От такой ностальгии хочется вон… или светлый пожар Светланы Михеевой

В газете «Мои года» прошла публикация кандидата искусствоведения Тамары Бусаргиной о книге прозы Светланы Михеевой «Каплин дом». Действительно, искусствовед призван увидеть нечто приемлемое во всякой невнятной картине и сделать расшифровку для широкой публики… Я тоже прочла эту повесть, еще в январе этого года, но публикации тогда не сделала. А теперь полагаю, что мой текст стал актуален.

Мое чтение «Каплина дома» С. Михеевой началось с вопроса «Это как?». Гора «убаюкана сонными деревьями». Это как, они же сонные? «Череда машин», там же, шумная, – неужели шум не препятствовал процессу? Череда – «разноцветная змея», она же «карнавальная рептилия» ползет в «некую точку», скрытую «фронтом неаккуратных тополей – дикарей в лохматых шапках», чьи «зеленые гривы» «нежно шевелил ветер». Это как? Так шапки или гривы? Еще и из последних сил «бледная плешивая клумба благоухает». Тут же «студенческая шантрапа» – то есть пустая никчемная пройдоха (определение шантрапы) – археологи. Это как? И на следующей странице вскрик «Марата…» В первую очередь в городе Иркутске «Марата» – это улица и предместье. Но оказывается, у Марата «был добытый в детстве неолитический наконечник и…». А там и «косынка улетела». Она улетела, но Марат поймал и вернул хозяйке. Тогда – улететь не успела.

Для чего написана книга? Чтобы преломить нормы восприятия, логики, эстетики? А зачем? Нормы – они же независимые, сколько не издевайся, все равно стоять будут. Это тело отдельно взятого человека можно раскроить саблей, скальпелем, поразить ударом молнии и т. д. Но, как понятие, сколько над ним ни потей, таковым в атласе анатомии и останется. Возвращаемся к археологам. «В раскопе… лежал большой животный скелет, не собачий, скорее, волчий. Под его ребрами покоился шар, неровный мяч с дырой, огромная одинокая картофелина, которую любовно обнимали крупные кости – человеческий череп. Волнение, охватившее Марата, раскрылось сильным ровным сердцебиением. Ему казалось, что сердце грохочет…» Ровное сердцебиение? Грохочет? Надо бы исправить: «одинокая картофелина – человеческий череп, который обнимали крупные кости». Но тогда сравнение черепа с картофелиной еще больше показалось бы неуместным. И даже неэтичным. И так на протяжении всей этой неряшливо написанной книги.

Попробуй отмени нормы при строительстве домов, шитье сапог и выпечке пирожков – дома начнут падать, сапоги жать, пирожки вызовут рвоту. А в литературе все можно. Марат поспешил отдать косынку хозяйке на стр. 2, но в последних строках стр. 3 выясняется, что косынка еще не отдана…

Предметы обихода дома Каплина живые. Они просыпаются и ежатся. «Лампа уже спала», – сообщает автор, и тут же: «Такой вид часто до старости сохраняют щипцовые дети, – поддакивала шкафу лампа. Уж она-то много чего перевидела…» Так лампа спала или поддакивала? И кто такие и при чем здесь «щипцовые дети»? Нет нигде указания, что лампа ранее находилась в родовспомогательном зале роддома. Несмотря на щипцовость, лицо Марата предметам нравилось: «Лицо содержало какую-то романтическую иллюзию, воспоминание о чем-то славном». С этим (щипцовым? романтичным?) лицом Марат навещает в больнице бродяжку Маню Ивановича. Следует на удивление вполне последовательное описание визита. Следует фраза в духе Андрея Платонова: «Марат попрощался и вышел. Сердце у него щемило от того, насколько беззащитен может стать человек перед жизнью». На следующей странице бегло-клипово сообщаются факты убиения хозяина дома купца Каплина и его жены Домны. Что жена молода и влюблена в мужа, хотя в названном эпизоде ее отношение к мужу не играет ни малейшей роли. Купец, умирая, с интересом исследователя хладнокровно раздумывает о том, как может такая вязкая и липкая его кровь течь, «не слепляя сосудов, сердца». Подобный прием распространен в современной литературе: показывая незначимость, бросовость человеческой жизни, авторы придают незначимость последним мыслям.

