НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

Будильник памяти

05 Января 2021 г.

Новый год. Единственный праздник, от которого внешне открещиваюсь, а внутренне жду… счастливых перемен, исполнения самых-самых желаний и… подарков, как знаков внимания. Ещё один Новый год! И в этот редкий раз он весело, дружно прошёл в кругу моей небольшой семьи. Из Иркутска приехала дочь с младшим сыном и мужем, с вахты успел вернуться сын.

Будильник памяти

Художественный очерк (публикуется в сокращении)

Радостно так, как давно не было. Такое неизбывное чувство, что сегодняшний праздник запомнится мне так же, как помнится встреча давнего-давнего Нового года. Вернее, помнится всё сумбурное, трепетное до замирания сердца, что предшествовало и сопутствовало этому.

…31 декабря 1956 года. Раннее-раннее утро. Морозы днём стояли такие, что птицы на лету холодными комочками резко падали в снег. Можно представить, какая тогда лютовала стужа ночью, а самый мороз наступал под утро. Обычно в это время меня даже плач маленького Серёжки не мог разбудить, но тут я отчего-то проснулась. Мне 9 лет, два месяца и три дня. Я старшая из детей. Генка, погодок, спит, прижавшись спиной к моей спине – у нас с братом одна кровать на двоих.

* * *

Мы жили в шахтёрском посёлке имени Ворошилова, в обиходе – Восемнадцатая, по номеру шахты. Нам принадлежала половина служебного дома – папе такую рос­кошь года три назад по должности (председатель шахткома) выделили. В стенах из комнаты в комнату, из кухни в кухню прорубили проёмы, облагородили их косяками – вот и полноценная двухкомнатная квартира. Наша выходила на две стороны света: восток и запад; у нас было два крыльца, двое сеней, две кухоньки с печками, две комнаты. Одну комнату родители обустроили под общую спальню, вторую сделали залом. Сени на зиму превращались в кладовку, погреб и холодильник – там хранились какие-то летние вещи, инструменты; стояли кадушки с салом, мясом, квашеной капустой, солёными грибами и прочими продуктами, которые можно замораживать.

Кто, интересно, из молодых знает сейчас замороженное кругами молоко с толстой желтоватой жирной сладкой корочкой, вкуснее самого вкусного мороженого? Мои дети не знают, внуки – подавно. А у нас в тех сенях ледяные молочные кружки не выводились. Бабушка и другие родственники, кто держал коров, намораживали их для нас в Касьяновке. Вот вспомнила замороженное молоко – и во рту осязаемо появился вкус молочной вермишели с настоящим сливочным маслом. Только у мамы получалась такая аппетитная вермишель на молоке!.. Мамины блюда заслуживают отдельного рассказа – небольшой поваренной книги простых блюд, но со вкусом «пальчики оближешь!»

Западная кухня играла роль прихожей. Достаточно вместительный угол у входной двери украшали полочки с крючками и гвозди, вбитые на разной высоте, для взрослой и детской одежды, шапок. В углу господствовала печка, а напротив неё, в другом углу, висел умывальник за шторкой. Такое убранство, такой «дизайн» – не в диковинку для поселковых. Но вот большая, под подоконник, коробка-клетка из крепких деревянных дощечек – курятник с живыми курами и петухом – зимовала далеко не в каждом доме. И на сплошной, крепкой «крыше» курятника, застеленной тёплыми домоткаными дорожками, было моё любимое место для игр с куклами и младшим братишкой Серёжкой. Мы оба страсть как любили оттаивать ладошками и губами в морозных узорах на окне «проталины» так, чтобы из них получались сказочные города (или хотя бы дом) в окружении причудливых «трав» Деда Мороза. «Строила» города в основном я, показывая братишке, куда прижаться ладошкой. Я была ему нянькой, можно сказать, с первых дней его рождения – мама, учительница, почти не сидела в декрете.

В лютые морозы мы весь день топили обе печки. На ночь у той, что в кухне-прихожей, мама закрывала вьюшку, составляла на её краевые кирпичи и прямо на чугунную плиту все валенки, варежки, детские телогрейки и пальто, а во вторую печку несколько раз за ночь подбрасывала совок-другой угля. И всё равно, под утро не то чтобы полностью выстывал наш дом, но вылезать из тёплой постели на ледяной пол совсем не хотелось.

