Иркутск 1917-1918 глазами мародёра

Новая глава из книги Валентины Рекуновой.

Не-ет, Иркутск он, Шило, никогда для себя не загадывал: петербуржцу в третьем поколении позволительно задуматься разве что о Мадриде, о Риме... Да и то ведь от добра не ищут добра, а Питер город фартовый; пока по кругу пройдёшь (там прихватишь, здесь заберёшь), новое добро нарастает; иной раз и передохнуть бы, но что-нибудь (из того, что плохо лежит) так и бросится тебе прямо в глаза! Так и шло бы, да только наступил шестнадцатый год – и хлеб в питерских булочных потемнел.

Настоящему окороку и тройная упаковка нипочём!

А к осени семнадцатого в Питере стало исчезать мясо. Для столичного вора в третьем поколении, с нежным уже желудком и тонким обонянием, капитальный обед в приличном ресторане становится настоятельной необходимостью – и вдруг он утрачивает всё своё обаяние только лишь оттого, что каких-то продуктов ни за какие деньги невозможно достать!

В эту самую пору и случилось ему подчищать одну профессорскую квартирку. Хозяин был с семьёй на даче в Финляндии, и прислуга распущена, так что работал без спешки, в удовольствие, под вечер даже и вздремнул в кабинете – кресло там очень покойное.

— Разбудил меня шум в парадной, – рассказывал он после племяннику. – Я живо прислушался, а в дверной глазок увидал, что дверь в квартиру напротив распахнута, кучер перетаскивает большие коробки, а хозяева как-то очень уж горячо обнимают приезжего господина. Он же, чрезвычайно довольный собой, говорит: «Вот, еле-еле довёз. Иркутские наши окорока так пахнут, что им и тройная упаковка нипочём. А мороженой птицы и рыбы прихватить не пришлось: тепло покуда ещё на дворе. Да вот взял ещё белых сдобных сухарей (их у нас как-то особенно приготовляют, ни с какими другими и не сравнишь). Да, покуда не бедствуем, можно всё купить, пусть и по возвышенным ценам».

— Да ладно!

— А вот тебе: пахло от этих коробок как из хорошей буфетной довоенных времён! Я даже дверь приоткрыл, несмотря на всегдашнюю осторожность, и понял, понял, как можно поехать в Сибирь своею охотой! Я – за окороком, а ты за мной, как нитка за шилом, – усмехнулся неожиданному каламбуру и неожиданно жёстко добавил. – Смотри, спуску не дам, хоть я тебе и дядя!

Правду сказать, племянник-то был троюродный и уже не Шило, а какой-то невыразительной, невнятной фамилии. Схватывал плохо и был тупо, бессмысленно жаден. В другое время Шило и не взял бы его, но в Сибирь без помощника соваться опасно, и лучше, если он из своих. Конечно, хотелось бы поспособней, посообразительней, сам-то Шило всему учился легко, в гимназии даже и наталкивали на мысль о научной карьере. Впрочем, отец вовремя разъяснил, что не больно-то лёгкий хлеб у господ учёных и не слишком сытный. Для верности даже и забрал Шилёнка (так в семье называли его) из восьмого класса гимназии.

А не угодно ли портплед?

Ещё отец приучил его не доверять никому, и по жизни Шило шёл одиночкой, заменяя теплоту отношений обыкновенным материальным комфортом. Даже и баловал себя, так что племянник нисколько не сомневался: в Сибирь поедут они первым классом. Но получил заурядный портплед с одеялом, подушкой и чайником:

— «Визитная карточка» третьеразрядного пассажира. Таких большинство, и среди них удобно проехать неприметно да, кстати, и многое разузнать.

И правда, всю дорогу молчал, охотно выслушивая других, так что, ступая на иркутский перрон, неплохо представлял уже не только что где расположено, но и особенности здешних жителей.

