Незабываемое прошлое (Главы из книги Александра Табачника)

Массовое уничтожение людей в специально отведенных для этого местах – вроде Богдановки, куда сразу стали загонять часть евреев из Одессы после мытарств у Дальника, – было впереди. А именно это начали оккупанты с наступлением осени, когда и Одесса попала в их руки, иными словами – когда замкнулись границы Транснистрии не только между Днестром и Бугом, а и с юга, у морского берега, раньше упорно оборонявшегося советскими войсками до их ухода 16 октября из Одессы.

Тогда начался период существования Транснистрии в ее завершенном, сложившемся географическом и политическом виде. Или, вернее, в форме резервации для евреев, подлежащих уничтожению, – как местных, так и пригнанных из Бессарабии и Буковины. Судя по книге И. Арада «Холокост», здесь до войны проживало приблизительно 300 тысяч евреев, из которых больше половины приходилось на одну Одессу. Из них не успели эвакуироваться с частями Красной армии 185 тысяч (половина – одесситы), а с сентября-октября к ним добавились оставшиеся в живых бессарабские и буковинские евреи – общим числом почти до 120 тысяч, хотя 20 тысяч из них погибли по дороге – от холода и голода, при переправах через Днестр.

Таким образом на территории Транснистрии оказалось около 300 тысяч евреев. И ясно, какие огромные масштабы должна была принять акция по их уничтожению – как мгновенному, так и путем медленного уничтожения голодом и холодом.

О проведении такой операции Ицхак Арад пишет: «Большинство акций по уничтожению проводилось частями СС, состоявшими частично из местных немецких добровольцев (фольк-сдойче), живших в районах Транснистрии. Вместе с немцами в акциях по уничтожению участвовали румынская жандармерия и местная украинская полиция».

Арад также приводит цифры погибших в отдельных лагерях уничтожения на протяжении конца 1941 года и первой половины 1942 года, но мы подробно коснемся этой жуткой статистики в последующем – при подробном рассказе о каждом из мест уничтожения. Ограничимся лишь его замечаниями о том, что судьба местных евреев в конце концов была разделена и евреями из Бессарабии и Буковины, хотя последние поначалу и пользовались некоторыми преимуществами: «Тысячи погибали от голода, болезней, холода, тяжелых каторжных работ и издевательств в Транснистрии».

Рассмотрим то, что происходило с жителями остальной части Транснистрии в ту пору – осенью 1941 года.

Тогда это румынское губернаторство было разделено на ряд уездов – Балтский, Голтский, Березовский, Очаковский и др. (всего 13), с соответствующими центрами (в том числе Овидиополем, Тирасполем, Дубоссарами с Рыбницей, Ямполем, Тульчином и Могилевом-Подольским). Уезды, или по-румынски «жудецы», делились, в свою очередь, на волости во главе с «претором», как правило военным чиновником, а волости – на сельские «коммуны», которыми управляли «примари». Как видно, власти не просто перенесли на эту территорию свою административную систему из собственно Румынского королевства, а и успели основательно устроиться, в расчете на долгое, если не вечное господство.

Наиболее задействованным оккупантами по расправам с евреями оказался Балтский уезд. Придя на нашу землю и распоряжаясь на ней, как у себя дома, враги устраивали здесь геноцид, не оставляя еврейского следа в местах, где евреи селились еще много веков назад...

О том, что происходило в мелких и крупных населенных пунктах в ненастную осеннюю пору с дождями и ранними морозами, а затем и с выпавшим обильным снегом, поведали немногие из оставшихся в живых.

Это люди, то и дело приходившие в Ассоциацию жертв еврейских гетто и фашистских концлагерей или приславшие в нее свои письменные материалы – от кратких заявлений о принятии в члены этой Ассоциации до пространных воспоминаний, отпечатанных на машинке или записанных нетвердой рукой – явно от недомогания или волнения.

