Как начиналась война… (Главы из книги А. Табачника)

В водоворот Великой Отечественной войны я был втянут в 1941 году.

Мы, уже кое-что соображавшие пацаны девяти- десятилетнего возраста, помним звеневший от волнения голос диктора Левитана, возвестившего о вероломном нападении Германии на Советский Союз утром 22 июня 1941 года.

Вокруг черной тарелки репродуктора, висевшего высоко на столбе в центре городе Балта, на улице имени Сталина, собирались толпы горожан, задравших головы и напряженно вслушивавшихся в каждое слово диктора. Хорошо помню какое-то страшное чувство тревоги, которое заползало в детскую душу, смутное предчувствие чего-то непоправимого, необратимого. Это было видно и по лицам многих взрослых людей, особенно женщин.

Мужчины держались бодрее, а некоторые даже громко выкрикивали, что, мол, вот увидите – набьем немчуре морду!..

Довоенная бравада Советской власти в средствах массовой информации, самоуверенность многих военных руководителей, шапкозакидательские настроения среди большинства населения страны были так сильны, что почти ни у кого в первые дни войны не было сомнений в скорейшей и легкой нашей победе.

Советская пропагандистская машина вовсю преувеличивала нашу военную мощь и тщательно скрывала военно-промышленную мощь фашистской Германии.

Широко восхвалялась бронетанковая мощь нашей Красной армии. Запомнились такие строки из известной песни:

Броня крепка и танки наши быстры,

И наши люди мужеством полны.

В строю стоят советские танкисты –

Своей великой Родины сыны.

И такие:

Если завтра война, если завтра в поход,

Если темная сила нагрянет,

Как один человек, весь советский народ

На защиту страны своей станет.

К сожалению, на первом этапе войны наши танки не могли оказать серьезного сопротивления ни артиллерии, ни танкам противника и сильно уступали последним и по тактико-техническим параметрам, и по численности. Да и дислоцировались они не в направлениях главных ударов вермахта.

Относительно того, что весь советский народ встал на защиту своей страны – это тоже «на воде вилами писано», так как буквально в первые дни и недели войны огромная часть Украины и Белоруссии была захвачена гитлеровцами, и значительная часть населения была лишена возможности защищать свою страну.

К тому же в результате колоссального превосходства над нашими войсками в военной технике и живой силе на направлениях вторжения немцам удалось внести на первых порах хаос в наши отступающие войсковые соединения, раздробить их на множество отдельных группировок и мелких, неорганизованно обороняющихся групп, захватить в плен сотни тысяч бойцов и офицеров, заключить их в концлагеря, лишив их таким образом возможности защищать Родину.

…Моя тетя Ева первые дни войны держалась бодро и стойко. Говорила, что зря немцы на нас напали – это им так просто не сойдет. Говорила мне: «Шурик, война войной, а ты не забудь поменять книжки в библиотеке»…

Отчетливо помню тот день (не удержалась в голове дата – то ли 20 июля, то ли раньше, но уж точно могу сказать, что это было воскресенье), когда я пошел в городскую библиотеку сдавать «Приключения барона Мюнхгаузена».

К этому времени немцы и румыны уже перешли в наступление по широкому фронту – от Черного до Балтийского моря и успели захватить большие территории нашей страны. Эйфория первых дней войны уже рассеялась, взрослые были в замешательстве и растерянности: никто не понимал, почему немцам удалось быстро подмять нашу Красную армию, про которую было спето так много славных песен… Беспокойство взрослых передавалось и детям.