Поселились они в гостинице «Метрополь», не роскошной, нет, но очень приличной, и, едва пообедав, отправились на Мелочной базар, где дядя и высмотрел одного смирного крестьянина из Балаганска – Ивана Тимофеева. Дал ему десять рублей и за это снял на его имя укромный флигель в Нагорной части Иркутска.

— Мы, что ли, будем здесь жить? – Андрей придирчиво оглядел прихожую и обе комнаты, расположенные вагончиком.

— Жить мы будем в центре, нигде не задерживаясь, а здесь станем хранить добытое, покуда не продадим или же не выменяем. И помни: водить сюда никого нельзя!

До конца ноября они сменили четыре квартиры, везде представляясь коммивояжёрами и не скупясь на чаевые прислуге. Первого декабря вселились в доходный дом Ивашевского, что на перекрёстке Троицкой и Дёгтевской. Комната на втором этаже оказалась прекрасным наблюдательным пунктом, и за неделю Шило составил план ближайших экспроприаций. Начать решили 9 декабря, а восьмого отправились за настоящей зимней экипировкой: морозы обоих застали врасплох, привычные для Петрограда демисезоны сразу капитулировали.

Племяннику Шило приглядел барнаульский полушубок, себе же выбрал доху и тут же в магазине переоделся.

— Не слыхали: стреляли будто бы с того берега? – приказчик был явно встревожен.

— Есть гарнизон, а, значит, есть стрельбища – как тут обойтись без пальбы? – с нарочитой уверенностью ответил Шило, не хотевший пугать Андрея до времени.

Но ближе к полуночи пошла такая пальба, что и уснуть было страшно. Утром Шило вышел во двор, а, вернувшись, сказал довольно спокойно:

— Стреляют-то главным образом-то на Амурской да вдоль Набережной. Большая простреливается не вся, и в Нагорной части покуда спокойно...

— Вот и перебраться б туда, а то ведь испечёмся здесь всмятку: в самую ведь серединку попали меж двух сторон!

— Отсюда теперь так просто не выбраться.

— Всё лучше рискнуть, чем здесь ни за что погибнуть!

— Так уж и ни за что? Если не поддаться панике да выждать подходящий момент, можно обогатиться.

В одном из окон стоял пулемёт

Через два дня доходный дом Ивашевского опустел. Сам хозяин перебрался в цокольный этаж флигеля и выбирался во двор лишь в минуты затишья – собак накормить. В большой квартире полковника Латынина освещалось только одно окно: семья с прислугой укрылась у знакомых в Глазковском предместье.

— И сам он сегодня уйдёт, – усмехнулся Шило, наблюдая, как офицер запирает квартиру на три замка. – Подъёмных вещей у него будет тысяч на десять, не меньше, ходки четыре придётся сделать.

Сначала упаковали столовое серебро и три натюрморта в богатых рамах. Этим и ограничиться бы, но племянник упёрся и снял большой голубой ковёр:

— Я в Питер отправлю его, к родне!

Но едва они вывернули из усадьбы, как наткнулись на отряд юнкеров. Пришлось расставаться и с латынинским серебром, и с натюрмортами – вместе с ковром их сложили под лестницей, а Шило с племянником отконвоировали в училище.

Оба часто ходил по Троицкой улице, но, не сговариваясь, держались противоположной стороны. Здание и теперь, после нескольких дней обстрелов, сохраняло внушительный вид. В одном из окон первого этажа стоял пулемёт, и Шило невольно передёрнуло, но офицерам было уже не до них, и после короткого разбирательства отпустили обоих. Племянник, дождавшись утра, отправился в Нагорную часть, к снятому ими флигелю, а Шило остался носить свинцовые чушки в училищной типографии.

