"История Сибири". Вступительная статья "Опальный историк, или путь к радуге"

1.

Главная книга замечательного сибирского мыслителя Петра Андреевича Словцова (1767–1843) "Историческое обозрение Сибири" написана в первой половине XIX века. Возникает вполне естественный вопрос: а не устарела ли она в наше время – в начале XXI века? Ведь со времени создания книги прошло более полутора столетий. Ответ на такой вопрос однозначен: нет, не устарела. Напротив, актуальность "Исторического обозрения Сибири" в осмыслении и понимании сибирской жизни со временем, несомненно, будет возрастать, потому что книга эта особенная. В ней мудрому и проницательному Словцову неким загадочным образом удалось как бы сконцентрировать мощную животворную энергию суровой и горячо любимой им Сибирской земли, удалось ярко передать во времени сам дух могучей Сибири! А произведения такого рода обладают счастливым свойством не стареть, они сохраняют сквозь время неувядаемую юную свежесть, как сохраняют ее не которые, скажем, сибирские песни. Более того, Словцов с его трепетной озабоченностью судьбой природы, с обостренной нравственностью оказался в начале XXI века на стрежне самых больных и острых проблем современности, современной истории. Однако Словцов есть явление отнюдь не локального сибирского характера и не только сибирской историографии. Имя Словцова принадлежит также и поэзии, литературе в целом, принадлежит общерусской культуре. Но по стечению ряда обстоятельств это имя современному русскому читателю практически неизвестно.

Когда Словцову едва исполнилось двадцать пять лет, с его стихами познакомился Гаврила Романович Державин, он даже пригласил молодого поэтасибиряка к себе домой, говорил с ним о Сибири, жизнью в которой весьма интересовался – Державин не раз обращался к реалиям Сибири в стихах, косвенно сибирские мотивы присутствуют в его малоизвестной опере "Рудокопы". Напомню также, что именно Державин сочинил, например, надписи к памятнику Г. И. Шелихову, установленному в Иркутске в 1800 году. Там есть такие гордые державинские слова: "Колумб здесь росский погребен... ". В Сибири у Державина было немало горячих почитателей.

Конечно, Словцов трепетал и перед встречей, и во время встречи с действительно державным поэтом. Гаврила Романович тепло встретил молодого сибиряка в столице, долго расспрашивал его об особенностях жизни в зауральской части России. Во время встречи Словцов прочитал написанное еще в Тобольске стихотворение "К Сибири", а также свое недавнее нашумевшее стихотворение "Китаец в Петербурге". Державин, отметив несомненные достоинства стихов Словцова, все-таки его главные будущие успехи связывал не с поэзией, а с деятельностью на государственном поприще, с государственными делами. Разговор с патриархом русской поэзии, с государственником Державиным, с поэтом, который "истину царям с улыбкой говорил", не мог не сказаться на дальнейшей судьбе Словцова – он стал уделять стихам внимания все меньше и меньше (хотя поэтическое восприятие действительности сохранил на всю жизнь), а его резко выраженный государственный склад мышления в наибольшей степени воплотился через многие годы в его замечательном труде "Историческое обозрение Сибири".

О Словцове знали, принимали так или иначе участие в его судьбе Екатерина II, Павел I, Александр I, Николай I...

П. А. Словцов входил в жизнь, работал в то время, когда шло интенсивное формирование первых слоев собственной сибирской интеллигенции. Фигура Словцова возникла не на пустом месте, в своем времени он вовсе не выглядит одиноким в своеобразном культурном пространстве огромной Сибири – за ним стоит вполне определенная среда, в которой он сформировался, вопреки многим внешним обстоятельствам, как сложная крупная творческая личность. Среди его наиболее талантливых предшественни ков в Сибири можно назвать, например, имя С. У. Ремезова (1642 – после 1720) – выходца из служилых людей Тобольска, первого сибирского историка, картографа, архитектора, автора "Истории сибирской" (Ремезовская летопись). На Алтае пытался реализовать свои передовые для своего времени технические идеи Ив. Ив. Ползунов (1728–1766) – талантливый теплотехник, предложивший "первый в мире проект пароатмосферной машины непрерывного действия.

Уже в XVIII веке (и раньше) русские пар усники бороздил и дальнев ост очные моря, заходили в Америку. Велось изучение дальневосточных побережий. В экспедициях участв овали, вносили свой вклад в исследования загадочных пространств и сибиряки, среди которых были и талантливые ученики С. У. Ремезова.

При жизни Словцова заявил о себе как об историке и талантливом писателе уроженец Иркутска Н. А. Полевой (1796–1846) – одна из наиболее ярких фигур в культурной жизни России первой половины XIX века (Полевой является автором известной повести "Сохатый", находящейся у истоков сибирской прозы). Н. А. Полевой создал своеобразный научный труд "История русского народа", основал и был редактором журнала "Московский телеграф", в котором печатались произведения А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, Е. А. Баратынского, на страницах журнала нередко печатались материалы о Сибири, публиковались в журнале также и обстоятельные очерково-публицистические произведения П. А. Словцова.

В начале XIX века лучшей для своего времени в Сибири Тобольской гимназией руководил даровитый педагог И. П. Менделеев (1783–1847) – отец гениального русского химика Д. И. Менделеева. Среди сибиряков – современников Словцова нельзя не назвать поэта П. П. Ершова (1815–1869)– создателя бессмертной сказки "Конек-Горбунок". После учебы в Петербургском университете П. П. Ершов, будучи уже знаменитым сказочником, обласканный Пушкиным и другими поэтами, продолжительное время руководил Тобольской гимназией – как раз в те годы, когда П. А. Словцов работал в Тобольске над "Историческим обозрением Сибири".

Формированию сибирской интеллигенции в заметной степени способствовало и возникновение книгопечатания в Сибири. Произошло это опять же в Тобольске – там купцами Корнильевыми была построена первая в Сибири типография, в 1789–1791 годах выходил первый сибирский журнал "Иртыш, превращающийся в Ипокрену", а в 1793–1794 годах издавался журнал с витиеватопространным названием "Библиотека ученая, экономическая, нравоучительная, историческая и увеселительная в пользу и удовольствие всякого звания читателя". Постепенно в крае возникали культурные центры. На фоне общей отсталости Сибири по сравнению с Центральной Россией в ней всегда было немало людей прогрессивно мыслящих, деятельных, пытливых, неравнодушных к судьбе сурового и богатого природными ресурсами края.

Хорошо известно, что, при всей пестроте и противоречивости в заселении Сибири, россияне с самого начала прилагали колоссальные усилия к изучению, постижению ее загадочно-таинственной сущности, чтобы она по праву стала органической частью России, но все-таки с весьма своеобразными особенностями в культуре, традициях, дыхании жизни. И всегда сибиряками двигала высокая вера в то, что сибирская земля станет со временем, по словам Словцова, "теплее, благосклоннее". В постижение своеобразия края большой вклад внес Петр Словцов своим "Историческим обозрением Сибири". Нужно сказать, что книга выходила в трудных условиях, печаталась она в Петербурге, а Словцов жил в Тобольске. И если, например, Владимир Даль провел лично 14 (!) корректур своего знаменитого "Толкового словаря", и то в нем изредка встречаются опечатки, то Словцов не имел возможности держать и одной корректуры своего исторического труда!.. После выхода труда судьба его складывалась тоже неудачно. Скажем, и после издания "Обозрения" в 1886 году сразу двумя книгами оно оставалось известным лишь узкому кругу читателей, уникальное издание находило своего читателя до обидного медленно.

Выразителен следующий пример. В 1890 году на остров Сахалин совершил поездку А. П. Чехов. Перед отправлением в нелегкую дорогу через Сибирь он выписал много литературы об азиатской части России. В частности, писатель ознакомился с "Сибирской историей" И. Фишера, с книгами Г. Н. Потанина, Н. М. Ядринцева, С. В. Максимова. Однако о существовании "Исторического обозрения Сибири" Словцова Чехов не знал, имени историка он нигде не упоминает. Хотя как раз на страницах "Обозрения" писатель нашел бы сверхценные сведения и оригинальные мысли о Сибири и сибиряках.

Не был знаком с "Обозрением" и вообще с творчеством Словцова В. И. Ленин, не оставил о нем одобрительного отзыва. Это, разумеется, не могло не сказаться на отношении к изданию произведений Словцова после 1917 года. А такое знакомство вполне могло произойти весною 1897 года, когда Владимир Ильич в Красноярске ожидал открытия навигации по Енисею, чтобы на пароходе проследовать по реке в Шушенское. Во время вынужденной остановки он почти два месяца регулярно занимался в знаменитой библиотеке известного сибирского издателя и библиофила Геннадия Васильевича Юдина.

Названная сокровищница книг заслуживает того, чтобы о ее печальной судьбе было здесь сказано хотя бы несколько слов, поскольку библиотека имела богатые запасы литературы для изучения истории Сибири, то есть имеет прямое отношение к многострадальной истории Сибири. По книгозапасу юдинская библиотека была второй после библиотеки Томского университета, но по некоторым параметрам превосходила ее, она содержала в себе по истории России, особенно по истории Сибири, уникальный запас книг, среди которых было немало изданий редчайших! До февраля 1907 года юдинская библиотека находилась в Красноярске, а потом (вслед за русской Аляской!) стала собственностью Америки – книги из Красноярска перекочевали под своды прекрасной Библиотеки Конгресса в Вашингтоне. Нужно сказать, что Юдин прилагал большие усилия, чтобы его библиотека, имевшая книгозапас около 80 тыс. томов, осталась в России, причем чтобы она сохранялась в своем целостном, нерасчлененном виде. Однако российский император Николай II на соответствующем прошении директора Публичной библиотеки в Петербурге Н. К. Шильдера о выделении денег для приобретения замечательного сибирского собрания книг наложил следующую резолюцию: "Из-за недостатка средств – отказать!" У Америки же средства нашлись, причем их потребовалось столь смехотворно мало, что директор Библиотеки Конгресса Герберт Пэтнам в 1907 году докладывал конгрессменам о бесценном сибирском приобретении "как о даре" красноярского собирателя книг. Ныне юдинский "дар" представляет собой самое крупное за рубежом собрание книг по истории России. Таковы масштабы невосполнимой утраты. Для сибиряков же переброска библиотеки за океан оказалась, пожалуй, самой большой духовной потерей за всю историю Сибири.

Ленин (в то время Ульянов) почти ежедневно работал тогда в юдинской сокровищнице книг над своим трудом "Развитие капитализма в России", и то, что он не ознакомился с "Историческим обозрением Сибири" Словцова, скорее всего, следует считать чистой случайностью – ведь человек он был дотошный, в изучении вопросов отличался скрупулезностью. Но вот велика ли надежда, что после возможного знакомства он оставил бы одобрительный отзыв о нашем сибирском историке-христианине Словцове и его произведениях, на этот счет имеется большое сомнение.

После 1917 года П. А. Словцов среди отечественных теоретиков устойчиво числился по разряду "буржуазного историка". Необходимо также иметь в виду, что в отечественной исторической науке после Октябрьской революции прочно утвердился тезис, согласно которому подлинная история Сибири начинается только после 1917 года, а весь предшествующий период является лишь предысторией.

В самом начале разговора о творческом литературном наследии П. А. Словцова считаю необходимым отметить, что его книга "Историческое обозрение Сибири", помимо бесценного содержания, разнообразных сведений, а также проницательных размышлений над историей Сибири, отличается еще, я бы сказал, крылатым благородством, энергичностью слога. П. А. Словцов, большой мастер слова, отменно знающий и чувствующий оттенки и нюансы родного языка, его народные сибирские особенности и наречия, использует имеющийся у него мощный лексический арсенал, накопленный за десятилетия общения с сибиряками разных возрастов, профессий и социальных положений на пространствах от Урала до Камчатки, использует свои богатые познания, чтобы как можно точнее выявить, вскрыть "характер подлинности", по выражению самого историка, важнейших для Сибири явлений в ее жизни. Однако особенности его стиля порою пытались оценивать люди, не обладавшие и десятой долею ни практических, ни теоретических познаний в области языка, по сравнению с познаниями самого Словцова. На бездоказательные укоры в свой адрес Словцов в таких случаях реагировал спокойно, отвечал не без оттенка иронии: "За всеми не угоняешься"! И продолжал настойчиво вершить свое нелегкое дело, идти собственной дорогой в работе над "Историческим обозрением Сибири", которое и ныне существенно может помочь нам в постижении "характера подлинности" Сибири и сибиряков. Историк в "Обозрении" нередко обращается к особенностям русской речи в Сибири, делает меткие замечания. На основании личных наблюдений историк приходит к интересным, живым выводам. В частности, он делает следующее весомое замечание о трансформации русской речи в условиях Сибири: "Сибирское наречие в произношении буквы "о" свято держится букварного выговора так, как бы всегда лежало ударение на ней. Сверх того, наше наречие удержало обветшалые слова, уполномочило самодельные и переиначило ударение многих". А насколько интересно другое наблюдение: "Сибирский разговор ленив и холоден, но без легкомыслия, не текуч и малословен, как бы с числом и весом, и, к сожалению, темноват по привычке пропускать глаголы, оживляющие мысль".

Воспринимая жизнь не засушенным, скушным взглядом отрешенного от действительности фиксатора событий, будучи далеким от пуританства, Словцов оставляет свое трепетное мнение по раз личным сторонам сибирской жизни. И сколь же великолепен, например, на страницах "Обозрения" его простодушный, веселый, пронизанный чувством народного мироощущения гимн вину, произнесенный человеком, сполна познавшим не только огромную радость творческого труда, но и ценящим отраду праздного, праздничного общения с другими людьми за чаркой божественного напитка.

А "замалчиванию" исторического труда Словцова, как мы попытались обозначить выше, способствовало стечение целого ряда неблагоприятных обстоятельств. Об историке время от времени писали (так, например, в No 9 журнала "Сибирские огни" за 1961 год была опубликована небольшая статья А. Ф. Плахотника "Труд по истории Сибири", в Кемерове в 1964 году вышел очерк историка В. Г. Мирзоева "П. А. Словцов", в Свердловске в 1973 году издана книга литературоведа Л. Г. Беспаловой "Сибирский просветитель"), на его мнение ссылались, однако произведения Словцова, имеющие огромное государственное значение в патриотическом воспитании сибиряков, держались в тени.

2.

Так кто же он – Петр Андреевич Словцов?

Родился будущий историк и мыслитель, поэт и публицист, религиозный и общественный деятель 16 января (ст. стиля) 1767 года в семье заводского священника на Урале. В "Историческом обозрении Сибири", повествуя об истории уральских заводов, Словцов попутно обращается ко времени своего детства. "На Нижнесусанском заводе, да простит читатель эгоизму, – взволнованно говорит Словцов,– я родился в 1767 году. Рассматривая причины своих погрешностей, я иногда покушаюсь спрашивать себя: не стук ли молотов, от колыбели поражавших мое слышание, оглушил меня надолго для кротких (курсив мой. – Е. З.) впечатлений самопознания?" Места, в которых прошло детство будущего историка, будут крепко его притягивать к себе на протяжении всей жизни!

