фонды скупали у населения ваучеры и вкладывали в предприятия. И становились уже настоящими собственниками. Началось накопление собственности. Этот процесс я назвал для себя вторым ее переделом. Потом пошел третий - залоговые аукционы, потом четвертый - денежная приватизация, когда госпакеты акций уже продавали на торгах за деньги. Это требовало квалифицированного и честного отношения - чтобы не нанести урона обществу. И тут я просил комитет по госимуществу не торопиться.

О ваучерах, о приватизации, об акционировании «Иркутскэнерго», о том, как правительство принимает решения, я говорил на съезде народных депутатов. Сначала сказал, что Гайдар держит стратегически правильный курс, но он, по-моему, требует корректировки. И не малой. Представители КПРФ были в восторге и дружно мне хлопали: демократ, а критикует демократическое правительство. Только недоумевали: почему я его сначала похвалил? Для них это было единственное темное пятно в моей речи. Для демократов это было единственное светлое пятно. Чубайс сказал мне: «Вы размазали правительство по стенке...»

Я никого не хотел размазывать. Я просто поделился своим анализом реформ. Но у нас странная привычка. Не можем прямо воспринимать чьи-то мнения. Слушаем и думаем: а куда это он клонит, что стоит за этими словами?

Ладно, пусть думают. Не буду же я из-за этого меняться. В мои-то годы уже поздно. Да и люди не поймут. Я им все откровенно говорю.

Еще один резкий вопрос, связанный с приватизацией, меня, как главу администрации, очень занимал. Разделение госсобственности на федеральную и местную. По решению съезда народных депутатов 80 процентов объявили собственностью федеральной. Местная власть исключалась из участия в ее приватизации. Эту власть явно обделили. Но тут был такой нюанс. Горбачев в свое время выдал автономным республикам права союзных. На этом основании они, естественно, объявили собственность своей (что отразили и в последующих договорах) и лишь часть отдали центру. Особенно преуспели Татарстан, Башкортостан, Якутия, другие. Субъекты федерации - области, края и республики - оказались в неравноправном положении, в разных весовых категориях. Одни владели почти всем, другие - почти ничем.

Я постоянно подымал этот вопрос. А коммунисты молчали. Именно с их согласия все произошло. Госкомимуществу передали тысячи предприятий. Комитет возглавлял Чубайс, но он один не мог всем распоряжаться, распоряжались чиновники -другого механизма просто не придумано. Когда же чиновники, как и предписывалось, занялись приватизацией, продажей этих предприятий, компартия вдруг разгневалась и начала заявлять о растаскивании родной земли, «прихватизации по Чубайсу» и так далее. В этом деле было достаточно злоупотреблений, но само-то оно шло по решению законодателей. И они могли не произносить речей, а исправить положение. По Конституции 1993 года, статье 72-й, госсобственность уже становилась предметом совместного владения - федеральной и местной власти. Теперь Госдума, в которой большинство у КПРФ, вполне могла вернуться к старым решениям и привести их в соответствие с новой Конституцией. Не вернулась! Вечная тактика коммунистов: на словах, на людях - одно, а на деле, за спинами людей - другое.

Пришлось биться одним. Я не любитель битв, не экстремист по характеру. Стремлюсь всегда найти согласие, консенсус. Но когда припирают к стенке, деваться некуда - приходится защищаться.

Мы отстояли нашу энергетику. На ней держится все хозяйство области, она - основа всей экономики. Будет своя, дешевая энергия - будут дешевые товары и услуги, квартплата и так далее. Не будет своей - все будет дороже, и доходы тоже уйдут на сторону.

Указ президента о приватизации энергосистем и включении их в единые энергетические сети России я запретил исполнять на территории Иркутской области, как противоречащий Конституции. Мы оспорили его в Конституционном суде. И выиграли дело.

Это не могло пройти просто так. Аукнулось, и довольно скоро. Хотя не только это.

Президент привлекал меня к работе (я входил в президентский совет) - как представителя крупного региона, который его поддерживает, и как опытного управленца. Но любимцем я никогда не был. Ни партийных вождей, ни президента. Не мог быть - по характеру, по убеждениям, которые сложились не за 500 дней. А вот опальным стал.

Страсти, между тем, кипели и на местном уровне.

* * *

В один из дней меня попросили о встрече ветераны. Я знал, что разговор будет жесткий, но согласился. Сказал только: пусть будет человек 15 - 20, а то получится не разговор, а митинг.

Пришел в зал заседаний горисполкома, а там человек триста собралось. Ничего себе! Ну ладно, что сделаешь.

Начали. Кто-то из зала кричит: этот Ножиков, демократ, такой-сякой, немазаный... Я говорю: товарищи, если вы пригласили меня, чтобы оскорблять, я сразу уйду, никакого разговора не будет. Ветераны - народ все-таки взвешенный, уважительный - говорят: Юрий Абрамович, мы сейчас этого крикуна выведем. Я говорю: никого выводить не надо, пусть сидит. Но давайте без оскорблений.

Пошел разговор, упреки: вот, мы вас избрали, а вы стали губернатором... Я был главой администрации, но слово это уже гуляло. Я говорю: вы многих избирали, а где они теперь? Все в Москве.

А я, сколько ни избирали, с вами остался, слушаю сейчас ваши упреки. Захлопали... Стало теплее. Люди пожилые, консервативные, конечно, но есть и демократы, немного. Говорят о взлетевших ценах, о том, что жить нельзя, порядка никакого, вот раньше был порядок... Тут кто-то из зала опять кричит: Юрий Абрамович, не слушайте их, это сталинисты!

Меня взорвало. Товарищи, говорю, оставьте это! Я не делю людей на красных и белых. Все мы оттуда, из прошлого времени, других взять неоткуда. Я делю людей на работающих и бездельников. Я демократ, но не собираюсь никого насильно переделывать в свою веру. Если человек семьдесят лет жил в одной системе, его не изменишь. И не надо заставлять его изучать теорию денег, основы конкуренции, это уже невозможно. Надо создать ему нормальную жизнь, и тогда он будет с нами.

Тут коммунисты осмелели и спрашивают: а партийные организации могут работать? Я говорю: сколько угодно. Только в рамках Конституции. Они дальше: и обком партии может работать? Я говорю: и обком. Но тоже в рамках закона.

Я ходил на разные собрания - и коммунистов, и национал-патриотов, в ту же писательскую организацию. Раньше, когда была власть обкома, меня упрекали в том, что я хожу к демократам. Теперь, когда пришла демократическая власть, начали упрекать, что встречаюсь с коммунистами, говорю с ними.

Я говорил со всеми. Если за меня голосовали 80 процентов избирателей, то это были, конечно, не одни демократы, столько их просто не было. Голосовали и коммунисты, и национал-патриоты, и других цветов. А к своим избирателям я должен ходить. Не буду - между нами стена возникнет, что нежелательно. Это во-первых. Во-вторых, не ходит тот, кто боится вопросов своих оппонентов. Страх - худший советчик руководителя. Я сам взялся быть главой администрации, никто меня туда не тянул. Не захотел бы, уперся - никто бы не сдвинул. Ну, были некоторые обстоятельства, но в основном я пошел добровольно. И еще во время выборов ездил за себя агитировать. Значит, должен уметь выслушать всех и всем объяснить свою позицию, даже тем, кто ее не воспринимает. Иначе - не получу поддержки населения. Получит другой, с другими взглядами. Конечно, и в этом случае область будет развиваться, один человек всего не решает, но развитие может пойти медленнее и не в том направлении ...

Тяжелые встречи были с аграрниками. Они требовали финансовых и других материальных ресурсов. Не скажу, что досконально, но я знал положение деревни. Еще студентом, в 52-м году, видел заколоченные дворы... Когда мы вели промышленное строительство, то не только отнимали у деревни земли, это не самое главное. Самое главное - напрочь выметали оттуда всю рабочую силу. Мне на стройке нужны люди - я плачу большую зарплату. На стройке, в городе и условия жизни лучше, и товаров побольше. Тому, кто придумал пословицу «Рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше», я бы присвоил звание доктора философии. Если бегут - давайте посмотрим, из-за чего. Или закрываем это дело, или создаем там нормальные условия. Так что винить крестьян не в чем.

Когда я стал председателем облисполкома, мне показали неперспективные деревни. Первого секретаря возили по лучшим, чтобы с работы не снял. А меня - по худшим, чтобы помог. Как можно сделать деревню неперспективной? Очень просто: закройте школу, медпункт, магазин. Ну, еще детский сад, если он есть. И она сама упадет, разбежится. В 89 - 90-м годах были еще засуха, пожары. Я поездил, посмотрел - сердце щемит. В городе еще кое-как перебьются, а в деревне человек один на один с этой растрескавшейся землей... Просто с голоду помрет.

Я попросил снять обо всем этом фильм. Показал депутатам областного Совета и сказал, что хорошо бы им съездить в деревню, чтобы увидеть, в каком она положении. Не поехали. И статьи бюджета по селу поджимали. Тут был свой резон. Мы туда закачивали и закачивали деньги, а отдачи - все меньше и меньше. Колхозная система не срабатывала. Часть средств просто проедали. Но я встал на сторону аграрников.

В деревне народ по природе консервативный. Он боится резких движений. Да и как ему, «задрав штаны, бежать за комсомолом»? Он очень зависит от естественных условий, их не изменишь. Манны небесной ждать неоткуда. Привык к чему-то, даже плохому, приспособился - не свернешь. И не надо. Надо помогать и понемногу сдвигать к рынку. Без помощи в этих обстоятельствах и требовать ничего нельзя, не получим. Надо дать деньги - но разумно, не как раньше.

На том съезде народных депутатов, где обсуждали либерализацию цен и приватизацию, говорили и о фермерах. Хасбулатов заявил: дадим землю фермерам - к осени они нас накормят. Придумал! На земле быстро так не делается. Часть новых фермеров своего дела не знала. Часть так же успешно проедала кредиты, как иждивенцы-колхозы. В принципе, фермерство - правильный путь. Но с маху ничего не получится и получиться не может.

Когда президент издал указ о реформировании колхозов и совхозов, наши аграрники загалдели. Я сказал: успокойтесь, никто вас в Иркутской области разгонять не будет, готовьтесь к севу. Я сказал это не в узком кругу, а публично, по телевидению.

Наверное, и это в Москве не осталось незамеченным. Но последней и самой тяжелой каплей, переполнившей, видно, чашу терпения советников президента (там зачастую оценивали людей по словесной преданности реформам, а не по результатам), стала наша позиция по федеративному договору.

* * *

Проект федеративного договора прислали из Москвы в областной Совет для парафирования, согласования. Игнатенко, председателя Совета, не было, принимал бумаги его зам, Макаров, он парафировал предварительно (такова была позиция большинства, а времени для обсуждения не было).

Принесли мне. Я посмотрел и сказал: такой договор я никогда подписывать не буду! А церемония уже объявлена - через две недели в Кремлевском дворце.

Я направил письмо областному Совету, где изложил свои соображения. Я никак не мог согласиться с неравноправием субъектов федерации, против чего выступал и раньше. В договоре все субъекты, что было ясно видно, фактически делились на три сорта: первый - республики, второй -края и области, третий - автономные округа. В Совете Федерации пятьдесят процентов мест плюс одно отдавали республикам. Выходило - мы все будем работать, а управлять будут республики.

Такой федеративный договор был бы бедой. Но винить надо было не только демократическое правительство, а и ЦК КПСС, еще раньше наделившего республики преимущественными правами. И теперь новая власть вынуждена была с этим считаться. Дать права легко, но теперь попробуй их отобрать...

Написав в областной Совет, я вылетел в Москву. И начал хождения по коридорам Белого дома, где тогда помещался Верховный Совет. Искал там поддержки, пытался убедить в ошибке... Встречался с Яровым и Махарадзе. Яров был заместителем председателя Верховного Совета. Четыре часа разговора с ним - бесполезно, ни в чем не убедил.

Встреча с Махарадзе - то же самое, никакого толку. Я понял, что союзников здесь не найду.

Областной Совет с моими доводами согласился. Больше того - продумал и обозначил те изменения, которые надо внести в договор. Снарядили делегацию во главе с Игнатенко - а он ученый-юрист - и вылетели в Москву.

Все учли, кроме одного: областной Совет никто слушать не станет, он им - как рыбе зонтик. Потолкались, потолкались - ничего.