Она, в сущности, не пострадала от боёв и работала как обычно. Господин Лавров, губернский комиссар Временного правительства, стоял за спиной у наборщика и вычитывал гранки – он подготовил приказ о немедленном увольнении в бессрочный отпуск всех нижних чинов Иркутского гарнизона. «Умно! – сразу же заценил его Шило. – У здешних большевиков только лишь на военных опора, вот он и вышибает её. Солдатики ухватятся за приказ, для них он дороже денег. А, кстати, о деньгах: если удастся мне эти приказы заполучить, можно будет хорошо подработать. Рублей до пятидесяти, не меньше, подброшу ценник!»

Тираж (5.000 экземпляров) распределили между пленными из местного гарнизона и предоставили им свободу. Шило без особых трудов, за копейки, скупил несколько пачек и вернулся к себе на квартиру. Домохозяину Ивашевскому заплатил за месяц вперёд и прибавил ещё «за понимание». 19 декабря вернулся полковник Латынин с семейством, и Шило чуть не искренне им сочувствовал, сам удивляясь своему артистизму.

Лавровский приказ кормил его до самой весны 1918. А племянник вошёл в одну местную группировку и жил теперь постоянно в «Иркутском подворье». В его номер сносились узлы с дорогими вещами (плоды ночных экспроприаций), и на них, как на наживку, слетались перекупщики. Расчёт был на жадность (ценники предлагались бросовые), и едва лишь «гости» переступали порог, их брали на прицел, забирали деньги и выпроваживали, грозя и вовсе прибить, «если будет заява».

Но два армянина, совладельцы кофейни «Свобода», не испугались, и пришлось Андрюшке драпать из номера чуть не в нижнем белье. Присмирел он, однако же, ненадолго и по ложной наводке ворвался с двумя подельниками в квартиру Кругловых на 4-й Солдатской. Брать там оказалось решительно нечего, только напугал стариков. Да к тому же и наследил изрядно, так что 28 февраля был в их флигеле обыск.

К этому времени племянник уже вышел из берегов и совсем уже безо всякого смысла вынес зрительную трубу из астрономической башни музея. «Ещё и меня за собой потянет!» – опасливо подумал Шило и поспешил с отъездом.

И безупречных накажем! Потому что у нас все равны

Перед отправкой на вокзал прошёлся по городу, созерцая обилие баранины, телятины и свинины. «Конечно, это всё по свободной цене, но я ведь и не брал никогда продукты по карточкам» – думал он, затовариваясь на дорогу. В поезде уже вынул из саквояжа недочитанный номер газеты «Иркутская жизнь» от 28 февраля нынешнего, 1918 и, вздыхая, пробежал: «ПАДЕНИЕ ЦЕН. На местном рынке вновь зарегистрировано падение цен на некоторые товары, привозимые из Маньчжурии. Карамель-монпасье вместо 120 руб. за пуд продавалась по 80 руб. Точно так же подешевели сукна, ткани, перчатки, духи и пр.»

— «Труженик-кооператор» выпускает ходовую обувь по столь невысокой цене, что её скупают спекулянты, – подхватил сосед по купе.

Шило промолчал, но вздохнул, вспоминая, как пытался отправить впереди себя продовольственную посылку, а начальник почтовой конторы завернул: он имел уже жёсткий запрет новой власти. Очень некстати разогнала она и городской продовольственный комитет: сначала угрожала применением силы, а после просто не допустила членов присутствия к получению прибывающих грузов и к складам. Далее Комитет советских организаций обязал всех владельцев товаров широкого потребления дважды в месяц отчитываться перед ним, и любая задержка каралась конфискацией, любое замечание проверяющих чревато штрафом в 3 тысячи рублей или трёхмесячным тюремным заключением. Даже самые безупречные из торговцев не были гарантированы от сдачи товаров по назначенным ценам.

— Я одного не пойму: кому мешают полные полки лавок и магазинов?! – продолжал возмущаться сосед по купе.

Шило молчал, думая о том, что ещё вернётся он в этот город.

Реставрация фото: Александр Прейс.

• Расскажите об этом своим друзьям!

Примечательные публикации на темы отечественной (и не только) истории

...И много других публикаций на эту тему