От отца Петр Словцов получил первые навыки грамоты, а когда мальчику едва исполнилось 12 лет, отец его умер. Тогда-то мать и определила сына-сироту на учебу за казенный счет в Тобольскую духовную семинарию. Заметим, что с Тобольском, с городами горнорудного Урала, с Иркутском и многими поселениями в Якутии у Словцова связаны значительны е периоды его жизни, об этих местах он говорит в "Обозрении" особенно пристрастно, явственно ощущается, что пером автора движет большое вдохновение.

В истории освоения Сибири россиянами Тобольску принадлежит, особенно в начальный период, едва ли не самое значительное место. Здесь казаки Ермака заявили и отстояли решительное право государства Российского на Сибирь, смело направив свои ладьи к крутым берегам Чувашского мыса и повергнув войско хана Кучума. Предание донесло до нас следующие слова бесстрашного атамана: "Казачье вершим дело, а обернулось оно общерусским". Многие десятилетия Тобольск был столицей Сибири, отсюда определялись пути освоения Россией новых земель, огромного простора от Урала до Камчатки и Чукотки, отсюда на Север и Восток распространялась православная вера, игравшая в движении народа в сторону Великого океана отнюдь не второстепенную роль. Разумеется, в духовном освоении Сибири Церковь действовала не в одиночку, однако драматизм этого освоения мы постоянно ощущаем на страницах главного труда П. А. Словцова: "...Кончится ли когда-либо у Церкви и Правительства сугубая борьба с духом мира, по-видимому, побеждаемым и вечно воинствующим..."

В судьбе П. А. Словцова Тобольск занимает особое место на протяжении всей жизни, отношение историка к Тобольску очень личностное. Недаром в его книге "Прогулки вокруг Тобольска в 1830 году", изданной в Москве в 1834 году, мы находим такие слова: "Мне хотелось показать Тобольск с окрестностями, во всех возможных для меня отношениях, не для того, что он поставлен Сибирским учреждением во главу Западной Сибири, а для того, что в нем я первоначально учился Латинской Грамматике и Риторике. Давние впечатления и ныне отсвечивают в моих воспоминаниях..."

Предтечей этого очень своеобразного сибирского города стал Небольшой острог, заложенный в 1587 году на крутом берегу Иртыша письменным головой Данилой Чулковым с 500 казаками. Из городов Сибири старше Тобольска Тюмень (всего лишь на год) – ее основание относится к 1586 году.

Когда 12-летний Петр Словцов в 1779 году приехал в Тобольск на учебу в духовную семинарию, то среди множества впечатлений наиболее сильное воздействие на юную душу оказала красота главного города Сибири. Удивителен был белокаменный кремль, гордо утвердившийся на головокружительной высоте дикого Троицкого мыса-крутояра на берегу Иртыша. Позднее Словцов объедет всю Сибирь, но ничего прекраснее Тобольского кремля и Софийского собора (сибирской Софии!) так нигде и не встретит, потому что такой красоты в Сибири больше нигде нет. Тот, кто сомневается, что именно такие чувства испытывал Словцов в Тобольске, пусть обратится к его стихотворению "К Сибири", написанному 15летним поэтом-семинаристом. В подавленном состоянии подобные стихи создать невозможно. Словцова завораживал утренний перезвон десятков мелодичных церковных колоколов. И хотя семинария находилась в подгорной части города, семинаристы нередко поднимались на территорию кремля, где дыхание сибирской истории было особенно осязаемо. Это дыхание в Тобольске Словцов будет чувствовать всю жизнь. А вокруг проявляла себя деловая Сибирь – через Тобольск шла интенсивная торговля с Китаем и Бухарой, Индией и Монголией, Хивой и Афганистаном...

Чтобы хотя бы контурно представить себе Тобольск того далекого времени, ощутить атмосферу его жизни, желательно, конечно, побывать в Тобольске нынешнем. Поклониться его немногим отреставрированным, многим разрушенным и полуразрушенным храмам. Попросить у них прощения. Прикоснуться к бесценным сокровищницам кремля, в свое время ставшего как бы символом русской победы под Полтавой в 1709 году. Как следствие этой победы в сооружении каменного кремля в 1711–1717 годах участвовали пленные шведы. Петр I благоволил строительству в Тобольске! Тем более что в то время, после разделения России на восемь губерний, первым губернатором гигантской Сибирской губернии, раскинувшейся от Вятки и Соликамска до Камчатки, был назначен любимец Петра князь Матвей Петрович Гагарин. Строительство кремля в Тобольске велось по архитектурным проектам и под руководством Семена Ульяновича Ремезова. Энергичные действия М. П. Гагарина по укреплению и украшению столицы Сибири, проводимые им преобразования в губернии продолжались около восьми лет.

А потом разразилась гроза – губернатор был обвинен в злоупотреблениях и стремлении к сепаратизму. После длительного следствия, продолжавшегося три года, "за неслыханное воровство" Гагарин в 1721 году в Петербурге, на Васильевском острове был публично повешен. Причем тело казненного, в назидание остальным государственным мужам, снимать запретили. А когда веревка перегнила, то велено было останки казненного вздернуть на железной цепи... Говоря о Тобольске, о его неповторимом кремле, Словцов в своем историческом труде размышляет и о трагической судьбе князя Гагарина.

С Сибирью в разное время были связаны судьбы и таких крупных прогрессивных государственных деятелей, как Соймонов, Чичерин, Сперанский (его памяти Словцов посвятил вторую книгу "Обозрения").

Во многом через Тобольск Словцов ощущал связь Сибири с историей всей огромной России. Недаром в "Обозрении", не чураясь патетики, он обращается к современникам и потомкам: "Сыны Сибири! Слышите ли вы в душах своих этот грохот, все отдающийся от громов Полтавской победы? Вы должны его слышать, потому что ваши предки участвовали на великом позорище победы и видели, как грозными редутами Петровыми раздирались ряды гордого неприятеля".

Пожары не щадили Тобольск. Впрочем, как и другие сибирские города. Не раз он дотла сгорал за свою 400летнюю историю, но снова и снова, как сказочная птица Феникс, возрождался буквально из пепла. И все-таки особенно жутко было видеть следы пожара 1991 года, практически напрочь уничтожившего знаменитое деревянное здание театра, возведенное в конце XIX века (единственное в своем роде в Сибири!), перед огнем совершенно беззащитное...

Тобольск разделяется на верхний (нагорный) и нижний (подгорный) город. В верхнем городе расположены кремль, установлен памятник Ермаку, находится Завальное кладбище, то есть кладбище расположено за городским валом, служившим для города некогда в качестве укрепления. Нижний город и ныне в основном деревянный, в нем расположены многие церкви, Знаменский монастырь, в который в конце XVIII века была переведена славяно-латинская школа, преобразованная впоследствии в семинарию. В нижнем городе находятся пристань, базар, жилые дома. Верхний и нижний город связаны между собой посредством Никольского Прямского (Софийского) и Казачьего взвозов.

Со смотровой площадки соборной колокольни хорошо виден первый в России памятник Ермаку, установленный в 1838 году на мысе Чукман. Памятник представляет собой четырехгранный обелиск, изготовленный из мрамора на Урале. Проект памятника разработал академик архитектуры А. П. Брюллов – старший брат известного живописца К. П. Брюллова. В подгорной части города выделяется здание семинарии, в которой учился, а позднее и преподавал П. А. Словцов.

Недалеко or бывшего здания духовной семинарии установлен памятник поэту П. П. Ершову (скульптор В. Белов), открытый в 1973 году, – поблизости находится деревянный дом, в котором в последние годы жил поэт.

В нижнем городе живут ожиданием на возрождение чудом уцелевшие церкви.

Исходя из собственных наблюдений, П. А. Словцов утверждал, что большинство сибирских городов "один на другой похожие". Однако Тобольск, бесспорно, имеет собственное неповторимое лицо! Это лицо в XX веке подвергнуто искажению и его предстоит восстанавливать, раскрывать, как раскрывают на иконах прекрасные лики, искаженные позднейшими богомазами и копотью времени.

Пытаюсь представить себе страдания первого ссыльного в Тобольск. Перед высылкой его жестоко мучили: вырвали язык, отрезали ухо, его нещадно пороли плетьми. Ссыльным был мятежный угличский вечевой колокол – после убийства в Угличе малолетнего царевича Дмитрия в 1593 году он своим набатом призывал горожан к возмущению. Борис Годунов был с колоколом беспощаден, жестоко с ним расправился – велел сбросить его с колокольни, подвергнуть экзекуции, а затем отправил в далекую сибирскую ссылку. Колокол до Тобольска волоком тянули 500 провинившихся жителей Углича (весил колокол 19 пудов 20 фунтов), потом их определили на жительство в Пелым. Ссылка колокола была самой продолжительной – лишь после 300летнего заточения, в 1892 году, его возвратили в Углич. А во время ссылки он должен был благовествовать "часы богослужения при архиерейской крестовой церкви". Как заметил П. А. Словцов, провинившийся угличанин оказался "первым и неумирающим ссыльным, предвозвестив будущую судьбу страны", которая в дальнейшем сибирским историком была названа "страной исправительной".

И скольких же людей пытались исправить посредством Сибири?! Одним из первых на "исправление" в Тобольск в 1661 году, был отправлен славянский писатель и ученый Юрий Крижанич (историк С. М. Соловьев называет его сербом, другие исследователи – хорватом). Крижанич приехал в Россию в 1659 году, во времена царствования Алексея Михайловича. Он был одержим благородными идеями славянского всеединства, имел конкретные планы действий, пытался привлечь на свою сторону русского царя. Однако, обвиненный в неправославии, оказался на целых 15 лет в Тобольске. Реформаторские идеи Крижанича позднее своеобразно аукнулись в преобразованиях Петра I. В Тобольске Ю. Крижанич вел деятельный, активный образ жизни – он собрал обширный материал по истории Сибири, ее географии и экономике. Собранные сведения позволили ему позднее написать обстоятельный труд "История Сибири" (на латинском языке). Таким образом, ссыльный Ю. Крижанич оказался одним из первых ученых, предпринявших шаги к изучению истории Сибири задолго до П. А. Словцова {Юрий Крижанич (1618–1683) родился в Хорватии, окончил Загребскую духовную семинарию; затем учился в Вене и Болонье. С 1640 г. проживал в Риме, где заканчивал греческий коллегиум св. Афанасия. Он полагал, что содружество славянских народов может быть достигнуто под эгидой Русского государства с единой униатской церковью. В ссылке в Тобольске находился в 1661–1676 гг., в 1678 г. покинул пределы Русского государства. В Тобольске написал книги "Беседы о правительстве" ("Политика") и "По иностранным и русским источникам" (о русской истории). – Примеч. ред.}.

Несколько раньше Крижанича, в 1653 году, в ссылке в Тобольске, а затем в Даурии находился вместе с семьей непокорный протопоп Аввакум. Его дорога в далекую Даурию и обратно (в 1664 году) проходила через Тобольск, однако в своем знаменитом "Житии" об этом городе протопоп говорит очень скупо.

Вслед за протопопом Аввакумом и Ю. Крижаничем в Тобольске, не по собственной воле, побывали многие выдающиеся люди России: А. Н. Радищев, декабристы В. К. Кюхельбекер, М. А. Фонвизин, А. М. Муравьев-Апостол, братья П. С. и Н. С. Бобрищевы-Пушкины. Здесь в разное время находились неугодные властям украинский поэт П. А. Грабовский, Ф. М. Достоевский, Н. Г. Чернышевский, М. И. Михайлов, В. Г. Короленко. Могилы многих ссыльных находятся на Завальном кладбище в Тобольске.

На рубеже двух столетий дважды Тобольск посетил Николай II: в первый раз во время кругосветного путешествия в 1891 году, а вторично – уже после отречения от императорского престола, в 1917 году, будучи вместе с семьей сосланным в этот сибирский город по решению Временного правительства.

Летом 1819 года через всю Сибирскую губернию проехал с ревизией, вплоть до Нерчинска, старый друг П. А. Словцова М. М. Сперанский, незадолго до поездки назначенный сибирским генерал-губернатором. Внимательно ознакомившись с работой чиновников Тобольска, Сперанский ужаснулся и пришел к выводу, что их надо "отдать всех под суд". Но когда генерал-губернатор проехал дальше на восток, то, возмущенный состоянием дел, о чиновниках Томска вынужден был отозваться еще более круто: "...здесь оставалось бы всех повесить. Злоупотребления вопиющие..."

П. А. Словцов, накрепко и навсегда связав свою судьбу с Тобольском, тем не менее не все в городе, в том числе в его природной среде, считал удачным, писал об этом резко, порой язвительно. "Климат здоров, но почва, на которой стоит город, нездорова, как сырая, болотная и гнилая. В городе видят немало слепых, хромых, горбатых и калек. Природные тоболяки не переживают 90 лет и сто летних стариков не слышно " – так историк отзывается о Тобольске в "Обозрении". А в "Прогулках вокруг Тобольска..." он говорил еще более резко: "Что же такое наш город, как не предместье кладбищ?" И все-таки он любил Тобольске его "гнилой почвой", любил его таким, каким он был в реальности. И отвечая своему другу, писателю И. Калашникову, на предложение переехать в Петербург, Словцов, не раз все передумав, принимает в Тобольске окончательное решение, заявляет в письме: "...потребна сила, а не красноречие, чтобы оторвать меня от почвы, к которой прирос". В этом городе прошла его юность, написаны лучшие произведения. В Тобольске, наконец, приходило к нему вдохновение во время многолетней работы над "Историческим обозрением Сибири".

Вряд ли возможно сохранить внутреннее спокойствие, когда ходишь по улицам и улочкам нынешнего Тобольска, поднимаешься из нижнего города, где жил Словцов, к кремлю. Ведь 198 деревянных ступенек крутого Прямского, или Софийского, взвоза, разделяющего кремль на Софийский двор и Малый (Вознесенский) город, не дают позабыть, напоминают и о крутых ступенях сибирской истории. Стык же истории и современности почти всегда непрост, драматичен.

Сегодня Тобольск – всего лишь город областного подчинения. Но еще в конце XVIII – начале XIX века он не терял надежды, что по-прежнему будет находиться в центре экономической и культурной жизни Сибири. Ведь в соответствии с планом Александра I, помеченным 1803 го дом, Тобольск, наряду с Киевом, Казанью, другими городами, должен был со временем стать университетским городом. В 20е годы XIX века мысль о необходимости открытия университета в Сибири (разумеется, в Тобольске!) высказывал устно и письменно П. А. Словцов генерал-губернатор) Сибири М. М. Сперанскому. Открыть первый университет в Сибири в Тобольске не удалось. Он был открыт в 1888 году в Томске. Тобольск начал стремительно терять свое положение столицы Сибири. В 1804 году из Тобольской губернии выделилась губерния Томская. А с 1839 года центром Западной Сибири становится Омск. Причиной печальных изменений в судьбе Тобольска стал тот непреложный факт, что он оказался в стороне от новых главных сухопутных транспортных магистралей: сперва из Екатеринбурга мимо Тобольска, через Тюмень, Ялуторовск и Ишим прошел тракт, а позднее город оказался и в стороне от Транссибирской магистрали.

