Пушкин нашего детства

Поэт всегда шел рядом с нами. С первого класса. Конечно, в школьной программе были десятки имен известных и талантливых поэтов и писателей: Кольцов, Плещеев, Фет, Тютчев, Баратынский…

Фото ru.wikipedia.org

Мы их «проходили». Один-два урока. Короткий рассказ учителя. Одно-два стихотворения – промелькнули, прошли. Идем дальше. А Александра Сергеевича изучали. Подробно. Биографию, родословную, творчество. Много учили наизусть: стихи, отрывки из поэм и сказок. И так с первого по десятый класс. «Буря мглою небо кроет» сменялось «Царем Салтаном» и «Балдой», на смену им приходили «Вещий Олег», «Дубровский», «Повести Белкина», «Евгений Онегин»…

Произведения Александра Сергеевича включали в билеты на аттестат зрелости. И я очень даже радовалась, когда на выпускных экзаменах за десятый класс вытянула отрывок из «Евгения Онегина»: «Сон Татьяны». В этом году исполняется 225 лет со дня рождения поэта. И мне очень захотелось вспомнить, как и когда он вошел в наше детство. Был же день, урок, когда мы первый раз услышали: тема сегодня – Александр Сергеевич Пушкин.

В 1990-е годы работа на Иркутском телевидении подарила мне уникальную встречу с нашей землячкой Агнией Александровной Кузнецовой. Через предков ее судьба прикоснулась к дому поэта. Дала возможность узнать подробности о жизни его близких. Она об этом написала в своих книгах. С тех пор много изменилось. Ушла из жизни Агния Александровна. Рассталась с актерством ее дочь. Пишет книги. Хорошие.

…Столица. Большой Палашевский переулок, недалеко от Патриарших прудов, дом № 3. Дверь открыли Екатерина и Георгий. Катя Маркова – дочь. Георгий Тараторкин – зять. Небольшой кабинет. Раньше это была комната Агнии Александровны. Те же фото на стенах: дети, внуки. Дипломы, награды в рамках. Часть ее быта. Все, что ей дорого и радовало при жизни. Хозяева сели рядышком, плечом к плечу, на диване. Я – в кресле напротив.

– Говорить мы будем о Пушкине. Сегодня редко найдешь дом, где этот разговор поддержат. Катя, скажите, как в ваш дом, вернее, как к вам, ребенку, пришел Пушкин?

– Было это очень давно. Мы жили тогда в Иркутске. Сейчас уже точно не помню, какой это год. Наверное, 1952-ой. Мама начала о себе что-то рассказывать. Я расспрашивала. Дошли до «где училась в институте?». Не в институте – в Петербургском университете. «Мне нравилась лингвистика. И я решила окончить именно этот факультет. Идет экзамен. На все вопросы ответила. И вдруг один из экзаменаторов задает вопрос: «Читали «Бориса Годунова»?» – «Конечно». – «А помните сцену на литовской границе, где князь Курбский и Самозванец едут верхами и беседуют?» – «Да». И начинаю читать наизусть:

Вот, вот она! вот русская граница!

Святая Русь, Отечество! Я твой!

Чужбины прах с презреньем отряхаю

С моих одежд – пью жадно воздух новый:

Он мне родной!..

И читает мама десять страниц, не останавливаясь. Глаза у членов комиссии становятся вот такими (показывает, соединив пальцы в большой кружок. – Прим. автора.). «Вы не хотите ли сказать, что знаете все наизусть?» – «Знаю». На меня это произвело огромное впечатление. Я взяла «Бориса Годунова», эту историческую драму. Сначала полистала. Картинки посмотрела. А потом прочитала от первой до последней строчки. Не все понимала. Но одолела. Даже наизусть какие-то отрывки старалась выучить. Где легко запоминалось. «Еще одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя».

– Сколько ж тебе было? (Г. Тараторкин. – Прим. автора.)

– Ну, лет 6-7, наверное. Затем перешла к «Евгению Онегину». Мама практически и этот роман в стихах знала наизусть. Вот так ко мне пришел Пушкин. От мамы. Не с лирики, не с «Буря мглою небо кроет…», а с «Годунова». Я поняла, какая молодец у меня мама. И как интересно сочиняет Пушкин.

