Последний фильм Эйзенштейна. Рассказ. Продолжение |
06 Октября 2024 г. |
Леонид Борисович продолжал: – Здесь есть очень теплые и неподдельно искренние куски встречи матери и сына. Это заслуга Саши, хорошего оператора, сумевшего не прозевать, увидеть, снять их с хорошим светом. Есть волнующий рассказ матери, как она лишилась своего малыша. Есть еще не менее емкие фрагменты, но это, в общем-то, гладко, если хотите, почти благостно. А мы делаем фильм о войне, о величайшей трагедии человечества. В эту трагедию попал маленький русский мальчишка, который вырос в Германии немцем. Кажется, маленькая личная трагедия, но на самом деле она гораздо глубже, если хотите, громадная трагедия, принесенная войной. Войны у нас в материале пока нет. Ее надо сюда привнести. Поэтому будет заказана военная хроника с определенным углом зрения, которую надо бы с крайней выгодой использовать, добиться наибольшей эмоциональности. Она должна возникать рефренами. Такой хроники мы у себя не найдем. Ее надо брать в кинохранилище в Белых столбах или Красногорске. Туда надо ехать. Кроме меня нужную хронику никто не отберет. Сюда надо привнести материал памяти, нашей, сегодняшней памяти о том времени. Мы не забыли и всем напоминаем: трагедии больше быть не должно. Поэтому надо послать Сашу с Рувимом Осиповичем в несколько узнаваемых мест, где жива память о войне. Думаю, это Сталинград, Севастополь и Брест. Эту память надо снять. Может, удастся снять у этих монументов какие-то жанровые сценки с детьми или с ветеранами войны, не организовывая их, а подсмотрев. Только тогда можно приступать к монтажу картины. Во время монтажно-тонировочного периода нужен выдающийся музооформитель. Такого у нас я не вижу. Необходимо пригласить, когда потребуется, из Москвы, потому что музыкально-шумовой ряд понесет чрезвычайную нагрузку, не менее, чем текстовой. Есть еще «мелочи», о которых я сейчас говорить не буду, о них еще думаю... Эти «мелочи» – весьма существенные элементы картины, которые могут сыграть очень важную роль во всей концепции фильма. *** Расклад режиссера был зрелый, дельный, правда, недешевый. Но с этим раскладом никто поспорить не мог, включая директора студии и даже Софью Моисеевну, которая каждую поездку в европейскую часть страны с завистью комментировала: «Не студия, а туристическая контора, лишь бы куда-нибудь подальше съездить за казенный счет». Здесь все было предельно обосновано и четко. Дальнейшие прения были бессмысленны и неинтересны. Директор окинул взглядом зал, как бы спрашивая, все ли понимают необходимость затрат. Было ясно, что он готов на это пойти. Зиновий Зиновьевич, любитель рассуждать чужими мыслями от первого лица, на этот раз был нем. Директор обратился к Леониду Борисовичу: – А почему вы не хотите поехать снимать памятные места? Леонид Борисович приподнял ладонь в отрицании. – Там нечего режиссировать, нужен хороший оператор, а он у нас, к счастью, есть. Да и за Рувимом Осиповичем Саша будет как за каменной стеной. Эйзенштейны в кинематографе – люди надежные. Я поеду за хроникой. Эти слова Старика окружающие восприняли как должное, никто даже не улыбнулся, а Рувим Осипович про себя отметил, что Леонид Борисович умеет показать силу, поднимая авторитет своих соратников. Молодец! После приемки все вышли из зала, закурили и заговорили. Старик вполголоса сказал Рувиму Осиповичу и Саше: – Надо снять в нашем кафедральном соборе поминальную службу. Обязательно записать на магнитку. Саша, прошу со светом осторожно. Должны быть «провалы», много разных темных тонов, на фоне которых смотрелись бы пламя свечей, позолота. Портреты прихожан со свечами, несколько юных лиц, хорошо бы и детские портреты, иконы Божией Матери обязательно. На Пасху снять крестный ход. Там надо поставить немного света, чтобы подсветить проход людей, иначе в ночной тьме крестный ход будет выглядеть бедно, одиноко. Рувим Осипович, съезди, узнай, когда такая служба будет, желательно с большим числом прихожан. Работайте сами, без меня. *** Для студии фильм стал