Тогда мы с Игнатенко решили пойти другим путем. Пригласили для разговора председателей Советов Красноярского края, Тюменской и Челябинской областей. Тут надо было действовать деликатно, не давить. У каждого человека несколько ступеней сознания - I, II, III, далее. Опытный чиновник никогда не подпишет бумагу с ходу, даст ей отлежаться на столе и в голове. Мне очень нравится один параграф в уставе немецкой армии времен первой мировой войны. Там говорится, что любой солдат может подать жалобу на командира - но только через три дня после происшествия. Чтобы подумал и не горячился.

Четыре часа мы с товарищами отрабатывали общую позицию. Отработали - подписали. Пошли к Ярову. Он спокоен: завтра подписание договора, все, ребята, поезд ушел. Вас - пятеро, не подпишете - это не остановит принятие договора. Вот если бы вас тридцать было¹⁹...

Вышли хмурые. Я говорю: не падайте духом, не все еще потеряно. Все главы администраций и председатели Советов живут в гостинице «Россия». Давайте поделим список на пятерых, обзвоним их и соберем в 9 вечера...

Так и сделали. Собрались представители тридцати шести субъектов федерации. Правда, в основном председатели Советов. Главы администраций назначены президентом, им не с руки против него действовать. Я тоже назначен, и мне тоже не с руки. Но что делать?

Узнав, видно, что нас много, появились и посланцы Верховного Совета. Оценили обстановку и дали согласие на встречу с Хасбулатовым. Это был уже какой-то результат. Мы же договорились, составили протокол. Вручают его мне, говорят: вы тут один глава администрации, завтра у вас будет совещание в правительстве, передайте его другим. А мы будем действовать в Верховном Совете.

Мне не очень-то понравилось это поручение, но отказываться нельзя: организовал коллективный протест - выполняй поручения коллектива.

Утром - совещание глав администраций у Махарадзе, уже вице-премьера. Я наш протокол разложил для всех. Только Махарадзе начал, я говорю: прошу посмотреть этот протокол к федеративному договору. Поднялся шум. Особенно горячился Собчак²⁰, он один в основном спорил со мной. Он брал политическую и юридическую сторону вопроса, я - экономическую. В конце концов он сказал:

я вас понимаю, Юрий Абрамович, но срывать такое важное политическое мероприятие нельзя...

Махарадзе слушал-слушал, говорит: прекращаем базар, будем голосовать. Все - «против», один я - «за», один воздержался. Махарадзе говорит: ну, вот и все.

Ладно, думаю, черт с вами, Верховный Совет нас поддержит, там ребята действуют. Верховный Совет действительно нас поддержал. Я приехал туда - все в порядке, уже за жизнь говорят, полная любовь и взаимопонимание. Официально принято решение: включить наш протокол, как составную часть, в федеративный договор.

Что было главного в этом протоколе? Все субъекты федерации имеют собственное законодательство (до принятия соответствующих федеральных законов). Природные ресурсы и собственность -предмет совместного ведения и т. д. Но не во всех правах уравняли. Над этим надо было работать дальше.

Вечером - подписание. В Кремле, в Георгиевском зале. Люстры горят, Дворец сияет, все при параде. Мы с Игнатенко у длинного стола, во главе которого президент, сзади - наша маленькая делегация. Все чинно и торжественно. Тут Макаров толкает в спину: «Допишите на всякий случай: с включением протокола...» Не очень это удобно, но резон в словах Макарова все-таки есть. Думаю: перед населением отчитываться буду, что скажу? Неудобно было? Ответят: ты неудобства на себя принимай, а нас отстаивай...

Мы с Игнатенко эту приписку сделали.

Таких острых ситуаций в отношениях с Москвой у меня накопилось немало. И вот еще эта - с федеративным договором...

Я уже чувствовал - надо мной сгущаются тучи. И не ошибся.

* * *

В Чебоксары, на встречу глав администраций с Ельциным я поехать не мог.

Возвращался из Листвянки в Иркутск на своей «Ниве». На горной дороге, на повороте, ее занесло, перевернулась. Я попал в больницу - повредил позвоночник.

Я давно отказался от служебной «Волги» и персонального водителя. Еще в тресте. И потом в Братске, когда был начальником «Братскгэсстроя». Сказал шоферу: «Ну что ты томишься у меня под окнами целыми днями...» Он подхватил, мне показалось, даже с радостью: «Пойду на КРАЗ - там и заработаю больше...» Вслед за мной несколько управляющих трестами тоже пересели на «Нивы». По тем временам - лучшая машина, вездеход. Да и сам водишь - сам себе хозяин. А то как-то неловко, связан - человек ждет тебя до ночи, а ему домой, к семье надо.

Я вышел из больницы, сижу дома, перед телевизором - на работу еще не могу ходить. Показывают выступление Ельцина - там, в Чебоксарах. Я ожидал, что где-то меня заденут, проедутся. Слегка, штрихом, парой слов. Или какой-нибудь неприятный разговор будет. Но что президент так пройдется - не ожидал.

Выразился он очень прямо, примерно так: «Некоторые главы администраций требуют для своих регионов слишком много. Например, Ножиков, глава Иркутской администрации, даже посылает мне предупреждения. Да я его сниму без всяких предупреждений!»

Вот что я услышал. Откровенно говоря, было очень обидно. Жена даже расплакалась. Она же видела, как я работал, как вел себя в дни путча... И вот получил...

Я поддерживал президента. Но и отстаивал интересы территории, ее населения. Как глава администрации, я просто обязан был это делать. Иначе - зачем, кому я нужен? Никаких предупреждений я не посылал. Надо ж было такое придумать! Но на своем стоял, не отступался. Не мог же я вертеться как флюгер.

Видно, надо уходить. Я не боялся, что снимут. Профессия есть, 32 года на стройке, работу найду. Но очень уж не по себе было. На виду всей страны досталось...

Что делать?

Послали Сюткина Бориса Ивановича, моего зама, в Москву, на разведку. Узнать, что к чему, к чему надо готовиться. Он зашел к Махарадзе. Тот ему прямо отрубил: «А пусть Ножиков не выходит из стройных рядов. Тогда будет спокойно работать...»

Как же не выходить? Если я вижу, что приняли неправильное решение, что же я, молчать должен, не говорить открыто? Подстраиваться не могу, да и население сразу уловит...

Я понял, что надо оставлять пост. Но просто так уходить нельзя, меня все-таки избрали. В январе сессия областного Совета - отчитаюсь и подам заявление...

Тут накатываются еще политические события. Ельцин сходится лоб в лоб с Верховным Советом. Ему хотят объявить импичмент, не получается. Я тоже голосовал против. Но Ельцин нервничает и едет на заводы поднимать забастовку...

Собирают глав администраций и представителей президента на местах. Говорят: вы должны поддержать это начинание Ельцина. Все, конечно, «за». Тяжлов, глава Московской областной администрации, говорит: принято единогласно. Я говорю: почему единогласно? Я против. Не дело президента подымать на забастовку. Глава государства, гарант порядка, и на тебе! Что, у него там людей не нашлось, кто бы это сделал? Мне бы сказали -я бы пошел, сделал...

Хорошо, записали: все - «за», один - «против». Опять я попался, как кур в ощип. Ну, теперь все, точно - крышка.

В январе - хлоп! - сессию областного Совета переносят на февраль. В феврале - на март. И тут приезжает из Москвы комиссия. Я понял, что с отставкой опоздал...

Комиссия из пяти человек. Я им все документы представил, все двери открыл - пожалуйста, работайте. Они две недели работали, по углам шептались, приходят. Я говорю: где акт? Вынули несколько листочков, от руки написанных. Прочитали - и все. Полный акт из Москвы пришлем. И отъехали.

Вслед за ними - я об этом тогда не знал - шлет бумагу в Москву представитель президента Широ-боков. О том, что отклоняюсь от. президентского курса...

Я его не обвиняю. Просто он так искренне думал. Правда, надо было сначала мне все сказать, а потом уж писать в Москву...

События разворачиваются дальше. После 20 марта президент объявляет чуть ли не чрезвычайное положение и снимает нас с Мухой²¹. Под ночь с женой по радио услышали. Тут я расхохотался. Слава Богу, все кончилось.

Отправился в «серый дом». Там уже люди, шумят: этот номер у президента не пройдет! Веселое дело! С одной стороны - снимают, с другой - уйти не дают.

Собирается сессия областного Совета. Представитель президента и его сотрудник, Шевелев, недавний милиционер, зачитывают данные о моих нарушениях. Ясно: меня хотят не только снять, но и компромат привесить.

Пока просто снимали - ладно. Но тут, когда начали искать компромат, ощетинился до предела. За должность не цеплялся - не самое главное в жизни. Для меня дороже честь и достоинство. Уходить - так чистым. Я понимал, что дело не в каких-то там нарушениях. А в политической игре. Компромат для нее - подспорье.

Я спросил у прокуратуры, УВД, ФСБ: есть ли у них какие-то данные против меня? Обвинения были публичные, на сессии, я публично и спросил. Они говорят: у нас таких данных нет.

Депутаты - за меня. Этим представителям и сказать нечего. Сессия принимает решение: полномочия главы администрации на территории Иркутской области подтвердить...

Наверху, видно, поняли, что перегнули палку. Меня и Муху приглашает Черномырдин. Я вылетаю в Москву - мне все равно надо на сессию Верховного Совета. Встречаюсь с Черномырдиным, он говорит: я просмотрел бумаги. Ничего серьезного, все эти обвинения яйца выеденного не стоят. От своего имени и от имени президента приношу извинения. Иди и работай.

Немного легче, но не совсем. Снимал-то президент и перед всей страной...

Ладно. Собираются вечером у Филатова²² главы администраций и председатели областных Советов. И тут начинается бунт на корабле. Как принялись стегать администрацию президента - дым пошел. Особенно московский Тяжлов и Прусак из Новгорода. Прекратите, говорят, превращаться в III отделение²³. В общем, насели. Тяжлов говорит: если не будет отменен этот указ (обо мне и Мухе), я подаю в отставку. Прусак - тоже, за ними еще. Не только меня защищали. Над ними то же самое висело...

В раж вошли, затребовали: пусть придет президент. Звонили-звонили, говорили-говорили, договорились. Утром он придет.

Президент пришел, все спокойно объяснил и извинился за этот указ.

Вечером он снова нас собрал. Когда совещание закончилось, подошел ко мне: «Юрий Абрамович, еще раз лично приношу вам свои извинения. Не держите на меня зла», - и протянул мне руку. Я что-то отвечал. Конечно, я был благодарен президенту: он извинился не где-нибудь в углу, шепотом, а на людях, открыто. Правда, не перед всей страной...

Потом нас с Мухой пригласил Филатов. Говорит: вот документы, возьмите, расследуйте. Мы с Мухой договорились: ничего не брать, пока не будет публичных извинений. Снимали-то нас -даже по телевидению передавали...

Филатов согласился. Извинения действительно опубликовали - только в московском выпуске «Известий»... Я решил больше не выжимать. Им же тоже надо как-то сохранить лицо.

Но история продолжалась. Пригласили в администрацию президента, к Ильюшенко²⁴. Опять: вот документы, расследуйте, скажите, кто это устроил? Я говорю: Алексей Николаевич, ничего я вам сказать не могу. Я глава администрации, не следователь и никакого следственного аппарата у меня нет. Передайте документы в Генпрокуратуру. Или я передам. Я покажу на кого-нибудь, а он окажется невиновен - как я буду потом в глаза ему смотреть?

Тут дело вот в чем было. Ерин²⁵ и Баранников²⁵ сказали президенту (а потом и мне на сессии Верховного Совета), что весь собранный компромат - пустое. И президент велел своей администрации разобраться и наказать виновных.

Ерин и Баранников, должно быть, видели все документы. Я не знаю, что там было пустое, а что -нет. Главное обвинение - по продаже циркония. Несколько товарищей из Свердловска решили продать этот цирконий через Иркутск. У нас были некоторые официальные возможности, они, видно, про это прознали. Приехали ко мне, расписывают выгоды, просят согласия. Но цирконий - стратегическое сырье. Я говорю: с выгодами все ясно. Но это не моего уровня вопрос. Получите разрешения в министерстве внешнеэкономических связей, в министерстве экономики и торговой палате. Будут эти подписи, тогда и мою получите.

Они быстро слетали в Москву и привезли все подписи - на трех листах. Были подписи - и я согласился. Цирконий продали.

Теперь меня обвиняли. В чем? Не я же давал разрешения. Спросите своих московских товарищей - они давали...

Их потом и спросили. Баранников через президента достучался - всех троих сняли...

У нас были мелкие нарушения. Когда Гайдар дал нам разрешение на внешнюю торговлю, я сказал своим директорам: .мелких нарушений не бойтесь, у кого их нет, сам знаю, тоже был управляющим. Спросят - я вас поддержу. Но за серьезные - ответите сами...