Д. И. Менделеев, совершив по заданию правительства в 1899 году поездку на Урал, навестил и свой родной город. Ученому было обидно за судьбу Тобольска. "Великая сибирская дорога пробудила всю Сибирь, но этого одного пути, очевидно, мало, высказывал свое мнение великий ученый, – необходимы другие, и первым по очереди, конечно, будет путь на Тобольск, потому что тут исторически и самой природой скоплены судьбы всей Западной Сибири. Тогда только, когда дойдет железная дорога от центра России до Тобольска, родной мне город будет иметь возможность показать свое превосходнейшее положение и настойчивую предприимчивость своих жителей".

А что касается Словцова, то своими действиями он являет пример человека истинно государственного. И в этом нас убеждают не только многие страницы его исторического труда, но и те практические меры, которые он предпринимал, многие годы трудясь на ниве народного просвещения в Сибири. А с 1821 года Петр Андреевич был официально утвержден высочайшим именным указом визитатором всех сибирских училищ!

В Тобольске П. А. Словцов общался со многими людьми, наиболее близкие из них постоянно приходили к нему домой, вели с историком "умные беседы", навсегда оставались благодарными ему за минуты общения. В дошедших до нас воспоминаниях об историке есть слова о том, что Сибирь и сибиряков он любил страстно, "радовался благополучию и успехам их, как собственных детей". Тепло относился к будущему краеведу Н. А. Абрамову, к тем, кто изучал историю края.

В круг общения Словцова в Тобольске, наряду с поэтом П. П. Ершовым, отцом Д. И. Менделеева – И. П. Менделеевым, инспектором Тобольской гимназии И. П. Помаскиным, входил и композитор А. А. Алябьев, сын правителя Тобольского наместничества, сосланный из столицы империи в родной город. Словцов, с благоговением относившийся к музыке, называл композитора "тобольским Россини".

О характере Словцова, об его отношении к Тобольску и тобольчанам, к Сибири в целом мы можем также судить по тому, как историк отреагировал на некоторые страницы из сибирских записок французского аббата Ж. Шаппа д'Отроша. Обращаясь к запискам, Словцов в "Обозрении" приводит из них много интересных наблюдений, сделанных Шаппом в Тобольске. Однако в записках устраивает Словцова далеко не все, особенно возмущают его отзывы аббата о некоторых сибирских нравах, оскорбляющие национальные чувства сибиряков, и он считает необходимым сообщить читателям свое нелицеприятное мнение по поводу таких отзывов француза: "...мы с негодованием пропускаем колкие высказывания о наших обычаях и свадебных обрядах, общих в то время с Россиею, и притом представленных Шаппом без целомудрия и даже без благопристойности". К научным сведениям, полученным Шаппом в Сибири, Словцов довольно часто обращается в "Обозрении", но мнения по поводу нравственности француза не изменяет, хотя и делает оговорку, что нужно прислушаться к замечаниям аббата, "не всегда приятным, иногда резким, но стоящим внимания". Однако о случаях некорректных высказываний аббата по поводу сибиряков П. А. Словцов не забывает, его вывод по отношению к Шаппу звучит очень жестко – это одни из самых суровых и бескомпромиссных строк в историческом исследовании сибиряка. "По заслуге достойный Паллас, – пишет историк, – назвал ученого аббата вертопрахом, и этот вертопрах в последней половине XVIII века был один из безнравственных французских ученых". Читая такие строки, необходимо иметь в виду, что П. А. Словцов хорошо знал европейскую культуру, к иностранцам относился к должным пиететом, постоянно следил за развитием европейской научной мысли, в том числе и в области истории.

Вот в таком сибирском городе, в городе с драматической судьбой, формировался характер будущего сибирского историка, мыслителя, писателя, религиозного и общественного деятеля. Судьба Словцова в какой-то мере сходна с судьбой Тобольска – такое же стремительное начало, а затем полуторавековое полузабвение. Следует подчеркнуть, что известность к Словцову как к писателю и ученому пришла за несколько десятилетий до создания им фундаментального "Исторического обозрения Сибири", первая книга которого вышла в 1838 году, а вторая – в 1844. Но уже в 1815 году, по материалам публицистических выступлений в журналах, Словцов был избран в почетные члены Казанского общества любителей словесности. В 1821 году он становится почетным членом Санкт-Петербургского вольного общества российской словесности. Президент этого общества князь Салтыков писал тогда Словцову об уважительном отношении к его научным поискам, высоко отзывался о его трудах, "подъятых для пользы отечественной словесности".

3.

В период учебы в Тобольской семинарии, лучшем по тому времени учебном заведении Сибири, Словцов показал незаурядные способности по всем дисциплинам. Он увлеченно изучал, наряду с русским языком, греческий, латинский, французский. В семинарии преподавали даже татарский, чтобы подготовить будущих священнослужителей к миссионерской деятельности среди коренного населения Сибири. Кстати, в Иркутском училище, кроме русского языка, тогда же шло изучение и монгольского. Разумеется, для будущих священнослужителей главными были богословские науки, но семинаристы также обучались рисованию и красноречию, изучали историю, математику, основы стихосложения. Тобольская семинария, созданная в самом начале XVIII века по указанию Петра I как славяно-латинская школа, имела в своем составе превосходных учителей, приглашенных в Сибирь из Киева, Чернигова, других городов. Семинария же открылась позже, но в 1748 году обучение в ней велось уже по всем классам. Словцов вспоминает, что во время его учебы к семинарии хорошо относился сибирский губернатор Д. И. Чичерин, "несколько говоривший по-латински". Губернатор не забывал о подарках для семинаристов и преподавателей – по его распоряжению на Святки в духовное учебное заведение каждый год присылали "дичины и говядины по нескольку возов".

В XVIII веке различные учебные заведения открываются во многих городах Сибири, вплоть до Петропавловска-Камчатского. В далеком приморском городе Охотске, например, начинает работать навигацкая школа. В технической школе на Алтае детей горному искусству обучали опытные иностранные мастера. Поэтом у не удивительно, что историк Словцов позднее расскажет о том, как в середине XVIII века многие ссыльные грамотными становились именно в Сибири, "потому что множество грамотных толпилось вокруг...".

Уже в Тобольской семинарии Петр Словцов проявил незаурядные поэтические способности. Об этом его даровании знал даже ректор семинарии отец Геннадий, и по его просьбе Словцов написал торжественное стихотворение "К Сибири", которое читал публично 30 августа 1782 года во время праздничного открытия Тобольского наместничества. В этом патриотическом стихотворении, которое и сегодня воспринимается не без интереса (оно изредка публикуется и в наше время), 15-летний поэт не только воспевает Сибирь, но и высказывает предостережение по поводу чрезмерной самоуверенности людей, особенно наделенных большой властью.

После блестящего окончания семинарии Петр Словцов вместе со своим соклассником Львом Земляницыным рекомендуется ректором семинарии отцом Геннадием для продолжения обучения. Молодых сибиряков, с благословения архиепископа Тобольского и Сибирского Варлаама, отправили в Санкт-Петербургскую высшую Александро-Невскую духовную семинарию, преобразованную в дальнейшем в духовную академию. Сто личная духовная семинария находилась в подчинении митрополита Гавриила – он был родным братом сибирского архиепископа Варлаама. Поэтому сибиряки были встречены в столице с неподдельной теплотой, радушно. К тому же юные тобольчане привезли с собой рекомендательное письмо Варлаама к его высокопоставленному брату.

Четыре года жизни в столице дадут Петру Словцову неимоверно много, значительно обо гатят его духовный мир, он углубит и расширит познания в древней и современной ему западной философии, в частности отдаст много времени обстоятельному изучению произведений Руссо. В столице Словцов познакомится, а потом и сдружится с новыми людьми, причем дружба эта пройдет через всю его жизнь. Соучеником Петра Словцова окажется Михаиле Сперанский (он приехал в Петербург из Владимирской семинарии) – в дальнейшем известный государственный деятель либерального направления. Сперанский в конце жизни получит дворянский титул графа, в 1819–1821 годах будет занимать пост сибирского генерал-губернатора. Сперанский написал устав для Царскосельского лицея. Общие духовные интересы сблизят во время учебы Петра Словцова с Иваном Мартыновым, окончившим семинарию в Полтаве. В дальнейшем Иван Иванович Мартынов станет академиком, будет преподавать в Царскосельском лицее латинскую и русскую словесность, станет директором Департамента народного просвещения, переведет на русский язык "Илиаду", предпримет издание журналов "Муза" и "Северный вестник", в которых, наряду с произведениями известных писателей того времени, будут публиковаться стихи Словцова, Сперанского, самого Мартынова. Во время учебы в Петербурте три друга – Сперанский, Мартынов и Словцов – не отдавали себя во власть грустного настроения, с юмором и шуткой относились к полуспартанскому образу жизни. Молодость и кипучий ум брали свое! Им было о чем поговорить и поспорить. Кстати, все они выходцы из обыкновенных семей деревенских священников.

Не лишне здесь заметить, что в Сибири, в силу исторических обстоятельств, собственных потомственных дворян практически не было. Например, М. М. Сперанский прямо писал, что "в Сибири нет дворянства". Словцов приводит в "Обозрении" некоторые сведения о сибирских дворянах на основании рапорта сибирского губернатора Д. И. Чичерина в Сенат в октябре 1778 года. Вот эти сведения: "В управление Чичерина было сибирских дворян по московскому списку 6 фамилий: Рачковские, Сухотины, Крутиковы, Годлевские, Куртуковы и Мельниковы; но ныне все перевелись. Что касается до Иркутской губернии, там боярские дети и дворяне производились из казаков и крестьян". Словцов повествует, что после открытия российскими первопроходцами островов близ Камчатки губернатор Чичерин сделал соответствующее донесение императрице Елизавете, и она повелела нескольких особо отличившихся казаков, участников замечательного открытия, произвести в звание сибирских дворян!

Из Европейской России родовитые дворяне оказывались в азиатской части страны чаще всего не по собственной воле, а будучи сосланными временно в Сибирь, как это случилось с А. Н. Радищевым, дворянами-декабристами и другими.

Иногда некоторые из потомственных российских дворян получали назначение в Сибирь на высокие должности. Среди приезжих нередко были личности весьма яркие. Так, например, в результате проведения Сибирской реформы 1822 года, подготовленной Сперанским, пост гражданского губернатора новой Енисейской губернии занял выходец из старинного российского дворянского рода сорокалетний Александр Петрович Степанов – человек энергичный, прогрессивных взглядов, ставший впоследствии известным писателем. В юности Степанов участвовал в Итальянском походе Суворова (гениальный полководец называл Степанова за острый ум и дерзкое владение словом "маленьким Демосфеном"!). На посту губернатора Степанов оказался при содействии правителя дел Сибирского комитета в Петербурге, известного сибиряка, будущего декабриста, Г. С. Батенькова. В Сибири А. П. Степанов проявил себя очень ярко, о его плодотворной деятельности на посту губернатора писал в журнале "Московский телеграф" Словцов. Историк подчеркивал, что Степанов великолепно к достойной "государственной службе присоединяет перо прозаика и мастерство поэта". В "Обозрении" Словцов не раз ссылается на обстоятельную книгу Степанова "Енисейская губерния", приводит ее в списке использованной литературы...

К высказываниям Словцова и Сперанского в отношении генеалогии сибирского дворянства, в сущности, мало что добавляют и материалы современных историков по названной теме – я имею в виду, например, насыщенную фактическим материалом статью М. М. Громыко "К характеристике сибирского дворянства XVIII века" (см.: Русское население Поморья и Сибири. М.: Наука, 1973). В Сибири не было "дворянских гнезд", как не было и помещичьего землевладения, а звание сибирского дворянина носило ненаследственный характер. Духовно-христианские же гнезда в Сибири закладывались и развивались прочно. Крупнейшее, основательнейшее из них находилось в Тобольске.

Та роль, которую играло в европейской части России передовое дворянство, в Сибири выпала на энергичное купечество и нарождающуюся буржуазию – в этом состоит одна из особенностей исторического развития на Сибирской земле. И эта особенность не укрылась от проницательного взгляда Словцова. Недаром вопросам торговли, деятельности купечества историк уделяет в "Историческом обозрении Сибири" особенно пристальное внимание.

Петр Андреевич Словцов в дальнейшем стал действительным статским советником. А созданием своего "Исторического обозрения Сибири" он совершил настоящий духовный подвиг, внес непереоценимый вклад в духовную жизнь Сибири, в развитие сибирской историографии. Нужно сказать, что деятельность П. А. Словцова как бы предвозвестила и интеллектуальный всплеск рода Словцовых – например, его внучатый племянник И. Я. Словцов (1844–1907) хорошо известен в Сибири как разносторонний ученый-натуралист, краевед, крупный педагог, автор многих научных работ. Он родился в Тюмени, многие годы проводил там свои научные изыскания...

Иван Мартынов, Михайло Сперанский, Петр Словцов – они, как три богатыря, поныне здравствуют в насыщенном, беспокойном, напряженном, динамичном, животворном пространстве отечественной культуры! Видно, родители за будущее Ивана, Михаилы и Петра молились неустанно и зело усердно с их младенческих лет... М. М. Сперанский, И. И. Мартынов в течение всей жизни переписывались с П. А. Словцовым, их переписка, вызванная глубокими душевными потребностями каждого из друзей, разумеется, не носила формального характера. Сперанский, например, всегда, как мог, старался принимать участие в судьбе своего не только талантливого, смелого и вольнодумного, но одновременно и кроткого, в любленного в Сибирь друга. В духовной семинарии друзья, отдавая должное изучению многих наук, одновременно постигали ценность человеческих взаимоотношений, дорожили бескорыстной, сердечной дружбой. Освоение же наук шло не без оттенка юмора. "В Главной семинарии мы попали к одному такому учителю, – вспоминал позднее Сперанский, – который или бывал пьян, или, трезвый, проповедовал нам Вольтера и Дидерота".

Из Петербурга, окончив семинарию, Словцов возвращался в Тобольск с неистребимой жаждой деятельности на благо родной земли... Ему еще не раз придется преодолевать расстояние между Тобольском и Петербургом то с окрыляющей надеждой, то с невыносимо горьким разочарованием. На этот раз молодой Петр Словцов, как и его земляк Лев Земляницын, был окрылен, весел, полон уверенности в своих силах, желания по-настоящему, от души потрудиться во имя сибиряков, милой Сибири. За ним была репутация ярко одаренного человека, мыслящего, стойкого в своей вере христианина!

Самостоятельную жизнь в Тобольске он начинаете преподавания в духовной семинарии философии и красноречия. Он чувствует себя уверенным. И его совершенно не смущает, что тобольчан несколько шокируют его белая шляпа и модная одежда. Но ведь кто-то же должен знакомить молодую сибирскую столицу с нравами, модой, утверждающимися в еще более молодой столице Российской империи!