Задаю себе тот же вопрос: когда первый раз я услышала это имя? Конечно же, в школе. В первом классе начальной школы поселка Антипаюта. Чуточку за Полярным кругом – 500 километров. Волны Карского моря и дыхание Ледовитого океана – рядом. И пришел он к нам, первоклашкам, конечно же, со стихами не лирическими, а о природе. Итак, урок чтения. Зоя Ивановна – наш первый учитель: «Сегодня будем слушать стихи Александра Сергеевича Пушкина». На доску кнопками прикрепляла портрет поэта в юношеском возрасте. Гравюра. Сегодня ее можно увидеть в Государственном музее А. С. Пушкина. Художник-гравер Е. Гейтман. Другого Пушкина тогда мы не видели. И она начинает читать: «Шалун уж заморозил пальчик: ему и больно и смешно…» Все так и было, когда мы вчера на горке барахтались в снегу. Она читает, а воображение рисует свои картины. Но вот про собаку – не совсем правильно. «В салазки Жучку посадив, себя в коня преобразив…» Мы Найду не катали. Запрягали. И она нас везла по снегу. Так делают все рыбаки, когда едут на рыбалку. Мы не видели никогда машин. Главными возчиками в поселке были собаки и олени. В следующий раз Зоя Ивановна приходила с другими стихами. Но опять же про зиму.

…Вот север, тучи нагоняя,

Дохнул, завыл – и вот сама

Идет волшебница зима.

Пришла, рассыпалась; клоками

Повисла на суках дубов,

Легла волнистыми коврами…

Она читала не торопясь, раздумчиво, проговаривая четко каждое слово. Как на сцене. Детская фантазия рисовала картины очень даже зримо. Стоит взглянуть в окно. И наблюдали мы это богатство с октября по май. А снег всегда был чист, лучист, и от его белизны глазам было больно. Почему чист всегда? Печь топили лишь дровами. Копоти и сажи не видели. Правда, некоторые картины увидеть не получалось. «Повисла на суках дубов». Знали, что есть такое дерево, но представить его было сложно. Кроме карликовых берез в тундре других деревьев не видели. А вот дальше у поэта все понятно: «волнистыми коврами… брега с недвижною рекою сравняла пухлой пеленою…» В классе тепло. Натоплена печь. Спокойный рассказ учителя. Все это заставляло увидеть за окном не стужу, а очарование, снежную сказку. И мы влюблялись. В льдины и торосы Карского моря, в пургу и бураны, которые неделями «митинговали» на улице и за стенами школы… В эту огромную снежную пустыню с северным сиянием. Любили тюленя, который, выныривая из воды, пугал нас. И даже надоедливые комары летом не очень злили.

Чувства эти, природу их происхождения, зарождения в детском сердечке не объяснишь словами. И никаким кодом не расшифруешь. Знаете, как сказал однажды Лермонтов о России: «Но я люблю – за что, не знаю сам…» Закрепившись однажды в юном возрасте, оно уже никуда не уйдет. Никакими ветрами не выветрить. Так рождается в человеке верность, преданность реке, опушке, огороду, где прошло детство. А значит и земле, где все это поселилось. Но для этого одного поэта недостаточно. Нужен еще проводник между словом и детьми. А это и мама, и бабушка, и учитель, и… с душой богатой и восторженной.

– С детства помню книжки вашей мамы: «Чертова дюжина», «Твой дом». Она писала для детей и юношества. И тем более неожиданными показались ее труды о жизни Натальи Николаевны Пушкиной (Гончаровой). Как она к этой теме подошла?

– Мама моя – создание уникальное. (Тараторкин со всем согласен, поддакивает головой. – Прим. автора.) Мы сидим с вами, говорим, а я чувствую ее присутствие, она всегда рядом. О том, что в семье хранятся дневники прапрадеда Кузнецова Петра Яковлевича, она никогда подробно не рассказывала. Так, вскользь. А вот уж вышла книга «Моя мадонна» – подробности прояснились. Оказывается, мой прапрадед, а мамин прадед, был крепостным у графа Строганова. Человек очень грамотный, начитанный. Граф дал ему вольную. Но у графа он продолжал служить. Человек богатый, известный в Петербурге, Строганов был дружен с семьей поэта. И если случались какие-то дела, поручения или просьбы, касающиеся Пушкиных, – выполнял их мой прапрадед. По причинам разным ему случалось бывать у них дома, на Мойке. Обо всем, что видел, делал, настроении и ощущениях – он записывал. Вел дневники. Он ведь и о том, что влюбился тайно в Наталью Николаевну, пишет. И что любил всю жизнь. Женился – любил. Умирал – любил. Тайно. Только листкам доверял узнать это. Вот они.

