Дети войны. Документальный рассказ Евгения Корзуна

Эту историю мне рассказал коллега по профессии. Он родом с Донской земли, вся его родня произошла из казачества, проживала и до сих пор проживает на Дону. А он после учебы в Москве обрел вторую родину в Сибири. Они подростками сполна хлебнули горечь немецко-фашистской оккупации.

Страна отмечала 70-летие Победы в Великой Отечественной войне. Атмосфера была наполнена военной тематикой: пели песни военных лет, смотрели фильмы, посвященные войне, на телеэкранах появлялись люди в орденах с рассказами о былых сражениях, о боевых товарищах, оставшихся на полях сражений. Создавшаяся обстановка располагала, просто подталкивала к разговору на тему войны. Молодая память цепкая, как правило, сохраняет мельчайшие, проходящие мимо взрослых людей детали, оставляя их, как говорится, в свежем виде. Он стал рассказывать, что происходило в их станице, какие житейско-военные события проходили на его глазах. Удивительно ощущать и сознавать, что твой ровесник видел настоящую войну, о которой ты столько прочел, услыхал по радио, увидел в кино, но все это где-то там в полуреальном виде, а это более чем реально, это просто документально.

Я подумал о холеных, сытых, считающих себя правильными, европейцах, потомки тех, кто с засученными рукавами, в касках, с автоматами наперевес пришли к нам провести blizkrieg. Европейские дяди в белых рубашках, при «бабочках» постоянно упрекают нас в нарушении прав человека, забыв на минуточку, что их отцы и деды убили в занятом ими Ростове мальчишку, державшего голубей, так, на всякий случай, может, этот мальчишка с помощью голубей будет подавать сигналы партизанам.

Когда началась война, мальчишки и девчонки пошли вместо взрослых, ушедших на войну, на различные производства. Кинематографисты в кинолетописи оставили уникальные свидетельства, какой была трудная и бедная жизнь в далеком тылу. Многие ребята в 14-15 лет вставали к станку. Смотришь кинохронику тех лет – шляпу хочется снять. Пацаненок залихватски обращается с заводской токарной техникой, делает продукцию для фронта. Возможно, точит деталь для танка или самоходки, а может, для боевого самолета – делает взрослую, ответственную работу. Там не мальчишка, а зрелый, с сосредоточенным взрослым лицом мужчина, с которого и спрос соответственный. А ведь были дети не просто в оккупации, в партизанских отрядах служили связными, выполняя рискованную работу, порой с оружием в руках. Некоторые даже были награждены боевыми орденами и медалями. Таких было немного, но они были! Об этом написаны книги. Вспомним замечательную повесть Владимира Богомолова «Иван». Герой повести, щупленький мальчишка, в свои 12-13 лет был разведчиком-лазутчиком, приносил нашему фронтовому командованию серьезные данные о расположении и количестве вражеских войск и техники. Его в своем детстве играет Николай Бурляев, ставший потом режиссером и общественным деятелем. Его герой ходил по вражеским тылам, высматривая во вражеском расположении сосредоточение техники и войск, ночевал где придется – в лесу под кустом, прикрывшись телогрейкой с чужого взрослого плеча, или где-нибудь в полусгоревшей сараюшке, мог быть в любое время схвачен и расстрелян. Такую смертельную опасность взвалил на себя ребятенок, в возрасте которого в наше время некоторые родители своих детей еще водят за ручку. Повесть была экранизирована Андреем Тарковским с названием фильма «Иваново детство». Эта кинокартина как раз из серии «Дети войны», которую надо было сделать продолжительной серией, рассказать о других малоизвестных подобных малолетних ребятах-патриотах, совершавших дерзкие, героические поступки, приближая нашу победу. Если сравнить понимание жизни детьми войны с пониманием детей такого же возраста, воспитанных в мирных условиях, то дети войны окажутся намного взрослее и даже мудрее своих лет.

