Как начиналась война (продолжение)

Главы из книги А. Д. Табачника. Продолжение. Начало здесь

…Настал момент массовой эвакуации и бегства населения из Балты. Я вам не скажу «за всю Балту», но о своем дворе помню до сих пор. Уже ранним утром на улице, возле нашего дома, стояла «полуторка» – небольшой советский грузовичок – основная транспортная единица нашей довоенной эпохи. Кузов, оборудованный скамейками, едва вмещал 15-20 человек. Из разговоров с тетей, а также из знакомства с некоторыми предстоящими беженцами я понял, что в машину усаживаются семьи и родственники энкаведовского начальства, проживавшего в нашем небольшом коммунальном доме. Моя тетя имела у них большой авторитет как человек и медсестра, готовая в любое время суток оказать медицинскую помощь.

Вещей с собой никто не брал: и без того в кузове было тесно, да и немец уже подступал к городу, были слышны разрывы снарядов и стрельба на окраине.

Нам с тетей были забронированы два места в кузове, и мы уже приготовились было, с помощью протянутых нам рук, туда влезть, но… произошло нечто роковое. Вдруг тетя вспомнила, что она в доме что-то забыла. Умоляющим голосом попросила:

– Подождите меня чуть-чуть? Я сейчас, быстро вернусь!

Из кузова закричали:

– Вы куда, Ева Борисовна? Ведь танки немецкие уже в городе! Что вы в доме забыли?!…

Тетя сильно занервничала, растерялась:

– Я ведь забыла взять подушку! Как мы будем спать без нее?!

Раздались возмущенные голоса:

– Вы что – рехнулись? Мы будем из-за подушки рисковать жизнью?!

Тетя заупрямилась:

– Не хотите ждать – поезжайте! Пойдем домой, Шурик!

Она взяла меня за руку и потащила во двор. Ей кричали, чтоб одумалась, иначе мы оба пропадем… Но тетя Ева была гордым и принципиальным человеком, а чувство опасности и самосохранения в этот момент было подавлено обидой на всех и на вся…

Наш сосед-чекист (начальник) махнул с досады рукой, сел в кабину рядом с шофером и машина рванула вперед, резво набирая скорость – туда, на север, чтобы догнать общий поток беженцев, устремившийся подальше от страшной фашистской чумы.

Наскоро собрав несколько вещичек в узелок, в том числе запихав в него злополучную подушку и немного съестного, мы вышли из дома и побрели туда же, на север.

Выйдя за город, на пыльную полевую дорогу, увидели множество бредущих людей – в основном, женщин, стариков и детей, – с узелками, мешками, рюкзаками; некоторые на тележках везли какой-то мелкий скарб. Мы присоединились к этим несчастным людям и вместе с ними устремились вперед, к неведомому и страшному будущему. Пока шли несколько часов, солнце уже было в зените, сильно припекало, нам сильно хотелось пить, как и всем, но никто не останавливался, так как боялся отстать и быть настигнутым немцами.

По дороге нас обгоняли грузовички-полуторки и телеги, набитые беженцами. Никто из них не останавливался, и никто из бредущих людей не решался напрашиваться в пассажиры, ибо видно было, что все переполнено.

Дорога из-за сильной жары и большого движения транспорта превратилась в пыльный шлях, от пыли не было спасения. По обеим сторонам шляха простирались огромные золотистые поля пшеницы. Пшеница была невиданного роста – не ниже меня, десятилетнего пацана. Все говорили, сожалея и охая, что созрел рекордный урожай, который достанется немцу…

Хорошо запомнился такой эпизод: солнце уже начало склоняться к закату, когда нас догнала небольшая группа – два пограничника с собакой-овчаркой.

Мы с тетей поотстали от основной массы людей, и когда пограничники поравнялись с нами, мы увидели у них на боках фляжки. Нам страшно захотелось пить… Тетя Ева попросила дать несколько глотков воды ребенку, то есть мне.

Один из них тотчас снял фляжку и подал ее мне. Я успел сделать несколько глотков, как вдруг послышался нарастающий гул самолетов. Пограничники и мы тотчас оглянулись назад. С западной стороны неба прямо на нас на бреющем полете надвигались немецкие «мессершмидты». Один из пограничников громко закричал идущим впереди:

– Бегите в пшеницу! Всем ложиться!