Город Марата Светлана Михеева называет «злосчастным, но помаленьку процветающим». Стилистическая ошибка: процветание – это не помаленьку. Помаленьку, на худой конец, можно цвести – загибаться. «Усмирители травы» киргизы жужжат сами, а не их косилки. Далее. «В плохо освещенных дворах празднует свой праздник несокрушимая витальность» – это там, где злосчастье, и есть сомнение в том, что «унылые души» могут выздороветь. Появляется лейтенант полиции Сереже с воспоминаниями. С бабушкой посещает церковь, где она зажигает «до бессмысленности тонюсенькие свечи». Отчего «до бессмысленности»? И так каждый абзац – спотыкач фраз и выражений. И персонажи-реплики-вскрики, как в самом начале книги слово «Марата» воспринимается как вскрик. Маня Иванович, Настька, Дарья, Толик, Элеонора, Леня Абрикосов и далее – все это выкрики личных имен. Появился – прошелся в тексте – далее вон.

Каплин дом «махал ставнями». Его «резьбу объело время». Глобальный вывод: «Время, как коза растительность, обжевывает деревяшки». А больше оно ничего не «обжевывает»? Известно, что время тотально проходится по всему. И всегда ли оно «коза»? Слова, словно навеянные наличествующим за окном ветром, заканчиваются на догадке Марата: его жена – «урод». Снится отчего-то Милан. Не Вена, не Париж, не Лондон.

Появляется чиновник Виктор Нольберг: слабак, по определению автора книги. В повествовании, где тон задает Каплин дом с машущими ставнями, нет места норме и нормальным людям. Уроды, инвалиды, слабаки населяют «помаленьку процветающий» город. Следуют имена. Появляется бородатый Философ – псих Леня Абрикосов, доцент-преподаватель. Появляется носительница свободы «Каплина дома» Агата Нольберг, жена слабака Виктора Нольберга. Знакомится с разведенным Маратом.

«Полумеры ее убьют. Виктор ею пренебрегает». Вскрик расходится, как пузырьки по воде. «Нольберг задерживался. Она была рада». Подруга Философа Элеонора – любовница Нольберга. Появляются приятели бомжа Мани Ивановича – алкоголик Дягилев, у которого «была одна светлая черта – зубы», и Дон Педро с «героическим римским профилем».

Развивается любовно-эротическая линия. «Сердце повернулось, застряло – это влечение», – выдает новую оригинальную сентенцию С. Михеева. Не кажется, а точно: влечение – это движение, а застревание – обездвиженность. Как быть с понятиями? «Без чистоты невыносимо», – продолжает автор. И далее: «Агата, думая все это, плавала в кисельной дреме воображения. Диван поскрипывал теплой кожей». Муж Нольберг похрапывает в спальне, Агата, «открыв дверцу холодильника, замаскировавшись под ночного едока», беседует с Маратом. Тот «говорил в полный голос». Характеристика голоса: «У него был матовый, глуховатый и глубокий тон, похожий на серого ночного мотыля, который бьется вокруг плафона, ожидая, когда придет его очередь сгореть». Итак, тон похож на мотыля: нематериальный объект (тон) сравнивается с материальным (мотылем). Это как цвет краски сравнить с кистью. А самое главное, невозможно представить, что все это нагромождение может ощущать влюбленная и одновременно вынужденная маскироваться у «дверцы холодильника» женщина.

Марату звонит жена в отставке. «Ворочаясь на диване в винных разводах», Марат не может уснуть. Вместо простыни – винные разводы? Какая авторская неопытность! Сюда же помещено воспоминание самого дома о детях погибшего купца Каплина. Дягилев «почувствовал зов утраченной чистоты». Всплеск – вскрик – всхлип – реплика. У мальчика Саши отвратительная бабушка-педагог директор школы Ирина Аркадьевна, и на этой почве Саша начинает дружить с обитателями дома Каплина, в частности, с Маней Ивановичем.

В главе «Деликатное дело» появляется тема поджога безнадежного дома, задуманная Нольбергом. Он соображает о способах мщения изменившей ему жене Агате, которой изменяет сам. Рассуждает: «А может быть, его собственная жизнь как раз нуждалась в чем-то таком – в поступке, который сломал бы привычный быт, вверг бы в хаос все, что вертелось не по правилам, установленным до него». Нольберг вспоминает дачу из детства: «Если бы у них оставалась еще эта дача, он бы, наверное, сжег ее». Без всякого перехода возникают проходные мысли Марата о городах. Москва – не жива и не мертва, на нее натягивают «промышленно изготовленные кичливые сарафаны». Это «пластиковый многослойный гроб». Иркутск, «сопротивлялся очевидным характеристикам». Например, в нем «Не было грубых объемов Екатеринбурга, перемеренного пролетарскими линейками». И все о городе, четвертом по числу населения в стране? Может быть, лучше было не начинать тему? Город Улан-Удэ «при любой возможности готов откочевать», хотя юрту кочевника можно здесь встретить разве что в этнографическом музее.

