Уворачиваясь от беды

"О времени - и о... семье". Опубликованы материалы нескольких бесед двух ученых – доктора исторических наук, профессора Центрально-европейского университета в Будапеште, ведущего научного сотрудника ИНИОН РАН Алексея Миллера и кандидата географических наук профессора и декана Факультета экологии и экологической политики Центрально-европейского университета в Будапеште Рубена Мнацаканяна. Тема – история XX века глазами семьи и некоторого ближайшего круга.

Алексей Миллер: Мы предлагаем вашему вниманию разговор людей, родившихся через 6 лет после смерти Сталина, в 1959 году. Эти люди – Рубен Мнацаканян и Алексей Миллер. Мы оба работаем в Центрально-европейском университете. В Будапеште много чудесных мест, где можно с удовольствием побеседовать, и мы с Рубеном в какой-то момент обнаружили, что в наших разговорах важным элементом является история, но в специфической форме. Трудно людям, сформировавшимся за последние 20 лет, представить, насколько сталинские и досталинские времена были легендарными для людей, рождённых в 1959 году. Википедии не было, компьютеров не было, никто не думал, что в книге по истории он может прочитать правду об истории, а интерес был. Это очень повышало ценность небольших историй или фраз, которые мы слышали от родителей или дедов о том времени. Это производило впечатление. Именно эти сюжеты станут предметом нашего диалога сегодня: как мы узнавали о времени от нас недалёком и для нас легендарном и загадочном. По ходу дела мы предложим вашему вниманию рассказы, которые теперь стали новеллами, потому что были отточены многочисленными пересказами.

Рубен Мнацаканян: Когда я в 9-10 классе начинал задумываться о своей будущей профессии, а по складу был скорее гуманитарием и интересовался историей, я, естественно, советовался об этом с родителями. Мой отец был физиком-теоретиком, мать работала в научном издательстве редактором, по профессии она геохимик. Я помню, что родители убедительно старались отговорить меня от занятий историей, говоря, что в нашей стране полноценно заниматься историей я всё равно не смогу. Это такой предмет, о котором невозможно сказать так, как оно есть. И тогда я выбрал географию. Весьма кстати попавшиеся мне в то время статьи Л.Гумилёва показали, что взгляд на историю с географических позиций может давать совершенно неожиданные и очень интересные результаты. С тех пор я и занимаюсь вопросами взаимодействия природы и общества.

А.М.: А ирония вот в чём: я в те же годы в 9-м классе не хотел становиться историком, а хотел стать врачом. Мама моя была врач, а отец - историк, и меня тоже отговаривали быть историком теми же самыми аргументами. Сейчас мне сложно понять, убогость ли это моего ума или у нас была плохая учительница химии, но с химией отношения у нас не сложились совершенно. Стало ясно, что сдавать химию в университет я не смогу, пришлось переориентироваться на историю. Т.е. сам того не желая, я стал историком, а ты, хотел стать историком, но не стал. Мне кажется, тебе повезло больше. На самом деле не важно, кто есть кто. Мы усваивали эту историю в 60-70-е гг., когда мы учились в школе и университете. Я сомневаюсь, что при обучении на истфаке МГУ в те годы можно было узнать об истории России довоенного и послевоенного времени больше, чем на факультете географии. Набор текстов и схем обучения был один и тот же.

Р.М.: Вообще советская история, которую мы все должны были в те годы учить в университете (история КПСС) представляла собой удивительную смесь непреложных истин и запретных тем, которые как бы переплетались друг с другом, и не всегда можно было установить, где кончается непреложная истина и начинается запретная тема. В связи с этим у меня есть забавное воспоминание университетских лет. У нас на факультете этот предмет читала Анастасия Терентьевна Барулина, она работала в МГУ и преподавала историю партии чуть ли не с 1938 года, убеждённая коммунистка, наверняка в своё время и сталинистка. Это такой типаж спортсменки-комсомолки 30-х годов, и в 70 лет она плавала в бассейне наравне со студентами, она вообще была в своём роде удивительная женщина. За годы преподавания она выучила чуть ли не наизусть сочинения Ленина, говорила цитатами и тут же давала по памяти точные ссылки, вплоть до номера страниц.

После смерти моей бабушки, которая была учительницей истории в Ереване, отец привёз часть книг из её библиотеки, в том числе собрание сочинений Сталина, речи Сталина, первое издание знаменитого Краткого курса истории ВКП(б), который был издан тиражом чуть ли не в 1,5 млн. Я помню, что когда мы изучали партийные съезды по истории партии, я стал читать соответствующие речи Сталина. Мы же все съезды изучали по итоговым документам, то есть по текстам, написанным достаточно бюрократическим языком. А в речах Сталина была живая полемика, стенографически зафиксированная реакция зала, выкрики с места – ну то есть это был живой текст. Многое из того, что он говорил, не отражалось в итоговых документах, многие споры и дискуссии были просто непонятны. Даже из этих речей стало ясно, что реальная история была насыщена событиями, смысл которых от нас часто ускользал. А ведь у меня не было возможности читать речи сталинских оппонентов, судить о них можно было только по цитатам в его речах! И тем более не было возможности прочитать историков, разбиравших подлинную суть тогдашней политической борьбы.

И вот я помню, что принёс и демонстративно выложил на парту во время семинара «Краткий курс истории ВКПБ» и сборник Сталинских докладов «Вопросы Ленинизма». Анастасия Терентьевна имела обыкновение ходить по рядам, и, подходя к моей парте, она увидела эти книги, переменилась в лице, стала белой, потом красной, было видно, что она не знает, как на это реагировать. Ей, с одной стороны, было, наверное, приятно, что я проявляю интерес, но с другой стороны - книги и речи Сталина были в брежневские времена под негласным запретом. И тогда она сказала: «Ну что, Мнацаканян, это же старые книги, по ним уже никто не учится! Ха-ха!» - но не попросила их убрать и не стала ругать меня или подымать скандал.

Как всякий смышленый студент, я понимал, что надо найти способ получения наивысшей оценки при наименьших затратах усилий. У нас оценивалась активность на семинарах, причем неважно, делаешь ли ты основное сообщение или просто вылезаешь с дополнениями (это тоже засчитывалось как активность). Так что я основных докладов старался не готовить, а когда в конце семинара она спрашивала, есть ли у кого-то замечания, я поднимал руку и говорил: «А вот в отчётном докладе…» - и цитировал что-нибудь из речи Сталина, и видно было, как она расцветает. «Этого мы не проходим, но хорошо, что вы интересуетесь» - говорила она, улыбаясь.

