Что посеешь…

Размышления и воспоминания  — ко Дню знаний

Случайная встреча

Еду в Молчановку. В библиотеку. Троллейбус забит. Пассажиры – дети. Яркие куртки, кроссовки, бейсболки, шарфики, бантики. У каждого в руках – говорящее устройство: телефоны, смартфоны, планшеты. Возраст – лет 10–12. Хохочут, толкаются, задирают друг друга. Сделать замечание – не хочется. Зачем? Это – их время. Мы уже не будем такими никогда. А они войдут в наш возраст. Сами не заметят как.

Разговорились.

Айда, на Бухину гору

– Откуда же едет такая шумная компания?

– Мы были в театре.

– В каком?

Пауза. Переглядываются. Около меня столпилось уже человек 10–15.

– Не знаем.

– Что значит, не знаете? Там играли актёры или куклы?

– Актёры.

– Понятно. Значит, вы были в ТЮЗе. И какой же спектакль вы смотрели?

И снова пауза. Молчание. Переглядываются. Глазами спрашивают друг у друга – подскажи. И тут какая-то девочка за моей спиной говорит:

– «Королевство кривых зеркал».

– Что вы говорите! Это же замечательный спектакль. Вы, наверное, и книжку прочитали «Королевство кривых зеркал»? Понравилась?

И снова пауза.

– А что, правда, есть такая книга? Нам Татьяна Георгиевна не говорила даже.

Они вышли на остановке «Посёлок Энергетиков». Замыкала строй полноватая блондинка. Видимо, Татьяна Георгиевна. Завтра в «Плане воспитательной работы» напротив пункта «Поход в театр» она поставит галочку, открыжит мероприятие – «Выполнено».

Случайная, мимолётная встреча. Разговор на ходу. Но для меня он не был бесследным. Долго не могла прийти в себя. Пустота и бесполезность такого похода потрясли, не давали успокоиться, возмутили донельзя. Куда и для чего водили этих ребятишек? Что получили их душа, сознание, ум, над чем заставили задуматься?

А какими мы были в этом возрасте? Вернулась мысленно на семьдесят лет назад. Водили ли нас в театр? Как работали с нами «татьяны георгиевны» нашего времени? Каким было оно, «бытие», которое определяло детское сознание, формировало личность? Какое место в этом отводилось школе, какое окружению – друзьям, соседям, условиям жизни? Вспомнилось всё. Вернее – многое. Может, опыт из «вчера» окажется полезным и для «сегодня»?

Ландшафт. Окружение. Картины детства.

Май. 1948 год. Семь десятилетий назад. Мне 10 лет. Мама, папа, четверо детей. Репрессированных переселенцев с запада Союза привезли в Иркутск. Поселили в Лисихе.

Лисиха тех лет – пригород. Роддом, туберкулёзная больница, 9-я Советская – окраина города. Дальше – пустыри, свалки, капустно-картофельно-морковные поля. Рабочий посёлок начинался на спуске Русиновской (Байкальской), чуть ниже Цимлянской. Весь посёлок выдержан в одном архитектурном стиле – барачном. Не путать с барочным. Выбивались из общего строя два здания. Двухэтажная школа в дереве – у татарского кладбища, 16-я семилетняя школа. В районе сегодняшней плотины ГЭС – «красный дом» – казарма на берегу Ангары, двухэтажная, в кирпиче. Новоприбывших поселили в «красном».

Ландшафт пригорода – рытвины, ухабы, глиняные отвалы, ямы, забои. Это результат добычи глины для кирпичного завода. Узнали позже. Всё густо заросло лебедой, крапивой, коноплёй. Почта, больница, лесопилка, кирпичный завод, детский сад, магазин – посёлкообразующие. Жить можно. Через дорогу – Ангара. Дети сразу гурьбой бросились на речку, купаться. Но не тут-то было. К воде было не подступиться. Высокий, заросший бурьяном спуск резко обрывался и падал в воду. Страшно. Это если смотреть вниз. А вдаль? Из воды, ближе к середине, поднимались высокие пикообразные утёсы – Ангарские пороги. Вода крутится, пенится, летят брызги. А по речке плыло что-то длинное-предлинное. Улица из брёвен, связанных между собой. И дядьки, издали похожие на бурлаков, рулили длинными вёслами и что-то кричали друг другу. Рулили виртуозно. Река-то – не послушный ручеёк. «Это плоты. Их сплавляют по реке к лесопилке. Доски будут напиливать», – пояснил прохожий. Он тоже любовался видом... Такую Ангару уже никто и никогда больше не увидит. Утёсы – под водой. Впечатление потрясающее.