Генпрокуратура все рассмотрела и не нашла особых нарушений закона. С нашей стороны. Про московских товарищей я уже говорил...

Опытные люди потом объясняли, что мне повезло. Когда власть дает команду «фас!», ее уже не отменяют, не идут на попятную. Тут пошли. Не ожидая этого, некоторые предприниматели на время скандала смотались за границу. На всякий случай...

Этот мой процесс, частный, закончился. Рядом шел другой, общий, по-настоящему страшный. У него оказался и страшный финал...

* * *

Конец 92-го и 93-й год были опасным временем для России.

Резкое деление на «красных» и «белых», о котором я уже рассказывал. И внизу, и вверху. Полное непонимание друг друга. Отсюда - напряжение, упорное противостоять. И оно не спадало, а нарастало.

В областной администрации по меньшей мере половина не понимала, что происходит. Другая часть хотела перемен, но не очень представляла, как их производить, куда двигаться. Не вообще, а конкретно. Я думаю, и Гайдар не очень представлял. Кто-то был откровенно против. Как мой первый зам Валерий Викторович Игнатов. Он не прятался, высказывался открыто против реформ. Пусть будет все по-старому - и все.. Никаких альтернатив не предлагал. Думаю, тут сказывались и партийное воспитание, и отсутствие экономического образования, и слабое знание реальной жизни - слишком был далек от нее.

С областным Советом отношения напряженные. Там опять деление на коммунистов и демократов. То тем покажется не так, то этим. Ко всякому делу примешивают политику. Ни одного чиновника снять не могу - надо согласовывать с Советом. А там - 250 человек. Невозможно работать. Хочу вернуть их на экономические рельсы - не получается. В политику играть легче, чем добывать хлеб насущный. Дивидендов много, а дела делать не надо.

В Москве, в Верховном Совете, картина не лучше. Мы выбирали этот Верховный Совет на новой, демократической волне, но на старом менталитете. Туда прошли все председатели исполкомов, другие функционеры. Население привыкло выбирать их и выбрало опять. Когда Верховный Совет размежевался, оказалось, что там на две трети люди с прежним партийным багажом. Другого и не могло быть. Эти люди никак не хотели отказаться от сталинско-брежневской Конституции, только без конца латали ее - в свою пользу. Утром президент подпишет какой-нибудь реформаторский указ - они вечером меняют соответствующую статью Конституции и сводят указ на нет.

Эта игра могла продолжаться бесконечно, страну от нее трясло. Верховный Совет сидел на старой Конституции с основами социализма - общественной собственности и так далее, вцепился в нее мертвой хваткой. На этой основе реформы были невозможны, никуда они не двинутся, им нужна новая законодательная база, новая Конституция. Другого пути нет. Иначе - волюнтаризм и насилие.

Принимая новую Конституцию, Верховный Совет не обойти. А он - против. Объективно тянул назад, в застойные времена, в болото. А от этого даже ЦК КПСС отказался...

Верховный Совет стоял на своем по двум причинам. Решения надо было принимать революционные, а мышление - старое. Надо было ломать себя. Это трудно - по себе знаю. Когда подписывал обращение по отмене 6-й статьи и введении частной собственности, я ломал себя. Хотя все прекрасно понимал и был подготовлен к этому всей предшествующей деятельностью.

Второе - Верховный Совет не хотел отдавать власть. Как это говорят: ты неловок, дай-ка я порулю, у меня лучше выйдет...

Видя такую картину, слушая разговоры коллег, не очень трудно было предположить, что нормальным законодательным путем принять новую Конституцию не удастся. Поскольку этот путь исключается, остается распустить Верховный Совет, назначить всеобщие выборы, во время них - референдум по новой Конституции. Еще в июне я подал об этом записку в администрацию президента. Написал от руки и расписался.

Конечно, я понимал, что принимать Конституцию на референдуме - не лучший способ. Мало кто из населения ее прочитает, а уж вникать особенно никто не будет. Нормальный путь - конституционное совещание, которое отработает Конституцию, затем Учредительное собрание примет ее и разойдется. И все. Но такой путь Верховный Совет не устраивал. Президент весной и летом предпринял массу шагов навстречу, с одной стороны заходил, с другой - бесполезно, уперлись.

Он созвал Конституционное совещание. Началось оно скандально. Не дали слова Хасбулатову, вынесли маленького, но хулиганистого депутата Слободкина. После этого совещание покинули председатели областных Советов, многие главы администраций. Выжидали: чья возьмет. Как в августе 91-го. Я остался. Остались представители республик - все до единого. Им важно было отстоять в Конституции свои преимущественные интересы.

На Конституционном совещании я работал по разделу федеративного устройства - считал это самым важным и самым сложным. Выступил с тремя главными предложениями. Первое: все субъекты федерации имеют равные права. Второе: ни один не имеет права выйти из ее состава. И третье: федеральное правительство не должно никому делегировать своих полномочий.

В перерыве ко мне подошел Николаев²⁶. Говорит: ну что ты настаиваешь? Вас 150 миллионов, а мне надо сохранить свой этнос. Я говорю: это что, серьезно, Михаил Ефимович? Во-первых, у меня не 150 миллионов, а 2 миллиона 800 тысяч. И, во-вторых, мне тоже надо сохранить свой этнос, я за него отвечаю. Почему вы хотите получить в Совете Федерации больше половины мест? А где я буду отстаивать интересы своего населения?

Он говорит: ну, ладно. Тогда поддержи нас вот в чем. Чтобы Совет Федерации принимал конституционные законы 75 процентами голосов. Я говорю: ну, это можно. Тут ясно: республики хотели получить возможность не допускать принятия законов, ущемляющих их права. Иметь, как говорится, блокирующий пакет акций. К этому же стремились области и края.

Очень энергично за права республик вступился Степанов из Карелии. Он высококвалифицированный человек, но горячий, несдержанный. Сидит в президиуме и в ответ на мои предложения бросает: мы отзовем свои подписи под федеративным договором! Я говорю: не надо нас шантажировать, ничего вы не отзовете. Вы хотите, чтобы учитывали ваши интересы, - учитывайте и наши. Нам всем нужна единая сильная страна.

Думаю, что в этом споре правительство разделяло мою позицию. На сто процентов. Но оно не могло высказаться так открыто - чтобы не оттолкнуть республики.

В конце концов мы отработали под руководством Шахрая²⁷ проект федеративного устройства, дальше - и всей Конституции. Следующее – Учредительное собрание. Выбрать людей знающих, опытных, политически неангажированных, не примыкающих ни к одной стороне. Пообсуждают основательно два-три месяца, примут Конституцию - и все, на том их полномочия и закончатся.

Верховный Совет - ни в какую. Не идет ни на какие соглашения и компромиссы. На мертвой точке. Видно, для нас Учредительное собрание -непроходимый вариант. В 17-м избрали, но тут же разогнали...

Я ожидал, что будет столкновение. Но не такое - с танками и кровью. Ну, пошумят-пошумят депутаты, но не станут воевать, разойдутся. Найдут в себе мужество.

Но когда 20 сентября президент издал указ о роспуске, новых выборах и референдуме по Конституции, Верховный Совет занял резко агрессивную позицию. Я не поехал туда - категорически не был согласен с этой позицией, не мог поддержать ее. Как потом и некоторые действия президента...

Думал: у кого первого не выдержат нервы? Первыми не выдержали у Хасбулатова и Руцкого. Президент тоже выбрал неверную тактику. Не надо было ничего отключать, оставлять их без воды и хлеба. Пусть сидят и едят. На виду всей страны...

А так - они больше вызывали сочувствие. Естественно, как всякие гонимые, почти мученики. Так уж у нас заведено. Просидели бы спокойно еще несколько дней - все население было бы на их стороне.

Не усидели. Кинулись в бой.

Ночью звонит мне Зубов, сосед²⁸. «Слушай, что творится в Москве!» - «Что?» - «Там, - говорит, -захватили мэрию и напали на Останкино! Вооруженные люди из Белого дома!» - «Ты, наверное, с ума сошел? Не может быть!» - «Да точно!» Я звоню в администрацию президента - точно!

Тут же заказываю билет в Москву. Утром -совпало - приходит телеграмма от Черномырдина: срочно на совещание в правительство.

Прилетел - еще стреляли. Иду в гостиницу «Россия», где обычно останавливаюсь, там эти пузатые казаки - не пускают. Еле договорился - пропустили. Под ночь уже, спать ложился, приходят три мордоворота - проверять документы. По-хамски так. Ну, елки, думаю, допусти их к власти - что будет?

А у Белого дома все продолжается. Туда ходят председатели Советов, Илюмжинов²⁹, другие - кто поддерживать, кто наводить мосты, склонять к миру.

Нас собрали у Черномырдина, туда явились и председатели Советов. Главы администраций требуют: закончить операцию, арестовать тех, кто с оружием, и как можно быстрее прекратить эту бойню. Затянется - не дай Бог, расползется по всей стране, будет гражданская война. Хватит, нахлебались.

К исходу суток арестовали Хасбулатова, Руцкого, других, всех вывели. Я прошел к Белому дому. Танки еще стояли. Близко не подпускали - оцепление, десантники Тульской дивизии. Предупреждали, что стреляют снайперы. Но наш народ такой - ничем не удержишь, никакими предупреждениями. Все равно толпились, проникали...

Я пробыл в Москве два дня. Опять приходили в номер проверять документы - уже милиция. Опять по-хамски. Я не стал пререкаться - бесполезно. Как говорится, горбатого могила исправит.

Вот обратная сторона медали - когда люди получают власти больше, чем положено. В общем - чрезвычайщина. Ну зачем, скажите, втроем врываться в номер к пожилому человеку?

...В Москве затихло, в провинции началось. Но мы обошлись без танков. Мягким вариантом.

* * *

После роспуска Верховного Совета, объявления выборов на федеральном уровне надо было менять и местную власть.

Самым трудным для меня был разговор с областным Советом.

Я стоял перед депутатами два с половиной часа. Объяснял, отвечал на вопросы. Самый главный: почему вы так с нами поступаете? Я говорю: я не только с вами так поступаю, но и с собой. Мы все начинаем с нуля.

Я не хотел конфликта. Я говорил, что, хотя Совет распускается, депутаты сохраняют свои права до новых выборов. Чтобы исполнительная власть не осталась совсем без надзора, создаем из депутатов контрольную комиссию из 40 человек. Нечто вроде Малого Совета, который уже был. Выбираем всех, не только областной Совет. Выбираем местную власть - мэров, городские и районные думы. Принимаем на референдуме Устав области. И выбираем губернатора. Я тоже слагаю свои полномочия.

Это было мое собственное решение. Москве не было до нас дела - там со своими делами не могли управиться. В это время каждый творил историю сам...

Так я стоял, лицом к лицу, объяснялся и уговаривал. Когда увидел, что депутаты начали понимать ситуацию, сказал: на выборах губернатора надеюсь на вашу поддержку. Эти слова встретили аплодисментами...

Я пошел на выборы первый из губернаторов России. Во-первых, чтобы не давать повода для споров, я обещал депутатам областного Совета, что будут избираться не только они, но и я. Во-вторых, если бы их избрали, а меня - назначили, я бы оказался в менее прочном, менее легитимном положении. Они представляли бы население, а я -кого? В-третьих, мне и самому так было нужно. Избранный губернатор - не то, что назначенный. Им уже не покомандуешь. Еще раньше мы говорили с нижегородским Немцовым и пришли к такому же выводу - надо избираться!

Узнав о моем решении, в администрации президента забеспокоились. Начали нажимать - отменяй выборы! Я объясняю, что обещал областному Совету и теперь не могу отступиться и так далее. Продолжают нажимать. Говорят: страна не готова к таким выборам. Я говорю: может, страна и не готова, но она неоднородна. Иркутск готов. Снова вызывают в Москву, снова... Довели меня, нервничаю, нельзя работать. В конце концов говорю, чтобы отступились: президент согласовал, не против. Они говорят: Да? Я говорю: да!

Тайм-аут - три дня. Спросили у президента. Он сказал: да, так, пусть Ножиков поступает, как считает нужным.

Еще шесть субъектов федерации, как и мы, назначили выборы. Но сдались и выборы отменили. Я сдаться не мог.

Это была не моя прихоть и не мое упрямство. Во всем мире общество держится именно на местном самоуправлении. Без него не будет серьезных сдвигов. Хотя, конечно, избранные мэры усложняют губернатору жизнь. Сосед Зубов сказал мне: «Ну, вы лихие ребята...»

