- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
Стрижуля (Продолжение 2) |
| Лилия ЛАДИК |
| 25 Марта 2021 г. |
|
( Начало. Продолжение) Но Стрижуля без энтузиазма выслушала мое предложение.
Людмила Стрижова, народная артистка России. Сцена из спектакля «Последний срок» (В. Г. Распутин), слева направо: Варвара (Н. Олькова), старуха Анна ( Л. Стрижова), Люся (Л. Покова) – Давай вначале в Эрмитаж, – сказала она. Я задохнулась от возмущения. – Как это в Эрмитаж? А Попков?! Ты даже не представляешь, что это за художник! У него же вся Россия как в зеркале! И вообще, нужно знать вначале родную культуру, а потом уже погружаться в другую. Но Стрижуля, всегда такая сговорчивая, на этот раз уперлась рогами в землю: – Хочу в Эрмитаж. Русский музей потом. Ее неожиданный отпор поразил меня. Как?! Стрижова – такая «русопятая» с ног до головы актриса – и так (показалось мне) небрежно относится к Русскому музею?! К русской культуре? Между нами началась горячая перепалка, благо, хозяйки не было дома. После моей долгой «патриотической» тирады она осталась при своем: – Ну, ты как хочешь, а я иду в Эрмитаж! Страшно разобиженные, мы заснули в ту ночь на узком, старом диванчике, сердито отвернувшись друг от друга. Утром расстались молча, каждый отправился по своему маршруту. Но долго эту размолвку выдержать мы не смогли, слишком скучным и обедненным показался день, прожитый по отдельности в «гордом» одиночестве. И уже назавтра Ксения Владимировна водила нас по светлым залам Эрмитажа, рассказывая о шедеврах западноевропейской живописи. И все опять было как в сказке. Стрижуле, конечно же, не терпелось попасть в БДТ. Иннокентий Смоктуновский, Кирилл Лавров, Олег Басилашвили, Татьяна Доронина, Зинаида Шарко… Увидеть воочию этих актеров, имена которых гремели тогда на всю страну, мечтали все провинциальные театралы. Об актерах уж и говорить нечего! Для них это был воздух высокого искусства, без которого свободно дышать им самим на сцене было невозможно. Понятно поэтому, что попасть в те годы в знаменитый БДТ было еще трудней, чем в театр на Таганке. Тем более что в тот вечер на сцене театра шел «Ревизор» в постановке Товстоногова, где Хлестакова блестяще играл молодой тогда еще Олег Басилашвили, а Городничего Кирилл Лавров. Плотная, наэлектризованная толпа ожидала нас на набережной, где стояло здание Большого драматического театра. В кассе билетов, конечно же, не было. Оценив критическую обстановку, Стрижуля скомандовала: – Пошли на «рыбалку». Ты в ту сторону… Я в эту… Спрашиваем у прохожих лишние билеты. Авось повезет! Задание было не из легких. Всю молодость я боролась со стеснительностью, – наследием тех, чье детство прошло в селе или деревне. Потыкавшись с робким вопросом – «У вас, случайно, нет лишнего билетика?» – то здесь, то там, поняла: задача мне явно не по плечу. Время от времени из людской гущи выскакивал бодрая, неунывающая подруга. Голубые глаза ее азартно горели. Она бросала на ходу: – Ну как? – И тут же глубоко заныривала в какую-нибудь группу, где через некоторое время раздавался смех. Понятно было, что Стрижуля там уже вовсю балагурит, по пути наводя разведку в нужном направлении. Минут через двадцать она уже весело бежала мне навстречу, победно помахивая издали билетами в руке. Самое удивительное то, что их оказалось у нее не два, а целых четыре! (Позже я поняла, что в любой ситуации Стрижуля как бы выстраивала, сама того не осознавая, некий драматургический, театральный сюжет.) – Ну и куда теперь эти лишние билеты? – Да ты что, не понимаешь? – воскликнула она. – Посмотри, сколько людей страдает! Сейчас будем выбирать, кого осчастливить! Во-о-он молодая женщина в шляпке стоит, видишь? С театральной сумочкой. По лицу видно: чуть не плачет. Наверное, совсем отчаялась. Мы подошли к ней, и Стрижуля щедро протянула ей билет. Та ахнула и просияла от нежданной радости. Не знаю, кто в тот момент радовался больше: сама Людмила или те, кому она предлагала потом лишние билеты. Такая же история повторилась через год, когда мы поехали с ней вдвоем отдыхать в Прибалтику, и в Риге попали на концерт в Домский собор, где в тот вечер звучала мощная, в сопровождении органа и двух хоров духовная оратория Баха «Страсти по Матфею». Там она также изобретательно и азартно охотилась за билетами, и, собрав из них целый букет, стала предлагать их самым робким меломанам. Помню так же, как в один из теплых, разнеженных вечеров шли мы с ней по узкой рижской улочке и набрели на кованую ограду небольшого костела. Двери его были приоткрыты. – Зайдем, – отважно кивнула она. – В лоб ложкой не ударят! С такой подругой хоть в огонь, хоть в воду! В костеле не было никого, кроме молодого органиста, которого Стрижуля тут же уговорила сыграть для нас. «Мы же издалека к вам приехали, из Сибири, а там – одни медведи, и то на балалайках играют!» – для пущей убедительности сказанула она. Музыкант засмеялся и сел за орган. Он играл для нас почти час. Сколько помню – всегда поражала меня вот эта ее способность – почти мгновенно устанавливать короткую дистанцию с разными людьми, которые минут через десять начинали общаться с ней тепло и открыто. Когда мы были с ней на