Быль и легенды из 38-го… |
19 Июля 2012 г. |
До Октябрьской революции 1917 года в Усть-Аленуе было более двухсот казацких хозяйств. А биография села начиналась во второй половине восемнадцатого столетия, когда здесь обосновались несколько ссыльных семей, приписанных затем к Газимурскому сереброплавильному заводу. Ещё интенсивнее пошло освоение юго-восточного Забайкалья, когда приписные крестьяне после закрытия сереброплавильных заводов были переведены в казачье сословие. Казак – это воин-пахарь. В руках – рукоять сохи, а за спиной – винтовка. Так образно можно определить казака. Через великие труды, успевая ещё и повоевать во славу Отчества, казаки наживали своё добро. И не думали, что подойдёт время и их за это объявят кулаками и отберут всё нажитое тяжким трудом. Такая судьба постигла и моего деда по матери Ивана Гавриловича Макушева. До революции он вместе со своими сыновьями Александром и Фёдором имел середняцкое хозяйство. Потомственный казак, участник войны с Японией 1904–1905гг., был тяжело ранен и контужен в бою под Лаояном. После революции весь скот, все лошади, все сельхозмашины и инвентарь – всё забрали в колхоз. Но этим дело не закончилось. Кто-то из активистов-коммунистов узрел, что дед не сдал, якобы, утаил сенокосилку. Донесли куда следует. Деда забрали. Продержали в тюрьме Сретенска несколько месяцев, пока не выяснилось, что дед ничего не утаивал. Его выпустили. Иди домой! Худой, измождённый болезнями и допросами, полуголодным существованием в тюрьме, дед …отказался покидать ненавистную тюрьму. Он заявил тюремщикам: – У меня нет никаких сил дойти до дома. Кончайте меня здесь… Но его просто вытолкали за ворота тюрьмы: – Проваливай, старый, и не рассуждай здесь… Дед вышел из города, добрёл до какой-то реки. Спустился к воде, чтобы попить, а подняться уже не было сил. Так и пришёл бы ему там конец. Но Бог милостив. Мимо ехал человек. Вёз на телеге сено. Увидел деда, подошёл, спросил, кто он, откуда и куда путь держит. Дед всё ему рассказал. – Значит, наш брат казак. Ну, Иван Гаврилович, повезло тебе. Казаки своих не бросают не только в бою. Не дам тебе пропасть и сейчас! Человек, спасший деда, оказался председателем колхоза. Он усадил деда на сено, привёз домой. Истопили баню, помыли его, прожарили и выстирали завшивевшую одежонку, а затем сообщили телеграммой родным в Усть-Аленуй. Дядя мой, Александр, в ночь выехал за отцом. Но недолго оставалось деду, его сыновьям и их семьям побыть на родине. Они подлежали выселению. Когда отца и братьев моей матери Елены Ивановны увозили из Усть-Аленуя, она подошла к телеге проститься с ними. Увидев это, на неё с матами налетел местный активист-коммунист, красный партизан по прозвищу Головашка, и ударил мать прикладом ружья по голове. Она без сознания упала на дорогу. Очнулась, когда родных уже увезли. Шрам у матери на затылке остался на всю жизнь… При схожих обстоятельствах через много лет она прощалась со своим мужем, моим отцом Гавриилом Спиридоновичем Фирсовым. Тогда, после высылки родных, мать с отцом ушли из посёлка на прииск Боровской. Мать промывала золотоносный песок, а отец работал конюхом. Но всё чаще они стали скучать по привычному крестьянскому труду. Когда отцу предложили вернуться в колхоз, он, посоветовавшись с женой, согласился. Его вначале избрали председателем сельского совета, а вскоре и председателем колхоза «Красное знамя». Отец по тем временам был грамотным человеком и умел вести хозяйство. Он любил своё дело и умел работать. Целые дни проводил то в полеводческих бригадах, то на фермах, на разных участках большого хозяйства. Но, как он ни старался, его преданность делу вызывала недоверие у местных коммунистов-активистов: втереться к нам в доверие хочет! А тут наступили неурожайные годы. Травы без дождей выгорали. Началась бескормица и как следствие – падёж скота. Тут и полетели в районное НКВД доносы на отца, и надо было на них «прореагировать». Ведь «сверху» уже был спущен план «посадок». Ранним морозным февральским утром отец успел