– Наше с братом детство и юность, – рассказывал мой коллега, – прошли в родной станице на Тихом Доне. Казалось, ничто не смогло изменить уклад довоенной жизни, в котором мы пребывали. Ходили на зорьке с удочками на Дон, купали колхозных лошадей, крались на колхозную бахчу стащить арбуз, хотя такие же росли дома, купались до одури в теплом Дону, валялись на горячем песке. Мы даже не подозревали, в каком счастье жили! Мы были абсолютно уверены, что так будет всегда, а скорее всего, еще лучше!

В начале войны тревожные сводки от Советского информбюро сообщали о быстром продвижении вражеских войск на восток вглубь страны. Вскоре Донская земля была оккупирована немецко-фашистскими войсками и их сателлитами. Пули и снаряды свистели совсем рядом над домами. Когда фронт ушел дальше на восток, в станицу вошли румыны, венгры и итальянцы. Похоже, что во все времена, как и сейчас, Европа воевала против России сообща, всем европейским колхозом, а Россия одна всех их била, но ведь неймется, навязались снова. В уцелевшие дома вселились завоеватели, изгнав хозяев просто на улицу. Семья стала жить в подвале, он был сухой, но без окон, света дневного в нем не было никогда. Завоеватели отняли все: скот, кур, имеющиеся продукты. Бабушка и мать перед погребом, в котором хранились оставшиеся продукты, из старых, обшарпанных досок сколотили сортир, две задние доски тайно отодвигались, давая возможность попадать к дверям погреба. Пришедших европейцев сортирный запах отпугивал и сохранял малые съестные запасы. Питались, как говорится, придерживаясь вегетарианской диеты: крошили лебеду или крапиву, добавляя горстку гречки, кукурузы или ржи, и пекли лепешки. Румыны подходили и смотрели на наши изделия, но пробовать не решались, боясь отравиться или цепануть дизентерию. В их рационе были галеты, рыбные консервы, тушенка, которая станичникам не снилась и в самых смелых снах. В блокадном Ленинграде в день приходилось на душу по 125 г хлеба, это крайне мало, и доставалось-то не всем, не выживешь, всем известны тысячные жертвы блокады; у нас не было ни единого грамма, правда, у ленинградцев, наверное, не было крапивы и лебеды, а тут она была в избытке.

Шло время, и однажды вдруг отношение румын к нам резко изменилось, тогда никто не знал и не понимал, что послужило поводом этому изменению, а узнать было негде. Вопрос разрешился сам по себе. Причиной такой перемены стали результаты битвы на Курской дуге. Произошло величайшее танковое сражение, повернувшее весь ход войны. Немцы навсегда утратили стратегическую инициативу. Ко всеобщему удивлению, румыны стали говорить порабощенным ими людям, то есть жителям станицы, «Гитлер капут!». Под Новый год румыны принесли (!) подарок – несколько пачек галет и банку тушенки. Удивлению и радости не было предела!

Немцы со своими прихлебателями – румынами, венграми, итальянцами – отступали. На Дон пришла долгожданная Красная армия. Вместе с радостью освобожденное население из газет узнало имена предателей, жестокость и зверства оккупантов. Есть замечательные документальные свидетельства самих ребятишек, которым сейчас далеко за восемьдесят и более лет. Работа по поиску школьных сочинений в наше время велась полгода. Из более чем миллиона экземпляров, которые имеются в архиве, ростовские архивисты выбрали материалы по тематическому принципу. Из этих документов видно, что дети совершали взрослые поступки. Ростовские школьники работали в госпиталях, ухаживая за ранеными бойцами, помогали писать письма домой, сбрасывали зажигательные бомбы с крыш домов, укрывали раненых красноармейцев, партизан и сами становились ими. Их школьные рассказы превратились в документальные свидетельства. Вот некоторые из них.