Этот пример хорошо показывает, что в наше время были такие своеобразные «пласты», или круги запрета, как вот в моем случае - круг первый (речи Сталина), круг второй - речи его оппонентов, круг третий- мнение независимых, прежде всего западных, историков обо всем этом периоде… И если в первый круг ещё можно было как-то безболезненно заглянуть, то я не знаю, что было бы, начни мы на семинарах по истории партии читать или цитировать речи Троцкого или Бухарина (да и где их было взять?), но зато я точно знаю, что было бы, если бы на эти семинары кто-то принес книги Авторханова, Джиласа или Конквеста…

А.М.: У меня отношения с преподавателями Истории партии в памяти не отпечатались. Я отсутствовал на этих занятиях морально и ментально. Но очень любопытно, что для меня Сталин впервые возник во время визита в Гори, когда мы с нашим классом ездили в Грузию в 1975 г. Нам рассказали, как снимали памятник Сталину в Тбилиси, что погибли люди, которые сопротивлялись этому. В то время мне встречались портреты Сталина на лобовом стекле грузовиков, это было очень популярно. После Гори я сообразил, что в этом было больше не осознанного сталинизма, сколько выражения протеста по отношению к существующему порядку. До сих пор такое имеет место быть.

Р.М.: Я тоже помню фотографии Сталина на грузовиках. Несомненно, со стороны молодежи нашего поколения было непонимание отношения старших людей к этой личности. Ведь очень многое было тогда под запретом: с одной стороны, происходили эпические события: индустриализация, победа в войне, но с другой стороны, невозможно было обсуждать многих причастных к этому персоналий. Это приводило иногда к неожиданным эффектам. Многие, может, не помнят, но в середине 70х был снят фильм «Освобождение», 5-серийная эпопея, действие который начиналось в 1943 году с Курской дуги, т.е. с побед, а 41-42 гг. были многозначительно опущены. И впервые за много лет появился тогда экранный образ Сталина. Я помню, что мы смотрели этот фильм с дедушкой в зале кинотеатра Октябрь, было много народу, и неожиданно при появлении Сталина на экране зал взорвался аплодисментами. Это было неожиданно, вроде «культ личности» был осуждён, но люди аплодировали. Помню, дома я пристал к деду, который был 1898 года рождения, с вопросами про Сталина. Но дед на мои вопросы толком отвечать не стал, пожал плечами, уставился в окно, усмехнулся и сказал: «Тифлисский кинто» - и больше я ничего от него не добился. Я знал, что в Тифлисе так называют молодых хорошо одетых бездельников, часто мелких жуликов, торговцев, или, как их называли в наше время, «фарцовщиков», которые слоняются по улицам в поисках приключений. Мой дед, как и многие другие люди, которые жили в то время, крайне неохотно делился воспоминаниями. Возможно оттого, что они помнили и то, что современностью отрицалось и запрещалось. Так что образ Сталина для меня складывался из таких странных отрывков.

Вот кстати ещё один характерный эпизод: во время просмотра фильма «17 мгновений весны», году так кажется в 1975, при появлении на экране в одной из серий Сталина, который что-то там говорит про полковника Исаева, соседская девочка лет 8-ми (мы смотрели фильм на даче) вдруг спросила: «А Сталин был за нас?» Я помню, как моя мама чуть не упала, когда это услышала. Но это показывает и степень умолчания исторических реалий в тогдашнем обществе, и соответствующую степень невежества подрастающего поколения.

А.М.: Один из мотивов был оберегание молодого поколения – ты мог ляпнуть что-то не то не там, а хлопот потом не оберёшься. Я помню, что в году 1974-м, когда я был в 8 классе, я уже знал, где отец прячет нелегальную литературу. Когда он уходил на службу, я залезал в тумбочку и читал то, что там было. Вскоре я решил с отцом серьёзно поговорить и сказал: «Отец, я уже взрослый человек, мне оскорбительно, что ты прячешь от меня литературу, тем более, я знаю, где она хранится, делись со мной!». Отец совершенно спокойно ответил, что, «разумеется», и что впредь он будет давать мне читать то, что приносит для себя. Но после этого я с разочарованием обнаружил, что он перестал прятать нелегальную литературу в тумбочке, и мне потребовалось ещё какое-то время, чтобы вычислить новое местонахождение тайника. После этого я уже, конечно, не вступал с ним в беседы о моей взрослости, а просто продолжал читать оттуда.

Р.М.: Есть история про Тифлисский дворик, которую я узнал уже довольно поздно, после окончания университета. Историю эту рассказывал приятель моего приятеля, то есть это через третьи руки до меня дошло - за что купил, за то и продаю. Итак, его бабушка жила в Тифлисе в том доме, где квартировал молодой Сталин. Она была маленькой девочкой и вспоминала, что он жил на 4-м этаже, а входы в квартиры в Тифлисе часто делали с круговых балконов, которые проходят во внутреннем дворике, т.е. можно было, выйдя на середину двора, крикнуть наверх, и человек появлялся на балконе. По её словам, Сталина все знали, как прилежного молодого человека, который чего-то учил и всё время ходил с книжками.

А.М.: Но, видимо, уже тогда он был звеном в партийной цепи.

Р.М.: Скорее всего. И вот однажды неожиданно к ним во двор вошёл легендарный Камо Тер-Петросян, о котором в Тифлисе знали все, ведь на Кавказе принято гордиться своими бандитами. И вот пришёл Камо и стал кричать снизу на 4-й этаж «Коба! Коба!» - наверху появился Сталин, и Камо продолжает: «Коба, я не смог его убить!», «Зачем тогда пришёл? Убьёшь – тогда приходи» - ответил Сталин и удалился. И тогда всем соседям всё стало ясно. Кстати о Камо – не случайно ведь, наверное, что в 1921 году, когда Сталин стал секретарём ЦК, легендарный Камо был задавлен насмерть грузовиком. Дорожная авария. Интересно, сколько в 21-м году было в Тифлисе грузовиков и кто на них тогда ездил? Такие свидетели, как Камо, знали слишком много.

