НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

«Работать так, чтобы было знамя»

06 Марта 2015 г.

mama-1

Сотни раз «проигрываю» в памяти или читаю вслух «Песню о моём старшине» Владимира Высоцкого, и передо мной «в цветном изображении» возникает деревня моего детства – Введенка Мишкинского района. Наш домик: кухня с русской печью и полатями, чистые половички, запах хлеба (в Пасху – сдобного!), «горница» с круглой печкой, кровать, заправленная простынёй с подзором. Под окном сирень, акация, жимолость. Выйдешь из ворот – тропинка к дому бабушки, а справа – красавица церковь с куполами, колокольней, куда иногда тайком, с замирающим сердцем удавалось забираться и откуда кусты сирени, окружающие церковь, казались живописными клумбами, а речка Юргамыш, окаймляющая деревню, – голубой лентой. Мои воспоминания пахнут детством, весной, юностью.

06-03mat-dolyПри чём здесь Высоцкий? Читая строчки «Неужто вправду есть дома / в пять этажей?», с трудом сдерживаю слёзы: мне кажется, что за минуту до смерти задать этот вопрос солдатику-студенту мог бы мой дядя Вася – мамин брат, не умеющий ни читать, ни писать, не приславший семье с фронта ни одной строчки. Мог бы спросить об этом и израненный дядя Лёня. Ни тот, ни другой, ни бабушка и мама, конечно, не могли тогда представить, что могут быть «дома в пять этажей»: ничего не видели, и дворцом нам всем казался бывший купеческий дом – двухэтажная школа, на втором этаже которой, в самом большом из двух маленьких классов, проводились все праздники нашего детства. Был у нас в деревне и единственный офицер – мамин двоюродный брат красавец Терентий Егорович, и наша Введенка гордилась им. Не знаю, почему я первая узнала о «похоронке» на него, может, от мамы, которая не знала, как сообщить об этом сестре, но помню, как я, потрясённая, с воем бежала по мосту через речку и изо всех силёнок кричала: «Терёшу убили! Терёшу у-би-ли!»

Пишу обо всём этом, предваряя разговор о моей маме, красавице и умнице, уникальной женщине, главном человеке моего детства и юности. Пишу об этом не только потому, что грозное, беспощадное время определяло образ жизни наших родных, но и потому, что только гораздо позднее по-настоящему осмыслила ту силу преодоления, которой обладали наши матери в годы войны. Они, как и ушедшие на войну, тоже не провозглашали лозунгов, не считали себя героинями – просто каждый день совершали свой подвиг, сохраняя детей и обеспечивая будущее страны. Так и моя мама – Зайцева Ульяна Фёдоровна, 1907 года рождения. Годы ожидания весточки от братьев, ежедневный женский плач то в одном, то в другом конце деревни, страдания нашей бабушки, проводившей на войну сыновей, наши голодные глаза и босые ноги, незнание того, чем завтра накормить детей, во что одеть старшую дочку – студентку педучилища (в тридцать четыре года мама решила, что ей уже ничего особенного не надо, и свою немногочисленную выходную одежду перешила на Нину). И конечно, преодоление усталости многих лет, душевной и физической, и болезней, с ней связанных.

Я не помню, чтобы мама сидела без дела, и она, как нам казалось, совсем не страдала от этого: всё спорилось в её руках, она не теряла ни бодрости духа, ни весёлости нрава, ни ловкости и даже артистизма в любой работе. Играли в её руках и коса-литовка, и вилы, и грабли, и пила, летали кисть и половая тряпка. Она не вела с нами уроков трудового воспитания, но с раннего детства мы понимали: не работать нельзя в принципе. Я запомнила на всю жизнь, как в погожее воскресное утро мама вышла за ворота и спросила у соседских мальчишек, не видели ли они Вовку (братишке было 4–5 лет!): «Надо картошку копать, а он где-то забегался». Мой одиннадцатилетний ровесник Лёнька Захаров, сплюнув сквозь зубы, презрительно процедил: «Нашла работничка!» А я понимала маму: выбирать картошку может – есть глаза, есть руки. Жили огородом, коровой. Я взяла в руки косу, наверное, лет десяти.
Вся жизнь мамы была для нас школой: «Работать радостно, не раскисать! Радоваться праздникам!» Мама была строгой и крутой на расправу, но мы понимали: так надо, иначе не выживем. В минуты удачи её красивое лицо расцветало, она любила попеть. Хорошо помню, какой удачей было то, что мы научили корову ходить в хомуте: появился свой транспорт. Постукивает самодельная телега, на ней верёвка, бастрык, топор. Мы с мамой едем на корове за сеном и тихонько поём на два голоса, как подружки, «Там вдали, за рекой, загорались огни...», а потом «Огонёк».

До войны мама долгое время заведовала сельским почтовым отделением, имея за спиной три класса церковно-приходской школы и краткосрочные курсы почтовых работников. Когда мы приходили к ней на работу, всегда видели на самом видном месте в небольшой чистенькой комнате почты районное, а потом и областное переходящее Красное знамя. «Работать нужно так, чтобы было знамя», – это тоже мамин урок. Кажется, вся деревня замирала, когда мама на приличной скорости ехала на повозке с кольцевиком из Мишкино, а над её головой полоскалось знамя, которое она гордо держала в руках.