Дети «красного дома». 1948 год

Ангара, с одной стороны дома, с другой – тюрьма. Своя, лисихинская. Со всеми атрибутами неволи: часовые на вышках, колючка вокруг, высокий забор, свежевспаханная чёрная полоса земли – оградительная линия. Каждый день мы видели одно и то же «кино»: утром толпу в серых фуфайках ведут на завод. С овчарками. Вечером – назад. Привели. Остановились. Пересчитали. Партиями запустили за забор. Ворота с лязгом закрылись. Тишина. Мы, стоя у входа в дом, молча, в тишине, наблюдали. Однажды не досчитались одного. Молодой паренёк, заключённый, решил сбежать. Забрался на высоченную заводскую трубу (наверх вела удобная лестница из скоб). Затаился. «Дождусь, колонну уведут. А потом...». Не получилось потом. Нашли. Гнали одного, пинками, от завода до тюрьмы. И не просто. А с собаками. Пнут – беги. Он бежал. Через какой-то интервал – спускали собак. Они хватали его за ватник, валили на землю, рвали. Конвоиры, здоровые мужики не спеша, спокойно, подходили, брали собак за ошейник, тянули на себя. Снова пинок – беги... И так от завода до тюрьмы. Высыпала вся мелюзга «красного». Оцепенели. Смотрели не шелохнувшись. Я помню животный страх и ужас на лице паренька, когда он упал в очередной раз у нашего дома, и когда его рвали собаки. Виноват – да. Наказать надо – да. Но одно дело – наказание. Другое – зверство. Это было зверство.

Свою приятельницу, известного психиатра, я как-то спросила: «Почему одни события сохраняются в памяти на всю жизнь? Ярко. Чётко. До мелочей. А какие-то уходят из сознания раз и навсегда? Словно ластик стёр карандашный рисунок. Нет, не было. И всё». Её ответ: «Запоминается то, что явилось сильным эмоциональным потрясением. Вызвало яркие чувства. Неважно, позитивными или негативными они были». О том, что осело в памяти, что вытаскиваю сейчас из её закоулков, я и пишу.

Частный сектор. Разводная. Сервиз.

Не думайте, что мы жили лишь в окружении ссыльных и заключённых. Нет. Целая улица по берегу Ангары – «частный сектор». Старожилы этих мест. Жили они, по нашим понятиям, хорошо: зажиточно, основательно, обустроено. Крепкие дома, обширные огороды, в каждой усадьбе живность: птица, поросята, корова, а то и две. За Лисихой, по берегу реки, недалеко, следовали деревни Малая и Большая Разводная. Летом, собрав со всех дворов трёх деревень коров, пастух гнал стадо на выпас. Огромное стало впечатляло. Вечером – медленно, степенно, нагуляв молоко, стало разбредалось по своим дворам и стайкам. Молоко пришло домой. Начиналась дойка. По всей улице – запах навоза, коровы, парного молока.

Новосёлы и старожилы сошлись быстро. Перезнакомились. Задружили. Мы у них брали молоко, яйца, творог, сметану. Были деньги – расплачивались ими. Не было – шёл обмен: вещи на молоко. За овощами ходили в соседние деревни. В этих сёлах жили мои подружки – Вера Медведева, Алла Токарева, Лариса Торопова. Я бегала к ним в гости. Они заходили за мной по дороге в школу.