Ольхоне (еще одна, отдельная история), каким-то волшебным образом добывала она у соседей и молоко, и мед, и свежий хлеб, и омуля. Конечно, во многом помогал ей при этом артистизм, врожденный юмор и привычка подтрунивать, прежде всего, над собой, которая нравилась всем. Наблюдая за ней в эти моменты, я всегда озадачивалась: как же так? По рождению Людмила – горожанка, хоть и родилась в «скиту», на городской окраине. Но с простым народом всегда общается запросто, по-свойски, а я, жившая в селе до седьмого класса, по известной цитате вождя пролетариата всегда была «страшно далека от народа». Еще со школьной скамьи шло за мной по пятам прозвище «книжной девочки» (или «искусственницы», как позже, в студенческие годы звали меня злые языки). После вуза, неразлучное, как тень, оно перекочевало за мной в редакцию газеты «Советская молодежь», где я работала почти десять лет, страдая временами своей отрезанностью от коллектива. Я бы не писала об этом, если бы в связи с этими давними переживаниями не вспомнился мне смешной эпизод нашей дружбы, в котором блеснут новые черты нашей героини. Однажды я пожаловалась ей: – Знаешь, иногда мне бывает как-то не по себе в редакции. Обед наступит, все вместе дружненько идут в столовую. За один стол садятся. Болтают, смеются. А если ко мне в кабинет кто-нибудь заглянет, тут же со мной о Пикассо или о книге заговорит. Хотя… Я же чувствую! Что ему до этого Пикассо? Как «до фонаря» на самом-то деле! Наверное, во мне что-то не так… Вот у тебя же так не бывает, хоть ты и актриса! – Так я же из скита, Ново-ленинская! – парировала она. – Ну и что? Я тоже в селе родилась. Она помолчала, чтобы не обидеть: – Ну-у-у… Понимаешь. Ты относись к людям попроще. – Это как? Подумав, Стрижуля вдохновилась: – А хочешь, я тебе покажу, как надо в массы вливаться? – Конечно хочу! Покажи. – Значит так… Смотри. Пришла ты, к примеру, утром на работу, и тут твоя начальница. Что ты ей первое говоришь? – Здороваюсь, конечно. – А потом? – По работе говорим. – А когда у вас антракт? – Ну-у-у, могу спросить, какой фильм она по телевизору вчера смотрела или что читала. Стрижуля аж подпрыгнула: – Вот! Вот где твоя ошибка! – Какая ошибка! – Да кто ж с тобой без конца про книги или художников говорить будет! Я обиделась: – А что ты предлагаешь? – Говорить о простом. Ну, например… о колготках! Тут Стрижуля посмотрела вниз и каким-то завистливым голосом пропела «моей начальнице», изображая предполагаемый диалог: – Ой, какие у вас колготки замечательные! Где вы их купили? Надо же, и к туфелькам так славненько идут! А потом повернулась ко мне: – Главное начать, а дальше разговор сам пойдет. Попробуешь? Я пожала плечами: – Ладно. Дня через два мы встретились, и она живо поинтересовалась тем, как удалось мне соединить ее «теорию» с практикой вливания в массы. Я махнула рукой: – А-а-а, бесполезно все. – Ну, скажи хоть, сколько минут ты на колготках продержалась? – Минуты две, не больше. А дальше опять как-то незаметно на книги съехала… Стрижуля необидно хохотнула: – А че так мало-то? – Ну, спросила я ее про колготки, она ответила. Ты же знаешь: ходить в магазин за тряпками – это пытка для меня! Стрижуля всерьез озадачилась: – Ну ты же сама хотела в массы влиться! Вот и вливайся. Эту тему надо было дальше развивать. Это же так просто! Ты бы спросила у нее: «Сколько эти колготки стоят? Где можно купить их дешевле? Долго вы носите их или нет? Вот у меня, например, сказала бы, часто затяжки появляются. Можно было спросить еще – были там колготки в сеточку или нет? Она бы тебе сразу про сеточку рассказала, советы дала… – А что? Есть еще и в сеточку? Стрижуля расхохоталась и замахала руками, поняв, что, несмотря на все ее старания, из меня – из «белой вороны» – другая птица вряд ли уже получится. Хотя сама она во многом смысле была из той же белой стаи. В своей обшарпанной тюзовской общаге на улице Киевской Стрижуля жила безбытно, часто приговаривая: «Ты же знаешь: я лентяйка и белоручка. Неженка – мамкина любимица!» Помню, когда много лет спустя на байкальской даче в ее заросшем огороде завязался на грядке первый огурец, она позвонила мне в детском восторге: «Представляешь – у меня?! У Стрижовой! И огурец – самый настоящий! Ма-а-алю-ю-усеньнький такой, с усиками!!» Она жила театром и только театром. И так остро, так бурно переживала все, что там творилось, что с годами ее бесконечные волнения по этому поводу казались мне иногда обычной суетой. Но для нее это было не так. Просто она очень болела за театр с большой буквы и хотела, чтобы он был именно таким. В годы перестройки, когда, казалось, рухнули все прежние нравственные опоры и вся грязь вышла из берегов, нашлось немало актеров, известных стране (в том числе заслуженных и народных), которые стали в этой мутной воде ловить золотую рыбку. Разрушение России, оплевывание ее истории и загаживание человеческих душ всегда хорошо оплачивались. В ход со сцены театров пошло тогда все: и сквернословие, и голые задницы, и потешное перевертывание полов, когда талантливые мужики с визгливыми голосами, намотав на головы цветные платки, стали гадливо пародировать старух под громкий смех дичающего народа.
|