Священнослужитель-белец Петр Словцов не отказывается от выступлений с проповедями перед жителями Тобольска в белокаменном Софийском соборе, прекраснейшем во всей Сибири. Открытость, сердечность молодого Словцова, блестящее владение живым словом быстро снискали ему признательность, уважение среди прихожан, семинаристов и товарищей.

4.

Проповеднические выступления П. А. Словцова в Тобольске продолжались недолго, завершились большим скандалом, повлиявшим на всю дальнейшую судьбу будущего историка. В проповеди,произнесенной в день рождения Екатерины II 21 апреля 1793 года, Словцов резко говорил о тех, кто любыми способами стремился пробраться к вершинам власти. Проповедник пренебрежительно отзывался о наградах на груди чиновников: "...сии звезды и кресты суть искусственные насечки, доказывающие только то, что мы имеем художества". Но настоящий скандал вызвала другая проповедь – ее Словцов произнес в утренние часы 10 ноября 1793 года в Софийском соборе. Некоторые места проповеди духовное начальство восприняло как чрезмерно вольные, представляющие опасность для государственных устоев. На выступлении молодого священнослужителя присутствовал и наместник Тобольского наместничества А. В. Алябьев – отец будущего композитора А. А. Алябьева. После выступления Словцова наместник не просто обеспокоился, а попросил, чтобы ему доставили текст, с которым проповедник обратился к прихожанам (отец композитора был несколько туговат на ухо и не все расслышал). А. В. Алябьев, познакомившись с текстом проповеди, долго раздумывал, а затем все-таки счел необходимым обратиться с пространным письмом к генерал-прокурору А. Н. Самойлову в Санкт-Петербург, изложив собственное отношение к выступлению 26-летнего проповедника. В письме Алябьева к главе российской Фемиды были, в частности, и такие слова о проповеди Словцова: "...Я усмотрел в ней многое, по понятию моему, противное высшей власти и непозволительное говорить верноподданному Ея Императорского Величества..."

А проповедь, в которой была усмотрена страшная крамола не только одним тобольским наместником, Словцов произносил в тот день, когда в соборе происходил молебен в связи с бракосочетанием царского наследника Александра Павловича. Среди слов, произнесенных в Софийском соборе Петром Андреевичем, конечно, были такие, которые просто не могли остаться незамеченными, не привлечь к себе внимания. Эти слова звучали резко и вызывающе. "Тишина народная есть иногда молчание принужденное, продолжающееся дотоле, пока неудовольствие, постепенно раздражая общественное терпение, наконец не прервет оного. Если не все граждане поставлены в одних и тех же законах, если в руках одной части захвачены имущества, отличия и удовольствия, тогда как прочим оставлены труды, тяжесть законов или одни несчастия, то там спокойствие, которое считают залогом общего счастья, есть глубокий вздох, данный народу тяжким ударом; то спокойствие следует из повиновения, но от повиновения до согласия столь же расстояния, сколь от невольника до гражданина. Еще прибавим, что целый народ не был искони ни в чем единодушен, разве в суеверии и заблуждениях политических". Текст этой, как и других проповедей Словцова, намного позже был опубликован в издании "Чтения в императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете" (М., 1873. Кн. 3).

Россия еще не забыла страшный пугачевский бунт, "бессмысленный и беспощадный", по пушкинскому определению, только что весь мир потрясла гроза Французской революции... А Словцов позволяет себе выступать перед согражданами-христианами со словами, отнюдь не призывающим и к тишине и спокойствию. Возмущен был не только тобольский наместник – не находили себе места архиепископ Варлаам, ректор Тобольской семинарии архимандрит Геннадий. Им опять и опять слышались дерзкие слова, сказанные в храме любимцем паствы. "Могущество монархии есть коварное оружие, – заявлял проповедник, – истощающее оную, и можно утверждать, что самая величественная для нея эпоха всегда бывает роковою годиною... Рим гордый, Рим, воспитанный кровию целых народов, готовился уж раздавить почти всю вселенную, но что ж?.. Оплачем надменную его политику. Он ниспал под собственною тяжестью в то время, когда наиболее дышал силою и страхом. Есть меры, далее коих не дерзает преступить счастие народов".

Подобных слов и разъяснений стены белокаменного Софийского сибирского собора никогда не слышали! Однако проповедник и не помышлял снижать напряженность в своем Слове: "Не заключайте, чтобы церковь роптала противу сих покровителей отечества! Нет, она окровавленным их теням приносит жертвы курения и чтит воинский меч, как спасения орудие".

Тобольск буквально гудел после столь взволнованного обращения проповедника к народу. Но арестовали Словцова лишь в начале февраля 1794 года – к тому времени текст проповеди архиепископ Варлаам уже отправил митрополиту Гавриилу. С проповедью ознакомилась и Екатерина II – она велела столь смелого проповедника доставить в Петербург, чтобы самолично на него поглядеть. Приказ императрицы был исполнен незамедлительно. Опального проповедника везли в столицу той же дорогой, по которой три года назад по велению Екатерины II из Петербурга препровождался с длительной остановкой в Тобольске "бунтовщик, хуже Пугачева" А. Н. Радищев, сосланный на "10-летнее безысходное пребывание" в Илимский острог.

Словцова по назначению велено было доставлять в большой строгости – в городах выходить из экипажа не позволяли. Зимняя дорога основательно его измотала – лишь в небольших населенных пунктах он покидал возок на время ночлега либо выходил из него с позволения сопровождавшего где-нибудь между селеньями.

В Петербурге провинившегося Словцова тщательно, подробно допросили и митрополит Гавриил, и глава Тайной экспедиции С. И. Шешковский (во время допроса у него на столе лежала плетка!), и в канцелярии генерал-прокурора А. Н. Самойлова. И все же П. А. Словцову удал ось убедить допрашивающих, что в своем выступлении он не имел никаких противогосударственных намерений и тайных замыслов!

Однако дальнейшее развитие событий приобрело поворот совершенно парадоксальный и заставляет нас обратиться, как это ни покажется странным, к имени Александра Македонского, с историей России в целом, а уж тем более Сибири, практически никак не связанного. Лишь в отношении одного человека за всю историю России было проведено дознание для выяснения его взглядов на деятельность великого монарха. Таким человеком оказался П. А. Словцов!.. Опальному преподавателю Тобольской духовной семинарии было предъявлено обвинение в намерении... оскорбить честь и достоинство могущественного монарха.

На каком основании возникло столь дерзкое обвинение? Оно появилось в результате того, что при обыске среди изъятых у Словцова бумаг оказались странички, на которых действительно был написан его рукой текст с нелестным отзывом по поводу пристрастия монарха к завоеваниям. Однако по выдвинутому обвинению Словцов объяснил в Тайной экспедиции, что текст на листках принадлежит не ему, а представляет собой перевод из книги известного римского историка и ритора Курция Руфа Квинта "История Александра Великого Македонского". Перевод выполнил и записал сам Словцов, готовясь к проведению очередного занятия в семинарии. И хотя отпало и это нелепое обвинение, все же Словцову за свое чрезмерное пристрастие к справедливости и за интерес к драматическим страницам мировой истории пришлось давать длинные подробные оправдательные показания.

О результате следствия доложили императрице, и она, проявляя заботу о будущем Словцова, посоветовала отправить ни в чем не виновного молодого проповедника на исправление в один из отдаленных монастырей. Место ссылки определил сам митрополит Гавриил.

Так Словцов оказался на острове Валааме в Ладожском озере, в одной из келий знаменитого Валаамского монастыря.

5.

Из заточения П. А. Словцов в 1794 году писал в стихотворном "Послании к М. М. Сперанскому":

Теперь какая жизнь моя?

Что я? Раб? Нет, –

Когда захочет он, своей рукой умрет...

Скот? Нет, он будущих ударов не трепещет.

Мертвец? Спокоен он, в нем сердце не скрежещет.

Сижу в стенах, где нет полдневного луча,

Где тает вечная и тусклая свеча.

Я болен, весь опух и силы ослабели;

Сказал бы более, но слезы одолели.

Я часто жалуюсь: почто простой народ

Забыл естественный и дикий жизни род?

Состояние здоровья Словцова на сыром острове стало сильно ухудшаться, он не исключал для себя и самый худший исход:

Прозябнут былия над кучкою моей,

Вот весь мой памятник! Вот весь мой мавзолей!

Завершается послание-завещание просьбой поэта передать несколько приветных слов Марфиньке – сестре М. Сперанского, с которой Словцов, будучи еще семинаристом, встречался, был очарован ею:

Твоей... боюсь сказать... сестрице возвести,

Что льстился я... Любовь и дружество – прости!

Нельзя не обратить внимания и на то, что о "любви и дружестве" П. А. Словцов говорит в допушкинские времена. В этом пространном стихотворении, высказав свое отношение ко времени Екатерины II, в котором им довелось жить, питать надежды на свободное высказывание мыслей, Словцов, отталкиваясь от собственного горького опыта, предостерегает своего хотя и осмотрительного, но не боящегося смелых, крамольных мыслей, друга: "не начинай играть Вольтеровым пером!"

На мой взгляд, необходимо внимательно вглядеться в периоды жизни Словцова, во время и события, предшествовавшие написанию "Исторического обозрения Сибири", ибо многие концепции "Обозрения", в частности, очень сильная гуманистическая линия, элементы психологизма, формировались не вдруг, а задолго до того, как историк стал непосредственно писать страницы своей главной книги.

Говоря о внутреннем духовном мире, о складе характера Петра Андреевича Словцова, нельзя не обратить внимание на то, что он довольно рано стал всерьез задумываться над смыслом жизни, над тем, какой след на земле оставит после ухода из бренного мира. Наделенный повышенной чувствительностью к любой несправедливости, откуда бы она ни исходила, пусть даже и от самой императрицы, Словцов постоянно стремился обрести состояние внутренней гармонии в окружающем его дисгармоничном мире. Хорошо зная о своем импульсивном, резком характере, он смирял, сдерживал себя. И ему это все больше и больше удавалось. Он готовил себя для достойного дела, знал, что путь к нему лежит только через внутреннее самосовершенствование. Недаром еще в 15летнем возрасте в стихотворении "К Сибири", к которому мы уже обращались, он к наибольшим достоинствам человека относит "кроткое сердце".

При том темпераменте, которым был наделен Словцов, ему было нелегко сдерживать свой острый ум, быть кротким, да и обстоятельства жизни далеко не всегда способствовали развитию кротости.

Что же касается его отношения к Сибири, то оно также проявилось весьма рано, а в стихотворении "К Сибири" есть, в частности, и такие строки:

Велю, чтоб друг на гробе начертил

Пол-линии: и я в Сибири жил.

(Выделено автором. – В. К.)

На острове Валааме здоровье Словцова ухудшилось настолько, что он уже с трудом передвигался, все реже и реже мог выйти из своей сумеречной кельи. О плохом состоянии здоровья ссыльного известили митрополита Гавриила, и он, опасаясь за жизнь своего подопечного, к которому, между прочим, всегда относился внимательно, уважительно, считал его во время учебы одним из самых способных семинаристов, дал распоряжение, чтобы его отправили при первой возможности в Петербург.

С острова Валаама Словцов привез рукопись переведенной им с латинского книги, заинтересовавшей его покровителей. Это еще больше укрепило мнение о нем как о наиболее даровитом выпускнике Александро-Невской духовной семинарии. Здоровье постепенно шло на поправку. На самочувствии Словцова благотворно сказалось и то, что в Петербурге он встретил старых друзей – Ивана Мартынова и Михаилу Сперанского, – теперь они уже преподавали в семинарии.

Намечался новый поворот в судьбе Словцова. Поворот оказался столь резким, что едва можно было поверить в то, как судьба начинала благоволить опальному сибиряку... Через некоторое время митрополит Гавриил обсудил участь Словцова с генерал-прокурором А. Н. Самойловым, а вскорости доверил возвратившемуся из заточения в Валаамском монастыре священнослужителю преподавать красноречие в столичной Александро-Невской высшей духовной семинарии.

В этот период Словцов, Сперанский, Мартынов имеют возможность для частых встреч. Они много времени проводят в спорах, за обсуждением прочитанных книг. Бередящая нравственная рана, после Тобольска и Валаама, у сибиряка начинает постепенно заглаживаться.

К Словцову стучится поэзия, он пишет стихи с глубокой философской подосновой (такие как "Древность", "Материя"). Но после одного длительного спора со Сперанским, когда они обсуждали возможное монашеское будущее (постричься в монахи и Словцову, и Сперанскому не раз терпеливо предлагал митрополит Гавриил), Словцов написал стихотворение, адресованное Сперанскому, "Продолжение к вчерашнему разговору". Нужно заметить, что у Словцова почти нет лирических стихотворений, тем более с оттенком юмора. В этом же послании он сразу предлагает другу отрешиться от "философского взора", обращается к нему с прямым вопросом: "...Ты взвесил ли монахов скуку и сочел ли, сколько грузу в ней?" Далее Словцов без всякого пуритански-ханжеского налета рисует картину преодоления возможных амурных искушений. Живые строки стихотворения, написанного в то время (1796 год!), когда литературный язык находился еще в стадии становления, воспринимаются и сегодня как весьма смелые.

Словцов советует своему другу решительно выходить в море мирской жизни, оставить надежды, связанные со смиренным бытом монаха – смиренность там все-таки лишь видимая. Об этом Петр Словцов неплохо знал по опыту пребывания на Валааме. Он советует другу смело "по ветру парус распустить". Но есть у Словцова к другу Михаилу Сперанскому небольшая просьба:

Как гальот твой по зыбям помчится,

Так причаль за борт и мой челнок;

Если вал девятый и случится,

То удар мне сбоку, чай, легок.

М. М. Сперанскому эти стихотворные строки запомнятся на всю жизнь, они будут не раз всплывать в его феноменальной памяти...

В самом конце царствования Екатерины II свою мечту удалось осуществить И. И. Мартынову – он начал издавать журнал "Муза", очень популярный в высших кругах. В журнале публикуются и стихи Словцова ("К Сибири", "Материя"), и Сперанского, других авторов, близких к Александро-Невской семинарии.

После смерти Екатерины II в России происходили крутые перемены. В новой обстановке уход Сперанского, а затем и Словцова из семинарии стал не только возможным, но и превратился в реальность. Правда, для ухода Словцова из семинарии потребовалось разрешение Павла I, но государь не стал препятствовать перемещению сибиряка на службу в светское учреждение, даже поспособствовал такому переходу! В результате Словцов некоторое время успешно работает в канцелярии генерал-прокурора – в тех самых стенах, где не так-то давно его усердно допрашивали. Положение Словцова в Санкт-Петербурге неуклонно укрепляется, ему постоянно надежную поддержку оказывает М. Сперанский, уверенно поднимающийся все выше и выше по крутой и скользкой лестнице высшей государственной службы.