А.М.: Вообще, раз мы о Сталине заговорили, то любопытно, что наши семьи всё это задело, но по суровым меркам того времени задело по касательной. Не сказать, что они совсем не пострадали, но никто не был отправлен в ГУЛАГ, никто не был убит. Конечно, рязанской ветви моей семьи жизнь поломало в щепки. К 1930-му году мои дед и бабка были настоящие кулаки, у деда была мельница и хороший дом. В 70-е годы, когда я последний раз съездил в Маклаково, этот дом был по-прежнему лучший в деревне. И, видимо, бабушка прикармливала местного милиционера, потому что в один прекрасный день он, не поворачивая головы, проходя мимо её дома сказал: «Ксеня, завтра курей ловить будут». Слова рассказов бабки об этом эпизоде могли меняться, но эта ключевая фраза его была неизменна. Судя по всему, она произвела колоссальное впечатление. Бабке Ксении этой фразы оказалось достаточно, ночью вся семья снялась и уехала в Москву, что спасло их от депортации в Сибирь. Дальше начинаются любопытные бабкины рассказы о том, как они устраивались в Москве, ведь убежали они без документов. Она устроилась дворничихой, и им дали подвальную комнату на Солянке. А в соседнем доме располагались гигантские подвалы, куда в те времена был разрешён вход, и мать рассказывала, что в этих подвалах в 1937-1938 гг. расстреливали людей, и они детьми играли во дворе, а за стеной сновали грузовики с надписями «хлеб», «мясо». Некоторым людям из этих грузовиков даже удавалось выкинуть последние записочки, но дети, не понимая, что это такое, оставляли их без внимания. В самом же доме жил мужчина, который в подвале работал расстрельщиком. Мать рассказывала, что он в какой-то момент сошёл с ума, палил во дворе, а потом застрелился.

Если же взять отцовскую линию, то в этих рассказах о 30х гг. есть ощущение тоненькой грани. Я был подростком, и вернулся домой близко к полуночи, родители были в смятении, и я получил от отца подзатыльник. Я возмутился и сказал: «Ты же сам мне рассказывал, как в студенческие годы ходил провожать девушек и возвращался домой часа в 2 ночи». Тут отец понял, что надо объясняться: «Ты должен понимать, что тогда не было телефонов, по которым можно было позвонить и предупредить. А во-вторых, возвращаясь домой на Суворовский бульвар, я смотрел в окно второго этажа, чтобы убедиться, что там стоит горшок с цветами, потому что забирали людей обычно до 2-х часов ночи, и если бы горшка не было, я бы домой не пошёл». Я подумал, что хоть семьи моих родителей были очень разные, еврейская интеллигентная семья отца и крестьянская русская семья матери – обе демонстрировали важные качества: они были не готовы просто сидеть и ждать. От них мало что зависело, но если они могли уклониться от нависшей угрозы, они делали всё возможное.

Р.М.: Ну, армяне тоже всегда отличались чутьём к социальным потрясениям. Семья моей бабушки по материнской линии происходит из Карса, город этот сейчас находится в Турции, а тогда он был частью Российской империи. И мой прадед, видимо, был человеком обеспеченным. По словам бабушки, им принадлежало несколько заводиков, семья была зажиточная. Они смогли убежать от турецкой резни 15-го года. В семье было много золота, и бежали они таким кланом, т.е. большой семьей - человек 20. Осели в Ставрополе, как-то обустроились, а когда началась Гражданская война, Ставрополь переходил из рук в руки множество раз, чуть ли не 19: то белым, то красным, то вообще непонятно кому. Но семья как-то выжила, золота, правда, к концу гражданской войны уже не стало. В 20-е годы, когда ей исполнилось 16 лет, бабушка пошла в техникум учиться на конструктора, потом поступила на строившийся во время первой пятилетки завод Ростсельмаш, и об этих временах она рассказывала мало. Я запомнил только, что в те годы был голод, и на Ростсельмаше хорошо жили приглашённые немецкие инженеры. Было чёткое разделение: высшая каста – иностранные специалисты, потом инженерно-технические работники, люди с высшим образованием, потом они – чертёжники, помощники и .т.д.

Мой дед по материнской линии был человеком с богатой биографией: во время начала Первой Мировой ему было 16 лет, он поступил вольноопределяющимся, служил в царской армии. В 18-м году он принял участие в Сартарапатской битве: ещё до прихода Красной армии на Кавказ, до того, как кавказский фронт развалился, турки сделали последнюю попытку стереть Армению с лица земли, предприняли поход на Ереван. И тогда остатки царской армии, объединившись с местными ополченцами, смогли остановить турок в большой битве под Ереваном недалеко от местечка Сартарапат. Мой дед тогда командовал взводом конной разведки. Я помню, что в 1968 году, в 50-летие Сартарапатской битвы, к нему обратились из Еревана какие-то люди с просьбой написать воспоминания. Обычно дед так просто не писал, а тут он принял эту просьбу очень близко к сердцу. И рукопись он отправил, а черновики остались лежать на столе. Я их просмотрел, и обнаружил неожиданную для себя фразу: ему было 20 лет, когда он командовал взводом, а с ним вольноопределяющимся служил будущий маршал Баграмян. И я пристал к деду с вопросами, почему он не пошёл по военной части. Дед осторожно ответил, что его это не очень прельщало, он стал в итоге инженером-химиком и работал на заводе Акрихин, это был один из первых советских заводов, производивших лекарственные препараты под Москвой.

Как-то дед принёс изданную в Ереване книжку, где речь шла о реабилитированных при Хрущёве армянских военных, расстрелянных в 30-е гг. По разговору я понял, что дед знал многих, кого там упоминали, в том числе и легендарного комкора Гайка Бжишкянца, который дослужился в Красной Армии до высоких чинов и был в 1937 репрессирован. И я понял, что если бы мой дед остался в армии, его вполне могла бы ждать такая же судьба.

Но репрессии его напрямую не затронули, cамое страшное, что случилось с моим дедом – его вычистили из партии, когда начались партийные чистки в начале 30-х. И об этом я знаю не от него самого, а от бабушки. Не знаю, за что его вычистили, за то ли, что он служил в царской армии или из-за неправильного происхождения – его отец был нотариусом в Ереване, т.е. на пролетарское происхождение он никак не тянул. Дед пытался восстановиться в партии, но безуспешно. Он продолжал работать на заводе инженером-технологом. И в какой-то момент, как рассказывала бабушка, его вызвали в НКВД в 1937 году. За ним приехала машина, но ни обыска, ни ареста не произвели. Именно зашли два офицера и пригласили его на беседу. Это было ночью. У них, конечно, был заготовлен заветный узелок. Дедушку увели. А у бабушки в важные моменты жизни просыпалась интуиция типа дара предчувствия, в чем она много раз убеждалась. И бабушка рассказывала, что когда деда увели, она была совершенно спокойна, потому что она была уверена – его отпустят. И он вернулся домой в 5-м часу утра, бледный, но свободный. О чём его допрашивали, что он рассказал или не рассказал, я не знаю, бабушка тоже мне ничего не говорила. Зная его, не думаю, что он кого-то оговорил, но как оно было на самом деле - бог весть. В общем, «это» было рядом, но задело чуть-чуть, по касательной.