Подружки

Усадьба Медведевых в Малой Разводной славилась помидорными плантациями. Сколько у них было соток земли – не знаю. Но огород казался мне безграничным. Помидорные ряды – на всём пространстве. Ни теплиц. Ни укрывного материала. Всё росло под открытым небом. Созревало, набирало силу – царство красных овощей. У Тороповых запомнился сад. Лариса всегда угощала ранетками – маленькими яблочками. Эти небольшие кисло-сладкие плоды набивали оскомину. Но мне казалось – нет ничего вкуснее этого «фрукта». Запомнилась Ларисина тётушка. Всегда ухоженная, хорошо причёсанная сельская аристократка. От неё мы слышали: святки, Рождество, гаданья, колядовать, куличи. Она поучала нас, что к этим праздникам дети должны для взрослых «ставить концерты». А за это последует угощение. И мы «ставили». Исполняли танец «Тройка» под песню «Запрягу я тройку, тройку тёмно-карих лошадей». Нас – четыре подружки. Трое изображали «тёмно-карих». Скакали, копытами взбивали снег, неслись «прямо к любушке своей». Четвёртая, сдерживая вожжи, изображала ямщика. За танцем следовали стихи, песни: «Вижу чудное приволье», «Здравствуй, милая картошка» – в общем, что знали, то и «ставили». И было нам угощение: конфеты, пироги, чай. Сидим за столом, нам подают чай из самовара. Тётушка: «Вы почему всё время путаете «сервиз» и «сюрприз»?» Сюрприз – это... Сервиз – это... И шёл рассказ. 14 век, Китай, фарфор, красивая посуда. Набор одинаковой посуды – сервиз... Она, тётушка, выросла среди тех, кто лично знал декабриста Артамона Захаровича Муравьёва. И нас пыталась посвятить в подробности той жизни, рассказать что-то такое... Да куда там... Мы были малы и легкомысленны. «Вчера» не вызывало у нас ни любопытства, ни интереса. Лучше на Ангару сбегать. Жаль, не вернуть. Никогда. Никому.

На улице Урицкого в своё время был единственный комиссионный магазин. В 50-е годы иркутяне-старожилы сдавали туда вещи. Сохранившиеся с царских времён картины в позолоченном багете, подсвечники, подстаканники серебряные, веера. Это «пиршество необыкновенного» можно было рассматривать часами. Витрину много лет украшал китайский чайный сервиз. Белый фарфор, яркие, неземной красоты цветы завораживали. По дороге во Дворец пионеров я часто тормозила у витрины. Стояла. Смотрела. Любовалась. И вспоминала Ларисину тётушку. Её рассказы. Её хотение научить нас чему-то нужному.

Всенощная. Атеизм. Мудрость мамы.

Переселенцы были людьми глубоко верующими. Крещённые сами, они крестили всех своих детей, рождённых в Иркутске. Венчание в церкви, крещение детей, соблюдение постов для них было делом обычным, обязательным. Регулярные исповеди, ежесубботнее посещение службы – то же самое.

Помню 17 апреля 1949 года. Соседка Мария Доскалюк, высокая, седая, костлявая старушка говорит:

– Пасха. Сегодня мы пойдём с тобой в церковь. На Всенощную. Возьми с собой то, что завтра будете кушать – освятить надо. Я взяла сайку и кусок колбасы. И пошли. Пешком. Старый и малый. Отстояли службу. Помню крестный ход. Но как освящали мою сайку – не видела. Уснула, прижавшись к бабушке. Помню, как она расталкивает, будит меня – всё, батюшка уже освятил. И мы пошли назад. Раннее утро. Свежо. Город пустой. И так легко на душе, светло. Почему я так этот день запомнила? Дело в том, что в этот день в роддоме на 8-й Советской моя мама рожала. В семье появился пятый ребёнок, сестричка Тонечка.

Савко В.Г. с младшими детьми. Лисиха, берёзовая роща

Мама с папой венчаны. Все дети крещёные. Но это никак не связывалось с нашим детским мировоззрением. Крестят – это данность. Так надо. Мы же, все дети, росли атеистами. Папа иногда начинал говорить о Боге, святости, рае и аде – тогда поднимался спор: «Ты по старинке... Это всё – предрассудки... В школе сказали... В книге написано...Толстой отрёкся...». Мама быстро прекращала этот бесполезный разговор: «Оставь детей в покое. Правильно так, как учат в школе. Не забивай им мозги... Иди лучше в стайку, подкинь сена и убери навоз». И он шёл. Мы остывали от беседы.

К тому времени стали жить лучше. Купили корову – Январку. И очень её любили. Беседы Ларисиной тётушки, поход на Всенощную, споры с папой, прочитанные книги, атеистические беседы в классе – ничто не проходило бесследно. Где-то глубоко в сознании, памяти откладывалось. Оседало. Оставляло зарубку. И потому, видимо, все праздники принимались одинаково радостно. Были жданными. Пасха и 1 Мая, Троица и 7 Ноября, Рождество, Новый год, Святки... Всё шло параллельно. Одно дополняло другое. Одно не мешало другому. В душе и в сердце всё уживалось, дружило, не ссорилось, соседствовало.

Проект Кербеля. Учёба – трудная работа. Уроки школьной тетради.