Но сначала, 12 декабря, - выборы в Госдуму, Совет Федерации и референдум по новой Конституции. Как глава администрации, я шел в Совет Федерации. Идти в Госдуму - значит оставаться в Москве, там работать. А я и раньше обещал своим избирателям, что никуда от них не уйду. Имело значение и другое: Совет Федерации сам не принимает законов, это делает Госдума, а он одобряет или отвергает их, орган стабилизирующий.

Эти выборы меня особенно не беспокоили. Хотя соперники были достаточно серьезные: Игнатенко, председатель областного Совета, и Голышев, президент фирмы «Агродорспецстрой». Был еще один кандидат - Романов, депутат областного Совета.

Были встречи с избирателями, теледебаты между всеми четырьмя кандидатами. В последнее время кандидаты уходят от теледебатов - и напрасно. Не дают людям на себя открыто взглянуть. Хотя, конечно, теледебаты - тяжелое дело, по себе знаю. Их и боятся...

Во время встреч и дебатов чаще всего задавали два вопроса: как относитесь к правительству и что будете говорить в первом выступлении на Совете Федерации.

Все кандидаты отвечали: мы за то, чтобы сменить правительство. Главный аргумент - плохо живем. А я - против смены. За последние пять лет пять премьеров сменили - что, стали лучше жить? А если мы каждый год будем менять директора завода или председателя колхоза - хорошо будет?

В первом выступлении на Совете Федерации все собирались обрушиться на плохую жизнь, нарушение экологии, низкие пенсии, преступность и тому подобное. Все это было правильно. Но Совет Федерации - не политический митинг. Он должен творить законы. Такие, которые позволят лучше жить, избегать нарушений экологии и прочего. Там нужно заниматься законотворчеством, об этом думать.

Мои соперники говорили о том, что нравится населению, было популярно, лежало на поверхности. Я говорил наперекор то, что, может, и не нравилось, но мои аргументы были яснее и сильнее. И они воспринимались.

Я опять набрал почти 80 процентов голосов. Большие шансы были у Игнатенко (из четырех кандидатов выходило двое). Он - юрист, осторожный, взвешенный политик. Но - сорвался, повел кампанию неправильно. Заговорил о компромате, а это населению надоело. И Голышев его обошел. Он был новый в политике человек, но хваткий, быстро сориентировался и вписался.

Когда прошло 12 декабря, я сказал своим юристам - вперед! Еще раньше с Игнатенко, Куриным, Власенко³⁰, другими мы начали готовить местное законодательство - Устав области, закон о выборах, вопросы на референдум. Теперь надо было все это завершить, сверить с новой Конституцией, с федеральными законами, согласовать с контрольно-правовым управлением президента. Курин и Игнатенко провели огромную работу. И к 1 января почти все было готово. А выборы -в областное Законодательное собрание (вместо Совета), губернатора, в местные органы власти, референдум по Уставу области - в марте. Время для корректировки было. Устав выносился на референдум не весь. 10 главных положений - так легче было воспринимать населению. Это соответствовало и действующему законодательству. В Красноярском крае вынесли на референдум полный текст - вмешался президент, отменили.

Один из серьезных вопросов, который предстояло решить, - сколько депутатов будет в Законодательном собрании. После всех событий, роспуска Верховного и областных Советов представительная власть была угнетена, ей трудно было сразу поднять голову. Предложили: пусть в Законодательном собрании будет 15 депутатов. Я возражаю, говорю: найдутся пять депутатов, упрутся по какому-нибудь вопросу - все, стоп-машина. Или их купят. Или они будут защищать интересы какой-то группы. Пятерым сговориться - просто, ничего не стоит.

Я напомнил слова Суллы, великого римского диктатора: «Чем больше сенаторов, тем меньше их роль». Сказав это, он удвоил их число...

Мы бросались из крайности в крайность. То нам мало было 250, теперь хватит 15. Указ президента позволял иметь 50. Предложил: давайте пятьдесят. Отвечают: в Москве на 10 миллионов населения будет 50, и у нас 50 всего на три миллиона... Я говорю: ну пусть тогда будет 49... Отвечают: как-то это неприлично. Предложил компромиссное решение - 45. Это приняли.

По указу президента депутаты, местная исполнительная власть избирались на два года. Вроде бы в качестве эксперимента. Председатели исполкомов не хотели идти на выборы. Боялись - их никогда в жизни не выбирали. Еще говорили: ну, что это на два года, игрушки. Через два года - опять... И тут Говорин, иркутский мэр, предложил: давайте не на два, а на четыре года. Всех - и депутатов, и местную власть, и губернатора (указ президента касался только депутатов). А что, кто нам запретит? В новой Конституции записано - 4 года...

На выборах губернатора соперников у меня фактически не было. Мы предлагали и Середюку³¹, и Щадову³² - тем, кто действительно мог быть губернатором, - но они отказались. Считали - баллотироваться вместе со мной - проигрышный номер, не стоит тратить силы и деньги. Кандидатом стал Алексеев, мой зам, он решил это самостоятельно. Ошибся, что не объявил сначала в своем коллективе, в администрации. Вероятно, там бы не возражали, хотя шансов у него было мало. Другой кандидат - Помигалов, экономист, совсем молодой человек. Мы его поддерживали - пусть обкатается. Может, потом и дальше пойдет...

Во время выборов у меня все спрашивали: вот выберут вас, а вы станете диктатором... Нормальный вопрос, тогда это еще было опасно. Спрашивали не избиратели, а журналисты: избиратели к диктатуре привыкли... Я отвечал, что губернаторская диктатура не угрожает. Ее нет и быть не может. Нет в моем характере, нет в Уставе области, где записано, что обе ветви власти равны. Диктатуры не будет, но не будет и безвластия. Его вообще не бывает: если один власть теряет, другой непременно подхватывает. Те же криминальные структуры... Говорят, что вор в законе сидит даже в Госдуме. Знают, кто, но доказать не могут. Вполне допускаю...

Кроме всех формальностей, предложили провести инаугурацию - церемонию вступления губернатора в должность. Многие были против: зачем эта шумиха, парад, копирование Штатов... Но я настоял. Оказалось, что был прав. На первой инаугурации в зале были свободные места, но уже на второй, когда я передавал власть Говорину, яблоку негде было упасть. Приглашение на эту церемонию теперь считалось честью, его многие добивались - как знака принадлежности к избранному обществу...

Инаугурация, конечно, нужна была не для этой демонстрации и не для меня лично. На инаугурации губернатор давал клятву соблюдать законы и защищать интересы населения. Плюс к юридическим обязательствам давались как бы еще политические и моральные. А мораль всегда строже закона.

Я хотел заложить традицию. Чтобы и встречали нового губернатора, и особенно провожали старого не привычными критическими стрелами, а по-людски.

...За торжеством наступили суровые будни.

* * *

Хотя теперь губернатор был вроде как первый секретарь обкома - вседержитель, журналистские опасения насчет диктатуры не оправдались. Новое Законодательное собрание тут же завернуло администрации бюджет на 94-й год. Пришлось два месяца его дорабатывать...

Но это была не самая большая проблема. Самые большие исходили из общей ситуации в стране, от которой не отгородишься, тянулись к нам из центра. Хотя отношения с центром у меня наладились, там поняли, что я скорее не противник, а соратник, только не механический. Москва стала воспринимать меня положительно. Даже наградили орденом - Дружбы народов. С такой формулировкой: «за консолидацию демократических сил и укрепление государственности России...»

Наше движение по созданию новой власти заметили и в Европе. Говорина и меня предложили ввести в комитет по местному самоуправлению Евросовета. Активы губернатора росли, но это не уменьшало проблем, которые висели буквально на плечах.

Одна, самая страшная, - Чечня. Она была далеко, но гробы приходили и к нам. Другая, не такая страшная, но тоже чувствительная - задержка зарплаты и пенсий. Третья - она возникла осенью 96-го года - когда правительство решило выгрести деньги у предприятий, было такое решение под номером 10-20.

Поддерживая федеральную власть по Чечне, я, конечно, сделал ошибку. Я не считал войну способом решения вопроса, но думал, что навести там порядок действительно надо (Чечня - неотъемлемая часть России), и армия и правоохранительные органы сделают это аккуратно и быстро, без кровопролития. Я не сделал поправки на квалификацию наших полководцев. Вместо войны с лидерами они затеяли войну с народом. И вели ее так бездарно и неумно, что все более возмущали население. И ко мне люди подступали - совершенно справедливо. Когда Грачев³³ был в Иркутске - инспектировал одну дивизию, - я потребовал, чтобы наших новобранцев в Чечню не посылали. Он согласился, подписал такой договор. Потом командующий ЗабВО подтвердил его. С милицией договора не было. На словах они были «за», но никаких письменных обязательств не давали. По Чечне я говорил Ельцину, подробней об этом - немного ниже. И федеральную власть по этой позиции больше не защищал.

По экономической части с одной стороны было хорошо, с другой, - плохо. Это были две стороны одной медали. С одной, - задавили инфляцию, в конце 96-го - один-два процента в месяц. С другой, - не давали зарплаты и пенсий. Товаров много, а денег у населения нет, это называется - отложенный спрос. В принципе - та же скрытая инфляция. Появятся деньги - она тут же взлетит. Правительство сознательно сжимало денежную массу. Стратегически верный курс, но уж очень больно он бил по производству и населению.

Правда, в области промелькнул светлый луч. В начале 95-го предприятия получали очень большие прибыли. Бюджет верстался довольно легко, местное самоуправление в городах-донорах почувствовало под ногами твердую почву. Все это вселяло оптимизм. Надо признаться - неоправданный (ориентировались на внешнего потребителя). Производство по России падало, самое главное - не было внутреннего рынка.

Осенью 96-го совершенно ошеломило постановление правительства под номером 10-20, по которому фактически изымали оборотные средства предприятий. Да, они не платили, что положено, в бюджет, и тем самым как-то себя поддерживали. А тут все отнимали. Я был, признаться, в шоке. И снова пошел на конфликт с Москвой. Подписал постановление - запретить исполнение этого решения правительства на территории Иркутской области.

Тут же последовал демарш всех карательных ведомств. На меня навалились МВД, ФСБ, налоговая полиция, налоговая инспекция. Прислали депешу из Москвы, затребовав выполнить то, что решило правительство. Я вынужден был от глобального неисполнения отказаться, просил только не трогать топливно-энергетический комплекс: на носу зима, а она у нас - дай Бог! Я сказал прокуратуре и ФСБ: не будут директора выполнять решение - вы их привлечете. Будут - заморозят всю область, вы их опять привлечете. Так берите сразу, вместе со мной, 37-й год недалеко, опыт есть...

Отступились. Самое интересное - через месяц президент отменил это постановление. Как чрезмерно жесткое. Решение должно учитывать состояние экономики. А она не была к этому готова. Хотя опять же, в принципе, решение было верное. Но не в той обстановке.

С Москвой мне пришлось еще раз схлестнуться. По необходимости. Население все больше возмущалось задержками зарплаты и пенсий, пошли протесты, забастовки, голодовки. Надо было это остановить, что-то предпринять. Особых вариантов тут не было, выход был один, очень конфликтный. Чтобы еще раз себя проверить, пригласил Яковен-ко, первого зама, и Говорина, мэра областного центра, спросил их мнение. Говорин сказал: нужно нестандартное решение. Про такое решение я и думал. И принял его. Чтобы расплатиться с бюджетниками, запретил отсылать наши налоги в Москву. Тогда это еще можно было сделать - в Иркутске пока еще не сидело столько федеральных служб - они лишь прокладывали к нам путь. Потом появились в громадном количестве - их число достигло пятидесяти восьми...

Снова я отменил платежи в Москву уже в начале 97-го года. Петля затянулась еще туже, и я решился... Хотя понимал, что на этот раз фокус не пройдет, ничего не получится. Правда, на месяц все-таки деньги придержали... Но это был скорее жест отчаяния - я просто хотел, чтобы меня услышали. И когда позвонил Лившиц³⁴, спросил, зачем мы это сделали, я ему прямо ответил. Я сказал: Александр Яковлевич, я понимаю, что все в ваших руках. И казначейство ваше, и финуправление на ваших хлебах, и налоговики, и прокуратура, я ничего не сделаю. Но помогите с зарплатой для учителей... Он засмеялся и обещал. И действительно помог. Хотя, конечно, это всего не решило - капля в море, временная отсрочка.

Новые молодые замы Черномырдина, Чубайс и Немцов, этот узел медленно, но начали развязывать. Утрясли с зарплатой военным, наладили с пенсиями - ее выдавать стали почти регулярно. Говорят, они распродавали госсобственность. Да, распродавали. Но, во-первых, уже не задешево, как раньше, а по нормальной цене. А во-вторых, вечно она госсобственностью не будет, сольется с частным капиталом. И потом - что же нам сидеть на этой собственности и голодать?