Ученик 3-го класса «Б», без имени:

«21 ноября 1941 г. был занят немцами город Ростов. Немцы стали расстреливать мирное население. Вот ужасный случай был на улице «38 линия». Одного дедушку облили бензином, подожгли и бросили в погреб за то, что он спас наших красноармейцев. На улице лежали груды убитых рабочих. Немцы грабили мирное население как хотели. На улицах с прохожих снимали теплые вещи, шапки, валенки, перчатки».

Таисия Погоссная, 11 лет:

«На углу 40-й линии и ул. Мурлычева фашисты открыли огонь по очереди за хлебом, убили 43 человек. На улицах постоянно в кого-то стреляют. Погибли соседи Зезяевы и Пудовы. Родители спрятали нас, детей, в подвале. Фашисты согнали взрослых и повели их смотреть на повешенных в разрушенный театр Горького. На 1-й Советской улице, у дома 2 лежало 90 трупов. Мирные жители были расстреляны за то, что из их дома 13-летний Витя Ферзь убил немецкого офицера».

После освобождения Донской земли газеты писали о чудовищном преступлении немецких карателей:

Во время обороны Ростова пятеро мальчишек, которым было по 11-12 лет, подобрали на улицах города до сорока раненых красноармейцев, спрятали на чердаке своего дома и на протяжении двух недель ухаживали за ними. Но не обошлось без предательства. Немцы устроили обыск, обнаружили раненых солдат и всех сбросили с чердака во двор, там добили штыками. Потом всех жителей этого дома выстроили во дворе и объявили: если не выдадут, кто спрятал раненых, – всех расстреляют. Пятеро мальчишек сами вышли из строя (наверное, боясь за своих родителей) и сказали, что это сделали они.

Немцы выкопали во дворе яму (скорее всего, заставили копать яму жителей этого дома (в числе которых могли быть и родители этих пацанят), засыпали ее негашеной известью и сбросили ребятишек, потом налили туда воды (нельзя исключить, что заставили наливать воду родителей этих ребят). Дети умирали медленной, мучительной, смертью. Как это вообще можно пережить человеку? А родителю? Ведь можно сойти с ума…

Такая жизнь досталась детям в оккупационной зоне Великой Отечественной войны. Для детства она не никак не годится, но оставшиеся в живых выросли, возмужали, многие после войны уже почти взрослыми пошли в школу доучиваться, а выучившись, включились в мирную жизнь, ни на секунду не задумываясь, что они какие-то особые – дети войны.

Наверное, нелишне будет напомнить, что написанные школьные сочинения совсем не лукавой, детской непосредственной рукой являют абсолютную истину. Эти неподдающиеся осмыслению зверства сделали представители цивилизованной Европы, которая без конца говорит о своей древней культуре, что она-то самая-самая! А на поверку в середине ХХ века видим дикое средневековье, творимое просвещенными европейцами похлеще инквизиторских костров.

Немцам есть кем заслуженно гордиться в области философской мысли. Великий немец Иммануил Кант, родившийся почти триста лет тому назад, разрабатывал идею «высшего принципа моральности», дающего понятие, как должен поступать человек, стремящийся достичь высшей нравственности. Судя по тому, что творили соплеменники Канта у нас во время Великой Отечественной, его труды до потомков, видимо, не дошли, где-то потерялись…