Достает голубую папку. Вынула тетрадки – пачка пожелтевших листков. Красивый, каллиграфический почерк. Тексты хорошо читаются. Перебираем эти хрупкие ниточки времен. Из пушкинского далека в наши дни. Иногда это три-четыре листочка, хорошо скрепленные между собой. Вот отдельные странички – обветшалые бахромистые кромки. Или пол-листочка, фраза обрывается… А все вместе – летопись времени. Какое чудо донесло их до наших дней? Привело в дом внуков и правнуков? Иначе, как «Божье провидение», не скажешь. Они принесли в дом дух, знание, воздух из другой эпохи. Помнится, Агния Александровна сказала, что до этого они хранились в провинциальном Пермском музее. Разве это не чудо?! И вот листает правнучка то, что писал ее прадед. Незнакомый человек, но родной и близкий. Она – его ветвь. И на жизнь тогдашнюю, читая это, она смотрит глазами родного ей человека. Не пушкиноведа, критика, борзописца! Его глазами увидела быт, уклад жизни, атмосферу дома на Мойке. Хозяйка – молодая красивая женщина. Ей всего 25 лет. А рядом – дети. Четверо. Малышня. А дети (она это по себе знала) – душевные и физические силы, терпение, забота, беспокойство – все отдай. А что писали о ней современники-завистники? Кокетка, завсегдатай балов и маскарадов. Конечно, были няни, помощники. Но главная забота – мамина.

Перелистнув последнюю страницу, Георгий Тараторкин, обращаясь на камеру:

– Прочитав все это не один раз, она «заболела» пушкинской темой. Это ее мучило, не давало покоя, зрело в душе. А если творца что-то мучает – это не может не родиться. Это не может остаться ненаписанным. И, если хотите, жильцы дома на Мойке для нее – реальные люди, жизненные, с их миром, проблемами… Она до того душой сроднилась с поэтом, что всегда, при любой нашей поездке с Катей в Петербург, просила посетить музей на Мойке, и белые розы – на надгробье Натальи Николаевны в Александро-Невской лавре.

– Помню, в том интервью Агния Александровна подчеркивала, что из этих дневников она получила гораздо больше информации, чем из государственных архивов!

– Ну это же естественно! Потому что здесь – живое слово. Живое чувство. Детали, подробности. А мама именно этому всегда отдавала предпочтение, внимание – подробностям. Им – первостепенное значение. Мама, войдя в литературу с пушкинской темой, произвела бум, нарушила устоявшиеся взгляды на многие вещи. Вам же знакомо имя Гейченко?

– Конечно.

• Гейченко Семен Степанович, 1903–1993 гг. Пушкинист. Музейный работник. Герой Социалистического Труда. Лауреат Государственных премий РФ. Прошел войну. После войны из руин, из пепелища воссоздал музей-заповедник Михайловское в Псковской области.

– Знаете. Так вот, мама всю жизнь с этим человеком дружила. У них была бурная переписка до последних дней его жизни. Прочитав ее труд, очень благодарил маму за повесть. Он во всем был согласен с ней. За смелость – не побояться пойти против общепринятого отношения к Наталье Николаевне. А оно годами культивировалось в умах читателей!

– Гейченко поддержал. А пушкиноведы как отреагировали?

– Пушкиноведы? Конечно, резко и страшно выступили против. Столько статей появилось, опровергающих это, этот новый взгляд на Наталью Николаевну. Но тем не менее, мама свое дело сделала. В полемику ни с кем не вступала. Пусть себе. Я думаю, история этого не забудет.

…Мы переходили из класса в класс. Подрастали. И Зоя Ивановна уже не читала нам стихи. На уроки чтения пришли другие герои: «Тимур и его команда», «Чук и Гек», «Сын полка», «Зоя» – поэма М. Алигер. Но Зоя Ивановна умудрялась, оставив минут 5 до конца урока: «А теперь все с парты убрали. Слушаем». И она читает: «Александр Сергеевич Пушкин «Сказка о рыбаке и рыбке».

Жил старик со своею старухой

У самого синего моря.

…Старик ловил неводом рыбу,

Старуха пряла свою пряжу...

