НА КАЛЕНДАРЕ

«…Могучий, простой, чисто русский художник». Карен Шахназаров о Сергее Бондарчуке

А. АНДРЕЕВА, журналист, заслуженный работник культуры РФ   
25 Октября 2024 г.

Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка. Каких только упреков я не выслушал от генералов. Но прежде, чем что-то сказать, они смотрели на Андрея Антоновича, а потом уже ко мне… В чем обвиняли? Офицеры не так показаны. Солдаты в фильме в конце не награждены… Короче, претензий!.. В итоге Гречко передал мне длинный убийственный список поправок. Шел я оттуда черный. Исправили? Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Шолохов заступился. Фильм вышел. Правда, не к 30-летию Победы, а к 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова». (Евгений Степанов «Это действительно было». Книга мемуаров.)

1995 год, осень, интервью

Желание М. Шолохова нашло реальное воплощение: фильм правдив до боли. Его смотришь кожей, сердцем, памятью, сознанием, всем существом. И чувства эти еще несколько дней тебя не покидают. Ты – под впечатлением. Писательского гения, режиссерского мастерства, талантливой и достоверной игры актеров. Всех. Без исключения.

Осенью 2016 года у здания Министерства обороны РФ появилась скульптурная группа в бронзе. Идут пять вооруженных солдат. Друг за другом. Один чуть поотстал. Памятник тем, кто сражался за Родину, создан по мотивам фильма. Узнаваемые – С. Бондарчук, В. Тихонов, Ю. Никулин, В. Шукшин, Г. Бурков. Памятник – воевавшим. Памятник тем, кто увековечил подвиг воина в кино.

– Вас часто снимали?

– Очень, очень редко. Возможно, конечно, я и сама в этом виновата. Знаете, у других режиссеров мне было легче сниматься. У Сережи – нет. При Сергее я стеснялась играть. Объяснений не нахожу. Стеснялась, и все. Он знал это. И когда подходил мой эпизод, говорил своему помощнику: «Ну, вот ты с ними… (показывал в сценарии)… Ладно?». И уходил.

О вещах, возможно, не очень приятных (тем более актриса известная) она говорила искренне, без намека на обиду, просто и обыденно. Так можно говорить сестре, матери. И мне было приятно. Всегда тепло, когда тебе доверяют. С тобой открыты. Неожиданно протягивает мне руку:

– Посмотрите.

– Красивое кольцо.

– Да не о нем речь. Видите, какие коричневые пятна появились на тыльной стороне? Возраст. Не знаю, как избавиться.

– Да о чем? Вы в прекрасной форме, отлично выглядите! Какой возраст, Ирина Константиновна?

– (Заулыбалась.) Правда? Спасибо. (Ей нужно было говорить. Выговориться. После «спасибо» она без паузы, не останавливаясь, произносит.) Он – вершина. Нашлись же люди, осыпавшие его такими эпитетами и определениями, – произнести невозможно, повторить стыдно…

– Вы имеете в виду съезд кинематографистов?

(Она ничего не сказала. Просто кивнула несколько раз. Замолкла.)

1986 год. Май. Москва. В Кремлевском дворце состоялся 5-й съезд кинематографистов СССР. В историю войдет с определениями «скандальный, бунтарский». Начиналось все как обычно. Вначале – доклад, затем – прения. Разговор деловой. О чем? О серости фильмов последних лет. Застое и рутинности работы союза. Сказав о проблемах и бедах нашего кино, стали искать виноватых. Почему такое положение создалось? И нашли – руководство виновато. Назначив виноватых, съезд приступил к развенчиванию, обличению. Кого с трибуны критиковали безбожно? Л. А. Кулиджанова, С. И. Ростоцкого, Е. С. Матвеева и т. д. Но более всех – С. Ф. Бондарчука.

– Вы были в зале?