Напрашивается желание сказать о вселенском лицемерии ныне живущих немцев, стоящих у власти. Казалось, что после великого поражения во Второй мировой войне немцы, подписав документ перед советской военной силой о «полной и безоговорочной капитуляции», прозрели, и им вряд ли когда-нибудь захочется воевать. Они даже на должность министра обороны поставили женщину-врача, защитившую диссертацию на звание доктора медицинских наук, имеющую степень магистра в области общественного здравоохранения. В свое время она была министром по делам семьи, пожилых граждан, женщин и молодежи, а сейчас Урсула фон дер Ляйен успешно осуществляет политику войны на Украине до последнего украинца, где гибнут и увечатся маленькие дети, женщины и пожилые граждане европейской страны. Ее ничуть не угнетает милитаристская, убийственная политика по уничтожению людей, целой нации. Выходит, что ее деятельность сродни той, которую проводили ее соплеменники в русском городе Ростове-на-Дону во время Отечественной войны 1941–45 гг., когда бросали ребятишек в яму с негашеной известью, потом заливали яму водой, и там мучительно умирали 11-12 летние ребятишки, такие же дети, которых она сама родила, у нее их семь, из них две сестренки-близняшки. Спрашивается, есть ли предел цинизма? Чем руководствуются такие люди, зачем они защищают диссертации на гуманные темы, и вообще зачем они пришли в эту жизнь? А если на секунду представить, что эту яму заставили копать ее, саму Урсулу, сыпать туда известь, в которую толкнут ее малышей, а потом лить воду на их головы и смотреть, как дети умирают в муках? Она, врач, доктор медицинских наук, имеющая степень магистра, прозрела бы?

Завоеватели после Курской дуги больше никогда не наступали, они пятились, сопротивляясь. Надо отдать должное военной немецкой мысли – воевать они умели. Их не так-то было просто сломить…

…На Дону налаживалась послевоенная жизнь. Люди стали разводить подсобные хозяйства – огороды, живность. У нас появились куры и нетель, так именовали молодых телочек, у которых еще не было телят. Когда телка подросла и стала дойной коровой, ее власти обложили госналогом. Часть молока надо было относить на государственный приемный пункт, там молоко пропускали через сепаратор, получали из него сливки и производили масло, а «пустое», обезжиренное молоко, которое теперь именовалось «обрат», отдавали хозяину. Оно было пустым и невкусным, но из него можно было делать обезжиренный творог, простоквашу или подкармливать теленка, поросенка. Все годилось в хозяйстве. Прошло года два, однажды мама вернулась домой с цельным молоком и объявила, что налог отменен, теперь все молоко будет оставаться в семье.

Пасти домашний скот было безоговорочным ребячьим делом. За станицей на выгоне во время боев были окопы. Они осыпались, осели, потеряли свою форму, зарастали, потому что деревянные опоры, сдерживавшие форму окопа, жители станицы давно растащили на дрова. Ребята, пася скот, целыми днями исследовали эти окопы и иногда находили целехонькие винтовочные патроны, их разбирали, освобождая порох, а его использовали на рыбалке – взрывом глушили рыбу. Это занятие превратилось во всеобщий страстный промысел. Ребятишки тщательно обшаривали окоп за окопом. Однажды Толя Седов нашел в траншее вросший в землю снаряд от пушки небольшого калибра. Видимо, снаряд, присыпанный землей при отступлении, румыны в суматохе не заметили, и он остался лежать, потом зарос травой. Всем захотелось найти такое «сокровище», и поиски не останавливались. Повезло Ромке, он нашел крупный патрон от противотанкового ружья. Он там был не один, с ним были Серега и Мишка, все рассматривали удачную находку. Это была настоящая удача! Такую штуку еще никто не находил, потому что патронами на войне не разбрасываются, их берегут, ценят, как говорится, на вес золота. Домой опасную находку нести нельзя, хорошо бы высвободить порох здесь. У Ромки был старенький складешок, гвоздь и камень вместо молотка. Эта смертельно-опасная работа закончилась мощным взрывом. У Ромки раздробило левую кисть руки, которой он сжимал гильзу, изуродовало взрывом лицо и вырвало левый бок туловища. Внутренности самопроизвольно вывалились на разорванную полу старенького пальтишка. Наверно, он ничего не видел, может быть, ему хотелось покинуть это опасное место, и он пытался отползти прочь. Ромка делал почти беспомощные усилия, отполз не более чем на метр-полтора. Внутренности его тащились за ним… Ребята во время Ромкиной работы были чуть поодаль, за его спиной, и это их спасло, ранения были незначительные.