* * *

Я высунула из-под одеяла «один только нос». Тихо в доме. Ни звука. Не слышно ни маминого шевеления, ни Серёжкиного почмокивания. Ему всего полтора года, и спит он у мамы под боком, не выпуская изо рта её грудь. Не шелохнутся, не кудахнут куры. Тишина! Мёртвая тишина. Не слышно даже Генкиного дыхания. Страшно! Напряжённо вслушиваюсь в тишину на улице. Вслушиваюсь и, казалось, «вижу» чёрную-чёрную ночь, а в ней в белом куржаке, как в тонком игольчатом кружеве, и в кухте, как в пушистой вате, навесы над крылечками, закрытые ставни, лаз в будку Найды, штакетник забора, деревья. Дальше – улица, тоже с куржавелыми штакетниками вдоль, красивыми «кружевными» деревьями. И – никого. И – звенящая тишина. Лежу, слушаю, боюсь шевельнутся, чтобы шорохом не спугнуть, не пропустить очень важный звук. Что-то треснуло за самым окном, будто камушек кто в ставню бросил. Вздрагиваю. Вспоминаю: мама говорила, что от мороза с таким треском могут лопаться деревья, заборы, венцы домов, даже камни. И опять – долгая тишина. И вдруг, вот он – звук! Похожий на еле слышное урчание собаки. Вот – чуть громче, а значит, чуть ближе. Улавливаю: он – с дороги-поворота с Московского тракта на нашу улицу. Догадываюсь, что это за звук, что это за рокот, но ещё боюсь верить. А рокот всё ближе, и вот уже явно слышен гул мотора. Вот он взревнул и опять потихоньку урчит. Хлопают металлические дверцы, скрипит снег под шагами, хлопает, словно охает, калитка, громкий скрип снега вдоль дома, на крыльце, открывается дверь, шаги и шорох непонятный в сенях…

Я уже стою в дверном проёме из комнаты в прихожую. Мама успела крючок с двери в сенях откинуть и уже в печке угли ворошит, дрова подбрасывает. Входная дверь распахивается, в клубах морозного пара «входит» пушистая живая ёлка, и, то ли папа несёт её, то ли она ведёт его, но… он приехал! Папа. Мой папка. Сколько помню, его по необходимости, как коммуниста, переводили с одного трудного фронта работ на другой. В этот раз он уже месяца полтора работал на ЛЭП­500, дважды буквально на полвоскресенья приезжал к «моей Катюхе». Но почему-то последние дня два-три мама переживала, что к Новому году он не успеет. Тревога передалась и мне, оттого-то и проснулась в непривычную неподъёмную рань, и напряжённо прислушивалась к звукам в ночи.

Приехал! Успел! Ура! Шум, суматоха. Мама уже ставит чайник на печку, кастрюлю с водой, большую сковороду картошки, тушёной со свининой, я из сеней несу замороженные пельмени. Мама мало придерживалась поста, а папа и вовсе его не соблюдал. Первое, что он сказал из-за ёлки: «Катюха, здорово! Корми мужа и гостя, мы голодные, как волки! От Тулуна не останавливались, боялись мотор замёрзнет, не заведём». Сказал, пронёс ёлку в зал и вышел к машине, которая стояла уже во дворе с заглушенным мотором. Как хорошо морозным ранним-ранним зимним утром слышны на улице скрип снега, шаги, голоса!

– Андрей Григорьевич, тут коробки к полу примёрзли, еле отодрал, дно крепче держите.

– Держу! Вторую ставь сверху. Я – коробки, а ты из кабины авоськи забери. Тоже там смотри, мандарины не подави, бутылки не разбей.

Папа и шофёр друг за другом внесли в дом большие картонные коробки, авоськи, сняли тулупы, полушубки, шапки-ушанки, пимы снимать не стали. Почти в каждом хозяйстве имелись тогда огромные, до пят, тулупы. В жгучие морозы их надевали поверх аккуратных, до колен, ладно сидевших на фигурах военной выправки, полушубков или кургузых ватников.

Шофёр сидел на табуретке у печки в прихожей, растирал занемевшие руки, курил и наблюдал за нашей с Генкой суматохой. Серёжка ещё спал – все «шумели», стараясь его не разбудить. Мы успели потрогать ёлку, повосторгаться её ароматом – это была первая новогодняя ёлка у нас в доме – и уже вертелись у коробок. Что в них? А папа, словно настоящий Дед Мороз, доставал и доставал «богачество», и складывал на курятник. Генке – ружьё, точную маленькую копию папиного дробовика. Мне – красивую куклу, маме какие-то подарки, Серёжке что-то и маленький, как настоящий, с циферблатом, двигающимися стрелками, будильник. Он даже заводился и красиво звенел. Были в коробках банки с тушёнкой, сгущёнкой, конфеты, впервые нами увиденные, шоколадные диковинные, ароматные да такие вкусные, какие сейчас не делают, что-то ещё из продуктов, на которые «глаза горели», но жадность не одолевала. Ну, день-другой поели, друзей угостили, похвастались… Все хвастались, и я хвасталась, но почти тут же стыдно становилось за бахвальство… Нас воспитывали: «Не жадничай! Если есть, чем поделиться – поделись, но не хвались».

Удивила авоська с мандаринами. Помнится, их мы тоже впервые увидели и попробовали. Тот аромат поразил, запомнился как неотъемлемый атрибут Нового года. На всю жизнь! На всю жизнь запомнился и мёд. Жёлтый, янтарный, крупинками, которые приятно шершавили язык и плавно таяли. И лежал этот мёд в трёхлитровом бидоне комками, а не сплошной однородной массой. Когда папа открыл крышку, и достал деревянной ложкой несколько комочков, по кухне разнёсся необыкновенный аромат цветов, леса, солнца, лета. Такого мёда я больше не встречала.