А.М.: Когда я слушал твой рассказ про Карс, я подумал, что есть ещё одна забавная параллель. Место рождения и происхождение играло важную роль. У моего отца было совершенно расстрельное место рождения – Харбин. Но в 19-м году странным образом моя бабушка решила, что с неё хватит этого замужества, и уехала в город Слоним, откуда происходила семья ее отца. Когда отец пришёл в 1934 году поступать в университет, у него в документах не было ни единого слова правды, как и у моей крестьянской бабки (она мне, кстати, показала, как переводят штампы с помощью свежесваренного яйца). У отца был неправильный год рождения и неправильное место рождения. Слоним был лучше Харбина, но всё равно был город плохой. Тогда он находился в Польше. Там первым этапом при поступлении было собеседование. И его проводили два резвых НКВДшника, а председателем этой тройки был сонный генерал будёновских войск. На отца эти НКВДшники стали кричать, мол, как вам могло прийти в голову с таким нехорошим местом рождения как Слоним поступать в наш выдающийся московский университет. При слове «Слоним» пробудился генерал, посмотрел на отца и сказал: «Какого ты года, сынок?». Ну, по поддельным документам отец был 19го года. Генерал ненадолго погрузился в расчёты, после чего произнёс следующее: «Помню, стояли мы в 18-м году в городе Слоним. Симпатичные там были евреечки» - задумался, что-то про себя понял и сказал: «Давайте-ка мы его возьмём».

Отец учился в университете во второй половине 30х годов на истфаке. Ощущение, что дело близится к войне, у него было отчётливое. Он окончил истфак в 40-м году и поступил в аспирантуру, а уже в 41-м защитил кандидатскую диссертацию. И он обмолвился мне как-то, что был тогда чуть ли не самым молодым кандидатом наук в стране. Я ему задал вопрос: «А чего ты так подмётки рвал?». А он мне и говорит: «Знаешь, у меня было ощущение, что война большая начнётся. И непонятно, что там будет после неё, так что я быстро переделал диплом в кандидатскую». Он успел, и началась война, на которую он и отправился.

Р.М.: К вопросу о выживании и инстинктах: моя бабушка в гражданскую войну в 9-10 лет повидала многое в Ставрополе, который, как я уже сказал, раз двадцать переходил из рук в руки. И далее по жизни она была очень аполитичным человеком, не читала газет, не смотрела политические передачи по телевидению. Но я помню, что в 1985 или 86 году, когда Горбачёв начал говорить свои первые речи про перестройку и демократию, я как-то пришёл домой, работал телевизор, сидела бабушка и напряжённо, очень внимательно слушала то, что он говорил. Я удивился: «Почему тебе так интересно?» - а она ответила как будто про себя, размышляя вслух: «Так…. Надо будет купить соль, спички, крупы, сахар… знаю я, чем такие речи кончаются» - т.е. она узнала знакомую риторику и сделала свои выводы. Я тогда посмеялся над ней, но в 90-м году я уже не смеялся. Всё-таки «мудрость старшего поколения»- это не просто фигура речи.

Мой дед мало что рассказывал про 30-е годы. Я запомнил один эпизод. Перед войной были приняты жёсткие указы об опоздании на работу. И опоздание на 20 минут приравнивалось чуть ли не к уголовному преступлению, можно было за это сесть. Завод Акрихин находился где-то под Москвой, довольно далеко, и дед ездил на работу на пригородных поездах или автобусах, я не знаю. И тут в один из дней сломался будильник или он забыл его завести – и проснулся поздно. Это могла быть трагедия, так что он поймал такси, отдал за это чуть ли не половину месячной зарплаты, но он успел вписаться в эти разрешенные 20 минут опоздания.

А.М.: Кстати, об арестах и посещениях НКВД. Из моего семейства такой процедуре была подвергнута моя бабка. Начав свою карьеру дворничихой на Солянке, она довольно быстро выбилась в торговки на рынке. Торговала она детской игрушкой. Нанял её человек, который был, по её рассказам, нэпманом. В ранние 20-е гг. он создал фабрику по производству детских игрушек. Думаю, небольшую. Видимо, и у него были хорошо развиты инстинкты, потому что когда он понял, что НЭП сворачивается, он не стал дожидаться, когда за ним придут как за фабрикантом. Он избавился от фабрики, но сохранил в полуподпольном состоянии склад готовой продукции. Потихонечку под видом кустаря-одиночки стал эти игрушки продавать на рынке. Ему хватало. Этот камуфляж, видимо, в какой-то момент стал давать трещину и он моей бабке, которую до того он не посвящал в подробности, сказал: «Знаешь, Ксения, судя по всему, меня скоро заберут» - и рассказал ей, где склад. Его забрали, бабка некоторое время торговала со склада, отадвая часть денег семье этого арестанта, а потом пришли и за ней. Её арестовали, и тут ей пригодилась её крестьянское умение прикинуться валенком: она тут же ушла в полную несознанку, объяснила, что она женщина неграмотная, что было почти правдой, что считать она, якобы, не умеет даже на уровне 2х2, что она у этого нэпмана выполняла функции скорее уборщицы, чем продавщицы. Промурыжив её некоторое время, её выбросили за ворота.

Р.М.: Поговорив, мы поняли, что знаем очень мало о жизни в 20-30-е гг. по рассказам наших дедушек и бабушек. Их нежелание что-то рассказывать распространяется сильным образом и на военные годы.

А.М.: Мой отец упорно про войну молчал. Понятно, что если я приставал к нему с вопросами, то это были вопросы о войне, но он никогда ничего не рассказывал. Он воспринимал их как вопросы мальчика, который относится к войне как к плохо снятому вестерну. Но были и другие причины, я думаю. Позже я стал о них догадываться. К нам в гости однажды приехал его однополчанин. Мне было лет 10. Они крепко выпили, а так как мы жили в 2-х комнатах в коммуналке, я был при них, так как уйти было некуда. И я сообразил, что тот, кто приехал, он был настоящий специалист по диверсиям, т.е. тот, кто ходил за линию фронта за языками. Выяснилось, что отец ходил с ним, но не как диверсант, а как переводчик. Дальше моя реконструкция предполагает, что не всякого языка тащили через линию фронта на советскую сторону, потому что было сложно и значительную часть допрашивали на месте. Отец как переводчик должен был участвовать во всём этом, и понятно, что рассказывать об этом не очень хочется. Выходит, что отца в своё время выдернули из московского ополчения, которое всё полегло, буквально за несколько дней до его отправки на фронт, а записывался он изначально именно в ополчение. Он владел немецким языком, его забрали на курсы переводчиков, что спасло его от мясорубки под Москвой, в которой всё ополчение и перемололо.

Р.М.: Мой дедушка, как я уже сказал, по образованию был химиком и воинская специальность у него была связана с химическими войсками. Во второй мировой химическое оружие не применялось, но такие войска были. Думаю, его основная деятельность была связана с хранением химического оружия. Героических подвигов на войне он явно не совершал. Ему было тогда уже 43 года.

