Незабываемое прошлое (часть 2)

Главы из одноименной книги Александра Табачника.

Ранее:

• Незабываемое прошлое: итальянцы в строю и столкновение с власовцами

• Незабываемое прошлое

Как я уже отмечал, в летне-осеннее время мы, подростки, занимались добычей пропитания всеми доступными нам способами. Поэтому не было времени на то, чтобы, скажем, искупаться в речке или почитать книжку (одну на сотню человек – засаленную и затрепанную). Да и запрещено было евреям появляться на берегах реки Кодыма. В зимнее же время основным нашим занятием была добыча топлива для отопления жилища и приготовления пищи.

Большинство жилых строений на территории гетто представляли собой так называемые хаты-мазанки, в которых обязательным было наличие огромных русских печей.

Русская печь – это замечательное изобретение многострадального и изворотливого народа, который «одним махом – всех убивахом»: и очаг для обогрева дома, и устройство для приготовления пищи, и постель-лежанка для стариков и детей, и даже… родильное отделение.

Печь была главной архитектурно-строительной компонентой хат-мазанок. Во многих деревенских хатах Украины и Молдавии из-за бедности и отсутствия необходимых строительных материалов полы были земляными (глиняными), а крыши крылись соломой.

В городах и местечках полы в хатах уже, как правило, делались деревянными, а крыши – из досок с покрытием толем или многослойной дранкой, или же с обивкой жестью. Стены же хат в большинстве случаев состояли из деревянного каркаса, в толстых дубовых стойках которого выдалбливались пазы, а в них вставлялись – один на другой – примерно метровой длины дубовые же бруски. Эти бруски затем штукатурились с обеих сторон стен смесью соломы или кизяка (коровьего помета) с полужидкой глиной. Пишу об этом столь подробно и «профессионально» потому, что за многие месяцы оккупационных зим пришлось немало разобрать таких хат и стен, чтобы извлечь из них ценнейшее топливо – дубовые бруски. Конечно, мы не брезговали и другими горючими материалами – досками, фанерой, дранкой и т. д. Разборка строений производилась, как правило, в сумерках или ночью: тогда было больше шансов не попасться на глаза полицаям. Разбирались, конечно, уже нежилые хаты, жильцы которых переселились в мир иной…

На улицах гетто и во дворах ночью царила темень, так как электричество отсутствовало. В домах мы пользовались свечами и керосиновыми лампами (где добывали керосин – не помню). На «керосинках» готовили еду, так как случайно заготовленных дров для ее приготовления не хватало. Добытые с большим трудом дровишки тратились в основном на отопление жилых помещений.

А когда наступала настоящая зима и Кодыма сковывалась льдом, мы, пацаны – и еврейские, и русские, и украинские, – выходили на лед и садились на самодельные санки, оборудованные коньками в качестве полозьев. На санки клали кусок ватного одеяла, закрепляли его, чтоб удобнее было сидеть. В руки брались стальные или деревянные пики (с гвоздями на концах), и начинались увлекательные ледовые гонки на санках. Кульминацией этих гонок, настоящим цирковым представлением было «перепрыгивание» на санках узкой, в тридцать – сорок сантиметров шириной – проталины во льду, где лед еще не замерз (с осени на зиму) или уже растаял (с зимы на весну) и где было быстрое течение.

Изюминка и секрет трюка состояли в том, чтобы выбрать время, когда ширина длинной полыньи была не более полуметра, чтобы лед на ее краях гнулся, но не ломался, и чтобы набрать большую скорость разгона перед прыжком. Для этой цели мы туго привязывали к санкам икры ног накидной веревкой, не позволявшей отрываться от санок во время «смертельного» номера…

Глубина реки в этом месте была достаточно опасной, и можно было с большой вероятностью уйти под лед, если не было нужной сноровки. Такое иногда случалось, но в нашем детском интернациональном коллективе хорошо срабатывала «служба спасения», и, по моей памяти, трагических случаев вроде не было. Зато трагикомические случаи были. Один из них приключился однажды и со мной.