Вот что, например, рассказывают бывшие жители Балты, оставшиеся в этом городе к приходу оккупантов. Соня Ароновна Табачник вспоминала, что «когда пришли немцы... всем евреям был дан приказ поселиться на улице Кузнечной». Эта улица (ныне улица Ткаченко) упоминается и в других воспоминаниях как одна из тех, которыми было ограничено пребывание в пределах города еврейского населения Балты.

Легко себе представить, в каких условиях скученности и антисанитарии пришлось селиться согнанным отовсюду людям. «Селились в одной комнате по 3-4 человека, – вспоминает та же С. А. Табачник. – Нам удалось поставить одну кровать, и на этой кровати спали, ели и стирали. Мы стали болеть тифом, но все равно спали рядом. Мучила чесотка, дедушка умер». За пределами такой квартиры тоже было тяжело: «Дальше этой улицы, где мы жили, ходить никуда не разрешалось. Нам поменяли деньги на марки по 60 руб. за 1 марку, и надо было успеть поменять в течение двух дней, чтобы потом не отдать по 100 руб. за 1 марку...»

Конечно же, люди как-то приспосабливались к этим нелюдским условиям.

«Хозяин дома, в котором нас поселили, был токарем по дереву (точил спицы для колес подвод и менял у крестьян на продукты), и я с братом помогали ему в работе в меру сил и возможности, и таким образом мы зарабатывали себе на какое-то пропитание», – вспоминает Л. С. Рымарь.

Но было и хуже. По словам Ильи Наумовича Кошина, «переселение в гетто происходило в безжалостной форме. Собственный дом и все нажитое в нем пришлось бросить, а из необходимых вещей, которые мы пытались взять с собой, самое лучшее румыны и немцы забирали себе. Все еврейское население, начиная с 14 лет, было мобилизовано на самые тяжелые, грязные работы, за которые практически ничего не платили. Я был мобилизован немцами на тяжелую физическую, недетскую работу, где подвергался зверским издевательствам. Кто только меня ни бил: били немцы, били румыны, били местные полицейские, и даже итальянцы, стоявшие в Балте...»

Характерно, что такой образ жизни там, в Балте, был официально закреплен, даже как бы торжественно освящен самым высоким авторитетом оккупантов. По словам того же И. Н. Кошина, «удостоверение, выданное всем евреям, было подписано самим губернатором Транснистрии профессором Алексяну. В нем было написано примерно следующее: «Ф. И. О. _______ является евреем, проживающим в гетто. Если же он окажется вне гетто без уважительных причин, то будет рассматриваться как шпион и расстрелян по законам военного времени». Не говоря уже о том, добавляет он, что «все евреи обязаны были носить на груди и на спине две шестиконечные звезды...»

А Яков Семенович Кравцов начинает свои воспоминания об оккупантах в Балте с того, как они ворвались в подвал, где находились прятавшиеся от бомбежки и обстрелов люди, и «приказали всем русским выйти из подвала, а евреям, в том числе и нашей семье, остаться на местах, грозя бросить гранату».

После перехода там власти от немцев к румынским военным и было создано гетто, как он уточняет, располагавшееся «на четырех улицах». При этом выясняется, что расселением занималась «еврейская община». Тогда такой признак «цивилизованного» подхода к пресловутому «решению еврейского вопроса», чего не было впоследствии, повторяю, даже в Одессе – центре Транснистрии, казалось бы, поначалу мог как-то обнадеживать людей. Но, продолжает Я. С. Кравцов, «в ноябре 1941 года нас выслали в лагерь в село Балонивка». И вот как проходил такой этап: «В связи с тем, что моему брату было в то время четыре года, нашей семье определили место на подводе, где мы разместили свои рюкзаки. Ехали мы ночь и день, ибо впереди люди шли пешком под охраной солдат, а в пути тех, кто больше не мог двигаться, расстреливали. На месте же их разместили в недостроенном свинарнике с открытыми окнами, и в этом помещении лежали на соломе больные тифом. Каждый день выносили мертвецов и хоронили их в заранее раскопанных траншеях».