…Я бодро добрался до библиотеки, сдал книгу, получил другую и отправился домой. Было, хорошо помню, безоблачное голубое небо, свежий утренний ветерок навевал хорошее настроение. Поравнялся с маленьким деревянным домом, в котором проживал мой приятель, одноклассник; остановился у окна, где он за столом уплетал за обе щеки кашу. Мы с ним обменялись приветствиями, и я зашагал дальше. Вдруг стал нарастать какой-то странный, до этого не знакомый мне гул. В небе появились немецкие самолеты. Они сбрасывали бомбы, от взрывов которых сотрясалась земля. От страха я побежал вовсю – вперед, домой, успел пробежать несколько десятков метров по улице, как что-то меня подтолкнуло в спину, и я упал навзничь, выпустив из рук библиотечные книги…

Оказалось, что за спиной разорвалась авиационная бомба. Когда звук самолетов почти что смолк и пыль от взрыва стала рассеиваться, я вскочил, обалдевший и потерявший ориентацию, огляделся. В метрах 70-80 позади еще клубилась пыль из образовавшейся воронки, а дома, в котором мой приятель за минуту до этого ел кашу, уже не было… Я оцепенел от ужаса, и эта трагическая картина запечатлелась у меня в памяти на всю жизнь.

…Но инстинкт гнал меня вперед – к спасительному, как мне казалось, дому, к моей второй матери, к тете Еве.

Я бежал уже по нашей улице имени Ленина, где мы жили, и меня страшила и удивляла небывалая в такое время дня пустота – улица и дворы обезлюдели. Снова появился самолетный гул, он быстро нарастал. Я прижался к стене какого-то дома, ожидая бомбового взрыва, но вместо этого услышал пулеметную дробь – это пули цокали по железным крышам домов: немцы на бреющем полете поливали город смертоносным свинцом.

Еще одна картина запечатлелась в памяти: пока я пережидал налет и обстрел, по тротуару шел босой мужчина, по всей видимости, под приличным хмельком, он сильно покачивался, совершенно безбоязненно пел какую-то песню и грозился в небо кулаком (наверное, материл фашистов); а на плече у него висели перевязанные шнурками черные ботинки…

Когда немецкие самолеты наконец улетели, я добрался до нашего дома, но двор и дом были пустынны. Страх снова стал заползать в меня. Я был совершенно одинок и беспомощен, не знал, что дальше делать, куда податься. Вдруг меня осенило: ведь тетя Ева что-то говорила несколько дней назад о бомбоубежище! Ура! – выход найден. Я сразу вспомнил, что через дорогу от нас была больница, возглавляемая знаменитым в ту пору врачом – Гамарником.

Он знал мою тетю и говорил ей, что если вдруг немцы будут бомбить Балту (во что большинство людей тогда не верило!), то можно будет укрыться от бомбежки в большом больничном подземном леднике, где хранился заготовленный зимой с реки Кодыма колотый лед – для нужд больницы и города.

Я вмиг перебежал во двор больницы, отыскал ледник, дверь которого была приоткрыта. Заскочил в помещение и сквозь сумеречный свет множества коптящих свечей едва разглядел несколько десятков (а может, и больше?) незнакомых людей. Вдруг из темноты появилась моя тетя Ева, бросилась ко мне с возгласом: – «Шурик, мой мальчик, ты жив!..» И зарыдала…

…Вот таким мне запомнилось начало Великой Отечественной войны.

Попытка эвакуации

В отношении эвакуации советских граждан в глубокий тыл под давлением стремительно наступающих немецких армий существует немало различных версий. Официальная версия, которая преподносилась средствами массовой информации, а также в литературе и в кино, состояла в том, что эта эвакуация была заблаговременно продумана, спланирована и организована в сроки, диктуемые реально сложившейся военной обстановкой. Эта версия, на мой взгляд, подтверждается лишь в незначительной степени.

Что касается промышленных предприятий и объектов оборонного значения, то, действительно, правительством и главным командованием, инженерами, рабочими и военными были предприняты энергичные, зачастую героические, усилия по эвакуации и перебазированию в глубокий тыл промышленного оборудования, станков и технической документации. Это все помогло достаточно быстро наладить уже в конце первого этапа войны производство вооружения и боеприпасов и организовать в дальнейшем упорное сопротивление войскам вермахта.

Многие промышленные объекты при этом пришлось взорвать – дабы они не достались врагу, как, например, Днепрогэс.