В самое неподходящее время начинал заливаться колокольчик. Именно заливаться. Он был настоящий, не электрический. Зоя Ивановна закрывала книгу. «Дальше, дальше», – просит класс. «Дальше – сами. Дома. Через два дня будете пересказывать». Это называлось «дополнительное занятие». А. С. Пушкин «Сказка о попе и о работнике его Балде»:

Жил-был поп,

Толоконный лоб.

Пошел поп по базару

Посмотреть кой-какого товару.

Навстречу ему Балда…

И снова – колокольчик. И снова: «Дальше сами…» Вот так, потихоньку, не спеша, на внеклассном чтении мы перечитали все сказки: и про золотого петушка, и про царя Салтана, и про мертвую царевну… Недолго прожил Александр Сергеевич, но на все человеческие вопросы ответил. Возьмите хотя бы сказки поэта. Все человеческие пороки он там показал, наделив ими своих героев. Он показал, что такое хорошо, а чего надо избегать, не совершать. Открыл, чему надо радоваться и чего страшиться. Все собрали жители сказок: глупость и жадность, добро и зло, честь и доблесть, коварство и измену. При этом подчеркивал: «Сказка – ложь, да в ней намек…» Конечно, мы, дети, это глубоко не понимали тогда. Нам интересен был сюжет. Победит Гвидон или Бабариха, Руслан или Черномор с Наиной? Интересно, чем закончится. Сказка же!

Зоя Ивановна строго требовала: прочесть и пересказать – одно. Второе – наизусть отрывки: «У Лукоморья дуб зеленый; златая цепь…» (Правда, у Пушкина «Руслан…» – поэма, но нам как сказки читали.) «Ветер, ветер! Ты могуч. Ты гоняешь…» Стихи легкие, запоминалось все быстро. И, как оказалось, на всю жизнь…

Дома читала вслух. Мама не просто слушала. Анализировала. Комментировала. Очень хорошо отложилось в памяти, как мама реагировала на «сказочные дела». Дело в том, что по-русски писать и читать она не умела. Окончила два класса румынской школы. Вот в северной ссылке она училась вместе со мной. О Пушкине услышала первый раз. И мы поэта «проходили» вместе. Как это было? Деревянная скамья. Мама сидит за прялкой. Крутит веретено, прядет. Белый заячий пух тонкой нитью наматывается на веретено. Зайцев в тундре – хоть руками лови. А это и пух, и мясо, и варежки, и шапочки, и носочки, и свитерочки. Она за работой. Мне команда – читай.

…Туча по небу идет,

Бочка по морю плывет.

Словно горькая вдовица,

Плачет, бьется в ней царица…

«И что зависть с людьми делает? Ведь не пожалели же ни сестру, ни их малыша», – пряха рассуждает сама с собой, вполголоса, чтобы не мешать чтецу. Но я все слышу. Для мамы происходящее в книге – живые события, драмы. Она переживает.

…А Балда приговаривал с укоризной:

«Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».

Успокоилось веретено. Руки пряхи на коленях. Она смотрит в окно: «Помнишь, я училась у соседки? Она стежила одеяла, я ей помогала. В прошлом году. Больше месяца ползала по полу, подшивая края. А она не заплатила. А я теперь вот и сама умею это стежить. И люди заказы мне несут… И лучше у меня получается. Так кто кого наказал? Хуже нет, когда хитрят да обманывают».

Пройдет день-два – все повторяется. «Читай».

Глядь: опять перед ним землянка;

На пороге сидит его старуха,

А пред нею разбитое корыто.

Вывод: «И старика загоняла. И сама ни с чем осталась. А все – мало. Жадность всегда плохо кончается. Что, уже конец? Завтра другое почитаем. Ужин пора готовить, папа скоро с работы придет».

Не думаю, что мама ставила перед собой задачу – воспитание. Нет. Она выражала свое мнение вслух. И все. А о том, как «слово наше отзовется» – не про нее. И вот сейчас, вспоминая эти посиделки, размышляя о том, как и что было, ясно оцениваю. Семечко-то было брошено! Оно оседало где-то в коридорах памяти, притаилось в детском сознании. Пройдут годы, дайте только срок, и оно пробьется в жизнь: конкретным поступком, чертой характера, острым суждением о чем-то, трудолюбием, твердостью. А может, хитростью, ленью, жестокостью, безволием. Как знать? Взрослые считают = дети не понимают. Неправда, все дети понимают. И характер закладывается в раннем детстве. Все зависит, как взрослые озвучивают свои чувства, свои нравственные ценности. «Всем хорошим во мне я обязан книгам», – говорил Алексей Максимович Горький. А я уточнила бы – «книгам Александра Сергеевича Пушкина».

