Последний фильм Эйзенштейна. Продолжение

– Одесские анекдоты всегда не в бровь, а в глаз, – согласился Леонид Борисович. – Рувим, ты что, до прихода на студию действительно не знал, кто такой Сергей Эйзенштейн? – деланно удивлялся он.

– Краем уха слышал, но значения не придавал, мало ли на свете Эйзенштейнов.

– Ты и «Броненосец Потемкин» не видел? – сокрушенно осведомился Леонид Борисович.

– В юности что-то такое видел про моряков, точно не помню, но на титры никогда не обращал внимания. В них всегда полно еврейских фамилий, за всеми не уследишь. У нас в кинотеатрах, как только буквы пойдут, обычно сразу все встают и уходят. А что их читать, кому это надо?

– В нашем фильме тоже будут буквы. Будет написано: директор фильма Рувим Эйзенштейн. Ты, небось, не уйдешь, останешься полюбоваться.

– Эйзенштейнов, наверное, как нерезаных собак, – произнес Рувим Осипович, махнув рукой.

– Нет. Сергей Эйзенштейн один, а вот Рувимов, действительно, как ты говоришь... много.

– А тебе в кино работать нравится? – поинтересовался Рувим Осипович, стараясь перевести разговор в другое русло.

– Я в кино человек случайный. Некуда было деться. В областную газету идти не хотелось, хотя, если бы прижало, – пошел. На хлеб зарабатывать где-то надо. Из своей газеты пришлось уйти, какой уйти – выгнали... из-за бабы, – с грустью поведал Старик. – Черт меня дернул в ресторане «снять» девку. Правды ради, скажу – девица что надо! Мы в первый же вечер «обвенчались». Она оказалась такая сладкая и охочая, что трудно от нее оторваться. В общем, было все замечательно! Молоденькая, разведенная, жила одна. А вот отец у нее, видимо, мудак полный – следил за ней, проверял, устраивал ревизии, облавы. Она ему, наверное, по простоте душевной сказала кто я, а он накатал на меня в газету донос... Еще подписался, как сиротка Хася: «Отец соблазненной девушки». – Леонид Борисович непонимающе покачал головой. – Ну, что с ним сделаешь – мудак, он и есть мудак! Дочеринского тела пожалел, наверно, беспокоился, что сотрется. Она и сейчас спит с кем-нибудь. Что, опять писать? Идиот! А я оказался без работы. Еще выговор по партийной линии получил! Хоть не уволили по развратной статье, а по собственному желанию, и то хлеб! У нас члены Политбюро уже наверняка и вспомнить не могут, когда в последний раз видели обнаженную женщину своими глазами. Поэтому всякое прикосновение к таковой карается, как антипартийное действо! – Потом, помолчав, добавил:

– Доносами пользовались всегда. Вон в средневековье по доносам сжигали на кострах. Меня тоже, практически, сожгли, выбросили на улицу за то, что переспал с женщиной по обоюдному согласию, по симпатии... – он поднял указательный палец вверх. – Спасибо, друзья со студии помогли. Зато теперь работаю с самим Эйзенштейном! Не было бы счастья, да несчастье помогло!

***

Съемочный период завершался. Рувим Осипович ходил по своим делам, заходил на почту отправить авансовый отчет на студию и получить деньги. Еще издали увидел маявшегося около гостиницы оператора Сашу.

– Ты что здесь?

– Вас жду, на съемки поедем.

– А «сам» что?

– Перебрал. Здесь приезжали с разной рыбой: копченой, вяленой ну, и выпивку привезли с собой... – Саша засмеялся и добавил:

– Дошедший до кондиции Старик мне говорит: «Когда будешь снимать дизельную, сделай из нее Нотр-Дам».

Рувим Осипович смотрел на Сашу с непониманием, потом спросил:

– А что это такое?

– Нотр-Дам-де-Пари – католический храм в Париже, его еще зовут собор Парижской Богоматери, – припомнил Саша Рувиму Осиповичу.

– А-а-а, вспомнил! Был еще фильм, там горбун-звонарь собора спасал красивую цыганку...

– Эсмеральду... И влюбился в нее... – подсказал Саша.

– Да-да, вспомнил.

– Ну, вот Старик скомандовал, чтобы дизельная смахивала на тот собор.

Они засмеялись. Рувим Осипович представил закопченную коробку кирпичного здания с высокой металлической трубой и подумал: «Если бы у нас в парикмахерских так пили, как в киностудии, – повыгоняли бы с работы к чертовой матери. Как на клиента дышать перегаром? У нас работа несравненно благороднее и спокойнее... А когда режиссеры начинают вещать на людях о своих замыслах и воплощениях – обзавидуешься. Как будто на свете умнее их никого нет. Таки некоторым может показаться, что парикмахеру ровнять голову – это такой пустячок».

***

Во время съемочного периода, когда группа была в экспедиции, у Старика почти не было дня без вливания «за воротник». Это сказывалось на сроках и качестве работы. Все шероховатости сразу почувствовала студия, начиная от главного редактора до бухгалтерии.

В конце концов, съемки были закончены.

После просмотра снятого материала стало понятно, что он заорганизован. От каждого кадра за версту несло постановкой и отсутствием достоверности. Как будто снималась игровая картина с самодеятельными актерами. Наверное, это шло от театральной традиции, с которой соприкасался когда-то Леонид Борисович. Такой подход в документалистике был непригоден. Многие поняли, что Старик был хорош при обсуждении сценариев, «сырых» материалов, выработке идей, а на съемках плыл не в ту сторону и не понимал, куда плывет.