главной заботой и головной болью. Прибавилось много хлопот для всех. Возникал перерасход по смете и по пленке. С пленкой дело поправил Рувим Осипович. Он изыскал возможность покрыть Сашины расходы за перекрут лишней пленки. Составил дополнительную смету, написал обоснование, и директор подписал документ. Главной заботой редакции и дирекции были сроки сдачи фильма. Здесь отступления быть не могло. С фильмом как будто успевали. Перезапись шла ночью, с третьего или четвертого раза удалось свести фонограмму, тут же материалы отнесли в лабораторию на проявку оптической фонограммы и печать, там работали в третью смену. Билеты в Москву на самолет для Старика Рувим Осипович купил загодя. Режиссер с тепленькой копией улетел накануне последнего дня сдачи. Все с облегчением вздохнули. Картина в комитете понравилась. На приемке было высказано несколько очень лестных комплементов. Дескать, в ней чувствуется глубокая проникновенность, сдержанная строгость слов. Возникновение музыкальных кусков соответствовали теме изобразительного ряда и настроению. Все складывалось воедино гармонично и просто. Картина смотрелась на одном дыхании и вызывала глубокие переживания. Старик приехал из Москвы на «белом коне». Это был настоящий режиссерский успех. А Рувим Осипович на этой картине утомился основательно. Было столько суеты, организационных дел, разных мелких забот, поездок, перелетов – от этого действительно можно было устать. На студии в честь успешной сдачи хорошего фильма, который всем достался непросто, организовали небольшой фуршет. Поздравляли съемочную группу, Сашу с хорошей операторской работой, Рувима Осиповича с четкой организацией дела. Леонид Борисович это подчеркнул в словах признательности. Он был чисто выбрит, коротко, по последнему слову моды пострижен, это вдруг омолодило его. В новом светлом костюме он выглядел импозантным и посвежевшим. Немного выпив, говорили о фильме, о трудностях его создания и преодолении их всем миром. *** На следующий день Рувим Осипович утром зашел к директору студии и положил на стол заявление об уходе. В кабинете находился и главный редактор. На Рувима Осиповича смотрели два человека с неподдельной грустью. Чуть подкрашенные брови и ресницы Эйзенштейна для них были незаметны. – Очень жаль, Рувим Осипович, – с сожалением произнес Алексей Александрович. – Вы на студии пришлись ко двору. – Спасибо вам, что дали возможность попробовать себя в кинематографе, был бы помоложе... – извиняющимся тоном произнес он, потом попрощался и вышел за двери. – Мы с вами, Сергей Сергеевич, были свидетели, как Эйзенштейн пришел в кино и как из него уходит, – кивнув на двери, то ли в шутку, то ли всерьез сказал Алексей Александрович. Рувим Осипович уходил из студии, словно покидал чужую, но интересную страну, в которой прожил какое-то время. Он понимал, что память об этой своеобразной жизни никогда не сотрется, не исчезнет, а напротив – будет неизменно воскресать, волновать юной романтикой. Может, этот короткий период жизни останется в памяти не самым счастливым, но, несомненно, ярким. В то же время он чувствовал: срок пребывания здесь закончился, пора возвращаться в прежнюю жизнь. «Надо бы попрощаться с Сашей и Леонидом Борисовичем и таки попросить у него прощения. Он на самом деле интересный человек, очень способный, мыслит по-своему, ни на кого не похоже, вот только пьет… А так бы всех заткнул за пояс... Не зря же Голда прилипла к нему, не хотела расставаться, а я...» – он с упреком к себе оборвал пришедшую мысль. При выходе в дверях они неожиданно встретились. Старик сразу понял: что-то произошло... Рувим Осипович опередил его вопрос. – Леонид Борисович, ухожу, – виновато произнес бывший директор фильма. – Открыли новый центр бытового обслуживания, все сделано красиво, салон прямо как в Париже, предлагают бойкое место... – и, секунду помешкав, чуть не плача, добавил: – Ты прости меня... – За что? У Рувима Осиповича не хватило духу признаться в мучившем его грехе. – За все... Они обнялись, как родные… Ранее:
|
|