Как мама умудрялась читать при такой жизни, как и когда она приучила нас к этому, я припомнить не могу, но зато отчётливо вижу, как моя сестра-подросток лежит на тёплых кирпичах русской печки под кошмой и читает Руссо «О воспитании», как мама берёт из моих рук книгу: «Ну-ка, что ты читаешь? «Воскресение?» – Рановато...» – и пытается конфисковать знаменитый роман: «Унеси Тахтаевым обратно!» Но роман возвращался соседям уже прочитанным. Тахтаевы – семья пенсионера-фельдшера, у которого в светлом коридоре стоял стеллаж с книгами (сейчас понимаю: маленький, но тогда казался богатством).

Не знаю, когда и кто учил меня грамоте, но помню свой первый визит в школьную библиотеку. Библиотекаря я представляла себе каким-то неземным существом, а с первыми книжками в руках прошла через всю деревню: «Смотрите все, к чему я приобщилась!» Всё – от мамы. Через смех и слёзы вспоминаю свой диалог с ней, 85-летней. Я пришла с экзаменов и, расстроенная, жалуюсь: «Сейчас мой курсант сообщил о судьбе князя Андрея: «Женился на Наташе и прожил долгую счастливую жизнь». Мама с её трёхклассным образованием делает круглые глаза: «Так он забыл, что ли, что Андрей-то умер от ран, а Наташа вышла замуж за Пьера?! Бедный...» Увы, сегодня таких «бедных» – сплошь и рядом!

Сейчас публикуют много умных статей в сборниках и журналах, пишут монографии о семейном воспитании, а где учились наши матери, кто внушил им «мысль семейную»? Помню, какое значение для нас, детей, имели вечерние застольные разговоры. Со скотиной управились, дров и воды натаскали, уроки выучили – заслужили покой и умиротворение. Горит лампа, потрескивают дрова в печке, на столе – маленький самовар. Мама откусывает крошечные кусочки сахара, пьёт чай из блюдца, потом моет в тазу стаканы с блюдцами и рассказывает, рассказывает...

Мы представляем, как мама с замурзанным пятилетним братом полет мак (!) на барском поле, как их «жарят» пауты, как она поёт на клиросе в церковном хоре, как её роскошной косой любуется вся деревня, какие женихи к ней сватаются. Но не только об этом говорила с нами мама: она депутат сельского совета, уполномоченный по займу (было такое!), к ней шли с радостью и горем, и по вечерам она рассказывала о работе на почте, о встречах с людьми. Иногда со смехом, иногда со слезами. Она таким образом выводила нас «в мир», «в люди», учила различать добро и зло, сравнивать «прежде» и «теперь» – воспитывала в нас гражданственность, «активную жизненную позицию», как принято было говорить в недалёкие годы.
Главный урок – «работать так, чтобы было знамя» – касался и учёбы. Однажды (думаю, что это была весна пятого класса) мама услышала мой приближающийся к дому страшный рёв и выскочила за ворота: «Что случилось?! Кто тебя?» – «Михаил Филиппович четвёрку поставил!» – «Тьфу ты, дура!» – воскликнула успокоенная и раздосадованная мама и резко ушла в дом. Я от обиды просто залилась слезами и «прибавила звук». Мама прикрикнула – я громче, мама пригрозила выволочкой – я на всякий случай спряталась на полати. Мои истошные вопли заставили её взяться наконец за ухват, которым она и начала было меня доставать. Короткий комментарий был уже вечером: «Ты что, всю арифметику знаешь на пятёрку? Смешишь деревню-то, орёшь всю дорогу!» Сказать в ответ мне было нечего.

Таким было руководство учебным процессом. Господи, смотрю на современных детей с платными репетиторами, на студентов, которые не знают, кто такой Чапаев, когда была Великая Отечественная война или с кем воевала Россия в 1812 году, и мне кажется, что со времени моего детства, голодного, холодного (чернильницы-«непроливайки» мы грели в варежках), прошли сотни лет, а все дорогие нашему сердцу книги сожгли на кострах, как в печальные годы в Европе.

Никто из нас во все голодные годы не пропустил ни одного дня в школе – это святое. Мы частенько и сейчас вспоминаем с сестрой, как вначале она, а потом и я в понедельник около шести часов утра отправлялись за двенадцать километров в Мишкинское педучилище. За спиной самодельный рюкзак с картошкой, в руке бидончик с молоком или капустой. Мы научились спать... на ходу! Идёшь, идёшь и собьёшься на обочину в снег, рухнешь, не теряя бдительности относительно бидончика, – и дальше. Какая была работоспособность по понедельникам – разговор особый, но приходили же, не опаздывали, учились.

А во что маме обошлось наше высшее образование! Она заплатила за него здоровьем, годами жизни (денег тогда, слава богу, не требовалось). Как она жила, можно судить по переводу в два рубля пятьдесят копеек, который она мне прислала на Курганский почтамт. Бедная, бедная, бедная мамочка, царствие тебе небесное! Плата за материнский подвиг одна – уметь слушать повторяющиеся рассказы о самых драматических эпизодах военной и послевоенной поры и гордость: её деревенские дочки – уважаемые люди. Одна – директор школы, другая – преподаватель вуза, а любимый сын – финансист, поздравлять которого с юбилеем приезжало с подарками «само областное начальство». И конечно, внуки, которым мы передали эстафету семейных традиций, полученную от мамы.

По инф. lgz.ru

  • Расскажите об этом своим друзьям!