А другой мой дедушка, по отцовской уже линии, погиб в 42-м году. Он был политруком полка. Их дивизия воевала на Кавказе в 42-м году, и он погиб там при странных обстоятельствах. Погиб, когда их полк был выведен с передовой на переформирование в тылу, а ночью какие-то люди напали на штаб полка и в ночной перестрелке дед погиб, ему было 32 года. А бабушка, которая после этого пыталась найти его однополчан, что-то узнать, обронила потом в разговорах с родственниками такую фразу, что может это были и не немцы, а какие-то пронемецки настроенные партизаны из местных жителей. Впрочем, никакой конкретной информации не было.

Вообще сейчас я всё больше и больше отдаю себе отчет, что нам просто много не говорили – типа «маленькие ещё, не вашего ума дело». Вот довольно типичная история про маминого дядю, соответственно брата моей бабушки. Мне рассказывали про него, что он увлекался техникой, и якобы ещё мальчишкой после гражданской войны они с товарищами играли со взрывчатыми веществами, и у него в руках взорвался то ли патрон, то ли граната – он остался без глаза и двух пальцев. Во время Отечественной войны его якобы не призывали в действующую армию, но он всё равно служил кем-то по снабжению боеприпасами или вроде того. Я его никогда не воспринимал, как какого-то героя, просто знал, что он где-то в тылу служил во время войны, был полковником в отставке – но ведь и в тылу можно было дослужиться до полковника. И вот я помню, как один раз, когда он приехал из Рязани, где он жил, в Москву на 9 мая, он вошёл к нам в комнату и снял плащ, остался в пиджаке, и в полном изумлении я увидел на его груди орден Ленина, орден боевого Красного Знамени, орден трудового Красного знамени, ордена Красной звезды, Отечественной войны, кучу медалей и так далее. Я задал какой-то вопрос, но дядя ответил мне что-то совершено невразумительное, отшутился, и не стал вдаваться в подробности. Так я до сих пор и не знаю, за что он получал все эти ордена и медали. Может, он вовсе и не мальчишкой потерял свои пальцы и глаз, кто знает. Нам действительно многого не говорили.

Кстати, замечу тут же, что уже в перестроечные времена, году в 92-м, когда он был уже глубоким стариком и шел при всех своих регалиях в собес выбивать свою копеечную пенсию, которую не платили месяцами, какие-то подонки напали на него среди бела дня и сорвали орден Ленина и орден Красного Знамени - тогда процветала торговля советской нумизматикой. Думаю, этот эпизод ускорил его кончину.

А.М.: Мой дед по матери тоже погиб в 42-м году под Ленинградом, рассказов от него никаких не осталось. Но знаю, что служил он на передовой при лошадях, то есть просто возничим. Интересно, как он это воспринимал, ведь ему лошади были «не чужие», конечно, до 1930 года, пока они от раскулачивания не сбежали. А потом он мыкался в Москве на разных работах, которые очевидно его, кулака, мельника, оскорбляли. Кстати, думаю, что он бы, мягко говоря, сильно удивился, если бы узнал, что у его внука будет фамилия Миллер, что, собственно, и значит «мельник».

Но очень любопытно, что у отца был один рассказ, которым он меня побаловал. Когда я был повзрослее, однажды 9го мая отец сказал: «9 мая 1945 года был самый страшный день, который я пережил на войне». И выяснилось, что когда они заканчивали войну в Восточной Пруссии, напротив них на полуострове запертой оказалась какая-то дивизия СС. Немцы, услышав по радио про капитуляцию утром 9 мая, всю ночь лупили по позициям Красной армии из всего, что у них было, а в 9 утра они, как дисциплинированные немцы, подняли белый флаг. И полковник, который командовал дивизией моего отца, сел в джип, собираясь отправиться принимать капитуляцию, а своему водителю, молодому парню лет 20, сказал: «Ты вылезай, а Илье-то всё равно надо ехать – он и поведёт». Т.е. понятно, что никто не знал, чем всё кончится. В результате, Илья Соломонович Миллер, офицер Красной Армии, член КПСС с 1943 г., сел за руль джипа и отправился в расположение дивизии СС принимать капитуляцию. Было очень страшно, но в итоге оказалось, что эсесовцы все-таки были готовы сдаваться, а не порезать напоследок парочку офицеров на куски.

Но если фронтовики рассказывали о войне неохотно, и отец никогда не откликался на призывы от школы придти и рассказать что-то, то от моих мамы и бабушки я слышал очень много живописных рассказов про военное время. Любое участие в торговле делает человека привилегированным. Бабушка работала на рынке в Москве, и они голодали. Для меня было открытием, что в Москве люди жили совсем впроголодь. Я помню, как мама рассказывала, что у неё во дворе был приятель, которому она в порыве чувств дала кусочек сахара, и мальчик замер в недоумении, не зная, что с этим делать. Он то ли не помнил, что это такое, то ли не знал вообще. И она рассказывала со слезами на глазах: «Представляешь, стоит мальчик лет 5 с сахаром в руках и не знает, что с ним делать».

Но самая яркая часть воспоминаний – это время, которое она провела в оккупации. Попала она в оккупацию в городе Скопин в Рязанской области, куда она отправилась на лето к родственникам и не смогла вернуться. Туда зашёл, видимо, какой-то передовой отряд немцев, они там пробыли всего 2 недели. Там было несколько важных моментов: во-первых, чего ждали? Когда вошли немцы, первое, чем озаботилась семья, в которой жила мать, а мать тогда была дородной девицей 14 лет, это куда бы её спрятать, потому что опасались безобразий по этой линии. Надо сказать, что не дождались совершенно. Далее: немцы ходили по городу и сбивали ручками автоматов замки со складов и просто запертых помещений. Народ бросался внутрь и растаскивал всё, что там было. Мать тоже умудрилась что-то уволочь таким образом. Выстроилась очередь людей, которые спешили информировать немецкую комендатуру о том, кто тут коммунисты и, может быть, евреи. Хотя какие евреи в Скопине? В общем, в результате немцы человек 10 повесили на местном стадионе и запретили снимать с виселицы. Среди повешенных был школьный учитель, у которого мать занималась, пока там была. И она с еще какими-то детьми, не понимавшими, чем им это могло аукнуться, сняли этот труп и уволокли его хоронить. А когда пришла через 2 недели Красная армия, собралась другая очередь рассказывать о том, кто был в очереди в немецкую комендатуру. После всех этих историй у меня осталось ощущение, что простые люди не идентифицировали себя ни с той, ни с другой властью. Пришла одна власть, потом другая – но это что-то отдельное от людей, и все стремились просто вписаться в обстоятельства.