Как и куда развиваться Иркутску? Этот вопрос был основой споров и дискуссий архитекторского сообщества города в 1948 году. Одни считали: от вокзала в сторону Кузьмихи. Другие: от 9-й Советской (Волжской) в сторону Лисихи и Разводной. Каждый убедительно доказывал своё. Победили сторонники Лисихинского проекта. Возглавлял эту группу известный архитектор Борис Кербель. Иркутск в те годы отличался от других сибирских городов тем, что строили в основном в дереве. На 24 деревянных строения приходилось одно каменное здание. Было решено новые микрорайоны отстраивать в кирпиче, шлакоблоках, то есть «в камне». На кирпич появился большой спрос. Но на допотопном заводском оборудовании, установленном ещё купцами в царское время, много кирпича не получишь. Так завод попал в эпицентр реконструкции и развития. Предполагалось полное обновление технологий. Мы, дети, взрослых газет не читали. Трудных слов: «реконструкция», «изыскательские работы» (на Ангаре), «техническое оснащение» – не понимали. Фаина Ивановна Оболкина, позднее Анна Даниловна Карнаухова приносили на классные часы вырезки из газет, статьи, раскладывали перед собой. Переводили нам с русского на русский, на понятный детский язык:

– На Ангаре начинает строиться...

– На нашем заводе скоро...

– Вы видели, какие большие машины появились на наших дорогах? Это...

– Вы будете жить... Но это – завтра. А сегодня у вас одна работа – У-ЧИТЬ-СЯ. А ваши оценки – не просто цифры в дневнике. Это оплата за труд. И посмотрите, как вы по-разному зарабатываете! У одних – 4, 5, 5..., у других – 3, 4, 4..., у третьих – 2, 2, 3... А если всё время – 2, 2, 3? Ведь и жизнь не так может пойти, как следует...

Невинный разговор. Спокойные, домашние интонации... Но ребёнок делает для себя вполне взрослые выводы. Надо хорошо выполнять уроки. Иначе ведь и жизнь может пройти в фуфаечной толпе в сопровождении собак.

Наши учителя. Одна – в начальных классах. Вторая – классный руководитель в 5-м, математик. Обе немолодые. Седые. Калачиком уложены волосы. Всегда в тёмно-синем двубортном пиджаке. Туфли не один раз подбитые. Жили в бараках, как все. Как же они УМЕЛИ РАБОТАТЬ! Закладывать правильные мысли и понятия в детские умы.

Школьная тетрадь. Тонюсенькая, в линейку или в клеточку. Тетрадь тех лет. Как много полезного сообщала нам её обратная сторона. Тексты:

– «Всем хорошим во мне я обязан книгам» /М. Горький/.

– «Математику уже затем учить надо, что она ум в порядок приводит» /М. Ломоносов/.

– «Бороться и искать, найти и не сдаваться» /В. Каверин/.

– «Лучше гибель, но со славой, чем бесславных дел позор» /Ш. Руставели/.

– «Без труда не вынешь и рыбку из пруда» /поговорка/.

– «Береги зрение. Читай при освещении. Свет из окна и лампы должен падать слева». Здесь же: таблица умножения, спряжение глаголов, склонение слов. Одни тексты закрепляли знания. Другие – будили воображение, звали к высокому, вечному. Третьи – заставляли взять в руки книгу и найти, кто из героев произнёс фразу. Конечно, эти же мысли, назидая и поучая, толмачат ребёнку и взрослые. Не всегда доходит. Слушают, но не слышат. А тут сам, не торопясь, в тишине прочёл – и словно что-то ОТКРЫЛ для себя. И прочитанное становится твоим: сознанием, убеждением. И такие моменты дорогого стоят. Нет мелочей в обучении. Даже тетрадь, оказывается, можно сделать инструментом воздействия.

Переезд. Криминальное соседство. Феномен двора.