Однако, что касается эвакуации значительной части гражданского населения, простого люда, не связанного с партийными и государственными органами и не востребованного в той обстановке для нужд оборонной промышленности, то он оказался брошенным на произвол судьбы, по принципу «Спасайся кто может!..» В этом выразилась вся суть сталинского отношения к советским людям: они рассматривались «отцом народов» лишь как строительный материал в истории… В наших тылах царила паника и неразбериха.

Некоторые историки и публицисты утверждали, тем не менее, что советская власть даже в той тяжелейшей обстановке не забывала о еврейской диаспоре, которой со стороны кровожадного Гитлера угрожало поголовное истребление; и что в отношении евреев принимались особые меры по их срочной эвакуации. Вот что по этому поводу писал А. И. Солженицын в своей книге «Двести лет вместе» (М., 2002 г.):

«…после заключения пакта с Германией в СССР замалчивалась гитлеровская политика по отношению к евреям, и, когда разразилась война, подавляющая часть советского населения не знала о той смертельной опасности, какую несет евреям немецкое вторжение».

Солженицын отмечает и другие политические нюансы, относящиеся к евреям в условиях войны и геноцида со стороны Гитлера. Но для нас, евреев, имеет существенное значение именно этот факт: Сталин сознательно, в угоду своей преступной политической игре с Гитлером, утаивал от советского народа подлинное, звериное, обличье фюрера, так как сам по сути своей был подобен этому фюреру…

По мере продвижения немецко-румынских войск по советской территории и их приближения к Балте, которая была расположена в семи километрах от одноименной железнодорожной станции на пути Одесса – Харьков, напряжение среди городского населения нарастало. Бродили панические слухи о якобы высадившемся немецком десанте в районе города Котовск (узловая железнодорожная станция в 25 километрах от Балты) о якобы проникших в город немецких шпионах, которыми кишит город… Родители предупреждали своих детей о необходимости повышенной бдительности: чуть что – предупреждать милицию о подозрительных лицах.

Запомнился даже такой случай: мы, группа ребят, однажды в августе обратили внимание на странного вида молодого мужчину в темно-синем комбинезоне и светлой тенниске, который энергично умывался на улице у водоразборной колонки. Поскольку мы были довольно ушлыми и шустрыми ребятами, к тому же настроенными на бдительность, то быстро сообразили, что этот чужак и есть первый немецкий шпион, подлежащий немедленному задержанию… Нас было около десятка мальчишек в возрасте от десяти до двенадцати лет, мы плотно окружили незнакомца и с возгласами «Поймали шпиона!» облепили его, мокрого и ошарашенного, вцепились в него мертвой хваткой и повели вверх по нашей Ленинской улице не куда-нибудь, а прямо в отделение НКВД, соседствовавшее с моим домом. Нашу шумную группу на всем пути следования сопровождала внушительная толпа людей, любопытных, которая нарастала по мере приближения к «офису» чекистов. Интерес и подозрение к задержанному подогревались тем, что он на все вопросы отвечал каким-то нечленораздельным мычанием – то ли изображал немого, то ли был им на самом деле. Все кончилось вызовом дежурного офицера, которому мы передали с рук на руки возможного шпиона, а также громко объявленной нам благодарностью…

…Память человеческая, особенно детская, фрагментарна и избирательна, сохраняет наиболее яркие и впечатляющие эпизоды жизни. Возможно, ученые-психологи когда-нибудь и раскроют секреты и механизмы запоминания мозгом получаемой человеком извне информации. Но в практической ситуации каждый из нас многократно убеждался в том, что по истечении некоторого времени многое из пережитого, слышанного, виденного стирается из памяти – за невостребованностью, ненадобностью. То ли оно отправляется на некоторый период в «корзину», как это делается в современных компьютерах, то ли исчезает навсегда.… Вот и моя память – так же. Помнится мне только «самое-самое», которое извлекается из корзины памяти.

• Расскажите об этом своим друзьям!