Этот взрыв услышали в станице. Люди были настолько научены войной, что от мала до велика безошибочно могли отличить орудийный звук миномета от пушки и даже угадать калибр выстрела. Взрыв для всех был полной неожиданностью, те, кто услыхал, побежали на звук взрыва. Мужики выскочили из правления колхоза, схватили первую попавшуюся подводу и рысью отправились на место взрыва, чтобы понять, что произошло. Картина предстала ужасающей, на Ромку с трудом можно было смотреть, его подняли с земли, он едва дышал, положили на подводу, усадили раненых Серегу и Мишку, с осторожностью тронулись в станицу, хотя хотелось как можно быстрее добраться до фельдшера. Ромка, судя по всему, был ранен смертельно, вид у него был страшный. Те двое были в крови, стонали, но держались, им смерть не грозила.

Соседская девчонка Соня увидела печально движущуюся подводу, побежала к Ромкиной матери. Она, можно сказать, ворвалась на кухню, где Маруся скалкой раскатывали тесто для домашней лапши. У Сони было такое лицо, что Маруся окаменела. Соня выпалила:

– Тетя Маруся, говорят, что там ваш Ромка… – она побоялась сразу сказать всю правду, язык не поворачивался…

– Где?

– Их с выгона, где были окопы, повезли в фельдшерскую…

Они вместе выбежали из дома… К тому времени о случившимся сообщили в сельсовет. Председатель сельсовета сначала никак не мог дозвониться до райцентра, но потом вдруг соединилось, и он стал громко и от волнения не очень складно объяснять причину неотложной медицинской помощи, но там поняли, что в степи подорвались дети. Потом так же громко, с волнением, стал с кем-то говорить, чтобы прислали саперов.

В это время к подводе подбежала Маруся. Она увидела безобразно разорванного, окровавленного сына, заголосила каким-то почти нечеловеческим ревом. Это был страшный животный крик боли, ужаса и страданья, но Ромка, скорее всего, ее уже не слышал. Пока их везли, он скончался. Как пережила Маруся смерть единственного долгожданного, зачатого в радости и большом желании сына, надежду и смысл всей ее жизни?.. Горе превратило Марусю в человеческую тень, с тех минут ничего ее в мире больше не интересовало. Если бы под ней вдруг разверзлась земля, она бы этого не заметила…

А начиналась семейная жизнь Марии вполне благополучно по довоенному уровню. Безоблачного счастья, о котором все говорят и мечтают, провозглашают на свадьбах тосты – не бывает, все об этом знают, но свадебные речи не остановишь. Замуж Маруся вышла за станичного парня Константина по любви. Костя после полугодовых специальных курсов в городе работал на почте, считался хорошим работником, как и многие, был заядлым рыбаком. Маруся работала в колхозе, тогда такая работа много дивидендов не приносила, работали за трудодни. Сейчас никто не знает, что это такое – работать, целый год ничего не получая, только в конце года от полученного урожая колхозникам раздавали какой-то хлеб. Эту крайне несправедливую форму оплаты выдумала советская власть, чтобы свести расходы на оплату труда в сельском хозяйстве к минимуму, что породило массовый побег молодых людей из сельской местности. Прожили они с Костей года два-три, но детей не нажили. Это обстоятельство обоих печалило, но, как говорят, не судьба. Марусю назначили бригадиром девичьей бригады. Однажды ей предложили поехать в город на семинар бригадиров поучиться уму-разуму. Вернулась Маруся из города свежей, светящейся женщиной. Через какое-то время Маруся сообщила своей ближайшей подруге, что она беременна.

– Только пока никому… – предупредила Маруся.

– Могла бы и не говорить, я что, не понимаю… – клятвенно заверила подруга.