Позднее, уже в царствование Александра I, Словцов начинает служить в Министерстве коммерции, выезжает на юг с ответственным поручением составить описание черноморской торговли. Более года Словцов напряженно работает то в Крыму, то в Одессе, то в других местах побережья. На основании тщательного обследования и анализа хода торговых дел он составил обстоятельный отчет, который получил наивысшую оценку в Министерстве.

Через собственную практическую деятельность Словцов основательно знакомится с функционированием многих тогдашних государственных структур России, подробно узнает жизнь европейской части империи. У него вырабатывается собственный взгляд на государственное развитие, опирающийся на личный опыт. Да и дружеское общение с М. М. Сперанским, одним из оригинальнейших государственных умов России, тоже не могло не сказаться на выработке у Словцова взгляда на исторический процесс, на осмысление им места Сибири в российской государственности. Названные особенности жизненного опыта Словцова, в дальнейшем его многолетняя работа в Сибири, в соединении с глубоким знанием мировой истории, и позволили ему позднее взяться за создание исключительно сложного исторического труда...

Пока же в качестве достойной награды за большую работу, выполненную Словцовым на юге России, министр граф Румянцев вручил ему бриллиантовый перстень. Его производят в чин статского советника.

Перед Петром Андреевичем, как и прочил ему некогда Гаврила Романович Державин, открываются широкие возможности в полной мере проявить способности на государственной службе, укрепить собственные позиции в столице. И он такие возможности использует достаточно успешно...

На этот раз опасность подкралась с той стороны, откуда ее появления Словцов и предположить-то не мог – завистники предъявили в его адрес обвинение ни больше ни меньше как во взяточничестве! И хотя расследование показало полную абсурдность выдвинутых обвинений, отмело какие-либо подозрения в отношении его лихоимства, тем не менее тень на репутацию была брошена.

В феврале 1808 года Александр I подписал указ, по котором у П. А. Словцов был отправлен в распоряжение сибирского генерал-губернатора И. Б. Пестеля. Не в первый раз П. А. Словцов оказывается в опале – виной тому послужили его незаурядные способности, благодаря которым он то стремительно поднимается по служебной лестнице, то резко падает вниз, оказываясь жертвой грязных хитросплетений и интриг со стороны бездарных завистников. И хотя М. М. Сперанский в это время был одним из самых приближенных к царю людей, тем не менее незаслуженную кару от Словцова отвести не удалось, высылка в Сибирь оказалась неотвратимой!

Словцов получил в Тобольске служебное место при канцелярии сибирского генерал-губернатора. Примерно через год он предпримет попытку все-таки возвратиться в столицу, в какой-то мере заручившись поддержкой со стороны И. Б. Пестеля, знавшего о дружеских отношениях Словцова со Сперанским и о влиянии Сперанского на ход государственных дел. С канцелярией генерал-губернатора, направлявшейся в Петербург, он даже доедет до Новгорода, но там получит указание немедленно возвратиться в Тобольск.

Нервы Словцова были напряжены, чувствует он себя неспокойно, да и физическое здоровье тоже оказалось расстроенным. В это время он выехал на Урал, ему удалось побывать в родных местах, посетить многие заводы и прииски. Великолепная природа Урала, общение с деловыми людьми, горнозаводскими рабочими – все это помогло ему несколько выйти из угнетенного состояния, обрести живой интерес ко всему, что происходит вокруг. Он делает многочисленные тщательные записи, связанные с развитием промышленности на Урале, собирает ценнейшую коллекцию уральских минералов. И если позднее он напишет о сказочных богатствах Урала – "тут целая аристократия пород"! – то раньше побывает в штольнях и на гранильных фабриках, проплывет по уральским рекам.

Коллекцию уральских минералов, представляющую собой высокую научную ценность, а также собранную им богатую коллекцию сибирских растений в конце жизни Словцов завещал Казанскому университету, будучи уже почетным членом Казанского общества любителей словесности и почетным членом Санкт-Петербургского вольного общества любителей российской словесности.

В другой приезд на Урал, в 1812 году, до Словцова дошла весть о том, что М. М. Сперанский отстранен от должности, его обвинили в действиях, направленных на подрыв государства, выслали из столицы. Александр I не посчитался с заслугами своего ближайшего помощника – отправил его в Нижний Новгород, а оттуда в Пермь. Говорят, что царь со слезами на глазах отправлял Сперанского в ссылку...

Словцов переживал за Сперанского. В конце концов и осмотрительному Сперанскому не удалось избежать коварного удара со стороны завистников, особенно со стороны тех, кому его решительные реформы подрезали крылья, ограничивали пределы самодурства, не позволяли вольготно жить за счет славы предков. Дороги Сперанского и Словцова еще пересекутся на пространствах Сибири. А читатели "Исторического обозрения Сибири" найдут в книге следующие сердечные строки: "Бессмертному имени Михаила Михайловича Сперанского, не когда бывшего сибирским генерал-губернатором, посвящается вторая книга".

6.

Однако подошло время, когда возок, в котором Словцов уезжал из Тобольска, стал направлять свой путь не только на запад, но и на восток. По распоряжению генерал-губернатора И. Б. Пестеля, управлявшего Сибирью исключительно из Петербурга (по этому поводу ходило немало острот в отношении необыкновенной зоркости Пестеля, видящего Сибирь из столицы), Словцов был направлен для выполнения заданий канцелярии в Иркутск – т.е. в отдаленные места Сибири. Как известно, места ссылки в России делились на отдаленные (Восточная Сибирь) и места, не столь отдаленные, – к ним относились Западная Сибирь и Закавказье.

Во всех поездках П. А. Словцов возил с собой толстую тетрадь из плотной бумаги и, как только появлялась возможность, делал в ней подробные записи, еще не очень-то представляя себе, насколько и зачем эти записи потребуются ему в будущем. Но исподволь, интуитивно, по некоей подсказке свыше, он уже собирает материал для того большого научного труда, который составит "чекан его души"!..

Вот он обозревает присутственные места в Забайкалье. Видит, как по этапам проводят арестантов, беседует с ними, узнает массу невообразимых историй, связанных с кровавыми преступлениями. Он вникает в различные стороны быта арестантов не просто как чиновник, а как человек, в достаточной мере познавший, с какими унижениями, душевными муками связано ограничение свободы, тем более если оно осуществляется по несправедливости. Впрочем, он также никогда не откажется и от собственного мнения, что "филантропия утешительна, достохвальна, когда те, которых щадят, умеют искренно ценить любовь мудрую".

С 1814 года Словцов надолго свою судьбу связал с Иркутском и Восточной Сибирью в целом. Ему уже около 50 лет, и он – один из самых образованных людей в России. У него есть серьезный опыт работы в столичных государственных структурах – о нем помнят в Санкт-Петербурге. В Иркутске Словцов занял должность совестного судьи, а позднее был назначен директором Иркутской гимназии. В это же время он руководил работой приходского и уездного училищ – с его именем связаны многие добрые изменения в работе учебных заведений Восточной Сибири. Ему удалось открыть несколько новых училищ в уездных городах и селах, улучшить быт учителей, поднять качество обучения.

Сибирский писатель-краевед Н. С. Щукин (старший), современник Словцова, в очерке "Житье сибирское в давних преданиях и нынешних впечатлениях" с должным почтением пишет о том времени, когда "приходские училища были открыты по всем волостям Иркутского и Киренского уездов стараниями бывшего директора Иркутской гимназии П. А. Словцова". До 1827 года, когда Словцов в последний раз приезжал в Иркутск, он смог побывать в самых отдаленных местах Восточной Сибири. "Как уроженец Сибири, объехавший ее от Урала до Камчатки и проживший в ней много лет, – вспоминает о Словцове краевед Н. А. Абрамов, – он коротко знал многие частности сей страны. Глубже и вернее других мог он проникнуть во многие обстоятельства и собрать сведения для точного географического описания ее. Весь свой ум он употреблял на воспоминание своей родной страны и по возможности старался изобразить ее историческое обозрение твердой рукой мастера, ибо История Сибири была потребностью его души". Именно П. А. Словцову удалось привлечь Абрамова к подробному изучению местной истории, краевед многие годы знал Словцова по Тобольску, часто встречался с ним, был одним из близких для историка людей.

Однажды, приехав по делам образования в Нерчинск, Словцов зашел в местный архив. Там в его руках оказались несколько сибирских свитков, и он "был устрашен в своем археографическом любопытстве и пылью, и старинною скорописью". Содрогнулась душа... Пожалуй, именно с этого времени, с лета 1814 года, когда в Нерчинском архиве Словцов почувствовал, насколько сильно могут его взволновать реалии и раритеты, связанные с историей его родины, и началась неформальная работа над "Историческим обозрением Сибири", страницы которого в немалой степени насыщены личными наблюдениями историка над многообразием сибирской жизни.

В своем историческом труде он скажет, что "Сибирь завоевана не генералами", покажет, как "приливы русских продолжались по назначению и по воле. При городах и острогах чередились предместья, в полях, где текут воды, росли деревни". Еще не раз и не два вспомнятся сибирякам простодушные и мудрые слова историка П. А. Словцова, что "кайла без сохи работает дорого..."! Правда, о том времени, когда "сибирячки соболей били коромыслами", он сможет рассказать, лишь прибегая к отдаленным воспоминаниям потомков тех мужественных россиян, которые среди первых рискнули перевалить через Каменный пояс. Именно богатый личный жизненный опыт позволяет Словцову проникнуть в тайну человеческой сущности, показать психологию тех сибиряков, которые обрабатывали землю, возводили остроги, обживали суровую страну. В сущности, он первым сделает смелую попытку понять характер сибиряка-труженика, прикоснуться к самым интимным сторонам его души. Словцов, работая над своим историческим научным трудом, анализируя ход важнейших государственных дел, сумеет соединить в себе трепет перед историческим свитком с удивлением перед глубиной душевного мира конкретного живого человека. "Этот угрюмый, несловоохотливый посадский, этот крестьянин с черствым видом, но не сердцем, знаете ли вы, носят к себе тайну благоговейности и сострадания к неимущим братиям. Чтобы исторически засвидетельствовать истину обоих чувств, – продолжает Словцов, – стоит перенестись в средину Святок". Обращаясь к обычаю сибиряков радушно встречать странников, многоопытный Словцов утверждает, что каждый человек как божественное создание в своей подоснове добр. "Надобно только... поднять завалившиеся сокровища со дна душевного, чтобы увидеть человека любви..." – напоминает нам историк!

После глубоких-глубоких раздумий, после разговоров с таежными людьми Словцов покажет нам, сколь большую роль в освоении Сибири, в поддержании нравственных основ сибирской жизни играли христианство, религиозные воззрения на мироздание. "Посмотрите на артели витимских звероловщиков, – пишет историк, – и полюбуйтесь чувством их богобоязливости, которою они освящали, так сказать, лес и природу".

Словцов считал, что его предки были выходцами из окрестностей Великого Устюга, поэтому с особым трепетом он подмечает, что за благородными качествами "витимских звероловщиков", образы которых ему так ярко запомнились, "отсвечивал образец устюжский"! Между прочим, заданным наблюдением Словцова стоят исторические факты: непереоценима роль устюжан в освоении Сибири, азиатских побережий и морей России. Эти люди не просто добывали таежного или морского зверя, чтобы обеспечить собственное существование. За ними шла вера в благородство собственных деяний, которая согревала и одухотворяла их жизнь. "Расходясь по лесам из первого стана, раздельные партии выслушивали от главного передовщика наказ ставить становья сперва во имя церквей, потом во имя Святых, которых иконы сопутствуют артели, – делится Словцов достоверными сведениями. – Соболи, изловленные около первых становьев, назывались Божиими и в свое время отсылались в церкви". Словцов не утверждает, что именно так все происходило на всех пространствах Сибири. Огромная Сибирь, даже в северной ее части, отнюдь не была однородной и однообразной по живым людским потокам; "...правила, исполняемые Витиму и Лене, были вдохновляемы духом западным, а не Киренском. Киренску и Якутску, куда не переставала прибывать сволочь людей и где нехотя перенималось кое-что из житья инородческого, еще не наступали подобные очереди остепенения". В срединных же сибирских городах и в южных районах Сибири историк встречал "не менее того примеры пороков и бесчинств", немало таких пороков встречал Словцов и в Тобольске, его окрестностях... А собственные наблюдения он весьма ценил!

И если уж П. А. Словцов отведет несколько строк в "Обозрении" для описания природных явлений в пределах Яблонового хребта (Яблонного, в написании Словцова), расскажет о случающихся там нередко сильных бурях, грозах, сопровождающихся ливнями, то он поделится с читателями и собственными наблюдениями: "Раз случилось и нам, при переезде через хребет, провести ночь в крайнем беспокойстве, среди беспрестанной молнии и неумолкающего грома, тогда как дождь лился ливнем".

Во время одной из вынужденных таежных остановок постоянный спутник Словцова в поездках по Восточной Сибири нижнеколымский казак Кривогорницын укрывал брезентом лошадей и кибитку. Словцов мимолетно обратил внимание на крупноствольную пихту, стоявшую невдалеке, и зачарованно улыбнулся: из сухонького дупла-гнездышка при мощных раскатах грома то и дело высовывалась любознательная мордочка белки... Неспешно перебежали дорогу довольные ливнем сохатые. Шла обыкновенная жизнь тайги, возникшая не по воле человека, – и потому ее грешно обижать: все находится во власти божественной силы, во власти Провидения...

При чтении "Обозрения" порой складывается ощущение, что историк видел рельеф сибирских пространств не только вблизи, но и бросал взгляд на Землю, на могучую Сибирь словно бы сверху, из Космоса, охватывая азиатскую часть России единым взором (заметим, что "панорамностью зрения" отличались древнерусские летописцы). Кстати, в "Обозрении" по поводу автора одной рукописи он делает похвальное замечание, что тот "не чужд ведения космографического", а рассматривая закономерности, определяющие направление стока сибирских рек, выразительно пишет о "планетарной сфероидальности и южном положении горных кряжей", задающих направление, "по которому реки катятся к северу, из большей или меньшей дали, по наклонности Сибирского долосклона, как вашгерда гигантского". И в то же время (что особенно удивительно!) мудрый историк Словцов хорошо слышал, как, например, среди алтайских просторов и гор поют свои проникновенные песни телеуты, как громко радуются дети проталинкам и ручьям после долгой сибирской зимы, как на вечерней заре бьют веселые перепела во ржи где-нибудь над кручами Ангары, Енисея, Оби или Иртыша...

Глубокое проникновение в жизнь огромного края позволяло Словцову нередко оспаривать сведения о Сибири, приводимые различными известными авторами. Так, он с иронией говорит, например, о забавном случае, узнанном из записок академика Гмелина, про то, как в Якутске некий "воевода, идучи в канцелярию, за 80 шагов стоявшую, отморозил руки и нос, хотя и был одет в теплую шубу. Верно, – подшучивает Словцов, – воевода шел к должности в каком-нибудь глубоком раздумье, чтобы в минутном переходе дойти до таких крайностей". И с целью опровержения сибирской байки авторитетного ученого Словцов напоминает, что ему в самые сильные морозы приходилось шесть раз проезжать через те места, в которых проживал незадачливый воевода, останавливаться там, но "не доводилось испытывать толь страшных морозов, какими Шапп с Гмелиным пугали Европу". Кто-кто, а уж Словцов-то не раз сталкивался с проявлениями суровых природных условий Сибири, с которыми шутки плохи.