Как-то перед очередным заездом я разминался в стороне от мальчишеской компании на своих саночках и не заметил большой проруби. Вода почему-то заполняла прорубь до верхней кромки льда, и даже вблизи эту прорубь, покрытую тонкой ледяной коркой, нельзя было заметить.

Наехав на эту ловушку, я мигом провалился и оказался в ледяной воде. Привязанные к ногам санки с коньками тянули на дно, но инстинктивно и мгновенно растопыренные в стороны руки зацепились за кромку льда проруби и мешали погружению…

Пацаны быстро увидели меня в таком бедственном положении и пришли на помощь, вытащили из проруби вместе с санками.

…Тут я позволю себе сделать небольшое, но, наверное, простительное отступление. Мы с моим лучшим другом Изей Гойхманом, тоже саночником, были частыми участниками описанного выше ледяного «шоу». Оба работали по «высшему разряду», были рисковыми ребятами, чем завоевали большой авторитет среди своих сверстников. Поэтому между всеми нами установились прекрасные товарищеские («наднациональные») отношения. Не помню случая, чтобы в этой компании кто-то обозвал нас «жидом» или иначе как-то обидел. Наверное, а это так и есть – антисемитизм и другие виды ксенофобии не возникают «просто так», как сорняки в огороде. Их «культивируют», выращивают заинтересованные в этом люди или те, кто по недоумию, из-за низкой образованности, природной или приобретенной озлобленности «отводят душу» на инородцах, не сумев в самих себе разобраться и обустроить свое бытие.

…Но в нашем сплоченном детско-подростковом коллективе, к счастью моему, царил еще дух взаимопомощи. Часть ребят быстро наломала огромную кучу камыша и разожгла приличный костер. Другие вместе с Изей стащили с меня мокрую одежду и нарядили во что попало: кто-то дал свою рубашку, кто-то – телогрейку и штаны… Меня хорошенько растерли снегом и потащили к костру, где я окончательно стал приходить в себя. Помнится, что у кого-то для меня нашлась и корка хлеба… Одежда моя уже сушилась над огнем. Единственное, что мне мешало, это мокрые ботинки, которые никак нельзя было быстро высушить, их пришлось надеть прямо «на босу ногу». А еще я очень боялся гнева и разноса моей тетушки. Она-то уж сразу обнаружит мокрые ботинки, и тут такое начнется!.. Однако быстро стынущие ноги все-таки заставили меня поторопиться домой, и я досрочно выбыл из ледяного шоу…

Последние дни оккупации

Под мощными ударами Красной армии немецкие и румынские войска, оказывая ожесточенное сопротивление, откатывались все дальше на запад. Линия фронта неуклонно приближалась к нашим краям, и все балтяне скоро это на себе почувствовали.

Все чаще в небе гудели эскадрильи немецких самолетов, летевших на север и восток – бомбить передний край наших наступающих войск. Мы, уже повзрослевшие подростки, каждый раз считали и пересчитывали эти самолеты: сколько летело туда и сколько возвращалось. Это была, конечно, наивная бухгалтерия, но мы находили в ней какую-то отраду, когда, по нашему счету, немцы возвращались ощипанными и «сальдо-бульдо» оказывалось в нашу пользу…

В январе-феврале 1944 года наши войска почти вплотную приблизились к Балте. Румынский гарнизон был выведен из города по причине, видимо, низких боевых качеств этих доблестных вояк, которые могли успешно справляться только с мирным населением. Румын сменили немцы и власовцы. Это были серьезные и жестокие воины, дравшиеся упорно и не знавшие пощады.

Я не знаток военно-стратегической обстановки того времени, сложившейся на южном фронте и, в частности, в районе Балта – Котовск – Овидиополь, но, по всей видимости, по той ожесточенности, по накалу сражений, которые шли в нашей округе, можно было представить себе и сложность боевой обстановки, и опасность, нависшую над еврейским гетто.

