Давно это было, в далеком тридевятом детстве...

Сны... Сны могут извлечь из нашей памяти такие далекие, потаенные мысли и события, что порой становишься в тупик, – эти факты давно забыты и никогда к нам не пришли бы в голову, если бы не сны. Ночью мозг, свободный от всех дневных событий, как бы самостоятельно, без воли хозяина, начинает действовать и увлекать в непредсказуемые перипетии. И вдруг откуда-то из-под корки мозга появляется мысль: да это же сон. Сон? Или явь, за давностью превратившаяся в сон?..

Мы играли в зоску. Почему «зоска»? А фиг её знает, просто зоска и зоска. Так она называлась на нашем необъяснимом детском жаргоне.

Она состояла из куска шкурки с шерстью, а внутри был небольшой кусочек сплющенного свинца. Я его выпросил у старшего брата, он делал из свинца грузило на удочку и приносил с озера на «Красном острове», посередине Ангары, полную авоську карасей. Свинец я передал соседу Вовке. И он, скрепив его проволокой с кусочком шкурки с шерстью, сделал спортивный снаряд – зоску.

Её подкидывали и ловили левой стороной ступни и аккуратно отбивали вверх: раз, два, три... Особым шиком было отбить её высоко и снова поймать ногой.

Через много лет мне пришлось побывать в музее одной из школ в бурятском селе, и, к своему удивлению, я обнаружил в застекленном стенде предмет, до боли похожий на нашу детскую забаву – зоску. От такой неожиданности я так растерялся, что даже не спросил у экскурсовода, как этот предмет называется и для чего он предназначен. Допускаю, что он был игрушкой бурятских детей в далеком прошлом и благополучно дожил и до времен нашего детства.

Калитка соседского дома отворилась, оттуда выглянул старший брат Вовки и крикнул ему: «Пошли огород поливать, мама сказала». Вовка схватил зоску и нехотя поплелся выполнять задание.

Оставшись без игрушки, ребятня оседлала завалинку. Появись в такой момент фотограф: Улю-лю-лю... и лица ребят озарились бы застенчивой, растерянной улыбкой. Щелк — «птичка» вылетела — и их фигурки навечно запечатлелись бы на фото, которое можно было бы с замиранием сердца через много лет рассматривать с чувством чего-то незнакомого и вроде касаемого тебя самого.

Что их ждет в будущем, по каким путям-дорогам они пойдут? Крутыми ли, извилистыми или прямыми, определенными самим господом Богом будут эти дороги? Всё это сейчас от них сокрыто и стоит за пределом их сегодняшнего разума.

А пока сидят мальцы русые, рыжие, черноволосые, сопят носами, положили свои ладони на коленки, всматриваются с интересом и любопытством в окрестности и улицу – а что им все это сегодня покажет?

Один из нас вдруг громко пукает и спрашивает у двух братьев – пухленьких мальцов: «Чем пахнет?». Мальцы пошмыгали носами, замялись и тихо дружно сказали: «Хлебом!». В то время запах куска хлеба преобладал для нас в палитре других запахов.

Топот ног и резкие слова на непонятном языке отвлекли нас от своих забав. На противоположной стороне улицы появились люди в поношенной темно-зеленой одежде. Когда они подошли ближе к нам, прокатился шёпоток: «Смотри-ка, японцы пленные...» Солдаты, молча, тенью скользнули по улице. Лишь их командир, шагающий сбоку в желто-коричневых сапогах и с какой-то палочкой в руке, громко что-то им говорил. Их взгляд равнодушно пробежался по нам, и в следующий момент мы увидели покачивающиеся затылки и спины. Проводив взглядом пленных, мы с открытыми ртами уставились на проезжающий в пыли легковой автомобиль – невиданная тогда красота! Красота светло-коричневого цвета, с блестящими нашлепками по бокам мягко скользила по улице. Такое чудо редко можно было увидеть в нашем околотке. Захваченные этим явлением, мы не сразу заметили появление Генки – ещё одного нашего соседа, постарше нас. Он грыз корку хлеба.

– Что вы тут делаете? А то пошли на станцию, там, говорят, в буфете пироги продают.

– Пироги! А какие они?

– Пошли, посмотрите…

По тем временам проделать для нас такой далекий путь до железнодорожной станции требовало не мало сил и времени. Но ради благого дела – посмотреть на невиданное лакомство – мы все дружно потянулись за Генкой.

С нашей улицы свернули в переулок. Прошли мимо одного стоящего барака, где жили учителя местной школы. К бараку примыкали их огороды с овощами, огороженные разного рода дрекольем.

Дальше начинался пустырь. На нем, за забором, обнесённом поверх колючей проволокой, с вышками по углам, заключённые строили дома. Видно было, как они ходили по крышам, слышались их голоса, стук молотков и визг пил. По незнанию мы слишком близко подошли к забору. Люди, увидев нас, замахали руками, закричали, засвистели, скрасили свои хмурые лица радостной улыбкой. Если рассуждать сейчас, то, может быть, у кого-то из них, по ночам видевших мучительно-сладкие сны о прошлой жизни, увидев нас, ёкнуло сердце и заставило вспомнить своих детей или внуков. И захотелось прижать к себе эти маленькие комочки новой жизни, понежить, почувствовать их чудный запах, еще не потерявший аромат тёплой материнской груди.