Вернемся к сюжету. Он не может быть бесструктурен, а это значит, в нем найдется что-то небесспорное. Итак, Марат наносит визит Нольбергу. Одевается он «модно и с богемной оттяжечкой», в то время как в чиновном доме «уже целый год господствовала клоунская мода на синие костюмы – пиджак в талию, узкие и короткие брюки». Соответственно приемную автор книги называет предбанником. Бесстилье шляется по книге. Мастрячить ужин, пехом преодолевать, отчекрыживать колбасу и т. п. Директор производства не приходит (в предбанник), а «подкрадывается». Тут и выясняется: в плане города дома Каплина нет.

Тут и Агата уходит от Марата, просто так. Она рассуждает о судьбе: «у каждого человека должна быть судьба, но у нее давно уже нет никакого права на судьбу, а только текучка времени и сил». Она «способна нарушить правильное правило, совершая определенно нехороший поступок. Но так она наконец обрела что-то личное». Может быть, «обретет»? Марат думает об Агате: «Можно попробовать связать чувства рациональностью, здравым решением – в общем, заглянуть вперед и попытаться приструнить. Но единственное здравое решение, которое в таком случае есть у человека, – присвоить желание другого, чтобы быть вместе». Присвоить – желание. Так бывает? Появляются Леня Абрикосов и Элеонора. Последняя сообщает, что Каплин дом исчезнет с карты. Леня раздумывает о том, как бы довести это до сведения Марата. Леня желает свести счеты с жизнью. Останавливается в итоге на самом безопасном: «выместил злобу на матушке, которая по своей дурацкой привычке заглянула к нему в комнату без стука». В итоге доцент перед зеркалом срезает бороду. Так пролетает неделя и глава. Доцент привыкает к своему лицу без бороды, в Каплин дом так и не заходит, «по неопределенной причине».

Злая повесть все не может кончиться. Агата рыдает так, что «диванные кожаные подушки затвердели от соли». Она идет к Каплину дому. «Она обошла дом. Соседний переулок выстрелил в нее мелкой злющей собачонкой, которая заметалась под ногами, норовя укусить». В это время антипедагогический подросток Сашка готовится к новой жизни – мечтает занять комнатку в доме Каплина. Бабушка Ирина Аркадьевна визжит, «теряя директорское достоинство». Внук хватает палку и все крушит в квартире. Бабушка вспоминает дочь, его мать Виолетту. В пятилетнем возрасте в булочной Виолетта откусила кусочек пирожного, и мать закатила ей оплеуху. После этого случая жизнь Виолетты «покатилась по наклонной». Следующая глава «Путь» слишком неопределенная. Так, болтанка. Улов: Марат и Агата едут навстречу друг другу.

Наконец, завершающая глава «Пути наших мечтаний». «Разное ждет нас на пути наших мечтаний. Разное ждет нас и в жизни». Ночь. Горит Каплин дом. Некто сгорает. Взамен его тут же рождается ребенок. Он появляется в виде неряшливого свертка в руках у благовоспитанного полицейского Сережи. Кто родил сверток, не сразу догадаешься. Приходится отлистать текст назад. Скорее, «богатырша Дарья», грохнувшаяся при крыльце горящего дома.

«Наутро пожарище представляло собой вид до противного обыденный». Появляется мальчик Саша. Гладит перила крыльца. Солнце, мальчик и человек улыбаются, последний – «прекрасной улыбкой». Загрузив на транспорт вещи из дома (не сгорели?!), мужчина садится на крыльцо: Дон Педро, лейтенант Сережа. «Солнце ободряюще подталкивало его в спину». Так по-доброму заканчивается недоброе в 226 страниц. Есть в книге еще и небольшая повесть «Открытое море», но оставим ее другим комментаторам.

Произведение Светланы Михеевой фантазийно, и одновременно это бытовушка, поскольку герои ничем не поглощены, кроме своих незадачливых личных дел. Поэт Андрей Вознесенский:

Я не знаю, как остальные,

но я чувствую жесточайшую

не по прошлому ностальгию –

ностальгию по настоящему.

Читая «Каплин дом», хочешь вон из удушливого мирка текста, в невыдуманное настоящее. В нем люди сознательно или вынужденно, бывает от безысходности, отдают себя до конца по востребованности.

• Расскажите об этом своим друзьям!