побывать на молочно-товарной ферме. Домой вернулся, когда солнце уже поднялось из-за горы. Моя мать и бабушка ждали его к скромному завтраку. Печёная в печке картошка казалась проголодавшемуся отцу лучшей пищей. Но до конца позавтракать ему не довелось. Прибежал посыльный из конторы. Запыхавшись, сказал: «Приехали какие-то начальники из района и срочно требуют тебя в контору». Отец, наскоро одевшись, поцеловал спящую дочку и вышел вместе с посыльным, сказав жене и матери: «Я скоро вернусь…» В конторе колхоза отец увидел одного из руководителей районного НКВД Молокова и двух его помощников. Отец был наслышан об этом деятеле, и сердце его заныло от нехорошего предчувствия. Молоков мельком взглянул на отца, не ответив на приветствие, взял в руки какую-то бумагу со стола секретаря сельсовета Дмитрия Швалова. Дмитрию в то время было 17 лет. Отец относился к нему, как к младшему брату. – Чего ты здесь понаписал? – набросился Молоков на Дмитрия. – То, что есть на самом деле, – тихо оправдывался молодой секретарь. – Покрываешь друга, щенок... Всех вас тут пересажать надо, мать вашу! – орал Молоков. Последний раз я встречался с Дмитрием Макаровичем в 2004 году в посёлке Шерловая Гора. А в прошлом году он скончался в возрасте 87 лет. Дмитрий Макарович и рассказал о том трагическом февральском дне. Отца забрали и увезли в Александровский Завод, не дав проститься с семьёй. В застенках районного НКВД отец промучился до марта 1938 года. В конце марта их несколько сот «врагов народа» везли на открытых машинах через наш посёлок в город Сретенск. Когда колонна с обречёнными остановилась в центре села, многие жители Усть-Аленуя бросились к машинам, чтобы увидеть родные лица. Но не узнавали их. Арестованные почернели от побоев, голода и мороза. Были худы и измождены. Мать тоже искала отца и не находила, пока он сам не окликнул её. Она подошла к одной из машин. Сестра моя, Аня, а ей было тогда всего три годика, не узнала отца и в страхе спряталась за мать. А отец успел передать матери носовой платок, собственноручно ею вышитый. Платочек весь был в засохшей крови. Отец ещё тихо сказал: – Береги, Лена, нашего будущего ребёнка… Конвоиры, поняв, что обстановка начинает накаляться, начали отгонять родных от грузовиков с заключёнными и двинули колонну в путь. За околицей вновь сделали остановку. Несколько человек, в том числе и мой отец, в сопровождении конвоиров отправились по домам за кипятком. Конвоир приказал отцу зайти в двор некого Брюхова. Там его напоили чаем. Если бы знал, ведал отец, в чей дом он зашёл! Это был дом иуды, который сгубил отца своим доносом. Об этом я узнал через пятьдесят с лишним лет. Пришла весна и растопила снег, ещё хранивший следы той машины, что увезла в небытие отца.… И уже не одна весна отшумела с того печального памятного года, а моя мать и бабушка все ждали, надеялись, что вот неожиданно откроется дверь и войдёт отец. Но эта надежда умерла летом 1957 года, когда получили похоронку: «Фирсов Гаврил Спиридонович умер от крупозного воспаления лёгких 6 января 1942 года. Реабилитирован посмертно». В годы так называемой перестройки я несколько раз пытался узнать истинную судьбу отца. Даже в 1988 году пришёл всё тот же заштампованный ответ: «умер от крупозного воспаления лёгких 6 января 1942 года». И только после очередного запроса, в сентябре 1990 года из Читинской области пришёл правдивый ответ. В отличие от прежних отписок в пару строк, этот ответ занимал целую страницу машинописного текста. Коротко суть его сводилась к следующему: Фирсов Гаврил Спиридонович 1910 года рождения работал председателем колхоза до ареста в феврале 1938 года. Осуждён в марте того же года и расстрелян 1 мая 1938 года. Прости, отец, но я не знал, не ведал, какой Первомай весело отмечал тогда с друзьями... В тот интернациональный праздник их, безвинных наших забайкальских мужиков, много пало от пуль палачей. Никто не знает, где они захоронены. Справка об убийстве моего отца значится под номером 286. На знакомство с делом № 