На углу Донской и Байкальской стоят три дома. Каменные, двухэтажные. Через дорогу, в сторону 39-й школы – четвёртый. Это исторические дома. Первые ласточки обновлённой Лисихи. Возраст их подходит к семидесяти. Старожилы округи. Стоят крепко. Основательно. Но раньше их сюда перекочевала тюрьма. Та самая. Переехала как бы с одной улицы на другую. Строить новый микрорайон должны были заключённые. Вот их и приблизили к месту работы. В район бульвара Постышева. Заложили одновременно три восьмиквартирных дома. Поднялся один. Выдали ордера. Первым вступил в строй – первый от угла. Угловой сдали – заселяйтесь. Мы въехали в новое жильё. Вселяли по две семьи. Каждой – комната. Общая кухня. С большой кирпичной печью. Места на чугунной плите должно хватить и чайникам, и кастрюлям. Да и комната побольше, чем в бараке. Можно три кровати поставить. Удобства на улице. Вода – в колонке на углу. Какие мелочи! Мы выехали из барака. Жили в новом доме за колючей проволокой. Ведь ещё два дома нужно было построить. Через проходную ходили дети в школу, родители на работу. В школу – во вторую смену. До уроков успевали на стройке собрать щепки, стружки, отходы досок для топки печи. Выходили на улицу с корзинками, мешками, собирали топливо. Строители (мужчины, заключённые) делали свою работу, мы, дети, свою. Никто никого не обижал, не задевал, не трогал. Не было ни краж, ни насилия. Этих дяденек мы не боялись. Правда, принеся домой топлива и воды, длинной доской, которая упиралась в стенку, подпирали дверь и накидывали крючок. На всякий случай... Прошло какое-то время. Дома заселили полностью. Снесли забор с вышками и проходной. И новый микрорайон «Жилпосёлок» отрылся на обозрение всем.

Дети нашего двора. 1952 год

Но соседство с криминальной средой продолжалось. И не один год. Рабочие руки нужны были не только стройке, но и кирзаводу. Для производства строительного материала. Город разрастался. Правда, контингент лагеря сменили. Увезли мужчин. Привезли женщин. Надо сказать, от такого соседства детям была только польза. И немалая. Дело в том, что охраняли лагерь солдаты-призывники. А у солдат было много чего нужного для детского «гулянья» на улице. Были клуб, спортивный городок, небольшая библиотека. В клуб детвора бесплатно проходила на киносеансы. В этот же клуб привозили артистов – заключённых из Ангарска, Чуны, Тайшета. В их исполнении жилпосёлковские недоросли впервые увидели пьесы Чехова, слушали стихи Симонова и Твардовского. Но самая главная, основная, ничем не заменимая полезность – спортплощадка. Хорошо оборудованная: турник, спортивные кольца, перекладина, гигантские шаги, гимнастическое бревно, волейбольная и баскетбольная площадки и даже – качели. Если родители вечером не могли дозваться ребёнка домой – искать нужно было только там, на площадке... Была у малышни ещё одна забава. Вечерами, до отбоя, солдаты совершали «вечернюю прогулку». Строем, с песнями, колонной проходили по Донской, Байкальской, вокруг лагеря. Не выходя из дома можно было слушать: «По долинам и по взгорьям...», «Непобедимая и легендарная...», «Что ты, Вася-Василёк, голову повесил...», «Путь далёк у нас с тобою, веселей, солдат, гляди...». Дети всего двора, от 6 до 10 лет, создавали свою колонну, пристраивались к шествию, старались идти в такт и тоже пели. Знали наизусть все песни. А песни-то, согласитесь, красивые. Всё – и текст, и мелодия, и настроение.

Держу в руках фото тех лет. Вспоминаю имена, фамилии. Вглядитесь и вы в эти лица. Одеты так, словно перед вами члены «Республики Шкид». Яркие куртки, кроссовки, бейсболки – такую одежду в те года даже в самом сказочном сне увидеть невозможно было. Но не это главное. Глаза детворы. Их улыбка. Озорные мордашки. У них было ДЕТСТВО. Детство с играми, секретами, соревнованиями, походами гурьбой на Ангару и в кинотеатр «Пионер», ночёвками на сеновале. Иногда летним вечером весь двор был слушателем переклички с одного сеновала на другой:

– Витька, ты спишь? (Вовка Дьяченко кричит моему брату).

– Дурак, как я могу спать, раз тебе отвечаю?

– А, ну да. Так я чего? Завтра с утра мы куда?

Все слушали. Ага, они на карьер! Может, и мы тоже? Или ещё куда.

Эти дети много читали. Обменивались не картинками из планшета и не смсками, а книгами, марками, фантиками. Взахлёб пересказывали друг другу новый фильм или страшную сказку. Хвастались силой. Кто сколько подтянется. Кто сколько раз штангу поднимет. Кто сколько раз через скакалку перепрыгнет. У них было ДЕТСТВО. И в том, что оно было такое – немалую роли сыграл двор. Я думаю, феномен двора, его роль ещё мало изучены. Что такое «наш двор»? Это – наша территория. Это – все друг друга знают. Это – «наших» обидели из соседнего двора. И тогда шли разбираться: как, за что, почему? И – «чтобы этого больше не было. Поняли?». Конфликтовали, ссорились, враждовали? Бывало. Мерились и силой кулаков. И до крови. Но ненадолго. «Пойдём, я тебе покажу, что у меня есть...». И показывали: яркое стёклышко, фантик, новую скакалку... Мир наступал так же неожиданно, как разборки.