Р.М.: Настоящие фронтовики были меньше всего настроены говорить и рассказывать. У моего приятеля дед прошёл всю войну и был командиром штрафной роты. Можно представить себе, что он повидал. И вот этот человек не рассказывал о войне вообще ничего, никогда и ни при каких обстоятельствах. Мой приятель сказал, что неоднократно приставал к своему деду - то по поводу какого-нибудь военного кино, то просто с каким-то вопросом – дед категорически отказывался об этом говорить. Ни разу.

А.М.: Да, порой приходилось добирать какие-то подробности от приятелей отца. Был у него коллега Коротков Юрий Николаевич, он служил в армии во время войны. Его рассказ был о том, как их часть двигалась по Чехословакии в сторону Германии, т.е. это уже 44-45 год. И как солдаты всё время спрашивали у местного населения: «Это уже Германия или ещё нет?» - и получили ответ от местного чешского населения, что ещё нет. Население их кормило, и кормило хорошо. И когда ставили прекрасную по мнению солдат еду на стол, чехи извинялись и жаловались, что, мол, еда плохая, «немец всё забрал». Солдаты начинали представлять, что же было, пока немец не забрал. Но этот вопрос «А не Германия ли уже?» - смысл его мне стал понятен сильно позже. Я стал понимать, что с этим связана тема насилия над женщинами в Германии. Потому что было понимание, что нельзя делать чего-то, пока ты не на немецкой территории, а когда придём – так уж и можно. Для меня это до сих пор загадка: было ли это общее настроение или это было негласное ощущение, что за это не будут наказывать?

Во взрослом состоянии мы праздновали 9 мая в институте, и у нас был старый доктор наук, который прошёл всю войну. Мы сели, выпили, сказали правильные слова. И вдруг мне этот доктор наук говорит: «Ой, Лёша, какая же это всё фигня. Война – это самая страшная пора в моей жизни, такая усталость, такое истощение. Я болею с тех пор: мне уже 70 лет, а как тогда я заболел, так и болею до сих пор».

При обсуждении советского и особенно сталинского времени в разговорах всплывает тема новых возможностей, которые открывались перед людьми. Тема это сложная. Я думал обо всём этом ещё давно, когда слушал рассказы взрослых. Мои родители не смогли бы встретиться и пожениться без помощи Октябрьской революции. Они оба происходили из дискриминированных социальных групп в дореволюционной России: рязанские крестьяне с одной стороны, а с другой – провинциальные евреи, выбивающиеся в столицу. В рассказах и тех, и других возникает вот что: если взять семью матери, которая спасалась от коллективизации, они все выжили. Их было 4 брата, один из них был мой дед, старший брат и ему лучше всех жилось в деревне. И он был откровенно пострадавший, потому то в Москве он работал официантом, что унизительно для мельника, хозяина жизни в деревне. Он постепенно спивался. В 1942 году погиб на фронте. А остальные 3 брата пережили войну. Один из них стал учителем в школе в Скопине. Недавно прочитал заметки Захара Прилепина о том, как много всяких замечательных людей вышли из Скопина, как они там учились. Надо при случае его спросить, не помнит ли он школьного учителя по фамилии Чапчиков. Другой брат стал ветеринаром и работал в конюшнях у Будённого после войны. А третий дослужился до директора колхозного рынка в Москве. Все их дети получили высшее образование, пусть они и не были интеллигенцией. Но если так подумать: им это дала советская власть? Нет, она даже не собиралась им это давать, она их собиралась сослать в Сибирь. А их пронырливость и воля к жизни позволила им воспользоваться открывающимися возможностями. Отец в свою очередь поступил в Московский университет, окончил его, стал кандидатом наук ещё до войны – всё славно. И опять же: разве советская власть хотела принять его в этот университет? Нет, в лице двух НКВДшных офицеров власть пыталась ему объяснить, что мальчик, рождённый в городе Слоним, должен сидеть тихо и не рыпаться. А подделав все документы, и при изрядной доле везения отец поступил. Почему его не выдернули в 37-38 году – это вопрос, потому что сажали многих, в том числе и с его курса.

Т.е. все возможности, которые открывались, надо было суметь схватить вопреки советской власти.

Р.М.: Да, это обширный вопрос. Ты сказал, что с одной стороны советская власть собиралась посадить или раскулачить, а с другой стороны люди, которые проявляли инициативу в тех же самых условиях могли многого добиться. У меня ощущение, что советская власть зачастую била, так сказать, по площадям, если тут уместно такое военно-артиллерийское сравнение – т.е. не прицельно. В кого-то могло попасть прямым попаданием, а кого-то вообще не задеть. В моём случае все мои родственники, и по отцовской, и по материнской линии - выходцы из Армении. Армяне в России – отдельная тема, но известно, что многие добивались успеха и могли как-то продвигаться в совершенно разных областях. Мой дедушка по материнской линии, как я уже рассказывал, воевал в гражданскую войну, а потом окончил какой-то инженерно-химический институт и стал ведущим специалистом одного из первых в России фармакологических заводов - АКРИХИНа. У его сводного брата по отцу вообще была очень примечательная карьера: он стал медиком, окончив Бакинский медицинский университет, и до войны принимал участие в борьбе со всякими эпидемиологическими вспышками и заболеваниями, которые были часты на Кавказе и юге России. Ясно, что контроль над вспышками разных эпидемий тогда был связан и с деятельностью НКВД. Он сделал карьеру медика-эпидемиолога и одновременно скорее всего сотрудничал и с госбезопасностью, как эпидемиолог-практик он вряд ли мог без этого обойтись. Во время войны он сначала был чуть ли не начальником всех военных госпиталей Южного фронта, потом заведовал нашей больницей в Иране в годы его совместной советско-британской оккупации во время войны. Потом он защитил докторскую, стал академиком АМН, долгие годы руководил одним из крупнейших институтов академии. В 60-е гг. он был заместителем генерального директора всемирной организации здравоохранения в Женеве как раз тогда, когда шла всемирная борьба с оспой. У него была куча наград. В общем, он был тем, кого принято называть организатором науки, мог долгое время руководить проектами и возглавлять институты.

Семья бабушки по материнской линии, как я тоже говорил, бежала из Карса от турецкой резни, все три брата моей бабушки закончили институты (социальные лифты). Младший брат сделал очень успешную карьеру: он был инженером и заведовал крупным строительно-монтажным трестом. Они проектировали и строили оборонные предприятия под Москвой, может, системы связи, я не уверен. Его сын, кстати, - известный кинодеятель и режиссёр. Другой брат бабушки, как я говорил, был полковником в отставке и орденоносцем. Третий работал в Прибалтике по партийной линии.