Нужно ли удивляться, что семья после недельного пребывания в таких условиях не выдержала и ночью сбежала, правда в другое гетто? Но и там самого Кравцова нашла болезнь – тот же тиф, и только через две недели мать вызволила его из инфекционной больницы и на повозке отвезла назад – в Балту. «По дороге ночью сломалось в этой подводе колесо, и мне пришлось спрыгнуть с нее при температуре 41 градус, упав носом на мерзлую землю, и лишь после ремонта колеса мы снова двинулись дальше...»

Каково было в Балтском гетто, где пришлось оставаться с семьей до марта 1944 года, когда пришли советские войска, вспоминает надодившаяся там Х. Г. Шихман: «В лагере-гетто... нас мучили, издевались над нами, морили голодом и холодом, заставляли носить тяжелые камни. Приходилось есть траву, кору деревьев, кожуру от картошки...»

В той обстановке мало помогало и то средство спасения от всего ужаса, о котором рассказывает С. А. Хенкина (Варварецкая): «Мне запомнилась страшная картина: грязь и слякоть на дороге, по которой мы шли из Балты в Липецкое, а по обочинам лежали трупы женщин, детей и стариков. Ощущение безысходности не покидало, но страха у меня еще не было. Вдруг мы услышали выстрелы - навстречу нам бежала женщина и кричала, чтобы мы не шли через лесок, так как там немцы расправляются с евреями. Мы обошли лесок стороной и пришли в Липецкое, где жил, по словам наших бывших соседей, священник Константин Волошанский, с которым они договорились о моем крещении. Дома у этого священника меня и крестили, но я приняла этот обряд за игру, считая все чистым притворством. И все же не вернулись в Балту, а пошли в Котовск, который уже назывался Бирзулой. Несмотря на спасительный документ о крещении, мы продолжали жить в страхе и волнении. Мы с мамой не выходили из дому, не открывали никому двери...»

Разумеется, такое существование долго продолжаться не могло, и далее Сабина (она же Софья) Хенкина-Варварецкая поведала целую одиссею своих дальнейших мытарств после того, что оккупанты однажды увели из дому ее мать, а на следующий день полицаи пришли за ней. «Из дому я взяла только флакончик с розовой сулемой, которую мама принесла из лаборатории для себя и для меня и просила меня выпить, если надо мной будут издеваться». К счастью, применить сулему ей не пришлось, но 12-летнюю девочку сперва заперли вместе с другими в подвале, потом увели на вокзал, где встретившиеся немцы в ярости потребовали, чтобы румыны расстреляли приведенных евреев, но те все же не послушались и привезли в Балту, где поселили их в гетто. «Мы жили у старика Левита. Это был очень добрый человек. Так как он был связан с пекарней, то иногда помогал нам с продуктами. Нам не разрешали выходить из комнаты – боялись, чтобы над нами не поиздевались. Очень страшно было по ночам, когда слышались крики и топот, а утром обсуждались – правда, без детей – подробности всяких ужасов». И тут еще одна подробность, которую иначе как весьма любопытной и скандальной не назвать: «Часто в дом приходили еврейские полицейские, которых я очень боялась. Они собирали деньги, какую-то дань, кому-то за что-то платили. Но детей в это не посвящали...» Являлось ли это продолжением деятельности местной еврейской общины – «юденрата»? И насколько тут было помощи евреям, находившимся в гетто, а не наоборот?! Более того, Хенкина-Варварецкая признает дальше: «Я помню, что над всеми довлел страх ликвидации гетто. Об этом шептались очень часто...»

Видно, тамошние условия все же были более сносными, чем нечто другое для евреев? Да, таким был страх после Сталинградского поражения немцев: пока были румыны, им платили, и можно было как-то существовать. С приходом же в Балту немцев все знали, что может случиться страшное...

• Расскажите об этом своим друзьям!