Иногда двор называли «Савкин двор» – семья самая многодетная. Через дорогу – Бухин двор. Там жила семья Бух. Каждую зиму их отец заливал высокую ледяную горку.

– Пойдём в «Савкин двор» на площадку (те, у кого не было своего двора).

– Нет, лучше на Бухину горку, покатаемся...

Дети нашего двора. Джамаловы, Фёдоровы, Евдокимовы, Лебедевы, Хафизовы, Савкины, Козловы. Наивные, драчливые, озорные, забияки, задиры. Жизнь каждого сложилась по-разному. Но – неплохо. Ни один – не был, не привлекался, не ... Профессия. Дети. Внуки. У каждого. А какие замечательные были у нас соседи! Немногие запомнились. Что вы хотите – столько лет прошло?

Лидия Ивановна Тамм. Аристократка, начитанная. Прошлое города знала хорошо. Рассказывала. Манера одеваться выбивалась из общего ряда: кружевные перчатки, шляпка, белый пыльник (лёгкий летний женский плащ).

Валентина Андреевна Штанникова-Фёдорова. Ведущий экономист завода. Статная. Держалась с достоинством. Её вишнёвое, с выбитыми по подолу и груди гроздьями винограда пальто знали все.

– Видите, какое красивое у тётеньки пальто? Из нашего двора. (Беседуют малыши на лавке, подслушала, запомнила).

Многодетная семья Иоффе. Жили в соседнем доме. Дети производили впечатление маленьких учёных. Аккуратные, всегда чисто одетые, хорошо учились. Александра – одного из братьев – дворовая компания прозвала «гроссмейстер». Соперников по шахматам в нашем дворе у него не было. Из этой семьи – Сергей Иоффе, поэт.

Выход в театр. Что посеешь...

Водили ли нас коллективно в театр или кино? Конечно. Но сама подготовка к «походу» – целый сценарий, разработанный умными педагогами. По этому сценарию мы должны были:

– прочесть книгу, из которой выросла инсценировка спектакля;

– познакомиться с автором книги и сценаристом пьесы;

– что-то, по желанию, выучить наизусть.

Так в нашу жизнь вошёл «Конёк-Горбунок» П. Ершова, «Чудесный клад» П. Маляревского, «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу... Вместе с книгами – жизнь нашего земляка П. Маляревского, биографии Ершова и американской писательницы... Как правило, читали коллективно, в классе, вслух, на внеклассном чтении. Читали дети. По очереди. Класс слушал. Обсуждали. Спорили. Наконец, наступал день икс. Школа шагает в ТЮЗ. Колонной. Пешком. Через весь город. Назад – маршрут тот же. Впечатлений хватило надолго. Запомнились актёры – Манихин и Козлитина. Были ли такие походы частыми? Не скажу. Хлопотное это дело. Но главное учителя сделали: детям показали театр, подготовили, и серьёзно, к «выходу в свет», дали толчок. Ведь в любом деле важно на «сколько», а «как». Лучше прочесть одно хорошее произведение, чем мусолить макулатуру Д. Донцовой. А дальше? Дальше уж мы сами «доставали» родителей: теребили, просили деньги на ТЮЗ.

Детская головка – это новая тетрадь, незаполненный программами компьютер. И каждый день в это незащищённое ничем устройство идёт поток информации. Транслируется, проецируется, вгоняется. Трансляторов – не счесть. Учителя, семья, случайный прохожий, глупая передача, нечаянная фраза соседа, неумная шутка... А всё это, вместе взятое, формирует личность. И повезёт тому, с кем рядом находятся качественные, надёжные фильтры: Анна Даниловна, мама, Ларисина тётушка, пьесы Маляревского... Ведь подобное производит подобное: пчела – пчелу, оса – осу, то есть что посеешь. А если нет? Если фильтр отсутствует?

Вот на такие рассуждения, воспоминания натолкнула меня неожиданная, мимолётная встреча... в городском троллейбусе.

• Расскажите об этом своим друзьям!