А через пару недель вся женская половина станицы крепко-накрепко держала Марусин секрет и никому его не передала, чтобы никто за пределами станицы не знал, что Маруся беременна. Последним об этом узнал Костя от своей жены. Все думали, что будет бурный скандал, но все разом ошиблись, Костя был счастлив не менее своей любимой жены. Возможно, он думал, что это его заслуга, что произошло чудо, что им природа послала радость иметь ребенка, а может, в душе он одобрил поступок Маруси, ведь она ему не изменяла, она сделала их обоих счастливыми своим женским способом – принесла в семью ребенка, решив, что все мы люди, все человеки. Через девять месяцев в семье Маруси и Кости пришло пополнение, родился мальчик, его Маруся назвала Романом. Не исключено, что назвала так, потому что мальчишка был зачат в краткосрочном романе или потому, что городской Ромео произвел на Марусю должное мужское впечатление, а возможно, просто в благодарность ему за сына. В конце концов, Ромео и Роман слова созвучны.

Он родился за несколько лет до войны – это было долгожданное, настоящие счастье! Она так мечтала о ребенке, и вот эта мечта сбылась. Из-за появления сына ей все довоенное время казалось счастливым, даже репрессии 37–38-х годов остались где-то в стороне, хотя ее родную тетю Наташу вместе с подругой посадили в тюрьму за несколько десятков колосков, собранных на колхозном поле после уборки. Сейчас расскажи про такое «преступление» – просто, не поверив, засмеют, а тогда это было уголовным правонарушением. Один человек с высоты своей жестокой власти установленным им порядком мог дотянуться до каждого человека в стране, до каждого. Взял с поля колосок – тюрьма. Пусть этот колосок останется на поле, сгниет или унесет его птица или съест мышь-полевка, но не человек, подданный его власти и ежедневно прославляющий его имя. А Маруся жила своим созданным ею счастьем, у нее был муж, сын, который будет радовать ее душу всегда до самого последнего дня.

До войны особо врагов не боялись, «наша воля крепка, и врагу никогда не гулять по республикам нашим», – неслось из круглых довоенных репродукторов «Рекорд», которые часто показывают в художественных фильмах о войне. Эти репродукторы были для трудового народа всем: источником новостей, пропаганды светлых идей коммунизма, источником культурного отдыха. Слушатель мог с его помощью очутиться в концертном зале филармонии, где исполнялись песни тех лет, убеждавших в непобедимости наших вооруженных сил под руководством товарища Сталина. Люди тех лет много раз слушали такие трансляции, навсегда оставлявшие дыхание филармонического зрительного зала через включенные микрофоны, установленные на сцене. Слышались движения рассаживающейся публики, специфический сдержанный шумок входящих в зал зрителей, легкие покашливания и, наконец, приближающиеся к микрофону шаги конферансье, ее четкий, сдержанный голос объявлял исполнение марша танкистов, написанный в 1938 году братьями Покрасс на стихи Бориса Ласкина для кинофильма «Трактористы». Он был одним из любимых и часто звучал на концертах и по радио. Аплодисменты зала, и уверенный баритон запевал:

Броня крепка и танки наши быстры,

И наши люди мужеством полны,

В строю стоят советские танкисты,

Своей любимой Родины сыны.

Гремя огнем, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход,

Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин

И первый маршал в бой нас поведет.

Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде,

Мы начеку, мы за врагом следим,

Чужой земли мы не хотим ни пяди,

Но и своей земли не отдадим…

Сколько твердой уверенности и оптимизма в словах и музыке марша! Жить легче, когда ты уверен в завтрашнем дне, когда человек чувствует за своей спиной надежную силу страны. Пришла война как будто проверить слова этой песни – так ли это? Хоть она резко внесла свои коррективы в жизнь людей, все были уверены, что любых врагов мы разом победим, тут и думать нечего! Но в жизни, к сожалению, оказалось не совсем так. С танками и мужеством авторы песни не ошиблись, а вот с ведением войск было не все в порядке, и за тот картонный оптимизм мы получили жестокий урок на будущее.