– Да. Все дни… Несколько дней… Ему приписывали такое… Знаете, клеймо надо было поставить, потому что нельзя было придраться ни к одному поступку Сергея Федоровича, ни к одной черте бондарчуковских действий, за которые можно было бы зацепиться, сказать – ах, вот попросил, присвоил, все для себя… Или бы статью о ком-то, чернуху, написал – нет. Он просто снимал, сдавал работу государству и шел дальше. Я иногда говорила: «Сережа, ты хоть поинтересуйся, как идет прокат, как судьба ленты». Нет. Он уже другим занят. Он сам процесс любил, работу, а дальше – ушло в историю. Я помню эти дни. Это было и смешно, и страшно. Видела, как люди лезли на трибуну. Кричали, стучали ногами. Долбали… долбали… долбали… Зал аплодировал. Не все. И знаете, лишь один человек нашел в себе мужество, выйдя на трибуну, сказать доброе о Сергее. Это был Михалков Никита.

Атмосферу съезда пресса (спустя время) окрестит коротким «союз мести и зависти». За что же мстили первому режиссеру страны? За звание «Народного…» в 32 года, за «дорогостоящие» фильмы, за то, что детей снял в «Борисе Годунове», за награды и признание в мире… Было бы желание! За что – найдут. Вспоминая этот скандал, Н. Михалков написал в мемуарах: «Для меня было дикостью, когда бездарные, ничтожные неудачники, наслаждаясь вседозволенностью и безнаказанностью, топтали мастеров старшего поколения. И в первую очередь – Бондарчука».

М. Пуговкин: «Еще Л. Толстой писал – «зависть испепеляет душу». Всех, кто плохо относится к Бондарчуку, съедает именно этот порок. Нутро у них завистливое». (М. Пуговкин, «Сергей Бондарчук в воспоминаниях современников».)

Она долго смотрела на портрет мужа (работа А. Шилова), тяжело вздохнула – и на камеру:

– Злобу могут только плохие люди годами таить. Прощению надо учиться. И он всю жизнь это делал.

– У кого учился?

– Посмотрите. (Подвела меня к книжной полке.) Вот. Все читал с карандашом. Стоят в ряду: Платон, Вергилий, Сократ, Монтень, Л. Толстой…

И я вспомнила, что писал в своих мемуарах о С. Бондарчуке А. Кончаловский: «Он буквально пил мировую культуру, вычитывая подробности, детали, неизвестные факты».

Вернулись на свои места, сели:

– Он ведь своим духовным лицом, наряду со многими великими, считал Л. Толстого в первую очередь. Он всех за все простил в последние годы. Все простил. Многие потом звонили, униженно винились: «Мне очень жаль, виноват, простите великодушно, звоню с повинной…». Да что там… Они же кино разрушили, систему, где голова, где руки, где ноги – неизвестно. Бумеранг возвращается. И к ним тоже. Ведь десять лет прошло с того события. И что они создали? Ничего никто. Ни одного фильма не сняли. Никого никогда Сергей не укорил, не ответил тем же…

Легко сказать – «простил». Для самого Бондарчука эти события не прошли бесследно. К полноценной творческой работе он так и не смог вернуться. Попытки осуществить некоторые проекты были. Но их воплощение не принесло ни результата, ни эффекта, ни творческого удовлетворения. Все покатилось по наклонной. Историки кино считают: с уходом Бондарчука закончилась целая эпоха кино… по размаху съемок, по глубине мысли. Здоровье окончательно было подорвано.

– У меня такое ощущение, что нас не двое, а трое в разговоре. Сергей Федорович – молчаливый слушатель.

– Так он же во всем, что нас окружает. Вот коллекция трубок. Курил безбожно. Лечился, даже гипнозом. Не получилось. На этой почве стал трубки собирать: покупал, дарили, сам вырезал из вишневых веток, реставрировал. (Камера подробно отсняла всю коллекцию. Никогда и нигде такого разнообразия не видела. Трубки в рамках – по две, три. На подставках. На полочках. Подвешены на кронштейне.) Видите, картина маслом? Была засохшая вишневая ветка. Мертвая. И вдруг – цветок на ней появился. Удивление. Сергей нарисовал. Он вообще очень хорошо рисовал.