07657 в Читинском КГБ мне отвели всего несколько минут. В этом общем деле судьба сотен человек. Две-три странички на каждого обвиняемого, коротенькие протоколы допроса, чей-то донос, показания самого обвиняемого, приговор «тройки» и справка об исполнении приговора… Дело было начато и закончено за полгода до моего рождения. Многие годы работники КГБ не хотели давать эти дела родственникам осуждённых на казнь. Думали, что дети будут мстить за своих отцов. Но кому мстить? Нашего посёлка уже давно нет, а не только того провокатора, который погубил моего отца. Перевернув последнюю страницу дела, я не испытал ни чувства злобы, ни чувства мести. Была лишь огромная досада на всех нас, русских людей: как же мы из-за идеи, которая нам была брошена как кость своре голодных собак, начали терзать и убивать друг друга? Что ещё может вразумить нас, если не собственная история? Ходили слухи Итак, справка за № 286 – это последняя официальная точка в судьбе моего отца. Но в нашем крае ходили упорные слухи, что отцу как-то удалось спастись. Один мой родственник – Степан Васильевич Сапожников написал мне, что ещё в начале 50-х годов его друг встретил в Иркутске на вокзале якобы моего отца. Пытался заговорить с ним, но отец ответил земляку, что тот ошибся и назвался совсем другим именем. Думается, зачем другу Степана Васильевича нужно было придумывать эту историю? Ведь столько лет уже прошло… И ещё мама моя Елена Ивановна и бабушка Наталья Прокопьевна рассказывали, как первые два года после ареста отца к нам в дом иногда заезжали какие-то люди и всё осматривали. И, как вспоминала бабушка: «Один пучеглазый хам однажды грязными лапами перерыл все рубашки, всё выстиранное бельишко и всё выспрашивал, жду ли я сына домой…» Если отцу удалось избежать смерти, спастись, то каким образом? Последним, кто видел в живых моего отца, был житель нашего посёлка Трофим Иванович Макушев. Он рассказывал, что видел моего отца в ограде Сретенской тюрьмы через щёлку, когда вместе с другими заключёнными их фотографировали с надетыми на грудь досками с надписью «враг народа». Мне не хотелось верить в смерть отца и я сочинил легенду — предположение. Может, это было так: ночью приговорённых к расстрелу вывезли за город в падь Межевая, где были нарыты старателями шурфы. Там впоследствии было обнаружено массовое захоронение. Там несчастных убивали и тела сбрасывали в шурфы. Отца в спешке и темноте могли только ранить, и он упал в шурф. А накануне старатели спрятали в этом шурфе свой инструмент. Решили забрать его и тут обнаружили, что в нём набросаны тела убитых. Чтобы забрать инструмент, старатели стали вытаскивать побитых наверх. В это время один из них застонал и открыл глаза. Старатель по имени Егор всмотрелся в лицо стонавшего и ахнул: – Ганька! Это же Ганька, друг мой… Мужики, берём его, инструменты, и быстрей отсюда. Они ушли вовремя. Палачи решили засыпать расстрелянных, а заодно убедиться, нет ли среди них живых. Ещё раз пересчитали убитых. Одного не доставало. Вычислили кого. Уполз куда-то. Поискали в округе. Нет. Ладно, искать некогда. Далеко не уползёт. Сдохнет. Потом закопаем. Палачи признаться в оплошности перед большим начальством не решились. Сами стали тайно искать исчезнувшего из шурфа одного бедолагу. Не нашли. А Егор со своими товарищами выходили отца, поставили на ноги. Молодой могучий организм быстро пошёл на поправку. А в то время в артели старателей от лап медведя погиб один из старателей, молодой мужчина, откуда-то с Урала. Его документами и снабдили отца, и он уехал из Забайкалья навсегда. Время неумолимо. С каждым годом всё меньше остаётся свидетелей тех тяжёлых кровавых лет, и самих репрессированных в тридцатые годы. И трудно поверить, что кому-то из знавших отца удалось выстоять, выжить. Если кто-то хоть что-то знал об отце, прошу откликнуться и написать по адресу: 665825, Иркутская область, город Ангарск, ОПС – 25, а/я 3790, Фирсову Владимиру Гавриловичу. Тел. 8-395-561-13-88. Или написать в редакцию газеты «Мои года».
|
|