До полного решения проблемы, правда, далеко. Я взял справку за июль-август по Иркутской области. Общая задолженность по зарплате - больше двух триллионов, бюджетникам - более 500 миллиардов... Правительство обещает отдать все до конца года. Думаю - нереально. Реально - к концу следующего, 98-го года.

...Теперь, наверное, время рассказать о тех, кто был вместе или рядом со мной на всем девятилетнем губернаторском пути, - о соратниках, начальниках и некоторых других лицах, которых знал.

* * *

О всех, конечно, не расскажешь - мой рассказ и так затянулся. Скажу о некоторых. Пусть не обидятся те, кто не попал в этот перечень. Пусть не обидятся и те, о ком скажу откровенное слово. Я стремился в этих записках к откровенности, и не хотелось бы напоследок изменять этому правилу. Конечно, я знаю намного больше того, что говорю. Есть вещи, которые просто не стоит выносить на люди. Есть вещи известные, но недоказуемые. Скажешь - самого в суд поволокут...

Значит, поехали.

Начну с партийных времен. Несколько слов о местных партийных вождях, под началом которых работал. Я имею в виду первых секретарей Иркутского обкома партии - Банникова, Ситникова, Потапова, Спирина.

Я немного уже говорил о Банникове, о том, как он вел себя в конкретных ситуациях. Он был сильной фигурой. Да и власть партии тогда была еще сильной, не пошатнулась. Банников быстро ориентировался и мог изменить мнение, если получал новую информацию. Не всякий партвождь шел на это, некоторые держались за свое, когда-то сказанное, до последнего. Он же умел смотреть правде в глаза. Мне приходилось говорить ему неприятные вещи. Иногда, признаюсь, становилось страшно - сейчас прикончит, голову оторвет -власть у него была великая. Нервничал, но брал себя в руки и начинал с тобой думать, как решить вопрос, выйти из положения.

Про Банникова говорили, что он был излишне требовательным, даже жестоким человеком. Я бы так не сказал. Жесткий - да. Но в производственных, экономических делах по-другому нельзя. При любой системе.

Я сейчас думаю, что если бы во время августовского путча первым секретарем был Банников, и демократам, и мне пришлось бы туго. Он бы не юлил туда-сюда, и вашим, и нашим, а пошел бы прямо. А путь у него был один... Хотя Бог его знает. В одном интервью он сказал, что перестройку начинать надо было раньше. Может, среди сторонников ее и оказался бы.

Я был на пленуме обкома партии, когда Банникова снимали. За недостатки в социальной сфере и сельском хозяйстве. Он считал, что главное в Иркутской области - это промышленность: алюминий, нефтехимия, целлюлоза, оборонка. А сельское хозяйство - второстепенное, нет условий для развития, в других областях условий больше, в Омской, Новосибирской, в Алтайском крае, на юге Красноярского. В этом был свой резон. Мы и сейчас завозим хлеб и масло из Омска и Алтая. Может, был излишне категоричен, перегибал палку. Но то, что я увидел на пленуме, это был полный маразм нашей руководящей элиты.

Происходила показательная экзекуция. Поучение другим секретарям, чтоб тоже боялись. Растоптать человека, вытереть об него ноги ничего не стоило, раз плюнуть. Воспитывали страх, а не совесть и стремление порядочно работать. Как только сказали «фас!», на Банникова все кинулись, рвали на части. Молчали-молчали, в рот ему заглядывали, во всем соглашались, а тут... Председатель исполкома, под боком сидел, боевой товарищ - туда же. Стыдно было слушать. Один Игна тов сказал: «Мы все виноваты». Я его за это зауважал.

Банников был в возрасте - шестьдесят семь лет. Могли сказать «спасибо», он все-таки старался что-то сделать, я это видел, и отправить на пенсию. Нет. И демократы эту привычку переняли, тоже так делают, не считаются с личностью. Обязательно треск на всю Европу.

Сейчас Банников живет в Москве, один, ему восемьдесят четыре года. Получает 400 тысяч пенсию, ему за квартиру заплатить не хватает. Из Иркутска мы как-то ему помогали. Меня вот что удивляет. КПРФ нынешняя - богатая партия, миллионами ворочает, это я точно знаю. Зюганов все о народе плачет, на всех углах готов бедный народ грудью защищать. А вот старикам, которые десятки лет верой и правдой служили партии, помочь не хочет, забыл про них.

Между прочим, помог бы - не только старикам легче стало, но и его бы авторитет поднялся.

После Банникова были Ситников, Потапов, Спирин - секретари уже другого уровня. Да и пришли они тогда, когда партия теряла силы и власть. Ситников появлялся на улицах, говорил с людьми, ходил по магазинам, что было необычно для первого секретаря и всех привлекало. Он говорил о котлетах и курах, обещал, что все это скоро будет в изобилии. Изобилия не получилось, не могло получиться, взять было неоткуда. А Ситникова отправили послом в Монголию - туда, по обычаю, напоследок отправляли иркутских первых секретарей. Правда, в Монголию некогда отправили и Вячеслава Михайловича Молотова, председателя Совнаркома при Сталине, а при Хрущеве, разоблачителе Сталина, - члена антипартийной группы...

Потапов и Спирин попали в самое горячее время. Не смогли они встроиться в реформы, занять свою позицию, свое место. Не все в партии были дураками и бездарями, были способные люди, которые успешно нашли себя в коммерческих и государственных фирмах, процветают. Но Потапов, как велела партия, занял место председателя областного Совета, а затем уехал подальше, в одну африканскую страну, в наше посольство. Но не угадал. В перестройку министерство иностранных дел сокращало людей за границей, и его, непрофессионала, конечно, сократили в первую очередь.

Спирин был человек здравый. Помню, еще первым секретарем Зиминского горкома партии он возмущался тем, что говорят одно, а делают другое. Он, строитель, все видел, все мог бы понять. Но то ли не хотел выходить из команды, то ли не догадывался, что она обречена, и держался за отжившее. Во время путча осторожничал, ждал, видно, чем дело кончится, чья возьмет. Кончилось для партии плохо, и его попросили на выход.

Теперь о тех, с кем непосредственно работал в администрации.

Когда меня назначили председателем облисполкома, я получил готовый аппарат. Аппарат был старой выучки - больше оглядывался на пятый этаж, где обком, самостоятельных решений не принимал. Да и квалификация была ниже, чем в «Братскгэсстрое», откуда я пришел. Многое пришлось брать на себя, перелопачивать массу документов и новых законов, сидеть до двенадцати -двух ночи. Страшное дело - все равно, что вагон с цементом разгрузить. Для меня физически это был самый трудный период.

Аппарат менять я не мог. Ни сначала, ни потом, при новом областном Совете, ни при Законодательном собрании. Надо было со всеми согласовывать. Чтобы пригласить кого-то, надо освободить место. А как? Не тянет - это надо доказать. Тянет, но берет взятки, я, предположим, знаю, - но это тоже надо доказать по суду. Одного зама я две недели уговаривал уйти - других способов у меня не было. Уперся. Я сказал: «Тогда я уйду». В этом случае вся администрация автоматически меняется. Только так и сдвинул...

Тогда, в первое время, никто во власть, в администрацию, не стремился. Во-первых, непонятное состояние, чем кончится эта смута - неизвестно, никто не знал. Во-вторых, ко всему примешивали политику и били со всех сторон: с одной - отвешивали коммунисты, с другой - демократы. Чаще всего не по делу, непрофессионально, а то и недобросовестно, с остервенением, как на митинге. Из-за этого ушли Нестерович, Шустиков, Краснов - настоящие специалисты. В-третьих, зарплата была неважная - директор фабрики в несколько раз больше получал. Это теперь власть устоялась, приличная зарплата, социальные гарантии - все туда стремятся попасть. Мы внесли в Устав области положение, по которому вместе со старым губернатором уходит в отставку и вся его команда, 54 главных сотрудника. Сразу набирай новых, кого пожелаешь. Мне же приходилось менять постепенно, отрывочно, по обстоятельствам. Главные принципы отбора - квалификация и порядочность. Не всегда, к сожалению, получалось исходить из этого. Черпал я из двух источников. Были энтузиасты - как тот же Бобровников. Он пришел сам и привел своих людей из Главснаба, оставив выгодную должность. Ему были интересны реформы. К сожалению, Бобровников вскоре погиб в катастрофе - разбилась машина, в которой ехал. Другой источник пополнения - опытные хозяйственники, как тот же Яковенко. Политики, особенно местные, могли только митинговать или, в лучшем случае, указывать направление. Нужны были не говоруны, а люди дела, какими и являлись хозяйственники, - без них бы все окончательно развалилось. Думаю, в будущем придут юристы. Они будут представлять интересы и предпринимателей, хозяйственников, и партий, и населения...

Но обо всем по порядку.

Поначалу моими первыми замами были Платонов, Кукарин и Игнатов. Платонов занимался экономикой, Кукарин - сельским хозяйством, Игнатов - социальной сферой. Об Игнатове я уже говорил. Он был откровенный противник нового. За деревню отвечал и Бердников, начальник сель-хозуправления, который фактически все и решал. Зачем еще кто-то нужен? Кукарин ушел. Больше всего меня поддерживал Платонов, опытный управленец (был председателем Ангарского горисполкома), глубокий аналитик, очень порядочный человек. Он был убежденный рыночник и противник всяческих привилегий. Слабое его место -не очень умел организовать, много времени отдавал обсуждениям и убеждениям, дело вязло и потом приходилось его вытаскивать.

Человек скромный, Платонов терпеть не мог привилегий. Мы повели с ними яростную борьбу, особенно с пайками, которые получали работники «серого дома». Я написал три постановления - все уходило, как в песок. Никто открыто не возражал, но и в обкоме, и в облисполкоме все были против. Пайки были выгодны и работникам столовой - под эту марку и себе урвать могли. Я запрещаю, а кто-то по телефону выдает полупожелание-полураспоряжение - и опять поехали. Заходили ко мне и с другой стороны. Вечером являюсь домой -стоит кейс. Спрашиваю: что это такое? Говорят: к празднику принесли. Я затолкал все назад, хотя жена возражала (с продуктами тогда было плохо), принес в кабинет первому секретарю, говорю: что это происходит? Владимир Иванович Потапов искренне возмутился, приказал найти виновного. Да кто ж его станет искать...

В столовой «серого дома» и ассортимент был шире, и качество выше, и цены ниже. Весь город ходил, наши работники не успевали пообедать, жаловались. Я говорил: сделайте столовку, как на заводе Куйбышева, - никто не пойдет...

По отмене привилегий я бы немногого добился, если бы не изменилась жизнь. Появились продукты в магазинах - сами собой отпали пайки. То же самое по машинам: бери деньги, если есть, и покупай. Хуже с квартирами. Тоже можно купить, но много миллионов надо. На квартирах и чиновники, и депутаты до сих пор попадаются... Деятели и народные избранники новой волны быстро освоили повадки старой. У нас обкомовские дачи передали под санаторий «Мать и дитя», правда, не без усилий. В других регионах вместо секретарей обкомов туда въехали представители администрации, недавно пришедшие к власти. Меня избирали депутатом четыре раза, начиная с 1985 года. Депутаты того, первого для меня призыва, все вернулись в область. Следующие - почти все осели в Москве. А по-доброму им бы надо по окончании полномочий вернуться и посмотреть в глаза своим избирателям... Депутаты от КПРФ на митингах в своих округах говорят о горькой доле народа, а квартиры получают в столице - стоимостью в десятки тысяч долларов. Избранники-демократы ведут себя так же.

Я разговаривал как-то с начальником хозуправления Белого дома, когда там еще заседал Верховный Совет. Депутатам давали машины с 8 утра и до 8 вечера. Так они затребовали машины и после восьми - «для встреч с избирателями»... И приняли такое решение... Честный коммунист, он возмущался этим аморальным решением.

Слаб человек. Если нет противовеса, пускается во все тяжкие. В советские времена законов фактически не было. Жили по Уставу КПСС и решениям ЦК. Даже суды судили с оглядкой на партию. Необходимо посадить, есть такое мнение -посадят. Есть другое - определить в психушку - определят. Когда партия рухнула, а с нею Устав и решения, ничего сдерживающего не оказалось. Даже суды до сих пор в растерянности. Не знают, как судить - по закону или еще как... Тем более, что законы не исполняются, а суды бедны, как церковные мыши.