Охранник забегал по площадке вышки, направил на нас ружьё и дико рявкнул: «А ну отойди, стрелять буду!».

От испуга мы ртутью раскатились в разные стороны, сбивая коленки, обжигая руки и ноги лопухами и крапивой. Отдышались, оглянулись – охранник грозил нам кулаком, и мы поскорее рванули от этого опасного места.

Подошли к мостку, перекинутому через ручей, текущий из болота. Был слух, что под этим мостком злоумышленники подстерегали людей, спешащих на ночной поезд. Но вновь напугаться уже не было сил после встречи с охранником. Вокруг нас простирался простор до горизонта и купол голубого неба, к центру которого стремились ввинчивающиеся под облака жаворонки с трелями своих песен. Наши тельца от перенесенных нагрузок и эмоций решительно требовали отдыха. Мы обнаружили впереди чистый от травы участок болота. Попробовали походить по нему, и оказалось, что прогретая солнцем мягкая трясина не провалилась, а качала нас и грела, нежила пятки ног. Оторваться от такой прелести было невозможно, но нас ждали другие дела. Мы перешли мост и в стороне от дороги увидели одиноко возвышающийся памятник красногвардейцу.

Громада бойца в буденовке с гордо поднятой головой сурово всматривалась вдаль тракта. Но вот впереди стали просматриваться очертания станции, слышались гудки паровозов. Усталые, все в пыли мы, наконец, добрались до деревянного здания вокзала и вошли внутрь. В зале толпился народ, было много людей в военной форме. К окошку буфета то и дело подходил народ. Пахло ароматом еды, табачным дымом и миром незнакомых людей. От разговоров, шарканья ног, звона посуды в зале стоял несмолкаемый шум. Возле одного из столов развесёлый солдат, выделывая ногами кренделя, рвал гармонь и пел перед краснощекой полной молодицей:

Ах ты, девица-душа,

Восемьдесят кило.

Ты купи-ка на базаре

Мне стихов полкило.

Купим мы стихов полкило,

Сочиним частушки,

И под рьяную гармошку

Пропоем с тобой, подружка!

Оглушенные, мы прижались к стене, не зная, что делать. Наконец, углядев, что окошко буфета стало свободным, ринулись к нему. Привстали на цыпочки и заглянули вовнутрь.

– Смотрите-ка, пирог, – прошептал Генка. Там на столе лежал большой поджаристый пирог со светло-коричневой по бокам корочкой. Сверху он был разделён на клеточки полосками пропечённого теста, и каждая из клеток была заполнена какой-то тёмно-коричневой массой. Мы крепко вцепились в прилавок и застыли, не сводя глаз с предмета нашего путешествия. Буфетчица зыркнула на нас, но ничего не сказала.

От слов:

– Ну, что, парни, берёте? – мы оглянулись и подняли головы. Над нами нависла фигура дядьки.

Мы нехотя оторвали свои взмокшие ладошки от прилавка и вышли наружу.

– Ну, посмотрели? – спросил Генка, но мы молчали. Наши усталые взгляды блуждал по окрестностям, ни на чем не останавливаясь. Ну и что тут интересного? Стояли вереницы вагонов, вдали торчал из земли какой-то столб, мигая зелёным огоньком. Дымил и пыхтел оглушено спуская пар паровоз. И даже мимо проносившиеся составы, которые раньше производили на нас такое же ошеломительное впечатление, как, наверное, парад королевской конной гвардии на Гулливера, попавшего в страну Великанов, теперь это нас не трогало, мы были заняты – молча, пуская слюну и чмокая губами, мысленно пережёвывали пирог…

После такой вот «трапезы» мы еще посидели на лавочке, покидали камешки в пристанционных голубей, крутящихся возле нас, и нехотя поплелись обратно…

Да, давно это было – в далёком тридевятом детстве... Целая вечность прошла с тех пор. Уже стали от старости падать тополя, на ветках которых мы когда-то ловили майских жуков, прятали их в спичечные коробки и, приставив к уху, слушали их «Жу-жу-жу». Дорога, над которой поднималась пыль от наших босых ног, давно схвачена асфальтом, на пустырях поднялись высотки жилых домов. Звенят трамваи, шумит поток машин, и теперь совершить то наше давнее и длинное путешествие можно за считанные минуты.

А те, с кем мы играли в детстве, давно разлетелись по стране, раскинувшейся что вдоль, что поперёк на тысячи верст. И теперь встретить кого-либо из них – редкая удача. Осталось лишь вот это – когда начинаешь думать о детстве, память проваливается в такие беспредельные глубины то ли воспоминаний, то ли сновидений, что начинается кружится голова…

• Расскажите об этом своим друзьям!