Не следует, однако, сетовать по поводу того, что Словцов, пристрастный к Сибири, подчеркивал ее достоинства, порой даже как бы несколько облагораживал ее природно-климатические условия, представлял их, так сказать, в более гостеприимном ракурсе, и уж тем более не ужесточал их, не "пугал Европу"! Но ведь в сущности и беспристрастный к Сибири Сперанский не только с улыбкой назвал ее "отчизной Дон Кихотов", но и с почтением говорил, что "природа назначала край сей... для сильного населения... для всех истинно полезных заведений", хотя, продвигаясь по Сибири, ему, призванному утверждать справедливость, то и дело приходилось произносить суровое слово "арестовать!" – так сильна была тогда преступность в крае на всех уровнях жизни. А к сибирским злодеям Сперанский был беспощаден, арестовывал их немедленно, как, например, арестовал при встрече на реке Кан кровожадного нижнеудинского исправника Лоскутова, державшего в страхе население всей округи, так что при аресте запуганные сибирские старцы произносили, глядя на избавителя: "Батюшка, Михаиле Михайлович, не было бы тебе чего худого: ведь это Лоскутов"! И недаром отлитый из бронзы портрет Сперанского мы видим рядом с портретами Ермака и Муравьева-Амурского на гранях пьедестала памятника в честь постройки Транссибирской магистрали, открытого в Иркутске в 1908 году, – так много Сперанский сделал для блага Сибири.

В литературе отзывы о Сибири и сибиряках отличаются большим разнообразием, как разнообразна и сама Сибирь. Словцов к разнообразию мнений относился очень взвешенно, критически...

Что же касается достоверности, то ею Петр Андреевич всегда весьма дорожил. Так, обнаружив неточности во второй части "Русской истории", касающиеся похода дружины Ермака в Сибирь, Словцов тотчас пеняет историку Устрялову: "Надобно, чтобы почтенный сочинитель истории объяснил, на чем он основал свои особливые мнения". Он развеет Миллерову легенду о Ермаковой перекопи – некоем канале, будто бы прорытом казаками Ермака для спрямления пути по длинной дуге Иртыша. Словцов критически отнесется к публикации известным историком и археологом Григорием Спасским "Летописи сибирской, содержащей повествование о взятии сибирские земли русскими, при царе Иване Грозном, с кратким изложением предшествовавших оному событий", вступит в данном случае в спор не только со Спасским, но и с Карамзиным. Ознакомившись с конкретными фактами, приводимыми известным историком Сибири Фишером по поводу похода по Амуру вместе с Хабаровым казака Степанова, Словцов заявит: "Не верю Фишеру!"

Сибирский историк предпочтение всегда отдавал истине, экзотика его не привлекала. Например, в соответствующем месте "Обозрения" он безоговорочно скажет по поводу сведений, приводимых уже известным нам Шаппом: "Француз прав!" Однако Словцов жестко ответит на "злоречивое" описание Гмелина в 1734 году нравов сибиряков, когда тот укорял их в пьянстве и распутстве. Историк, не оправдывая пороков своих земляков, все же не может ограничиться тривиальным укором. В "Обозрении " мы читаем мудрые замечания историка по этому поводу: "Кто же такие были создатели многочисленных в Сибири храмов, начиная с Верхотурья до церквей Аргунской или Нижнекамчатской? Те же сибиряки, которых самолюбивый иноземец без разбора именует пьяницами и распутными. И развратность в жизни и благочестие в деле Божием! Как совместить одно с другим? Стоит только заглянуть в бедное сердце человека, в котором растут вплоть подле пшеницы и плевелы". А дальше Словцов, проявляя не только смелость, но и прозорливость, считает нужным резонно заметить: "Пожалеем о характере заблуждений, нередких и в звании Гмелиных, нередких и в нашем веке, и наверстаем порицаемую чувственность взглядом на христианскую жизнь слобод, исстари заселенных крестьянами, а не посельщиками". Однако заблуждения никак не переводятся.

Не будучи кабинетным исследователем, хорошо представляя себе по личным впечатлениям тот огромный край, об историческом процессе в котором он говорит, Словцов и природу, ландшафт также считает существенной составляющей истории.

Конечно, в данном случае Словцов и не претендует на роль первооткрывателя: историю народов от среды их обитания не отрывали ни древний Геродот, ни современник Словцова Иоганн Готфрид Гердер с его "Идеями к философии истории человечества", ни отечественные историки – опыт предшественников (в том числе концепции историзма, развитые Гердером) он не просто учитывал в своей работе, но опирался на него, то есть стоял, как образно говорил некогда Исаак Ньютон, на плечах гигантов.

Словцов испытывал как историк творческое беспокойство и наслаждение не только тогда, когда в архиве находил вдруг неизвестный свиток или когда ему удавалось восстановить тот или иной исторический пробел, но и тогда, когда внимательно всматривался в особенности естественной окружающей среды, ибо он не игнорировал природу при рассмотрении исторического процесса (за что ему нередко приходилось выслушивать упреки!), не очень-то оберегая стерильность исторического жанра.

7.

Взгляд историка на исторический процесс отличается истинным демократизмом. Именно демократизмом взгляда вызвано уважительное, достойное отношение Словцова к нравам, традициям, особенностям характера и быта сибиряков, раскрытым на страницах "Обозрения", что впоследствии во многом послужило серьезным основанием, чтобы назвать этот исторический труд "энциклопедией сибирской жизни". Следует также отметить, что одна из особенностей "Обозрения" заключается в том, что оно представляет собой одновременно как проповедь теоретических взглядов Словцова на историческое развитие общества, так и его духовную, душевную; исповедь как человека и гражданина "сибирской нации" (так обозначена национальность Словцова в одном из документов, составленных в Тобольской семинарии).

Когда через многие годы Словцов станет денно и нощно просиживать кабинете, расположенном в одном из домов подгорной части Тобольска, перелистывая собственные записи в многочисленных тетрадях, обращаться редким книгам – ему будут так необходимы тишина и уединение. Литература, приведенная в научном труде Словцова и обозначенная как "Руководства при составлении обозрения", должна будет всегда находиться под руками. Он еле сможет выкраивать небольшое время для столь им любимых пеших прогулок...

А пока Петр Андреевич, не пугаясь ни мороза, ни ледяного ветра, одетый в надежную медвежью доху, в бобровой шапке, смахивая с бровей меховыми рукавицами искрящийся на солнце иней, едет то в Якутск, то к рыбакам Байкала, то в дальние поселения ссыльных...

В жаркий день, коротая длинный путь, он сбрасывает с себя сюртук, остается в одной рубашке. Просит, чтобы казак остановил возок посредине поляны, где расцвели купальница сибирская, золотистая примула, сарана, зверобой. Он торопится побывать везде, многое разглядеть и понять!.. Он пытается убедить иркутского губернатора Трескина, что учебные заведения губернии находятся в бедственном положении – необходима помощь. Тот сперва поддерживает Словцова, но вскорости ни о какой помощи и слушать не желает.

В Иркутске к П. А. Словцову часто приходит домой любознательный молодой человек Иван Калашников. У историка нередко бывают в гостях учителя Кокорин и Щукин – иркутяне, недавно окончившие Петербургский педагогический институт, открытый в свое время при содействии И. И. Мартынова. Особенно большое участие Словцов принимает в судьбе Калашникова – даровитого человека, пробующего свои силы в литературе. В дальнейшем Калашников станет одним из наиболее популярных писателей-сибиряков, с помощью Словцова переберется в Петербург. Роман Калашникова "Камчадалка", другие его произведения привлекут внимание Пушкина, о книгах сибирского романиста будут писать, хотя и чрезмерно предвзято, В. Белинский, Н. Полевой. Калашников и Словцов станут близкими друзьями, несмотря на то, что их разделяла 30летняя разница в возрасте...

Оказавшись после Петербурга сначала снова в Тобольске, а затем в Иркутске, Словцов мучительно переживал столичные перипетии. Перед ним со всей очевидностью обозначилась колоссальная опасность; он столкнулся с реальной угрозой сбиться со своего истинного пути, изменить природным дарованиям, отказаться от высоких целей, связанных с творчеством, с ориентацией на лучшие человеческие порывы. Он прекрасно осознавал, что в Сибири лишается многих возможностей, в сравнении с Петербургом, для проявления себя на государственной службе, в науке, в литературе, в других сферах интеллектуальной деятельности. Словцов несколько раз предпринимал энергичные попытки к возвращению в столицу, но они оказались тщетными... А когда раз решение на возвращение в Петербург наконец-то было получено, то он уже и сам не пожелал уезжать из Сибири! А житейских, обыденных трудностей у него всегда было предостаточно. Недаром историк, не привыкший жаловаться, все-таки писал Ивану Калашникову в Петербург летом 1829 года, уже работая над "Обозрением": "...Я остаюсь среди волков, нападающих на меня в злобе и неведении". Но и в такой обстановке Словцов не терял главного ориентира: "Он один (Бог. – В. К.) наш защититель, – говорит Словцов в том же письме к Калашникову, – и если бы сего верования не имел я, то давно бы жизнь моя излилась, как вода, по словам Давида". Вот мы и нашли главный источник, из которого историк черпал силы для жизни и творческой работы...

В Иркутске затяжная борьба Словцова с косностью местных высокопоставленных особ в конце концов была вознаграждена для него событием праздничным! В 1819 году М. М.Сперанский, освобожденный из ссылки, назначается Александром I на пост сибирского генерал-губернатора. От этой должности И. Б. Пестель был отстранен, а иркутский гражданский губернатор Н. И. Трескин вскорости отдан под суд. Перед Сперанским в Сибири императором были означены две труднейшие задачи: выкорчевать злоупотребления властью чиновниками и реформировать управление Сибирью – "сообразить на месте полезнейшее устройство и управление сего отдаленного края". Император хорошо себе представлял, что лучше Сперанского проблемы Сибири понять и разрешить несможет никто. Ведь в отношении Сперанского, пожалуй, и сегодня остаются справедливыми следующие слова: "Со времен Ордин-Нащокина, – писал историк В. О. Ключевский, – у русского престола не становился другой такой сильный ум; после Сперанского, не знаю, появится ли третий". В Сибири Сперанский проделал огромную работу, его реформы поныне остаются самыми мощными и самыми разумными за всю историю Сибири. Среди различных документов тогда были подготовлены и приняты два важнейших: "Учреждения для управления сибирских губерний" и "Устав для управления сибирских инородцев". Приступая к подготовке Сибирской реформы, Сперанский исходил из собственного взгляда на окраины империи как на "гетерогенные" образования, требующие и в управлении и в решении иных вопросов индивидуального подхода. При этом необходимо помнить о следующем: Сперанский подчеркивал, что "следует вводить новый порядок постепенно", что все его новшества "представляют более план к постепенному образованию сибирского управления, нежели внезапную перемену" (выделено мной. – В. К.), – так он говорил в письме к П. М. Капцевичу, назначенному генерал-губернатором Сибири ему на смену. Сперанский многое сделал для решения так называемых "сибирских вопросов", над дальнейшим "снятием" которых позднее почти безуспешно бились "областники", другие деятели, не удовлетворенные развитием нашего сибирского края...

Приехав в Иркутск, Сперанский часто встречается со своим старинным другом Словцовым, который разделяет его взгляды на реформирование управления Сибирью. Они сразу же провели несколько вечеров в бурных разговорах, воспоминаниях. Словцов оказывается советником Сперанского! Главную, важнейшую тему их бесед составляли размышления о переустройстве настоящего и прогнозные обсуждения достойного будущего Сибири, – эти разговоры имели немалое значение для подготовки Сперанским знаменитой Сибирской реформы, начатой в 1822 году и по существу задавшей направление в развитии Сибири вплоть до XX века. К сожалению, многое из намечаемого к реформированию было приостановлено после восстания декабристов.

Словцов считал необходимым поделиться со Сперанским как с государственным деятелем собственными наблюдениями, накопленными за многие годы, чтобы оказать влияние на судьбу в развитии Сибири. Петр Андреевич видел реальные успехи в обживании края, однако считал, что "их было бы более, если бы предприятия частные не сталкивались с бесчисленными преградами". Он убежденно говорил Сперанскому, оперируя цифрами, о "недостатке капиталов и недостатке руд дельных", чтобы доводить до конца "начинания, сколько-нибудь значащие". Словцов размышлял о предметах животрепещущих и, кажется, очевидных: для поднятия благосостояния народа и Сибири в целом следует не "брать за одну вещь четыре или пять раз больше, но... одну вещь умножать в четыре или пять раз"! А ведь Сибирь необыкновенно богата для счастливой жизни!

Когда однажды речь зашла о развитии земледелия в Сибири, то Словцов, размечтавшись, стал даже говорить о том времени, когда появится возможность "осушить Барабу водопроводами", чтобы использовать эту огромную равнину под тучные нивы и пастбища. Его взгляд простирался и дальше, на север, к Васюганью, где, по мнению Словцова, "потомки на болотах учредят сенокосы, потом нивы, а на других станут добывать топливо". Словцов, хорошо зная о зависимости благосостояния страны от самочувствия земледельцев, а также о том, что работа с землей требует не только больших знаний, но времени и терпения, поведал Сперанскому про то, как "татары чулымские, буряты, жившие по Ангаре, Иркуту, Селенге и Оке долго не принимались за соху из опасения хлопот, с земледелием связанных".

Убежденный сторонник грамотного частного землепользования, Словцов, размышляя о будущих изменениях в сибирском земледелии, заразит и Сперанского своей убежденной, действенной страстностью: "Нетрудно предвидеть, как плодоносно расцветут нивы, когда наука европейского полеводства, породнившись со смышленостию сибиряков, ознакомит их с полезными агрономическими открытиями!"

Из поля зрения Петра Андреевича Словцова не выпала и Кулундинская степь, через которую он не однажды проезжал. Разве не ясно, что она лучше, чем какие-либо другие места Сибири, "пригодна своими травами для утучнения рогатого скота и лошадей. Тут наилучшее место для стад и табунов"! Минувшее время показало, что потомки далеко не всегда прислушивались к разумным советам Словцова.

Во время одного из разговоров на квартире Словцова в поздний морозный вечер Словцов, разгорячившись, убеждал сибирского генерал-губернатора Сперанского в том, что безнравственно "заселять пространную к востоку Сибирь чрез устранение в нее преступников, гуляк беспаспортных", поскольку именно такое заселение и позволяет зачастую некоторым чиновникам считать сибиряков "людишками худыми, скудными и неспособными к казенным поручениям". Трудные это были разговоры двух умнейших людей России.

Высказал Петр Андреевич и свое отношение к торговле на сибирских пространствах – она должна быть позволена каждому, "кто примет на себя обязанности торговые". А чиновникам всех рангов нужно хорошо понимать, что они, "придираясь к торговцу, посягают на свободу торговли, на ценность товаров и на собственность потребителей".