На горизонте, в северо-восточной части неба, уже полыхали зарницы от пожаров; клубы дыма и пыли от разрывов бомб и снарядов порой были видны невооруженным глазом. Мое острое зрение схватывало даже идущие вдали, на расстоянии одного-двух километров, воздушные бои между нашими и немецкими самолетами…

Немцы упорствовали, стянули в город крупную артиллерию, самоходные орудия и танки. Один из них, проезжая по довольно уже ветхому деревянному мосту через Кодыму, главному мосту города, вдруг, на радость нам, завалился на бок и застрял на обломках моста на долгие годы. (Даже уже после войны мы часто лазили в него через навсегда открытые люки, исследуя его внутренности. Не было тогда еще такой техники, чтобы танк этот поднять и вытащить или распилить на части. И мы, пацаны, в порядке запоздалой мести оккупантам весь этот танк обкакали – изнутри и снаружи: знай, мол, фриц, с кем ты войну затеял!..)

…На окраине гетто ухала немецкая артиллерия. Особенный гром раздавался при залпах шестиствольного миномета, которого немцы почему-то называли «Ванюша».

Мы с Изей однажды, из неистребимого любопытства, решили увидеть это чудо немецкой военной техники. Пробравшись какими-то задними дворами к берегу реки, мы через пролом в заборе увидели интересное зрелище.

У стены каменного двухэтажного дома, во дворе, стояло несколько крупных артиллерийских орудий на гусеничном ходу («самоходок») и знаменитый «Ванюша». Вокруг что-то делали немецкие солдаты, суетилось десятка полтора наших мальчишек, и ходил, покрикивая, с нагайкой в руке немецкий офицер.

Мы настолько увлеклись наблюдением, что прозевали заход к нам – сзади незаметно подкрался немецкий солдат. Он схватил нас за шиворот и поволок к офицеру.

Когда мы приблизились, то увидели, чем заняты наши сверстники-мальчишки. Под контролем офицера они очищали от замерзшей грязи гусеницы самоходок.

Надсмотрщик был строг и неумолим: он ходил от одного паренька к другому, подгонял: «Шнеллер, шнеллер!», часто пускал в ход нагайку. Досталось и нам с Изей: огрев нас парой ударов, он велел подключиться к работе.

Ребята были из знакомых нам. Они с явной радостью восприняли увеличение численности их трудового коллектива…

Грязь превратилась в крепкие, окаменевшие комья, она отделялась от гусениц с огромным трудом – ведь у нас не было никаких инструментов, если не считать собственных пальцев, которые мы ободрали до крови уже через несколько минут работы. Положение было почти безвыходное, но не для нас с Изей… Мы ведь уже имели богатый опыт побегов из подобных ситуаций.

Выбрав подходящий момент, мы дружно рванули к знакомой дыре в заборе и побежали вдоль него в гору по узкой и скользкой, подтаявшей тропе – в направлении к гетто. Но оказалось, что в этом заборе была еще одна дыра, и через нее тот же немец, который поймал нас, уже пролез в нее и перегородил нам путь. Мы заметались, как куры в курятнике при виде одичавшего кота или хорька…

К счастью, фриц поскользнулся и упал на спину, чем мы мгновенно воспользовались. Пока он поднимался, мы были уже недосягаемы.

Не переводя дух, забежали в наш дом и залезли на чердак, затащив туда приставную лестницу. Долго сидели там, отдыхиваясь и… принюхиваясь. Оказалось, что оба мы не такие уж смельчаки: за время бегства успели наложить в штаны…

Уже наступил март, по-весеннему сверкало солнце, но зима еще не отступила. Наши войска вышибали немцев из главной, северной части города, где был административно-культурный центр и располагались раньше общественные и государственные учреждения, предприятия, магазины, каменные жилые здания и другие жизненно важные для города сооружения и постройки. Много позже мы узнали, что упорное сопротивление немцев было вызвано необходимостью удержать железнодорожную станцию Балта, находившуюся от города в семи километрах и расположенную на стратегически важной магистрали Одесса – Харьков.

• Расскажите об этом своим друзьям!