В перестройку, не подумавши, по горячке, бросили лозунг: «Все, что не запрещено, разрешено!» Он до сих пор гуляет. Это же полный маразм! Кроме юридических законов, есть же еще моральные, они строже - те же 10 заповедей. На все случаи жизни законы не издашь. Я знаю, что человека нельзя назвать дураком, это неприлично, и не делаю этого. Но ведь закона такого нет! Как нет закона о том, что надо в трамвае уступать место старикам и беременным женщинам...

Грести под себя тоже можно по закону. Четверо чинов моей администрации получили от коммерческих фирм вознаграждение - по 10 тысяч долларов. Я посмотрел документы: действительно, не возбраняется. Имели право, как члены совета директоров, представляющие госпакет акций. Но я пригласил их и предложил вернуть деньги. Они мнутся, так и сяк, все, мол, по закону, да мы их уже истратили... Я говорю: это ваши проблемы. Занимайте, собирайте у родственников, как хотите, но через три дня принесите. Не принесете - ставлю вопрос в Законодательном собрании... Принесли. А дальше мы решили так. Все вознаграждения в администрацию. А там уже губернатор решит, кому и сколько положено.

К нашим депутатам ни с таким предложением, ни с законом не подступишься. У них иммунитет железный - ни у кого в мире нет! В Японии, например, иммунитет распространяется на депутата только во время сессии парламента. Потом, если что, бери его - и привлекай как простого гражданина! Строго и в Штатах. Попробовал бы там сенатор схватить женщину и затолкать ее в машину, как это сделал Жириновский, - его бы сразу затартали куда надо. А как бедного Клинтона таскают по судам из-за этих сексуальных домогательств! Да кто кого в мире не домогался! Если только не больной...

Но вернемся поближе ко мне и моим соратникам.

Я не наживался. Дачу построил в непрестижном Зеленом микрорайоне. Спрашивали: а почему не по Байкальскому тракту, там все начальники? Отвечал: не хочу среди блатных. Там же в принципе нельзя: водоохранная зона. Декларацию о доходах представил за три года до распоряжения президента. Обратился к своим первый раз, чтобы сделали то же самое, - никто не откликнулся. Во второй раз откликнулись уже процентов восемьдесят...

Как я уже говорил, моей опорой вначале был Лев Анатольевич Платонов, первый зам. Тогда нужно было иметь дело с областным Советом, а там - сплошное политиканство. Наговорят тебе - семь верст до небес. Когда его утверждали, бросили реплику, что надо бы помоложе, - это его тоже обидело. (Между прочим, и потом успешно работа генеральным директором солидной фирмы «Русиа-Петролеум»). Он все время порывался уйти, я не отпускал. Наконец он привел Яковенко и сказал: вот он будет вместо меня. Яковенко мне не надо было представлять. Он был моим первым замом в Братске. Яковенко поставил одно условие: самостоятельно принимать решения. Я согласился. Я буду подписывать постановления, а он - распоряжения, которые обязательны для исполнения всей администрацией. И он поволок как бульдозер. Четыре года в «Братскгэсстрое» и первые четыре года в Иркутске, в самом пекле, меня измотали. Тогда именно я и потерял здоровье, тянуть одному было трудно. Теперь, с Яковенко, стало легче. Человек талантливый и смелый, поэтому на него постоянно и нападали.

У него было два бога - работа и деньги. На производстве, вдали от бюрократических кабинетов, он привык к быстрым решениям. Он не размазывал кашу по тарелке. И не оглядывался. Это все сразу заметили. Правда, у его быстрых решений были свои недостатки. Он не обеспечивал им тылы, не рассчитывал последствий. К тому же быстрые решения - не всегда самые лучшие. Хасбулатов хвастался, что его Верховный Совет принял 700 законов. Но надо еще посмотреть, что это за законы...

Манера у Яковенко была не очень демократичная. Он двигал свои решения силой. По-иному власть действовать и не может. Власть без силы - не власть. Но есть пределы. Он переступал их нередко, и приходилось унимать...

Он никогда не уходил от проблем и вопросов, постоянно объяснялся с Законодательным собранием и рубил напрямую то, что думал. Говорил он резко, грубо, даже по-хамски. Это - от строительной специфики, а она - от манеры первых выдвиженцев, которые заменяли знания горячим словом... Поведение и действия Яковенко не всем нравились, и время от времени в том же Законодательном собрании возникал вопрос о доверии первому вице-губернатору. Но вопрос этот так и повисал в воздухе - за него голосовали всего несколько депутатов, он не попадал даже в повестку дня.

На него постоянно жаловались, обвиняли в разных грехах и требовали, чтобы я разобрался. Но не мог же я просто так прийти к человеку - хоть к Яковенко, хоть к кому другому - и, не имея документов, заявить, что он такой-сякой, немазаный. Я запрашивал не один раз прокуратуру, УВД, ФСБ. Они отвечали, что у них ничего на Яковенко нет. Просили только: Юрий Абрамович, придержите, слишком размахивает шашкой...

Да, у Яковенко была собственность. Он сказал об этом сразу, как пришел в администрацию. Чтобы потом не упрекали. Он сказал, что передал ее в управление сыну, но отказываться от нее не собирается. Что я думаю об этом? Я думаю, что губернатор не может иметь собственности - чтобы не влияла на его решения. Ну, а первый вице... Пусть имеет - если опять же не проводит каких-то решений в пользу этой собственности. Я отслеживал - и ничего такого за Яковенко не находил. Он мужик умный - под меч закона не попадал... Ушел - и оказалось, что собственности-то не так и много.

Мне шептали, что Яковенко хочет занять мое место. Но я очень хорошо знал Яковенко и знал, что ему и своего места хватает. Шептуны не учитывали одного обстоятельства: что я-то за свое кресло не держался. Я попал туда волею обстоятельств и просто хотел как можно лучше делать свое дело, а не карьеру.

Яковенко привел Васильева. Он занялся внешними связями, а потом и торговлей. Васильев – знающий, квалифицированный и очень порядочный человек. Он не хотел быть в подвешенном состоянии, ожидая, что решит новый губернатор -оставит или не оставит, - и сразу ушел вместе с Яковенко. Думаю, что это серьезная потеря для новой администрации.

Несколько братчан (Яковенко, Васильев, немного позже мы пригласили Кустова) породили легенду о том, что я подбираю «братскую команду». Тяну, как говорится, своих. Это делали все наши вожди, и мне приписали. Но я, как уже говорил, никого специально именно по признаку «землячества» не подбирал. Просто к тому времени «Братскгэсстрой» развалился, остались не у дел сильные, опытные хозяйственники, а они как раз и были нужны в администрации.

Юридическую службу создал Курин и, на мой взгляд, достаточно сильную. Он вместе с Игнатенко перетащил из Тюмени Власенко - для организации института регионального законодательства. У Власенко - многочисленная семья, потребовалась большая квартира, но не жалко. Его институт наработал немало местных законов и продолжает этим заниматься. Власенко - чистый юрист, весь в своей науке, отрешен от политики и даже несколько от реальной жизни. Исходя из своих построений, он даже на полном серьезе хотел предложить, чтобы к губернатору обращались, как некогда, - «ваше превосходительство»...

Баландин появился в администрации довольно естественно. Он пользовался авторитетом в правоохранительных органах и мог найти с ними общий язык. То, что он был лагерником (начальником управления мест заключения), меня не смущало. В правоохранительных органах - одни генералы, не мог же я поставить над ними лейтенанта! А полковник Баландин подошел. Действовал энергично, сочетая дворцовую интригу с солдатской прямотой, когда это было необходимо.

Последним, кого я сагитировал в мою новую команду, был Матиенко. Позвал я его на самое бедовое, неблагодарное дело - социальную сферу. Но он и сам бедовый, решительный, самостоятельный, не ведомый, а ведущий, острых вопросов не боится и так же остро на них реагирует. Он остался и в следующей губернаторской администрации.

Я собирал команду, пока она более-менее сложилась, не один год. Тут были и ошибки. В этом деле не всё и не всегда от тебя зависит. Ты знаешь узкий круг, из него выбираешь, а, вполне возможно, за пределами этого круга есть люди более знающие и способные. Влияют и обстоятельства, их тоже нельзя не учитывать. После августовского путча я пригласил в администрацию демократов. Они меня поддерживали, приводили к власти и, естественно, - рассчитывали, что будут в ней представлены. Я позвал несколько человек во главе с Иофиным. Они, конечно, ' не были никакими управленцами, но я сразу этого и не требовал. Я сказал: вот вам год, не принимайте крутых решений и учитесь. Не получилось. Пришлось расстаться. Не без болезненных объяснений... Но я старался никого не обидеть. Демократы много сделали, чтобы сломать административно-командную систему и расчистить путь. Они были приспособлены для разрушения. А для созидания - нет. Вот тут и потребовались старые хозяйственники - они умели строить.

Команда сложилась квалифицированная и работоспособная, но в неординарных ситуациях приходилось принимать огонь на себя. Я обещал рассказать, как случилось выходить одному к бушующим студентам. Это было так. Я вел пресс-конференцию, посвященную визиту Грачева, министра обороны, когда шепнули, что к «серому дому» подошла толпа студентов. Студенты - народ молодой, вольный, мало ли что... Я сразу прервал пресс-конференцию и спустился вниз, хотя меня удерживали - там, мол, есть и наколотые, и пьяные. Не слушаю - к выходу. Вышел, увидел эту картину - и похолодел. Как на Куликовской битве. Стена готовых к атаке омоновцев в касках, со щитами и дубинками, напротив - студенты, тоже накаленные. Так, на взгляд, их больше тысячи было. Найдется один, кинет камень - и начнется...

Как в Тбилиси. Ударило про Тбилиси - затмило все. Прошел сквозь омоновцев и направился к студентам. Чем это окончится, не знал, все могло быть. Но надо было идти. Дошел до середины толпы в гордом одиночестве, и тут студенты зааплодировали. Плохо мы думаем о людях... Замкнули кольцо, никого не пустили, даже журналистов... Пошел разговор. Я попросил найти микрофон, чтобы всем слышно было. Нашли. Говорили мы минут двадцать-тридцать. Через час я принял их представителей, мы все обсудили. Кроме студентов, были ректоры и омоновцы. Пришлось говорить жесткие вещи - всем. Я спросил ректоров: почему они оказались в стороне - ни со студентами, ни против них? Сказал омоновцам, что нечего демонстрировать свою мощь перед безоружными людьми. Мощь надо было демонстрировать в Чечне... И студентов просил подумать. Оказались бы среди них провокаторы - полетели бы бутылки, камни. И пошло бы месиво, не дай Бог, и погиб

бы кто...

Мы выслушали требования студентов, конкретно решили, что можно сделать, как им помочь. На том и завершен ли разговор.

Я еще раз понял, что в гражданские волнения нельзя вмешивать военных. Тут должны действовать гражданские лица. И один человек может сделать больше, чем целый полк. А военных подставлять нечего.

Я не мог не выйти на площадь. Тут дело не в самообладании или храбрости. Тут дело в понимании человеческой беды, которая может случиться. Надо почувствовать ее, быть неравнодушным. А случится... Пусть лучше погибнет один человек, даже губернатор, чем десятки или сотни... Столыпин выходил к революционной толпе, совершенно непредсказуемой. Американские губернаторы - я интересовался американской историей - выходили и выходят, хотя иногда это кончается трагически. А у нас... Мои коллеги-губернаторы недоумевали, спрашивали: зачем я выхожу к забастовщикам, демонстрантам? За 70 лет советской власти у нас привыкли, что белую работу делают в кабинетах вожди, а черную, на улицах - ЧК. ЧК, НКВД, КГБ разберутся, решат - кого вести к председателю ревкома, а кого - прямо к стенке... Но я все-таки думаю, мы восстановим достоинство власти и ее постоянный разговор с людьми, он станет обычным.

Но пошли дальше. Жизнь губернатора составляет не только работа со своей командой. И со своими избирателями, конечно. Ему приходится решать разные вопросы или просто встречаться и с теми, кто на самом верху. Иногда это длительные деловые встречи, иногда - мимолетные, протокольные. Я встречался и с Горбачевым, и с Ельциным, и с Черномырдиным, и с Гайдаром, говорил с Клинтоном и Тэтчер, беседовал с Зюгановым, Жириновским, Явлинским, с Солженицыным, когда он проезжал Иркутск, с Алисой Фрейндлих, разругался было с Толкуновой, вернее она со мной разругалась, а потом дарил ей цветы... Некоторые впечатления от этих встреч остались.

* * *

О Горбачеве, его роли в перестройке, о нашем кратком разговоре, который случился в Иркутске, я уже говорил. Теперь - про один более житейский эпизод, который мне запомнился.