Необыкновенно темпераментной, захватывающей оказалась беседа, во время которой Словцов настоятельно подчеркивал, что сибирская жизнь находится на таком рубеже, когда многое зависит от грамотности людей, работающих в богатейшем крае, за которым угадывается чрезвычайно энергичное будущее. Он убеждал Сперанского, что необходимо добиваться немедленного открытия университета в Сибири! Сибирская молодежь должна иметь возможность к получению современного высокого образования у себя на родине. Сибирская земля нуждается в науке, как нива нуждается в теплом ливне. Нельзя стоять спиной к европейской науке!..

Сперанский, разделяя мнение друга, попросил его, чтобы свои мысли по поводу открытия университета в Сибири он изложил в письменном виде. Словцов уже в конце 1819 года написал такую записку, вручил ее Сперанскому. Однако решение животрепещущего вопроса об открытии университета в Сибири затянулось на целых 70 лег!.. После многочисленных иркутских бесед со Словцовым Сперанский, не раз убедившись в глубоко пристрастном отношении друга к судьбе Сибири, сообщал о нем в одном из писем дочери Елизавете в Петербург: "Кажется, если бы предложили ему место канцлера, то и тогда он не двинулся бы никуда отсюда".

Результаты работы Словцова в области народного просвещения в Восточной Сибири были весомы, его репутация становилась все более и более высокой – тому способствовали высокая образованность и талантливость Петра Андреевича, его независимость во взглядах, щепетильность в работе и безукоризненная честность. Возрастанию известности Словцова среди грамотного населения Сибири поспешествовала также публикация его статей в журналах. Так, в 1816 году читатели в "Казанских известиях" познакомились с его статьями "Из записок о числе поселенцев, водворенных за Байкалом", "Замечания о реке Ангаре", "Общий взгляд на Иркутскую губернию", "Несколько слов о городе Нерчинске" и другими. Статьи возникли как результат длительных поездок по Восточной Сибири, а также на основе изучения архивных и других материалов.

В 1821 году П. А. Словцов, по рекомендации министра просвещения А. Н. Голицына, был утвержден Александром I визитатором всех училищ Казанского учебного округа, в который входили тогда все училища Сибири. Интерес Словцова к новым местам получил теперь практически неограниченные возможности для своей реализации. В поле его зрения оказалась сеть учебных заведений от Охотска и Якутска до Вятки и Соликамска. Время проходило в нескончаемых поездках, в знакомстве с работой учебных заведений, при самом горячем желании сделать все возможное, чтобы обучение молодых сибиряков, которым самим предстоит определять судьбу своей страны, отвечало требованиям жизни. Он писал записки в Министерство просвещения и в Казань, просил помощи, предлагал преобразовательные меры. Нередко случались и жесткие разговоры с теми директорами учебных заведений, которые не очень-то радели за судьбу дела.

У него собираются новые материалы о проблемах сибирской жизни, и они ложатся в основу статей, которые в первой половине 20х годов прошлого века он печатает в журналах "Вестник Европы", "Сибирский вестник", в это же время в "Азиатском вестнике" начинают печататься с продолжением его знаменитые "Письма из Сибири", публикация которых завершится в журнале "Московский телеграф".

В 1822 году П. А. Словцов остановился на поселение в Тобольске. В это время из Иркутска к нему приехал любимый ученик И. Т. Калашников, чтобы вскорости с помощью своего учителя перебраться навсегда в Петербург, крепко связать свою жизнь с литературой.

Как-то, по старой памяти, визитатор Словцов зашел в Тобольскую духовную семинарию, и в канцелярии ему неожиданно показали ведомость за 1783 год! В ней, напротив своей фамилии в графе "Из каких чинов", он прочитал – "Из духовенства". А рядом было написано: "Сибирской нации"! И снова в душе у него что-то сильно и резко дрогнуло, как тогда, в Нерчинском архиве, когда он, волнуясь, развернул запыленный свиток... Петр Словцов... Сибирской нации... Из духовенства... Теперь эти слова из старой семинарской ведомости становились как бы определяющими в его судьбе...

Он уже почти ощущает необыкновенные чувствования людей, одними из первых доверительно и бесстрашно шагнувших в загадочные гиперборейские просторы, чтобы проникнуться их беспредельным духом. Ведь Сибирь одним лишь бесстрастным умом, увы, не постичь! "Миллер, Гмелин, Штеллер, Крашенинников, Делиль де ла Кройер, Красильников, геодезисты и флотские офицеры, более или менее искусные, – делится с нами своим сокровенным наблюдением П. А. Словцов, – первые открывают на необъятном пространстве страны некоторый таинственный праздник, в тихом созерцании природы, во славу неизреченного Зиждителя".

В Тобольске, в кабинете, опершись на подлокотник старенького кресла, он будет читать подробные письма от друга юности Ивана Мартынова – академика, переводчика. Вряд ли им когда-либо придется еще поговорить. Но ведь и письма не безмолвны!

Свое 60-летие Словцов встретит в Иркутске и больше уже никогда не приедет в этот город.

8.

К нему пришла весть, что Николай I собственноручно подписал разрешение, позволяющее Словцову возвратиться на постоянное место жительства в Санкт-Петербург... Но поздно. Он останется в Сибири навсегда. В одном из писем Ивану Калашникову, написанном в Петербург из Тобольска, он скажет без тени жалобы, спокойно и достойно: "Вот моя жизнь, и другой, к счастью, не желаю".

В 1829 году, в чине действительного статского советника, он уйдет в отставку, ему назначат пенсию. Теперь (наконец-то!) он сможет до конца отдавать все свое время осуществлению давней дерзновенной мечты – созданию исторического труда о судьбе своей суровой родины! В сущности, он готовил себя к этой невероятно сложной миссии всю жизнь. Читая "Историческое обозрение Сибири", многие статьи Словцова и его проповеди, пожалуй, трудно не ощутить, что с нами беседует не только сибирский историк, но и поэт, религиозный деятель – названные ипостаси в душе Словцова были единосущны и нераздельны! Недаром перед Словцовым как мыслителем, перед его нравственным обликом преклонялся даже Михайло Михайлович Сперанский, называл его "судьей совести".

В самом конце 1820-х годов Словцов подготовил несколько статей на материале теперь уже Западно-Сибирской губернии. Все статьи ("Журнал весны тобольской", "Письма из Вятки" – Вятка входила тогда в Западно-Сибирскую губернию, "Письма к брату И. В. Словцову в Стерлитамаке", "Тобольск в разных отношениях" и другие) напечатаны в журнале "Московский телеграф", который издавал и редактировал уроженец Иркутска Н. А. Полевой, крепко хранивший привязанность к своей родине – Сибири. Первая повесть Полевого "Сохатый" полностью посвящена Сибири, ее природе. Названия его последующих произведений говорят сами за себя: русская быль "Параша-сибирячка", "Ермак Тимофеевич, или Волга и Сибирь". П. А. Словцов помнил Полевого по Иркутску, когда будущий известный писатель и издатель был еще отроком. Позднее Полевой напишет о родном городе и Сибири: "...тут мечтал я, плакал над Плутархом, думал быть великим человеком... Ты не забыта мною, моя далекая родина, Сибирь, богатая золотом, дремучими лесами, морозами и дивными явлениями природы!.." Как видим, привязанность Петра Андреевича Словцова к журналу "Московский телеграф" имеет под собой хорошую сибирскую подоснову! Словцов внимательно относился и к историческим исследованиям Н. А. Полевого, следил за выходом его "Истории русского народа", сочувственно о ней отзывался. "Я читал I том "Истории" Полевого, – писал Словцов, – и методу, с какою он принялся за нашу историю, нельзя не одобрить, как методу светлую и в Европе принятую".

Полагаю, что нужно напомнить и об отношении Словцова к "Истории" Карамзина – он не считал ее образцом совершенства, находил в ней избыток "искусства красноречия"...

В одной из статей, опубликованных в "Московском телеграфе" в 1830 году (статьи Словцова о Сибири были, по существу, образцами первой сибирской публицистики), он, обеспокоенный будущим сибиряков, высказывал убежденность и надежду, что "наши зауральцы не сделаются вице-машинами и не будут терпеть от машин, как в Англии". Озабоченность Словцова будущностью сибиряков не потеряла, к сожалению, актуальности и в наше время, перенасыщенное технократически-экологическими проблемами.

После завершения работы над статьями, носившими зачастую краеведческий характер, он скажет в книге "Прогулки вокруг Тобольска...", что считает их "небольшим своим снопом... украдкой положенным в большую скирду сведений о Сибири". В названной книге мы находим краткие сведения о встрече Словцова в Тобольске с Александром Гумбольдтом – этим "Аристотелем XIX столетия", как его называли современники. Тобольск был первым сибирским городом, в котором накануне своего 60летия остановился прославленный ученый, давно мечтавший побывать в Сибири. Финансировал экспедицию Николай I, чем в значительной степени приподнимал в глазах Европы собственную репутацию просвещенного монарха. Словцов беседовал с Гумбольдтом на французском языке, высказал ему мнение, что будущий историк Сибири не должен проходить мимо сведений естественных наук об этом крае. Гумбольдт великодушно согласился с мнением образованнейшего сибиряка. Они были почти ровесники – Словцов старше всего на два года. В "Историческом обозрении Сибири" есть краткая ссылка на работу Гумбольдта "Фрагменты..." о его путешествии по Сибири (книга издана в Париже в 1831 году).

Однако подошло время, когда Петр Андреевич Словцов приступил к сооружению и собственной "скирды". Перед его взором уже ходили волны-периоды на ниве послеермаковской сибирской истории. Предстояло теоретически осмыслить богатейший собранный материал, систематизировать его, отыскать для выражения собственных взглядов необходимую форму. Для Словцова-художника и Словцова-ученого страницы "Обозрения" были одинаково дороги. А создавать труд, за который принялся Словцов, в Тобольске было нелегко: недоставало справочной литературы, ежедневно возникало множеств о сложностей. Он даже "нередко винил себя за предприятие историческое в таком краю, который глух и холоден для содействия подобному труду", – такие жалобы от историка не могли вырваться случайно. Но в Тобольск уже шли письма, посылки, поток их все возрастал, корреспонденция поступала даже из Петропавловска-Камчатского – оттуда сведения присылал священник Громов.

К. М. Голодников, хорошо знавший Словцова, так писал про образ жизни историка во время его работы над "Обозрением": "Вставал он утром часов в шесть, около часу молился Богу и читал Евангелие, потом, напившись чаю, садился за свой труд. В час пополудни, выпив рюмку красного столового вина, обедал за весьма неприхотливым столом. Затем, после короткого отдыха, работа продолжалась часов до 10 вечера".

В соответствии с замыслом и тогдашним развитием исторической науки книга Словцова включила в себя не только Собственно исторические материалы, связанные с развитием общества, но и сведения из ботаники, географии, геологии, гидрологии, данные по развитию сибирского земледелия, сведения из этнографии, климатологии, фенологии, кроме того, делился историк и собственными меткими сведениями из психологических наблюдений. Словцов, несомненно, относится к числу немногих крупных сибирских энциклопедистов. С молодых лет он был предрасположен не только к занятиям литературным творчеством, но и большой интерес проявлял к естественным наукам, развивал его в течение всей жизни. Особенности натуры Словцова определили и особенности его исторического труда, ставшего яркой вехой в сибирской историографии. Различные исследователи отмечали то одни, то другие достоинства в "Обозрении", но практически все они подчеркивали незаурядность исторического труда Словцова. "Первый историк, у кого прорывалось первое теплое чувство к краю, кому стала понятна ее (Сибири. – В. З.) судьба и рядом с этим, у кого блеснула художественная струя, писал сибирский публицист Н. М. Ядринцев в статье "Судьбы сибирской поэзии и старинные поэты Сибири", – был Петр Андреевич Словцов. Словцов не был с ухи м летописцем и историком Сибири. По его способу изложения видно, что это был человек с душой, патриот своей родины..." А "Энциклопедический словарь" Брокгауза и Ефрона определяет "Обозрение" как "единственную наручную историю Сибири". В "Сибирской советской энциклопедии", материалы в которой отличаются известным скептическим отношением к периоду до 1917 года, тем не менее отмечена методологическая новизна "Исторического обозрения Сибири", в названной Энциклопедии сказано, что книга Словцова является "одной из крупнейших и полных исторических монографий о Сибири". Роль П. А. Словцова высоко оценена в 5томной "Истории Сибири", вышедшей в 1960е годы в издательстве "Наука". В этом издании подчеркнуто, что исторический труд Словцова во второй половине XIX века "оказал огромное влияние на развитие общественно-политической мысли в Сибири".

9.

Для России первая половина XIX века характерна, в частности, большим всплеском интереса к историческим знаниям о родине, вызванным потребностью глубже вникнуть в "биографию", в "генетику" огромного государства, раскинувшегося на пространствах Европы и Азии. После Отечественной войны 1812 года, когда во всей грандиозности проявилась роль народа в судьбе Родины, особенно интенсивно и пристально осмысливается исторический путь страны, при этом осмысливаются различные слои в духовной жизни народа.

Как раз в это время писатель Н. М. Карамзин работает над многотомной "Историей государства Российского" (1816–1826). Во многом в противовес труду Карамзина уже упоминавшийся нами писатель Н. А. Полевой создает и издает 6томную "Историю русского народа" (1829–1833). В далекие оренбургские степи по местам пугачевских повстанцев отправляется А. С. Пушкин. Он изучает документы, связанные с восстанием, разговаривает с живыми свидетелями грозных событий, записывает песни и рассказы, вскорости пишет "Историю Пугачева". В те годы в Оренбурге с A. С. Пушкиным встречается В. И. Даль, собиравший народные сказки, поговорки, песни, только что издавший книгу "Русские сказки. Пяток первый" (1832). Даль в то время, с одобрения Пушкина, уже накапливал материалы к своему знаменитому "Толковому словарю живого великорусского языка". Проявляется большой интерес и к истории отдельных регионов, представляющей собой незаменимую первооснову для написания истории страны. Особенно примечательна в данном случае книга B. Д. Сухорукова "Историческое описание земли Войска Донского" (1824) –о ней с восторгом отзывался А. С. Пушкин, лично знавший автора. В ряду названных произведений, созданных подвижниками отечественной культуры, и должен, по нашему убеждению, восприниматься замечательный труд Петра Андреевича Словцова "Историческое обозрение Сибири".

Из предшественников П. А. Словцова наиболее обстоятельно историей Сибири занимался участник Академической экспедиции по изучению Сибири в 1733–1743 годах Герард Миллер (1705–1783) – его "История Сибири" включает в себя колоссальный фактический материал. Кстати, попытка издать этот труд в 1937– 1940-е годы осталась неосуществленной – вышло только два тома из трех.