…1949 год. Поэту исполняется 150 лет. Послевоенная пора. Страна в руинах. У каждого – свои воспоминания со словами «недостатки», «жили более чем скромно». У меня, как у ребенка, – свои. Бантики делали из широких бинтов – марлевые. Ленты в волосы невозможно было достать. И в это время издается (нашли возможность) шеститомное собрание поэта. Держу в руках один из томов этого издания – ему 75 лет. Страница 241, стихи, посвященные Анне Керн. «Я помню чудное мгновенье…» Рядом – три буквы – С. А. В., вписанные синими чернилами. И той же ручкой слово «Прекрасно». Томик подарил мне одноклассник в день окончания школы. Три буквы – мои инициалы. «Прекрасно» – около одного из четверостиший поэта. Томик в руках – не ностальгия по отголоскам прошлого. Я о другом. Кого? Кого позвал на помощь юноша, чтобы красиво, романтично рассказать о своих эмоциях, чувствах и переживаниях? Пушкина А. С.

Ушли в прошлое сказки. Их место в школьной программе заняли исторические драмы и лирика. Любовная лирика. А раскрыла нам этот мир, показала глубину чувств и силу поэтического вдохновения поэта на лирической ниве Юлия Иосифовна Кашевская. Она очень хорошо знала свой предмет. Часто длинные куски читала наизусть. И нас заставляла. Мы много знали – ночью разбуди. Спасибо ей.

Вот такими путями и пришел поэт в наше детство: школа, учитель, дом, семья. Пути разные, методы разные, способ у каждого свой. Но это были такие надежные связующие нити, крепкие и долговечные, между словом поэта, его великими творениями и детским восприятием, детским сознанием. Все вместе – воспитывало, обогащало, наставляло, учило.

– Катя, а как вам помог, если помог, поэт в годы учебы?

– Знаете, помню один случай, связанный опять же с мамой. Я училась в Щукинском училище при театре Вахтангова. Рубен Симонов проводил конкурс-отбор на какую-то роль. Пригласили меня. И я должна была что-то прочесть. Это очень ответственное было событие. Мама говорит – вот это будешь читать: встреча Онегина с Татьяной, когда он пал к ее ногам, объясняясь в любви. Отрывок очень большой. «Ничего, – сказала мама, –будут слушать и не прервут. Поверь мне». Настал день. Я читаю: «Довольно; встаньте. Я должна. Вам объясниться откровенно. Онегин…» И знаете, мама была права: Рубен Николаевич слушал с таким вниманием, ни разу не остановил… Все случилось, как мама сказала. Поэт помог получить новую роль.

Если сегодня вы приедете на любой континент, в любое государство – везде найдете точку, уголок, адрес, связанный с памятью Александра Сергеевича, русского поэта. Он знал себе цену. Он знал, что оставляет русской литературе. Всемирной литературе. И сам, еще при жизни, написал:

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»

И завершить свои сегодняшние размышления я хотела бы стихами Елены Федоровны Осминкиной. Имя, известное немногим. Да и творчество тоже. Но по теме:

Брожу по центру Будапешта

И вдруг – готова заплясать:

Средь улиц малых и неспешных

Читаю: Пушкин. Чудеса!

Ведь не славянская обитель:

Иная речь, культура, быт.

Так далеко Москва и Питер,

Но Он и здесь не позабыт!

Наряд домов как будто строже,

Чуть приглушен, неярок свет,

И для меня теперь  дороже

В столице этой места нет.

Одно лишь имя, как награда,

И словно в воздухе звенит

Высокой нотой грусть и радость,

И русским пахнет от земли.

Я постою еще немного,

О нем тихонько помолюсь.

Я знаю: Пушкин там, у Бога,

Все также воспевает Русь.

Вы давно держали в руках книгу сочинений поэта? Не помните? Пожалуйста, выключите телевизор. Из дальнего угла в шкафу возьмите томик. Сядьте поудобнее. Раскройте. И… Читайте Пушкина, друзья!

• Расскажите об этом своим друзьям!