– Учился?

– Самоучка. У него из семьи это. Дядя рисовал. Брат в народном театре играл. А этот портрет – Христос в терновом венке. Посмотрите, какие бездонные голубые глаза. Или вот икона – его работа. В фильме «Борис Годунов» ею венчали на царство Бориса. Отлично копировал Ван Гога. Вот «Подсолнухи», «Ирисы». Натюрморт яркий, красивый – «Фрукты на блюде».

(Встала, принесла небольшой деревянный бюст.) Его Герасимов. Вы думаете, что он из-за границы вез? Скажу – холсты, краски, кисти… Как-то небольшой станок. Дерево обрабатывать. Фото, портреты. Вот фото – с Папой в Ватикане. На съемках. На отдыхе... Хочу сохранить все это, ничего не растерять.

– Дом, быт на ком держался?

– Мне всегда казалось, на мне. Все, все, все – я. Собрать. Сложить. Проводить. Даже как-то упрекнула: все я, да я. А он так улыбнулся, посмотрел на меня и говорит: «Ты забываешь, что во дворе все время родничок бурлит». И пальцем показывает – вот там. «Живой родничок. Так вот: этот родничок – я». И знаете, когда теряешь этот родничок – очень тяжело. Очень.

– С кем общаетесь?

– У меня нет друзей. Это Сергея Федоровича друзья. (Неожиданно, закрыв лицо руками, опустив голову, она горько заплакала. Камера перешла на бра на стене, на чье-то фото… дала ей проплакаться. Успокоившись, продолжила.) И знаете, почему? Почему подруг не было? Я же не ля-ля-ля по телефону часами. Поболтать с кем-то, в кафе ни с кем не встречалась. Может, это и плохо? Но меня всегда интересовали только наши дела, наш дом. Нам вдвоем было хорошо. Друзья, правда, заезжали на дачу и сюда. Посидеть. Чаю попить. Иногда просто молча рисовать. Если на даче – ночевать оставались. А утром вместе с гостями шли встречать рассвет. Тусовочной жизни, как сейчас говорят, у нас не было. Все просто. От души.

– С кем встречали рассвет?

– С кем? Помню, и с Сашей Шиловым они рисовали иногда. Каждый свое. Женя Моргунов (один из троицы – Никулин, Вицин, Моргунов), с детства дружили. Слава Говорухин, Вася Ливанов… Хорошее и счастливое время.

Постепенно до гостиной приплыли ароматы ванили, корицы, запахло стряпней. Ирина Константиновна объяснила: «Это мама на кухне колдует. Не может без дела».

– Чем дни заполнены?

– Этот год для меня был очень тяжелый. А время – делами заполняла, важными. Во-первых, памятник Сергею Федоровичу поставила. Были со скульптором бесконечные согласования. Спорили часто. Детей вовлекла в это дело. С одного – лоб лепили, с другого – нос… Очень много сил отняла работа. Но, кажется, все удалось. Удачно получилось. 25 сентября вечер памяти был. Сделали ретроспективу его ролей. И знаете, когда вот так вместе собраны его работы, идут роли одна за другой, острее понимаешь, какие неповторимые характеры он создал… Каждую бумажку храню. Надо разобраться. Этим и занята. Люблю, когда дела все кончены, лечь с книжкой, почитать. Или чай попить. Сейчас Солоухина читаю.
Неожиданно послышались легкие шаги, аромат новоиспеченного стал ближе, острее, и в комнату со словами: «Дорогие гости, прервемся, чуть-чуть отдохнем», – с огромным подносом в руках вошла Юлия Николаевна. На жостовском расписном прямоугольнике – чашки с блюдцами, чайник и большая тарелка, прикрытая белой салфеткой. Поставила перед нами на стол. Сняла салфетку. А под ней – булочки, кексы, фигурное печенье. «Кому чай, кофе? Угощайтесь. Все только что из духовки». Все это – и говорила, и ставила, и снимала – приветливо, спокойно, светло. 95 лет. Сама месила, раскатывала, за духовкой смотрела. Удивительно. «Мамочка, какая ты молодец, спасибо!» И мы почти хором: «Спасибо!».