Горбачев-генсек прилетел в Иркутск вместе с Раисой Максимовной. Нам - первому секретарю обкома Владимиру Ивановичу Потапову и мне, как председателю облисполкома, - тоже предписывалось встречать его вместе с женами. Жену Владимира Ивановича вызывали даже на инструктаж в Москву. Мою жену, Веру Федоровну, не вызывали. Да это было бы и бесполезно. Она все равно кому угодно ломила напрямик то, что думала. Она и затеяла спор с Раисой Максимовной, кажется, по поводу одного из героев Распутина. Я не знал, куда деваться, - ее же не остановить, спорит и спорит. Побежала потом за книгой и чуть не у трапа самолета доказала Раисе Максимовне свою правоту. Та, надо признаться, все это стерпела.

Тогда, помнится, зашел разговор и о Распутине, и Владимир Иванович, видимо, желая показать, что он и тут руководит, владеет ситуацией, сказал, что Распутин находится целиком под партийным влиянием. Горбачев усмехнулся. Он зьал Распутина и, наверное, не без основания полагал, что тот ни под чьим влиянием находиться не может, тем более - целиком...

Держались Горбачевы очень просто. Не пойму, почему наша публика так невзлюбила Раису Максимовну.

С Ельциным в первый раз я встретился в самом начале перестройки, когда он был еще секретарем ЦК и кандидатом в члены Политбюро. Он был на Дальнем Востоке по строительным делам и на обратном пути прилетел в Братск - смотреть лесопромышленные комплексы, Братский и Усть-Илимский. «Братскгэсстрой» вел работу и на Дальнем Востоке, и на этих комплексах.

Честно признаюсь: перед этой встречей чувствовал я себя неуютно. Люди из Политбюро - это были для нас небожители. Что захотят, то и сделают. Что снимут с работы, я давно уже не боялся. Боялся разноса, унижения. «Небожители» любили такие разносы производить, особенно на публике. Чтобы показать, как надо работать. Вроде мы не знали... На Дальнем Востоке - там дела шли неважно, не было ни базы стройиндустрии, ни социальной базы - Ельцин буквально размазал нашего замминистра...

Открывается совещание по Братскому ЛПК. Докладывает его директор, потом я, как начальник «Братскгэсстроя». Минэнерго нас сдерживало, постоянно долбило: занимайтесь только энергетическими объектами, других не берите. Хотя мы и могли, и хотели их брать. Ельцин говорит: «Я вас не понимаю». Я повторяю то, что сказал. Он опять: «Я вас не понимаю». Я догадался: не понимает моей позиции, а не того, что я сказал. Говорю: больше ничего сказать не могу. Не выдавать же министерство. Тут сбоку вылетает замминистра: «Борис Николаевич, мы все сделаем!»

Думаю: вот ухарь! Он же меня долбил, чтобы ничего чужого не брать, а тут выскочил... Что за народ!

Совещание заканчивается, Ельцин говорит: «Я бы все-таки хотел услышать мнение начальника «Братскгэсстроя». Он, конечно, понимал: министерство-министерством, но и «Братскгэсстрой» - не последняя спица в колеснице, на месте именно он все решать будет. Я говорю: ну, если министерство так круто меняет свою позицию, то мы сделаем все, что надо.

Посмотрев на эти игры, я решил воспользоваться пребыванием секретаря ЦК, чтобы поставить наши вопросы. Сказал своим: приготовьте диаграммы и графики, все картинки, чтобы можно было развернуть за несколько минут.

Мы полетели в Усть-Илимск, на строительство ЛПК. Там было все в порядке, никаких претензий. Назад летим на двух вертолетах - мы на одном, он - на другом. Я говорю: Борис Николаевич, вот паспорт «Братскгэсстроя», другие документы, пожалуйста, посмотрите в дороге. Я бы хотел рассказать вам о нашей ситуации. Он взял. Ходу назад - часа полтора, захочет - посмотрит.

В Братске, в аэропорту, прямо в депутатской комнате, развернули наши картинки, я начал докладывать. Он все внимательно слушал. Документы, видно, просмотрел. Сказал: «Да, техника у вас действительно старая». Я говорил еще о лишних звеньях управления. Нарисовал квадратиками все эти звенья, полную схему. Чтобы управляющему достучаться до министра, надо пройти четыре инстанции. Там все и завязнет. Он сказал: «Дайте-ка мне вашу бумажку», - и сунул в папку.

Потом, в самом конце спрашивает: «Почему в «Братскгэсстрое» такая большая текучесть кадров?» Я говорю: это не у нас, это на Дальнем Востоке. У нас, в Братске, не более пяти процентов. Он опять: почему у вас в «Братскгэсстрое»... Я снова объясняю. Мы работаем на Дальнем Востоке, но не мы там создаем условия, база у нас в Братске... Он начинает раздражаться. Замминистра и первый секретарь обкома делают мне знаки: оставь! Ладно, думаю, пускай, не стал больше спорить. Сказал: «Борис Николаевич, мы принимаем ваши претензии...»

В Иркутске, в обкоме партии, Ельцин собрал совещание строителей и лесников. Человек сто пятьдесят набралось. Я - в первом ряду. Сижу как на иголках. Понимаю, что будет критика, - без этого не обходится. Но если начнется разнос, не выдержу, не в моем характере - тут задевается личность, достоинство. Придется защищаться, возражать, будет скандал. Я не люблю публичных скандалов. Потом, правда, шел на них - но только для того, чтобы решить проблему и скандал прекратить.

Критика была. Но - уважительная по отношению к «Братскгэсстрою». Больше в сослагательном наклонении: «Я попросил бы...» И по отношению к другим - так же, никакой ругани.

Он мне тогда понравился. Деловой. Зацепил проблему - копает до конца. И не пропускает ничего мимо ушей, не оставляет без внимания, без последствий. Это я потом понял, когда месяца через три был в министерстве. Я забыл уже про ту бумагу со схемой, которую взял Ельцин. Думал -канула, мало ли у него таких бумаг. Пришел в министерство, в приемной стоят начальник моего главка и главный инженер, бледные, пришибленные. Говорят: твоя работа? Я ничего не понял, говорю: какая работа? Они: не валяй дурака, вроде не знаешь?

Оказывается, Ельцин насчет лишних звеньев все-таки не забыл. И министр лично написал приказ о выводе «Братскгэсстроя» из этой цепочки и подчинении напрямую министру. Уныние главка понятно: он получает на работу миллиард, из них 650 миллионов³⁵ - доля «Братскгэсстроя». «Братскгэсстрой» уйдет - чем управлять?

Потом начались на Ельцина гонения, поливали его грязью, как только могли. И в Америке не то сказал, и водку пьет, и с какого-то моста упал... Я тогда политикой не занимался, не вникал, определенного мнения по этим делам не имел. Ну, противно - и все, а кто прав, кто виноват - не знаю, не могу сказать.

Встретил я Ельцина снова, когда его сослали в Госстрой. Я, уже как председатель облисполкома, приехал туда решать дела. Никого нет - все в Спитаке после землетрясения, один Ельцин сидит. Я записался к нему на прием, он меня принял. Помнил по Братску. Я рассказал ему, что декоративные панели, которые он предложил выпускать, мы уже делаем. Их выпускали всего в двух городах - в Свердловске, на родине Ельцина, и в Братске. Но он быстро свернул на политику. Я понял, что говорить о своих делах бесполезно: он весь в этой политике. Не помню сейчас точно, о чем мы говорили. Помню только, он спросил: «Почему вы зажимаете газету «Советская молодежь»? Она напечатала интервью со мной, а вы ее бьете...» Я говорю: Борис Николаевич, «Советская молодежь» лезет в драку. Тот, кто лезет в драку, должен предполагать, что получит по морде. Она и получает. И опять лезет. Лично я ее поддерживаю. Недавно приглашал к дочери - сидели, чай с тортом пили... Он говорит: «Даже так? Ну, ладно, спасибо тогда».

О дальнейших встречах с Ельциным, о том, как он публично меня снимал, а потом так же публично, на людях, извинялся, я уже рассказывал. Я видел его на заседании президентского совета, куда меня включили. Расскажу об одном из таких заседаний в декабре 95-го, когда обсуждали - идти или не идти ему на следующие президентские выборы. Кампания уже разворачивалась, надо было решать. Я думаю, он уже решил идти, но не хотел раньше времени объявлять об этом - политически верно. Но прикидывал, слушал разные мнения.

Мы сидели близко, буквально друг напротив друга. Я сказал, что у меня три.вопроса. Первый - рейтинг. Летом он был на десятом месте, сейчас - на четвертом. Второй вопрос - внешний вид. И третий - Чечня. Идти с таким багажом на выборы - дохлое дело.

Он сказал: «А почему на четвертом? Мне говорят, что я на первом...» Я сказал: «Не знаю, что вам говорят, Борис Николаевич, но в Иркутской области так. Может, в других местах по-другому. Но у нас обычно - как в среднем по России...» Тут все навалились: так врут они вам, Борис Николаевич, что вы на первом! Дальше он спрашивает: насчет внешнего вида - что конкретно? Я говорю: конкретно вот что. Я вас сейчас вижу близко, между нами метра полтора, - ясный, вполне здоровый вид. А что показывают по телевизору? Совсем другое. Не каждый же вас, как я, лично может увидеть...

По Чечне вслед за мной на него тоже все насели. Он сказал: «Да что вы думаете - что я хочу этой войны? Лучше скажите, как ее кончить?»

Опять - ни один вопрос не оставил без внимания, не обошел. Горбачев или Черномырдин пропустили бы мимо ушей, обошли, особенно что-то неприятное для себя, про тот же внешний вид. А он - нет. Скажешь полуправду - вцепится, всю вытянет. И тут же будет решать, что делать. Он человек прямодушный, решительный, что думает, то и говорит. Правда, для политика это не всегда хорошо...

На выборах он выглядел прекрасно. И уверенно победил. Могу представить, сколько это стоило ему здоровья. Заболел - правительство полгода бездействовало. Это непозволительно. Черномырдину надо было все взять на себя. Но он совсем другой человек...

С Черномырдиным я первый раз встретился, когда он был еще министром, причем не первого ряда. Говорили мы о приватизации «Иркутскэнерго». К соглашению не пришли, но и врагами не расстались. Это манера Черномырдина - не делать себе врагов. Он - человек компромисса. Восполняет это грозным видом и резкими речами.

Если Ельцин требует ясности и решительности, особенно в критические моменты, то у Виктора Степановича свой талант. Он не стремится к ясности, даже наоборот, но умеет ладить. Без этого страна пропала бы. Вот Чубайс, тоже очень талантливый человек, но он - в вечной драке со своими противниками. А что будет, если мы полезем друг на друга с «Калашниковыми»? Для успокоения и нужен Черномырдин. Не случайно сто раз говорили, что вот-вот его снимут, а он все сидел. Потом он был еще нужнее - как некий амортизатор, промежуточное звено между горячими молодыми реформаторами и их не менее горячими оппонентами. Он сдерживал и тех, и других.

С Черномырдиным у меня связаны две небольшие истории.

Первая - в 1994 году. В стране острое положение, и Союз губернаторов решает предъявить правительству свои требования по развитию реформ. Тяжлов, председатель Союза, московский губернатор, уходит в отпуск, оставляет мне, заму, все материалы - делай доклад. Мне тоже надо уходить в отпуск, но я две недели сижу в Москве над этим докладом. Наши требования - 13 пунктов, главные - по финансам, социальной сфере и коммунальному хозяйству, которое висит на шее, как гиря. Мне говорят: постарайся разозлить Черномырдина, иначе из твоего доклада ничего не выйдет.

Встреча в Новгороде, докладываю. И так, и этак пытаюсь зацепить его, с одной стороны захожу, с другой, все стараюсь, чтобы он завелся. Результат - ноль. Смотрит на меня, обезоруживающе улыбается: «Да, это есть. Такова жизнь. Мы уже пробовали, как вы предлагаете, - не вышло. Будем еще пробовать...» В общем, сдвинуть его мне не удалось. Был бы на месте Черномырдина Ельцин или Чубайс - тут же последовали бы резкие движения.

Вторая история - октябрь 1996 года. Долги по зарплате растут. Нас, губернаторов, люди уже за горло берут. Черномырдин объявил, что скоро будет все в порядке, правительство переводит деньги в регионы. На всю страну сказал. А денег нет. Учителя кричат: «Деньги послали, куда вы их дели?» Я выступаю на Совете Федерации в присутствии Черномырдина. Говорю: то, что вы объявили насчет зарплаты, Виктор Степанович, это чистая декларация. Скажите конкретно: из каких источников возьмете деньги на зарплату и когда?