Мы с тетей мигом кинулись в пшеницу и упали наземь. А самолеты уже открыли пулеметный огонь по беженцам.

Оба пограничника тоже залегли в пшенице. Сорвав со спины винтовки, они открыли по самолетам огонь одиночными выстрелами. Они лежали на спине, и я хорошо видел их полные отчаяния и злости лица. Овчарка лежала рядом и нервно била хвостом по земле. Солдаты громко матерились – от своей беспомощности и досады. А самолеты раз за разом, возвращаясь к месту расстрела беженцев, все поливали их пулеметным огнем. Когда налеты закончились и самолеты улетели, мы поднялись и вышли на дорогу. Людей стало значительно меньше, но не знаю – от того ли, что многие погибли, или еще не вышли на дорогу.

Мы пошли дальше, стараясь не отставать от пограничников. И тут, помню, тетя Ева спросила их, что же такое творится, почему армия отступает и не может нас защитить… Они молчали, не глядели нам в глаза, и видно было, как чувство горечи и вины словно пригибает их к земле. А нам от такого их молчания становилось еще страшней и безнадежней…

…Три дня мы с тетей брели по разным дорогам, оторвавшись от пограничников и других беженцев, окончательно потеряв силы, отупев от страха, голода и жажды. Видимо, где-то мы все-таки подкреплялись и немного спали. Сильный голод утоляли, пережевывая колосья пшеницы и сглатывая образовавшуюся во рту жижу…

На третью ночь мы оказались на каком-то большом косогоре, покрытом густой и высокой травой. На небе светила яркая полная луна, и мы заметили множество лежащих на земле коров, а вдали, на коне, разъезжал пастух. Видимо, это было пастбище.

Мы обрадовались такой встрече и направились к пастуху. Это был мальчишка примерно моих лет, может быть, немного постарше. Он спешился и стал расспрашивать, кто мы и как здесь оказались. Узнав, что мы бежим от немцев и что мы евреи, что мы давно ничего в рот не брали и умираем от голода и жажды, паренек тотчас расстелил на траве какую-то тряпицу, развязал узелок с едой и выложил это перед нами. Сказал, чтоб кушали, а сам взял ведерко, поднял ближайшую корову и стал ее доить.

Наверное, в тот момент не было на земле счастливее человека, чем я…Человеческая доброта и непосредственное, открытое, детское отношение к нам русского пастуха-паренька, вкусный, свежий деревенский хлеб и парное молоко сделали свое дело: наевшись, мы тотчас уснули, прямо на земле.

Уже начало светать, когда пастух разбудил нас. Сказал, что мы сильно отклонились от главной дороги, что немцы уже обогнали нас и деревня ими занята, а его мамка наказала ему – пока коров в деревню не пригонять, а то их всех немцы отымут и забьют на мясо. Объяснил нам, что папка его – на фронте, а они с мамкой живут на окраине села вдвоем, и что мы до рассвета успеем пройти полтора километра до вон того леска, где начинается деревня и стоит их дом.

Добавил, что мамка у него – хорошая, добрая, укроет нас от немца, если скажем, что сын послал…

К большому моему сожалению, имя нашего спасителя утрачено из моей памяти…

…Мы с тетей скоро добрались до указанной нам деревянной избенки-мазанки и осторожно постучали три раза в окошко, как нам советовал пастушок, наш ангел-хранитель. Женщина средних лет впустила нас в дом и разместила на русской печке, где мы мгновенно уснули.

В полдень она нас разбудила, пригласила пообедать. (Поставила, помнится, на стол сковородку с большой яичницей и глиняную кринку с молоком.) Пока мы ели, она участливо глядела на нас, спрашивала тетю: куда мы дальше собираемся идти и что будем делать, – ведь уже кругом орудуют немцы… Откуда ж нам было знать, как быть дальше?.. Пока кушали, услышали шум моторов, машин. Хозяйка встрепенулась, забеспокоилась.

Спросила меня, пионер ли я. Получив утвердительный ответ, схватила за руку, сказав тете Еве, что меня надо спрятать от немцев в огороде, а то они могут меня расстрелять…

• Расскажите об этом своим друзьям!