И всё-таки, самое главное, что привёз тем утром папа, это – книги. Много книг. В половину моего роста стопка, прочно перевязанная бечёвкой. Все, конечно, не помню, но любимые: сказки Александра Пушкина, Ганса Христиана Андерсена, Шарля Перро, роман «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу, повесть «Принц и нищий» Марка Твена – не забылись. Самой любимой на многие годы стала увесистая крепкая книга «Русские народные сказки». Картинки в ней – изумительно красивые, и сказки начинались заглавными буквами, абсолютно разно выписанными в русском стиле огурцами, сказочными героями. Часто потом для стенных газет я перерисовывала эти буквы. Сказки пересказывала подругам, братьям, кузинам и кузенам, позже дочке и сыну, внукам. Много книг потом при переезде в Братск (и в Братске за первые лет за десять мы поменяли три квартиры) потерялись, подарились, но «Русские народные сказки» и мои племяшки читали в восьмидесятых…

Дальнейшие события того дня, их последовательность и сразу, через день, не сумела бы восстановить досконально. Разве можно необыкновенную радость, счастье, переливающееся через край, остановить и построить в жёстком порядке?!

Днём, не замечая мороза, мы с братьями, даже с Серёжкой, облазали кабину и грузовой «салон» машины по несколько раз. Не однажды к нам присоединялись Сашка Баркалов, Васька Козлов, Инка Ермакова, Светка Лазаренко и другие друзья, подруги с улицы: грузовик во дворе – это тоже праздничный подарок для ребятни.

А в доме народу к вечеру – не протолкнуться. Не помню, кто именно из маминой родни, но Люба, бабушкин «поскрёбыш», тётя моя, младше на четыре с половиной года, точно была… Мы успевали помочь взрослым ёлку нарядить: яркими плоскими игрушками из папье-маше, бумажными хлопушками, конфетами, что папа привёз, и «снежками» из ваты. Между всеми нашими забавами, делами мне ещё надо было постоянно нянчить Серёжку и приглядывать за капризной Любой. Лютая зима, неблагоустроенная квартира в служебном доме… А нам здорово!

Новый год встречали в зале за круглым раздвинутым столом под белой скатертью, красиво вышитой мамой. И стол был богат, и родни весёлой, певучей, дружной много, и папа с мамой, как всегда, вместе. На нас, детей, никто особенного внимания не обращал, но я чувствовала, что этот праздник и для нас. Нас не шпыняли, если мы попадали в поле зрения, обнимали, если оказывались «под ногами», подхватывали на руки, кружили. Взрослые не выясняли никаких личных отношений, пели, пили-ели, рассказывали что-то смешное, понятное только им, плясали до упада и… играли. В разных концах комнаты поставили стулья, натянули между ними и привязали к спинкам суровую нитку, на которой заранее были на коротких ниточках привязаны конфеты, хлопушки с какими-то заданиями, поздравлениями внутри, мандарины, огурцы солёные, пустышки, спрятанные в обёртки и что-то ещё, что для взрослых имело особый смысл, который мы не понимали, а взрослые хохотали до упаду. Желающему завязывали глаза, отводили на несколько шагов от нитки с подарками, раскручивали, вручали ножницы и смотрели, подсказывая «правее, левее, ниже возьми, выше», что срежет играющий. Этой игрой взрослые любили иногда развлечься и летними вечерами, собираясь в соседнем дворе – он был общий, большой и без ограды. Допускали до игры и нас, ребятню. Той зимней ночью после игры нас отправили спать. Люба больше всех капризничала, ни в какую не укладывалась в нашу постель, пока ей не разрешили взять будильничек. Ох, уж этот будильничек! Так ей, крохе, глянулся он тогда, что она до сих пор при встречах, когда, выпив рюмку-другую, мы вспоминаем наших родных, поём «их» песни, окунаемся в наше детство, попрекает меня: «Не отдала мне его, жадина, когда вы в Братск уезжали. А я так плакала, так просила! Нет, ты мне куклу вместо него сунула».

Осенью 1957 года из страны детства, Касьяновка-Восемнадцатая, мы уезжали в страну отрочества, юности – Братск. Что-то необъяснимо притягательное жило в будильничке – не могла я с ним расстаться. Он так же, как «Русские народные сказки», путешествовал с нами долгие годы, и незаметно затерялся где-то в моей юности. Может быть, это он, будильничек, сохранил для меня, спрятал на задворках бессознательной памяти волшебное Время моего счастливого детства. А разбудил эту память, помог вновь ощутить радостные сильные волшебные эмоции, иной будильник: мои дети, моя маленькая заботливая семья, которую собрал Новый 2020 год.

  • Расскажите об этом своим друзьям!