Думаю: сейчас подымутся все губернаторы, они в таком же положении, как и я, будет бунт. Ничего подобного - не подымаются. Не хотят, боятся связываться с правительством - федеральные службы уже на многое лапу наложили. Виктор Степанович на минуту растерялся, тоже, видно, ожидал, что будет бунт. Но - бунта нет, он тут же пришел в себя. Отвечает решительно: «Правильно ставит вопрос Юрий Абрамович! Создаем комиссию, включаем туда его, пусть комиссия через неделю доложит Совету Федерации...»

Я как услышал слово «комиссия», так у меня все опустилось. Я старый волк, знаю, зачем создаются комиссии. Или чтобы действительно решить дело, или, чаще, чтобы завалить его, сплавить, утопить в разбирательствах, во времени. Эта создается, чтобы утопить. И утопили...

Вот стиль Виктора Степановича, дай Бог ему здоровья. Ельцин сделал очень точный шаг, подперев его молодыми реформаторами. Чубайс - сильный, бесстрашный, стратегически мыслящий администратор, частности оставляет за скобками, может, даже излишне. Немцов, я знал его еще губернатором, быстро входит в ситуацию, сразу реагирует и очень чистоплотен, сомнительные идеи отвергает с ходу. Помню эпизод в администрации президента. Съезд народных депутатов в очередной раз напрягается и ведет в тупик. Или к драке. Руководитель администрации вполне серьезно предлагает: дать каждому депутату по квартире, чтоб заткнулись. Пока мы раздумывали, Немцов тут же отрезал: «Да вы что, с ума сошли?» На него уже сколько ищут компромат - ничего, кроме мелочей, откопать не могут.

В Иркутск приезжали Зюганов, Жириновский, Явлинский, генерал Варенников, один из путчистов, Николай Иванович Рыжков. Генерал Варенников - чистый военный, не политик и не экономист. У него только идея: великая Россия. Как военный, он ее прямодушно и толкает. Николай Иванович Рыжков - искренний человек, я его уважаю. На премьера он не тянет, так и остался на уровне директора завода, но, повторяю, человек искренний. А вот в искренность Зюганова, Жириновского, Явлинского не верю. Они - политические игроки. Явлинский вообще ведет себя безответственно. Умный аналитик должен понимать: то, что хочешь в идеале, - не получается и никогда не получится. Делай то, что можно осуществить, решай. А он при всех перетрясках уходит от решений. Не прошел во второй тур президентских выборов - призывай своих голосовать за Ельцина. Не за Зюганова же им голосовать! Он - в сторону. Пришел в правительство его друг Немцов - поддержи его целиком. Опять нет. Да, и Немцов делает ошибки. Да посади туда золотого - тоже будет делать. Но стратегически-то он правильную линию ведет, подставь ему плечо. Нет, Явлинский опять уходит в сторону. Это у меня уважения не вызывает.

Солженицын триумфально двигался с востока. Остановился в Иркутске. На вокзале я его не встречал - там толпа. Я пригласил его к себе - он пришел. Я читал «Один день Ивана Денисовича» еще в роман-газете, очень понравилось. Другие вещи показались резкими, в чем-то даже предвзятыми, цифрам его я не очень верил. Беседовать с ним было интересно. Он говорил о национальной идее, о восстановлении учреждений старой России, в общем, о том, о чем писал. Я увидел его таким, каким и представлял. Чувствовалось, правда, что, живя вдалеке, он все-таки оторвался от нашей реальной жизни...

Толкунову пригласили на наш авиазавод, там команда известная - вольнодумцы против демократии. Я приехал, она тут же завела: страну продают, мораль падает и так далее. Да так настырно, агрессивно. Чуть не разругались, но расстались мирно, она фото с автографом подарила. Я сказал: думаю, мы еще встретимся, и позиции наши сойдутся.

Так и вышло. Она выступала на открытой площадке перед Дворцом спорта. Давала концерт уже в поддержку Ельцина - шли президентские выборы. Мы были с Матиенко. Я говорю: Володя, хоть разбейся, хоть отбери у кого-нибудь, но добудь самый большой букет. Он парень решительный, помотался - тащит. Я вышел на сцену, поднес. Она меня узнала, расцеловались. Потом сидели в «греческом зале», хороший разговор был.

Мне интересны разные люди. Просто интересны. Как политик и государственный деятель, я черпаю у них самую живую и самую достоверную информацию, не переданную, переваренную кем-то, а из первых рук. Я нахожу новые краски, узнаю новые стороны жизни, до той поры мне неизвестные, каких не найдешь ни в книгах, ни в самых тайных справках...

Но рассказ мой подходит к концу. Осталось совсем немного.

Примечания

1. Первый секретарь обкома комсомола.

2. Начальник управления КГБ по Иркутской области.

3. Секретарь обкома по идеологии.

4. Экономист, один из руководителей движения в защиту Байкала, затем - народный депутат СССР, зам. предсовмина РСФСР. Сейчас - торгпред в Австрии.

5. Профессор, заведующий кафедрой истории России.

6. Заведующий отделом пропаганды обкома.

7. Всего в Совете было 250 депутатов.

8. Альтернативная иркутская студия телевидения.

9. Последний первый секретарь обкома партии.

10. Председатель комитета по радиовещанию и телевидению; формально комитет подчинялся облисполкому, фактически - обкому партии.

11. Первый зам. начальника областного управления, исполнявший обязанности начальника КГБ.

12. Начальник управления; он был в отпуске, но недалеко, в Новосибирске.

13. Начальник правового управления исполкома.

14. Председатель горисполкома, теперь - губернатор Иркутской области.

15. Начальник управления пищевой промышленности.

16. Иркутский ликеро-водочный завод.

17. Китайский вещевой рынок в центре Иркутска.

18. Первый вице-губернатор до начала 1997 г.

19. Всего в России - 89 субъектов федерации.

20. Профессор-юрист, тогда - мэр Санкт-Петербурга.

21. Глава администрации Новосибирской области

22. Следующий, после Махарадзе, руководитель администрации президента.

23. III отделение собственной его императорского величества канцелярии, карательное ведомство в царской России.

24. Позднее - и. о. генерального прокурора теперь - под следствием.

25. Тогда - министры внутренних дел и безопасности.

26. Президент Якутии.

27. Юрист, депутат и представитель президента.

28. Глава администрации Красноярского края.

29. Президент Калмыкии.

30. Директор института регионального законодательства.

31. Тогда - президент Ангарской нефтехимической компании.

32. Генеральный директор объединения «Востсибуголь».

33. Тогда - министр обороны.

34. Тогда - министр финансов.

35. В ценах 1987 года.

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Легенда молодости нашей. К юбилею Александры Пахмутовой
  
  Эта маленькая светловолосая женщина давно стала символом советской эстрады. Она считалась и считается одним из самых востребованных композиторов СССР и России. По ее песням можно проследить всю историю страны, ее обычной жизни, великих строек и больших побед на военном и мирном поприще.
• …И революция – в подарок. 145 лет назад родился Лев Троцкий
  
  Он появился на свет 7 ноября 1879 года (по старому, действующему до февраля 1918 года стилю, – 26 октября) – ровно в день, когда в 1917 году победила Великая Октябрьская социалистическая революция, как ее официально, на государственном уровне, именовали в советскую эпоху. И вся биография Льва Давидовича Троцкого похожа на революционный вихрь.
• Искренне и от души
  
  Татьяна Ивановна Погуляева, окончив в 1986 г. филологический факультет Иркутского государственного университета, уже почти сорок лет работает учителем русского языка и литературы, в настоящее время в МБОУ г. Иркутска СОШ № 77. В 2020 г. стала победителем (1­е место) Всероссийской олимпиады «Подари знание» по теме «Инновации в современном образовании» и Всероссийского педагогического конкурса в номинации «конкурс песни "Аты-баты, шли солдаты"» (2­е место).
• «Буду тебе петь – все на мотив звезд...»
  
  «Зеленый трамвай». Остановка вторая
• Абилимпикс, клининг и другие
  
  Ох, и гостеприимен же наш русский язык! И какого только беса он не привечает! Вот недавно во вполне официальном сообщении споткнулся на слове «абилимпикс». Сразу и не понял, что за зверь такой, что за набор в общем-то знакомых букв? Раскрыл словарь – а это в дословном переводе с английского означает «олимпиада возможностей». Ну чем не вполне адекватное название известному движению? Но захотелось какому-то грамотею «европеизироваться», и пошло гулять иностранное словечко по интернетам…
• Cтарик и белка. Рассказ.Окончание
  
  Мы тогда под Темрюком стояли. В аккурат под Новый год прислали нам с пополнением молоденького лейтенанта. Мы калачи тертые, видим – не обстрелян, не обмят, тонковат в кости, глаза шибко умные.
• Строки судьбы
  
  Редко встретишь в Байкальске, да и в Слюдянском районе, человека, прожившего здесь хотя бы одно десятилетие, чтобы он не знал её. Большинство мгновенно представят эту женщину, чья трудовая деятельность напрямую или косвенно связана с их судьбами.
• Харрис или Трамп?
  
  Казалось бы, что нам Америка. Мало ли кого и куда там избирают, у нас тут свои проблемы, по большинству житейские. Так, да не совсем. Через несколько ступенек, но исход заокеанских выборов заметно аукнется и в России. Хотя бы в отношении всего, что связано с Украиной. А это, между прочим, тот или иной объем, то или иное количество смертей, ранений, разрушений, расходов. То – или иное. Или вообще без них. Разумеется, санкционное давление и много чего еще влияет на российскую экономику и на повседневную жизнь – и сегодня, и в будущем.
• Между дьяволом и ангелом: вспомним Лаврентия Берию
  
  Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.
• Старик и белка. Рассказ. Третья часть
  
  Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался острой мордой в кусты, то взлаивал на белку, взлетевшую на ближайшее дерево. Хозяйкапыталась удержать непослушную собаку, но та шаг за шагомупорно тащила ее к скамье. Старик вздрогнул, завидев вытянутую крысиную морду с красными глазами, принюхивавшуюся к штанине.
• Время комсомола: есть что вспомнить!
  
  Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
• Тыл за колючей проволокой
  
  В Магадане, имевшем в то время население 20 тысяч человек, вице-президент США и сопровождавшие его лица осмотрели порт, авторемонтный завод, школу-десятилетку, дом культуры, побывали на одном из участков прииска имени Фрунзе, побеседовали с рабочими. Один из вопросов звучал таким образом: «Целесообразно ли на территории Чукотки и Колымы иметь железную дорогу или более рационально использовать авиацию?».
• «Не ко двору и не ко времени»: к 130-летию со дня рождения Юрия Тынянова
  
  Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых столетий.
• Старик и белка. Рассказ. Продолжение
  
  Трепетное свечение угасало вместе с остывающим солнцем и вскоре растворилось в сиреневом сумраке вечера.Оставив в сердце неизъяснимое томление и грусть по чему-то несбывшемуся.
• «…Могучий, простой, чисто русский художник». Карен Шахназаров о Сергее Бондарчуке
  
  Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка. Каких только упреков я не выслушал от генералов. Но прежде, чем что-то сказать, они смотрели на Андрея Антоновича, а потом уже ко мне… В чем обвиняли? Офицеры не так показаны. Солдаты в фильме в конце не награждены… Короче, претензий!.. В итоге Гречко передал мне длинный убийственный список поправок. Шел я оттуда черный. Исправили? Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Шолохов заступился. Фильм вышел. Правда, не к 30-летию Победы, а к 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова». (Евгений Степанов «Это действительно было». Книга мемуаров.)
• Опять две России?
  
  Нет, разумеется, страна с таким названием – одна. И государство – тоже. Речь о духовно-нравственном измерении, если хотите – о разном восприятии и окружающего мира, и самих себя. По-иностранному – о ментальности.
• «…Могучий, простой, чисто русский художник». Карен Шахназаров о Сергее Бондарчуке
  
  Франция. Канны. Город кинофестивалей. В 2010 году южный город встречал российскую культуру. В 13-й раз. Два российских региона представляли свое творчество, самобытность, народные таланты: Санкт-Петербург и Хакасия.
• Герой мутного времени
  
  15 октября исполнилось 210 лет со дня рождения Михаила Лермонтова. Вот лишь некоторые из интересных фактов из жизни «поэта любви и печали».
• Тыл за колючей проволокой
  
  Роль ГУЛАГа в Великой Отечественной войне и послевоенные годы.
• Старик и белка. Рассказ
  
  Сегодня мы начинам публикацию рассказа А. Семёнова «Старик и белка» времен «Молодёжки». Прототипом этого рассказа стал большой друг редакции «СМ» той поры, талантливый журналист и великолепный спортивный радиокомментатор, участник Великой Отечественной войны Лев Петрович Перминов.