Ирина Константиновна расставила чашки-блюдца, разлила чай, пахнувший жасмином, – и беседа продолжилась. Говорила в основном она: о детях, внуках. Как творческая судьба складывается у Алены и Федора. И, конечно же, о Сергее Федоровиче. Я несколько раз пыталась перевести разговор на нее, но она ловко обходила ответы на мои «как? почему? когда?» и переключалась на иные темы. И в этом нежелании говорить о себе я многое углядела в ее натуре, характере, личности. Был такой поэт, француз Поль Валери, он ушел из жизни в год окончания Великой Отечественной. В одном из своих многочисленных эссе он однажды сказал: «Все, что ты говоришь, говорит о тебе, и особенно то, что ты говоришь о других». Словно повторяет его мысли американский кинорежиссер Вуди Аллен (ему 88 лет): «Если хочешь узнать человека, не слушай, что о нем говорят, послушай, что он говорит о других». И я решила не задавать ей больше личных вопросов – ведь все сказано. Но не могу не сказать о главном, что я поняла из нашей беседы: она создала так, как понимала: дом, быт, тыл, атмосферу жизни в своей семье. Создала и всю жизнь поддерживала, оберегала, несла. И, конечно же, в итоге они явились немалой частью тех творческих побед, высот и признания, которые получил от жизни Сергей Федорович. Он это знал, ценил и понимал. Не случайно в одном из интервью, незадолго до кончины, в августе 1994 года, он сказал: «Я могу покаяться в том, что очень мало времени уделял семье, родителям, детям, Ирине. Очень мало. Грешен… Мои тяжкие грехи. Много работал… Мои роли, мои фильмы – моя жизнь».

Они пришли в этот мир один за другим. Она – в конце августа 1927 года, в самый расцвет природы: все созрело, расцвело, живет. Он – семью годами раньше. В сентябре. Когда земля отдает человеку все, что нажила, выносила, вырастила за лето. Они ушли в мир иной 20 октября. В один день. В разные годы. Она пережила его на 26 лет. Судьба, видимо, специально продлила ее жизнь. Доверила именно ей завершить его земные дела. Дала возможность сняться еще в нескольких фильмах, словно упущенное догнать. Представила ей заботу об оформлении его последнего приюта. Сегодня на Новодевичьем, главном погосте страны, покоятся трое Бондарчуков – муж, жена и их дочь Алена. Да, судьба и это испытание ей преподнесла: в 2010 году Ирина Константиновна похоронила дочь Алену. «Съела» болезнь. Нет здесь его бюста – перенесла на «Мосфильм». И, наверное, это правильно. Сегодня имя Бондарчука ассоциируется с российским кинематографом. Это – достояние страны, часть российской культуры. Не знаю, что, кроме дат, написано на мемориальной табличке бюста. Будь моя воля, золотыми буквами высекла бы слова Карена Шахназарова, сказанные о коллеге: «Для меня Сергей Федорович Бондарчук – могучий, простой, чисто русский художник. Его пронзительная страстность, внутренняя эмоциональность – явление природы. Природы, а не воспитания, не приобретенного опыта. Человек колоссального трудолюбия. Пассионарий».

20 октября исполнилось 30 лет, как Сергей Федорович Бондарчук покинул этот мир, и 4 года, как не стало Ирины Константиновны Скобцевой.

Ранее:

  • Расскажите об этом своим друзьям!