А что касается семьи моего отца – там другая, но в целом похожая история. Его отец – мой дед – был родом из небольшого села рядом с городом Ваном (сейчас это Турция), и он тоже бежал от турецкой резни 15-го года. Ему тогда было всего пять лет, и он с двумя старшими братьями спасся, а вся остальная семья погибла. Им удалось бежать в Россию. Он рос в семье приёмных родителей или дальних родственников, я уж не знаю. Но он смог поступить в Ростове в университет, окончил его (кстати, он был историком), поступил в аспирантуру. С последнего года аспирантуры его и призвали в армию, сначала на финскую войну, с которой он вернулся сильно обмороженным, а потом и на Отечественную. Как я писал, он погиб в 1942 году. Т.е. опять же к вопросу о социальных лифтах - сирота, выходец из Армении, он сумел окончить университет, учился в аспирантуре.

Мой отец рос в послевоенном Ереване (его мать была учительницей истории в школе), и неожиданно полюбил физику ещё в 3-4 классе. С 13 лет он уже читал книги по высшей математике и теоретической физике. Окончил он школу с золотой медалью и его без экзаменов взяли на физический факультет МГУ. Он всю жизнь проработал в системе Академии Наук, был доктором, профессором, может быть, стал бы и членкором, если бы не болезнь, сведшая его в могилу, когда ему не было еще и 60-ти. Недавно я спросил его сестру, свою тётушку, (по специальности она геолог и всю жизнь проработала в институте геологии Армянской АН) откуда у простого мальчика в послевоенном Ереване возник такой интерес к физике. Оказывается, отец чуть ли не со второго класса начал читать брошюры выходившей в те годы серии «Библиотечка солдата и матроса». Это были копеечные книжки в бумажной обложке, рассчитанные на самую широкую аудиторию, которые печатались миллионными тиражами (и, стало быть, раскупались!). Это была научно-популярная серия, авторами который были ведущие академики и популяризаторы науки типа Обручева, Перельмана, Воронцова-Вельяминова, Йоффе, и т.д. Назывались книжки примерно так: «Как устроена Земля», «Как устроена Вселенная», «Что такое электричество», «Как образуются горы», «Землетрясения» и так далее. И эта серия зарождала в юных читателях интерес к науке и знаниям. Интересно, выходит ли сейчас такая популярная серия для солдат и матросов, и если выходит, то что в ней печатают? К вопросу о социальных лифтах, народном просвещении, роли науки в обществе в советское время…

А.М.: Я припомнил одну забавную историю. Мне её рассказал брат моего деда в присутствие матери, и мать подтвердила с некоторым стыдом её правдивость. Дело в том, что мать росла оторвой, родителей не слушалась, мать ни во что не ставила, а отца к тому времени уже не было. И вот она закончила школу, и как раз закончилась война. И девушка вдруг решила, что желает поступить в школу КГБ. Бабушка пришла в ужас и попыталась возразить. Но когда она поняла, что это бессмысленно, она телеграммой вызвала в Москву самого интеллигентного из дядей из Рязани, чтобы тот вразумил девочку. Дядя приехал, вероятно, сначала побеседовал с мамой. Когда он понял, что словесное вразумление не даёт нужных результатов, он привёл её в горизонтальное положение и драл ремнём, пока она не перестала кричать. Надо сказать, что это возымело очень положительное действие, потому что мать в итоге поступила в медицинский институт. Но вообще есть любопытный момент: мои предки, которые приспосабливались и были конформисты, они советскую власть глубоко ненавидели, и за какие-то границы не давали себе переступить. Поступив в медицинский, мать получила распределение. НКВД она избежала, но её отправили медиком в МВД. Заканчивала она службу в МВД как капитан милиции, врач поликлиники МВД, а начинала как врач, который сопровождал эшелоны заключённых. И из этих рассказов, я помню важный момент. Понятие ГУЛАГ сильно ассоциировано у нас с людьми, которые пошли по политическим статьям. Но когда мать рассказывала об этом своём опыте, вырисовывалась другая картина: там доминировал уголовник. Когда я смотрел «Мой друг Иван Лапшин» – это было для меня очень узнаваемо. Рассказы матери о том, что происходило в лагерях тогда, когда была отменена смертная казнь, и те люди, которые имели 25летние сроки, ничего не боялись, потому что хуже с ними поступить не могли. Поэтому они отрезали головы медперсоналу и творили безумства. Но это моя мать, она выросла в семье необразованной бабки-крестьянки, училась она в советской школе – она в 1945 году поступила на медицинский факультет. Были тогда какие-то социальные лифты, которые опускали или поднимали. Были такие популярные непрерывные лифты в американских зданиях – это были именно такие лифты, там нужна ловкость, чтобы в него заскочить и поехать.

Мать избежала встречи с НКВД один раз, потом её загнали в МВД и она повидала ГУЛАГ, а позже, в самом конце 50-х, она чуть было не попала в КГБ экзотическим образом. Она была замужем за отцом, который работал в академии наук и был историком, она служила в поликлинике МВД. Вдруг ей как капитану милиции приходит повестка – а это дело серьёзное. На повестки надо являться. Погоны она никогда не носила, но она же была военнообязанная. Она является по этой повестке, и ей говорят: «Мы Вам оказали большую честь и решили отправить Вас врачом в Советское посольство в Австрии». Мать растерялась и спрашивает, мол, я же замужем, как же муж, он учёный. Ей на это ответили: «О муже мы подумали: он будет комендантом посольства». Ну, комендант посольства, конечно, должность хозяйственная, но не было комендантов посольств вне рядов КГБ. Т.е. нарисовалась вот такая перспектива. Она сказала: «Да-да, конечно», пришла домой сообщить отцу радостную новость о перемене участи семейства. Но это был не 53-й год, а 59-ый или 60-ый. Поэтому она получила от отца указание срочно выехать в село, откуда она была родом, и сидеть там, пока он её не вызовет телеграммой. А оттуда, когда она приедет, послать телеграмму о том, что дяде очень плохо. Она отправилась, отец с этой телеграммой пошёл в военкомат, куда её вызывали и сказал: «Видите, какое дело! Дядя при смерти, связи нет, подождите, вот вернётся через неделю…» – а расчёт его был на то, что место врача в посольстве в Вене не то же самое, что место врача в Магадане, желающих много. Расчёт был точный. В результате мать не стала дезертиром, и когда она через 10 дней явилась в военкомат, место уже было занято.

Сейчас, после всех этих наших историй, мне кажется, что основной мотив в подавляющем их большинстве - это как человек в лютый период ХХ века пытался увернуться от беды, и мы, конечно, могли слышать рассказы тех наших родственников, кому это удалось. Пусть даже они специально нам особенно ничего и не рассказывали, все равно до нас долетали какие-то крохи, отдельные эпизоды, отрывки. А от тех, кто погиб при турецкой резне в 1915, как твои родственники, или сгорел заживо в Слонимской синагоге в 1941, как мои, мы уже ничего не услышали.