Костю призвали в первую волну мобилизации, связисты были нужны всегда и везде. В то время наша армия отступала, неся тяжелейшие потери, десятки тысяч попадали в окружение и оказывались в плену. Может, Костю постигла такая участь или его на куски разорвал при бомбежке эшелона вражеский снаряд, когда их воинская часть двигалась в железнодорожном составе к месту боев. Никто не знает, что произошло в том первоначальном адском хаосе войны. Костя исчез, не успев послать ни единой весточки. За пять месяцев жестоких боев враг дошел аж до самой Москвы, стоял под Дедовском, в 27 километрах от окраины нашей столицы, это не шутки.

В январе 1982 года на это место привез моего коллегу участник битвы за Москву, дважды герой Советского Союза генерал Армии Афанасий Павлантьевич Белобородов, стоявший со своей дивизией на истринском направлении, срочно переброшенной из Забайкалья на оборону Москвы в адском 1941 году. Они разговаривали, стоя недалеко от стен Иерусалимского монастыря:

– Вот тут стояли мы, а немцы были на той стороне Истры, их было видно и без бинокля, – он указал рукой в сторону реки. – Когда занимали этот рубеж, – рассказывал Афанасий Павлантьевич, – встретили идущего навстречу мужика. Я у него спросил: «Где тут фабрика?», мы хотели там сделать командный пункт, а он, указывая в сторону здания фабрики и окинув нас недобрым взглядом, спросил: «Вы долго еще пятиться-то будете?» Ну что тут скажешь… У меня аж кошки в груди заскребли и я приказал: «Командный пункт будет здесь, все вокруг заминировать, если немец прорвется, взорвемся вместе с ними. Так что с мужеством в песне – чистая правда!»

В итоге за четыре военных годины положили 27 миллионов жизней, чтобы добыть победу, «одну на всех, мы за ценой не постоим» ,– пела вся страна после долгой и кровавой войны. А она еще после боев и победы доставала мирных людей и отнимала жизни. Есть ли страна на земном шаре, понесшая такие потери в одной войне? Пожалуй, такой страны нет. Россия, скорее всего, единственная, получившая такой печальный результат.

Маруся, как и многие, надеялась на какое-то чудо, что Костя где-то выжил и вот-вот объявится. Но чуда не произошло. У нее был сын – ее смелая затея, создание, выдуманное женщиной Марусей, и надежда на оставшуюся жизнь! И тут внезапная, предельно трагичная смерть Ромы. Она настолько ошеломила материнское сознание, что, казалась, Маруся не в себе –потерявшая ощущение времени, череду событий, ей все было ни к чему…

Ромку хоронили всей станицей, не было дома, из которого бы ни пришел человек попрощаться со славным пареньком Романом, так безвременно и нелепо убитого прошедшей войной.

Через пару дней приехали саперы, но до их приезда всем без исключения выходить к окопам было строго запрещено. Председатель сельсовета даже велел сделать щиток на колышке с объявлением о запрете и вбить его на самом видном месте. Но никакого запрета не понадобилось, люди так глубоко пережили это трагическое событие, что вряд ли забудут до своего последнего часа. Саперы собрали весь оставшийся послевоенный смертельный «урожай», отвезли его подальше в степь и ликвидировали. Где-то вдали раздался хлопок, поднялся небольшой пучок серой пыли, уходящий вверх и постепенно исчезнувший навсегда. Женщины смотрели вдаль из-под ладони на поднятую взрывом пыль, как будто спрашивая самих себя:

– Когда же она, проклятая, кончится?

Но человечество, к сожалению, имеет непреодолимую способность не учиться на своих ошибках, наступая на те же прошлые грабли снова и снова…

• Расскажите об этом своим друзьям!