Зиновий Зиновьевич, считавший себя маститым режиссером-документалистом, сидя в редакции, рассуждал по этому поводу:

– Видите ли, в кино приняты термины: например, режиссер-постановщик, кинематографисты получают денежное вознаграждение, которое называют «постановочными». Мы говорим – фильм ставится, вне зависимости, игровой он, неигровой. Но всякий жанр ставится по-своему. Леонид Борисович реализовывал свои собственные представления о постановке. Было время в документальном кино, когда режиссер работал со своими героями, с простыми людьми, как с актерами, но оно не принесло добрых результатов и безвозвратно ушло. Поэтому снятый материал отдает архаикой.

На этот раз с Зиновием Зиновьевичем трудно было не согласиться.

***

По приезде со съемок у Рувима Осиповича возникла в бухгалтерии неприятная проблема. Софья Моисеевна не приняла договор на аренду легкого катера. Это была солидная сумма, которая ушла в основном на покрытие расходов на слабости режиссера.

Рувим Осипович был повержен. Он сидел в холле убитый и беспомощный. В таком состоянии его застал пришедший на работу Леонид Борисович.

– Ты что такой? – встревожился он.

– Я тебе говорил, что договор не пройдет… Таки оно и вышло...

Старик присел рядом. Они думали и молчали.

– А чем она мотивирует, не принимая договор?

– Сказала, что таких расходов в смете не предусмотрено,
а на самом деле, наверное, думает, что у меня здесь есть интерес... ну, ты же знаешь...

– Послушай, – неуверенно сказал Старик, – зайду-ка к Сергею Сергеевичу, может, он что-то подскажет.

– Что он может посоветовать... – вяло обронил Рувим Осипович.

Старик ушел. Через какое-то время появился. Рувим Осипович смотрел на него с надеждой.

– Он говорит, что можно попробовать написать служебную записку на имя директора, объяснить необходимость таких расходов. Давай напишем.

– Я никогда служебных записок не писал, давай ты...

– Еще напишешь, какие твои годы, – пошутил Старик, не ведая, что некоторый опыт написания подобных опусов у Рувима Осиповича уже есть.

Они написали записку, обосновали необходимость расходов. Старик с листом бумаги пошел к директору. Рувим Осипович остался ждать, не веря в успех этой затеи. Уж все очень быстро и просто получалось. Казалось, прошла эпоха, прежде чем Старик появился, держа лист над головой. Он улыбался.

– Неужели подписал?

– А ты как думал? Вот что значит уметь употреблять убедительные слова!

Рувим Осипович был безмерно благодарен своему режиссеру. Он не бросил его в беде, принял участие, фактически спас. Софья Моисеевна высчитала бы три зарплаты, не моргнув глазом. А Старик, хоть и пьяница, оказался хорошим товарищем.

«А я донос на него настрочил, работы лишил из-за этой потаскухи. Небось, после него уже не одного сменила, сучка...» – про себя покаялся Рувим Осипович.

– Леонид Борисович, как я тебя уважаю! Ты же мне ликвидировал неприятность, разрулил такую проблему!..

***

Все-таки картина была завершена, сдана, но работа в памяти многих оставила след, связанный с лишними проблемами. Сам Старик умело, как бы ненароком, по свойственной журналисту привычке пропагандировал фильм как работу, имеющую большое значение, расхваливал оператора и директора. Оператору после этого было неудобно говорить о том, что Леонид Борисович как режиссер на съемках был слаб. А Рувиму Осиповичу расхотелось говорить о систематических выпивках, тем более что режиссер в трудную минуту ему помог. В результате даже появились поклонники сделанного Стариком фильма. При кулуарных разговорах некоторые в восторге закатывали глаза: мол, это явление в кинематографе.

Прошло время, разговоры о фильме утихли. О нем никому в голову не приходило вспомнить. Леонид Борисович писал неплохие тексты к журналам, принимал участие в обсуждении работ, от него шли полезные, подчас неожиданные советы.

Однажды директор студии сказал Сергею Сергеевичу:

– Я знаю, что вы приятельствуете с Леонидом Борисовичем. Вижу, что ему трудно справляться с производственными обязанностями из-за систематических выпивок. Я решил предложить ему перейти на договор. Чтобы от его инициативы зависело, есть у него работа или нет. Это, думаю, как-то мобилизует его. Можете сами с ним поговорить по-дружески. Если нет, то я поговорю, но для него это будет не очень приятно. По-другому, к сожалению, не получается.

– Хорошо, я поговорю. Это действительно будет лучше.

После разговора с Сергеем Сергеевичем Леонид Борисович вышел со студии совершенно расстроенным и пришибленным. Самолюбие было задето, хотя он и сам понимал, что пьянка никого до добра не доводила.

«Ну что, поработаю на договоре, какая разница».

***

Однажды утром Старик появился на студии заметно возбужденный. Он сразу прошел в кабинет главного редактора.

– Через три месяца празднуем юбилейную дату Отечественной войны. Насколько я понимаю, ничего дельного на эту тему в сценарном портфеле у редакции нет. Вот статья, – он показал газету, – рассказывающая о том, что наша соотечественница нашла сына, увезенного гитлеровцами малышом в Германию. Правда, ей помогли компетентные органы, но это детали. Этой темой стоит заняться серьезно. После войны эта женщина переехала жить в Сибирь, в наш регион. Она скоро едет в Москву на встречу с сыном, которого привезут из Германской Демократической Республики. Думаю, такой эпизод пропускать никак нельзя, возможно, это событие станет ключевым эпизодом в фильме.

– Очень интересно. Мы с тобой этот вопрос не решим. Надо идти к директору.

Они пошли.

Ранее:

• Последний фильм Эйзенштейна. Рассказ
• Последний фильм Эйзенштейна. Рассказ

(Продолжение следует.)

• Расскажите об этом своим друзьям!