Polit.ru

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Крик «совы», или Зачем переводить стрелки
  
  Конец года, пять часов пополудни, а на улице уже темно. Впереди длинный-предлинный вечер. Середина лета, четыре часа утра – а солнышко уже светит. Даже до пробуждения заядлых «жаворонков» (особенно городских) уйма времени. Зачем такие перекосы? Где логика?
• «Кого надо, того и убили» (Продолжение следует.)
  
  90 лет назад, 1 декабря 1934 года, произошло одно из наиболее загадочных, таинственных, зловещих преступлений в мировой и отечественной истории. Его жертвой стал ближайший соратник Сталина, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Сергей Миронович Киров.
• В ауре серебряного века. 155 лет назад родилась Зинаида Гиппиус
  
  Ведьма, сильфида, сатанесса – каких только прозвищ не давали Зинаиде Гиппиус ее современники. Одни преклонялись перед ее литературным талантом и «ботичеллиевской» красотой, другие боялись, оскорбляли и ненавидели.
• Легенда молодости нашей. К юбилею Александры Пахмутовой
  
  Эта маленькая светловолосая женщина давно стала символом советской эстрады. Она считалась и считается одним из самых востребованных композиторов СССР и России. По ее песням можно проследить всю историю страны, ее обычной жизни, великих строек и больших побед на военном и мирном поприще.
• …И революция – в подарок. 145 лет назад родился Лев Троцкий
  
  Он появился на свет 7 ноября 1879 года (по старому, действующему до февраля 1918 года стилю, – 26 октября) – ровно в день, когда в 1917 году победила Великая Октябрьская социалистическая революция, как ее официально, на государственном уровне, именовали в советскую эпоху. И вся биография Льва Давидовича Троцкого похожа на революционный вихрь.
• Искренне и от души
  
  Татьяна Ивановна Погуляева, окончив в 1986 г. филологический факультет Иркутского государственного университета, уже почти сорок лет работает учителем русского языка и литературы, в настоящее время в МБОУ г. Иркутска СОШ № 77. В 2020 г. стала победителем (1­е место) Всероссийской олимпиады «Подари знание» по теме «Инновации в современном образовании» и Всероссийского педагогического конкурса в номинации «конкурс песни "Аты-баты, шли солдаты"» (2­е место).
• «Буду тебе петь – все на мотив звезд...»
  
  «Зеленый трамвай». Остановка вторая
• Абилимпикс, клининг и другие
  
  Ох, и гостеприимен же наш русский язык! И какого только беса он не привечает! Вот недавно во вполне официальном сообщении споткнулся на слове «абилимпикс». Сразу и не понял, что за зверь такой, что за набор в общем-то знакомых букв? Раскрыл словарь – а это в дословном переводе с английского означает «олимпиада возможностей». Ну чем не вполне адекватное название известному движению? Но захотелось какому-то грамотею «европеизироваться», и пошло гулять иностранное словечко по интернетам…
• Cтарик и белка. Рассказ.Окончание
  
  Мы тогда под Темрюком стояли. В аккурат под Новый год прислали нам с пополнением молоденького лейтенанта. Мы калачи тертые, видим – не обстрелян, не обмят, тонковат в кости, глаза шибко умные.
• Строки судьбы
  
  Редко встретишь в Байкальске, да и в Слюдянском районе, человека, прожившего здесь хотя бы одно десятилетие, чтобы он не знал её. Большинство мгновенно представят эту женщину, чья трудовая деятельность напрямую или косвенно связана с их судьбами.
• Харрис или Трамп?
  
  Казалось бы, что нам Америка. Мало ли кого и куда там избирают, у нас тут свои проблемы, по большинству житейские. Так, да не совсем. Через несколько ступенек, но исход заокеанских выборов заметно аукнется и в России. Хотя бы в отношении всего, что связано с Украиной. А это, между прочим, тот или иной объем, то или иное количество смертей, ранений, разрушений, расходов. То – или иное. Или вообще без них. Разумеется, санкционное давление и много чего еще влияет на российскую экономику и на повседневную жизнь – и сегодня, и в будущем.
• Между дьяволом и ангелом: вспомним Лаврентия Берию
  
  Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.
• Старик и белка. Рассказ. Третья часть
  
  Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался острой мордой в кусты, то взлаивал на белку, взлетевшую на ближайшее дерево. Хозяйкапыталась удержать непослушную собаку, но та шаг за шагомупорно тащила ее к скамье. Старик вздрогнул, завидев вытянутую крысиную морду с красными глазами, принюхивавшуюся к штанине.
• Время комсомола: есть что вспомнить!
  
  Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
• Тыл за колючей проволокой
  
  В Магадане, имевшем в то время население 20 тысяч человек, вице-президент США и сопровождавшие его лица осмотрели порт, авторемонтный завод, школу-десятилетку, дом культуры, побывали на одном из участков прииска имени Фрунзе, побеседовали с рабочими. Один из вопросов звучал таким образом: «Целесообразно ли на территории Чукотки и Колымы иметь железную дорогу или более рационально использовать авиацию?».
• «Не ко двору и не ко времени»: к 130-летию со дня рождения Юрия Тынянова
  
  Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых столетий.
• Старик и белка. Рассказ. Продолжение
  
  Трепетное свечение угасало вместе с остывающим солнцем и вскоре растворилось в сиреневом сумраке вечера.Оставив в сердце неизъяснимое томление и грусть по чему-то несбывшемуся.
• «…Могучий, простой, чисто русский художник». Карен Шахназаров о Сергее Бондарчуке
  
  Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка. Каких только упреков я не выслушал от генералов. Но прежде, чем что-то сказать, они смотрели на Андрея Антоновича, а потом уже ко мне… В чем обвиняли? Офицеры не так показаны. Солдаты в фильме в конце не награждены… Короче, претензий!.. В итоге Гречко передал мне длинный убийственный список поправок. Шел я оттуда черный. Исправили? Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Шолохов заступился. Фильм вышел. Правда, не к 30-летию Победы, а к 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова». (Евгений Степанов «Это действительно было». Книга мемуаров.)
• Опять две России?
  
  Нет, разумеется, страна с таким названием – одна. И государство – тоже. Речь о духовно-нравственном измерении, если хотите – о разном восприятии и окружающего мира, и самих себя. По-иностранному – о ментальности.
• «…Могучий, простой, чисто русский художник». Карен Шахназаров о Сергее Бондарчуке
  
  Франция. Канны. Город кинофестивалей. В 2010 году южный город встречал российскую культуру. В 13-й раз. Два российских региона представляли свое творчество, самобытность, народные таланты: Санкт-Петербург и Хакасия.