Отдав должное кропотливой работе, проделанной в Сибири Герардом Миллером, Словцов видит, что на основе имеющихся материалов необходимо прошлое края подвергнуть основательному анализу, попытаться нащупать тенденции в развитии исторического процесса в Сибири, при этом для историка очевидны огромные трудности на новом пути исследователя. Обращаясь к образу Миллера со словами признательности и благодарности, Словцов рассчитывает именно на его безмолвное благословение. "Вечная тебе память! Без твоего прихода Клио Гиперборейская, – пишет П. А. Словцов в посвящении историку, – доныне перешептывалась бы с дьяком Есиповым и сыном боярским Ремезовым, потому что архивы наши сгорели, рукописные летописи редеют, а в обителях и благородных сословиях не заметно ни Нестора, ни Болтина". А затем Словцов делает оговорку, словно бы предчувствуя, что на долгом неизведанном пути произойти может всякое: "...выйдет ли целое или торс, не я в ответе". Обратим также внимание еще на одну существенную горькую оговорку Словцова, когда он пишет, что "принимает к сердцу как усмешку, так и скорбь родины...".

Нельзя не сказать и о том, что в "Обозрении" встречаются отдельные неточности. К разряду таких неточностей, курьезных ошибок относится, например, оспаривание Словцовым открытия С. Дежневым пролива между Азией и Америкой. При этом П. А. Словцов, основываясь на "здравом смысле", темпераментно отстаивает свой ошибочный взгляд! Но названная оплошность является чуть ли не единственной крупной ошибкой на весь обстоятельный труд.

Петр Андреевич Словцов рассматривает в "Обозрении" историю Сибири после похода дружины Ермака и заявляет по этому поводу, что "история Сибири для нас выходит из пелен самозабвения не ранее, как по падении ханской чалмы с головы Кучумовой", хотя приводимым в "Обозрении" фактическим материалом и вносит поправки в эту жесткую формулу. Своей главной задачей историк считает "протянуть чрез данное пространство времени нить историческую", а также "напомнить постепенность мер и видов правительства, более или менее по обстоятельствам поспешествовавшего благоустройству или безопасности страны, выставить учреждения, ускорявшие или замедлявшие силы жизни, а более всего представить жизнь частную и общественную...".

Словцов отчасти отказывается от традиционной последовательной хронологической описательности событий. Его интересуют прежде всего скрытые пружины, причины, определяющие тот или иной ход в историческом процессе. Причем он никогда не теряет из виду судьбу Сибири в целом.

Историк подразделяет рассматриваемое им историческое время на четыре периода. В каждом периоде Словцов прослеживает возникновение первоистоков для качественных изменений, когда п остепенн о развивают ся явления, поначалу еле заметные, однако неизбежно перерастающие в новые качественные формирования или события.

"Историческое обозрение Сибири" включает в себя две книги, хотя у Петра Андреевича Словцова было намерение написать и третью книгу – об этом он говорит на страницах "Обозрения".

Книга первая состоит из трех периодов.

Период I – от начала похода Ермака до 1662 года. Впрочем, историк постоянно обращается и к доермаковской Сибири. В пространстве данного периода в основном шло стихийное заселение Сибири. Но уже с первых страниц книги Словцов показывает, сколь важную роль играло Православие при продвижении русских людей в новые для них азиатские просторы. При этом историк не обходит противоречий и сложных вопросов, трудностей, с которыми сталкивались христианемиссионеры. Подчеркивается большая роль казачества в освоении, изучении, обживании Сибири. Историк обстоятельно повествует о развитии сибирского земледелия. Мы узнаем так же о п одробностях продвижения россиян в Якутию, об экспедициях Василия Пояркова и Ерофея Хабарова на Амур. Уже в первом периоде рассматривается формирование законодательства, анализируются пограничные проблемы и тревоги. Прослеживается развитие свободной торговли, формирование сибирских обычаев и нравов.

Период II – с 1662 по 1709 год. В пределах этого периода заселение уже шло. как говорит Словцов, "по направлению начальства и самого даже правительства". О брисован о открытие Камчатки, других дальневосточных земель. Рассказывается о взаимоотношении с Китаем, о событиях на границе, о героической защите Албазина. Показано развитие узаконений. Мы узнаем также о создании первой географической карты Сибири.

Период III – с 1709 по 1742 год. Только что образована огромная Сибирская губерния с центром в Тобольске, "какой никогда уже не будет в России, – замечает историк, – губерния, раскинувшаяся от берегов Вычегды до устья Камчатки". В Сибири интенсивно развивается торговля. На Камчатку и в Пекин направляются христианские миссии. П. А. Словцов рассматривает результаты крупных научных экспедиций в азиате кую часть страны. Он подчеркивает, что при всех изменениях Сибирь всегда жила по общим с Россией законам.

В первой книге историк обращает внимание и на противоречивое положение Сибири в составе Российского государства. "Сибирь как страна заключала в себе золотое дно, – констатирует П. А. Словцов, – но как часть государства представляла ничтожную и безгласную область". О намечаемых исправлениях такой несправедливости говорится уже во второй книге "Исторического обозрения Сибири".

Вторая книга включает в себя лишь один период.

Может вызвать некоторое удивление "неточность" в авторском обозначении ближней к нам хронологической границы (1823 год) второй книги. Впрочем, фактический материал "Обозрения" нередко относится даже к реалиям сибирской жизни 1830х годов. Показательна в этом отношении, скажем, "Историческая заметка о пяти сибирских городах", помещенная еще в первой книге. За названной "неточностью" пунктуального Словцова кроется, однако, некая загадка.

В пределах этой книги "Обозрения" историк показывает усовершенствование законодательства, анализирует развитие сибирских городов. Во второй книге подробно показано дальнейшее формирование горного искусства на сибирской территории, включая Урал, Алтай и Дальний Восток. Словцов во второй книге при анализе исторического процесса уже оперирует новым административным делением Сибири, возникшим в результате проведения знаменитой Сибирской реформы 1822 года, подготовленной и осуществлявшейся под руководством М. М. Сперанского.

Однако "Историческое обозрение Сибири", как мы уже говорили, не завершено автором, как не завершены, впрочем, ни "История государства Российского" Н. М. Карамзина, ни "История России с древнейших времен" С. М. Соловьева. По моему убеждению, в связи с незавершенностью "Обозрения" требуются тщательные изыскания среди архивных материалов Словцова, могущие нам принести самые неожиданные дополнительные сведения о творческом наследии замечательного сибирского ценителя и аналитика старины.

Целью истории, в понимании Словцова, является непрерывное всестороннее совершенствование человека и общества на основе религиозных воззрений. Однако процесс совершенствования идет сплошь и рядом драматично, далеко не всегда удается избежать периодов "обезьянничаний", по выражению Словцова. Историк смотрит на народ как на обладателя мощной созидательной энергии, реализуемой нередко и вопреки действиям самозваных лжемессий, нагло выступающих от имени Бога милосердного. Словцов резко говорил об этом и в молодые годы в известных проповедях.

Петр Андреевич Словцов постоянно размышлял, работал над усовершенствованием своего исторического труда, даже обращал внимание на возможные перестановки в тексте в будущем. Так, во второй книге он писал: "Все прибавления, очень поздно и порознь до меня доходившие, можно будет в свое время разместить по своим местам, в приличные главы первых двух книг". В настоящем издании некоторые пространные замечания автора, данные в конце первой книги, перенесены в соответствующие места основного текста и выделены шрифтом. Воля автора отчасти исполнена.

Вглядываясь в древность, Словцов видел ее не только глазами мудрого спокойного историка, но и охватывал взором взволнованного вдохновенного художника. Недаром о "блистательной радуге" П. А. Словцов говорит и в "Обозрении", когда обращается к факту участия сибиряков в Полтавской битве, – так что образ радуги для него вовсе не случаен.

И нам не только чрезвычайно интересно, но и крайне необходимо мысленно подняться по этой постоянно движущейся исторической радуге Словцова, чтобы с жаждой заглянуть за горизонт минувшего, ограниченный не столь уж и большим отрезком времени каждой отдельной человеческой жизни. Такое заглядывание тем более актуально, что другой конец этой исторической радуги, уходящей в будущее, невозможно даже пытаться представить себе, не прочувствовав пристально и вдумчиво седую древность родной земли и родного народа.

В завершение отметим следующее. В 1990–1993 годах "Историческое обозрение Сибири" в сокращенном виде публиковалось в журнале "Сибирские огни". В 1995 году труд П. А. Словцова вышел отдельной книгой в Новосибирске в издательстве "Вен-Мер". Считаю необходимым выразить признательность администрации Новосибирской области за содействие в издании книги; поблагодарить директора Новосибирской областной научной библиотеки Н. А. Бредихину и сотрудников библиотеки за помощь в доступе к редким материалам, профессора Г. В. Крылова – за полезные замечания в процессе подготовки издания.

Ныне, в 2006 году, новое издание "Исторического обозрения Сибири" предпринято московским издательством "Вече" под названием "История Сибири. От Ермака до Екатерины II".

Виктор Зернов,

Новосибирск, 1993–2006

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Легенда молодости нашей. К юбилею Александры Пахмутовой
  
  Эта маленькая светловолосая женщина давно стала символом советской эстрады. Она считалась и считается одним из самых востребованных композиторов СССР и России. По ее песням можно проследить всю историю страны, ее обычной жизни, великих строек и больших побед на военном и мирном поприще.
• …И революция – в подарок. 145 лет назад родился Лев Троцкий
  
  Он появился на свет 7 ноября 1879 года (по старому, действующему до февраля 1918 года стилю, – 26 октября) – ровно в день, когда в 1917 году победила Великая Октябрьская социалистическая революция, как ее официально, на государственном уровне, именовали в советскую эпоху. И вся биография Льва Давидовича Троцкого похожа на революционный вихрь.
• Искренне и от души
  
  Татьяна Ивановна Погуляева, окончив в 1986 г. филологический факультет Иркутского государственного университета, уже почти сорок лет работает учителем русского языка и литературы, в настоящее время в МБОУ г. Иркутска СОШ № 77. В 2020 г. стала победителем (1­е место) Всероссийской олимпиады «Подари знание» по теме «Инновации в современном образовании» и Всероссийского педагогического конкурса в номинации «конкурс песни "Аты-баты, шли солдаты"» (2­е место).
• «Буду тебе петь – все на мотив звезд...»
  
  «Зеленый трамвай». Остановка вторая
• Абилимпикс, клининг и другие
  
  Ох, и гостеприимен же наш русский язык! И какого только беса он не привечает! Вот недавно во вполне официальном сообщении споткнулся на слове «абилимпикс». Сразу и не понял, что за зверь такой, что за набор в общем-то знакомых букв? Раскрыл словарь – а это в дословном переводе с английского означает «олимпиада возможностей». Ну чем не вполне адекватное название известному движению? Но захотелось какому-то грамотею «европеизироваться», и пошло гулять иностранное словечко по интернетам…
• Cтарик и белка. Рассказ.Окончание
  
  Мы тогда под Темрюком стояли. В аккурат под Новый год прислали нам с пополнением молоденького лейтенанта. Мы калачи тертые, видим – не обстрелян, не обмят, тонковат в кости, глаза шибко умные.
• Строки судьбы
  
  Редко встретишь в Байкальске, да и в Слюдянском районе, человека, прожившего здесь хотя бы одно десятилетие, чтобы он не знал её. Большинство мгновенно представят эту женщину, чья трудовая деятельность напрямую или косвенно связана с их судьбами.
• Харрис или Трамп?
  
  Казалось бы, что нам Америка. Мало ли кого и куда там избирают, у нас тут свои проблемы, по большинству житейские. Так, да не совсем. Через несколько ступенек, но исход заокеанских выборов заметно аукнется и в России. Хотя бы в отношении всего, что связано с Украиной. А это, между прочим, тот или иной объем, то или иное количество смертей, ранений, разрушений, расходов. То – или иное. Или вообще без них. Разумеется, санкционное давление и много чего еще влияет на российскую экономику и на повседневную жизнь – и сегодня, и в будущем.
• Между дьяволом и ангелом: вспомним Лаврентия Берию
  
  Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.
• Старик и белка. Рассказ. Третья часть
  
  Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался острой мордой в кусты, то взлаивал на белку, взлетевшую на ближайшее дерево. Хозяйкапыталась удержать непослушную собаку, но та шаг за шагомупорно тащила ее к скамье. Старик вздрогнул, завидев вытянутую крысиную морду с красными глазами, принюхивавшуюся к штанине.
• Время комсомола: есть что вспомнить!
  
  Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
• Тыл за колючей проволокой
  
  В Магадане, имевшем в то время население 20 тысяч человек, вице-президент США и сопровождавшие его лица осмотрели порт, авторемонтный завод, школу-десятилетку, дом культуры, побывали на одном из участков прииска имени Фрунзе, побеседовали с рабочими. Один из вопросов звучал таким образом: «Целесообразно ли на территории Чукотки и Колымы иметь железную дорогу или более рационально использовать авиацию?».
• «Не ко двору и не ко времени»: к 130-летию со дня рождения Юрия Тынянова
  
  Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых столетий.
• Старик и белка. Рассказ. Продолжение
  
  Трепетное свечение угасало вместе с остывающим солнцем и вскоре растворилось в сиреневом сумраке вечера.Оставив в сердце неизъяснимое томление и грусть по чему-то несбывшемуся.
• «…Могучий, простой, чисто русский художник». Карен Шахназаров о Сергее Бондарчуке
  
  Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка. Каких только упреков я не выслушал от генералов. Но прежде, чем что-то сказать, они смотрели на Андрея Антоновича, а потом уже ко мне… В чем обвиняли? Офицеры не так показаны. Солдаты в фильме в конце не награждены… Короче, претензий!.. В итоге Гречко передал мне длинный убийственный список поправок. Шел я оттуда черный. Исправили? Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Шолохов заступился. Фильм вышел. Правда, не к 30-летию Победы, а к 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова». (Евгений Степанов «Это действительно было». Книга мемуаров.)
• Опять две России?
  
  Нет, разумеется, страна с таким названием – одна. И государство – тоже. Речь о духовно-нравственном измерении, если хотите – о разном восприятии и окружающего мира, и самих себя. По-иностранному – о ментальности.
• «…Могучий, простой, чисто русский художник». Карен Шахназаров о Сергее Бондарчуке
  
  Франция. Канны. Город кинофестивалей. В 2010 году южный город встречал российскую культуру. В 13-й раз. Два российских региона представляли свое творчество, самобытность, народные таланты: Санкт-Петербург и Хакасия.
• Герой мутного времени
  
  15 октября исполнилось 210 лет со дня рождения Михаила Лермонтова. Вот лишь некоторые из интересных фактов из жизни «поэта любви и печали».
• Тыл за колючей проволокой
  
  Роль ГУЛАГа в Великой Отечественной войне и послевоенные годы.
• Старик и белка. Рассказ
  
  Сегодня мы начинам публикацию рассказа А. Семёнова «Старик и белка» времен «Молодёжки». Прототипом этого рассказа стал большой друг редакции «СМ» той поры, талантливый журналист и великолепный спортивный радиокомментатор, участник Великой Отечественной войны Лев Петрович Перминов.