Годы опалённые войной |
21 Мая 2015 г. |
Своего отца я помню с четырёх лет ещё в предвоенные годы. Отец работал на Лисихинском кирпичном заводе. Помню, что почти каждый выходной и на все летние праздники народ собирался и гулял, по большей части, за городом. Транспорта в Иркутске тогда было мало, ходили пешком семьями. Маёвка устраивалась за Радищевским кладбищем под горой, где были и лес, и поляны, и озёра с чистой водой. Туда привозили из города лотки, с которых продавались не только пиво и алкогольные напитки, но и выпечка, сладости. Отец обычно сажал меня на плечи, и мы с мамой и братьями взбирались на гору. Там проходили массовые гулянья, играла музыка, устраивались танцы под баяны, гармони, гитары и балалайки. Люди пели, плясали, водили хороводы. Город и в те времена был многонационален, нашими соседями были русские, украинцы, белорусы, буряты, татары, чуваши и т. д. Народ радовался жизни. Не помню ни драк, ни пьяниц...Отец обычно покупал нам халву, медовые пряники и конфеты-подушечки или монпансье. Так было и в тот последний предвоенный год. А потом началась война. Наши отцы, старшие братья и сёстры ушли на фронт. Завод наш закрыли. Осталось только подсобное хозяйство, где трудились наши родительницы, им помогали дети-подростки. Не буду описывать, как переживали и голод, и холод, и нищету. В доме не оставалось даже лишней тряпочки (мне не из чего было сшить платья даже для своих тряпичных кукол) – всё уходило на заплаты старой одежонки для меня и братьев. От отца получали с фронта письма-треугольники, в которых он писал маме, чтобы берегла детей, братьям наказывал, чтобы слушались мать и помогали ей, и всегда обещал, что скоро они разобьют фашистов и вернутся домой. Письма шли почти до осени 1943 года. Осенью я заболела дифтерией и лежала в Ивано-Матрёнинской больнице. Отец мне снился почти каждую ночь. Однажды мне приснилось, что он куда-то уходит и зовёт меня. Я бегу за ним, но догнать не могу; проснулась только тогда, когда оказалась под кроватью. Ко мне часто приходили братья, мама работала, приходила реже. А когда пришла ко мне в очередной раз, я стала её спрашивать про отца – что он пишет и рассказала ей про сон. Разговаривать мы могли только через форточку. Мама меня выслушала, но не ответила, заплакала и быстро распрощалась... О том, что отец погиб, я узнала только через девять месяцев, когда меня выписали из больницы. Это было уже весной, я грелась на солнышке на сухой завалинке, нам вдруг пришла посылка с фронта. Это был папин чемодан, отправленный его сослуживцами. В чемодане никаких вещей отцовых не было, но он был набит новыми аккуратно сложенными белыми байковыми портянками. Было там и письмо от его товарищей. Из портянок мама сшила мне платье, а себе кофту, выкрасив их в растворе марганцовки. В 8 лет я пошла в первый класс, а братья бросили учиться. Старший перешёл в седьмой класс, но не стал заканчивать школу, хотя учился только на отлично. Сначала работал где придётся, а потом устроился в геологоразведку. Второй брат с четвёртого класса ушёл в ФЗО при заводе им. Куйбышева. Трудности нас не покидали и в послевоенные годы: не только было голодно, но ещё и холодно, трудно было с топливом, жили мы в холодной насыпнушке, пристроенной ещё до войны к бревенчатому бараку, когда мы переехали из деревни в город. Отец говорил, что поживём там временно и скоро построимся, но не пришлось – так и прожили там более 20 лет. Братья, став взрослыми, обзавелись семьями, получили квартиры. А мы с мамой ещё оставались в насыпнушке, пока я не закончила учёбу. Братья хотели, чтобы я училась, и они помогали нам с мамой, которая не могла уже работать, имела инвалидность 3-ей группы, неоплачиваемую. В 1957 году с помощью братьев я окончила 10 классов и лесотехнический техникум. Направление на работу взяла на Великую стройку – Братскую ГЭС, вскоре вышла замуж за местного братчанина-механизатора, у которого отец тоже погиб на фронте. Работали в леспромхозе, вначале в местах зоны затопления, а после затопления оказались в леспромхозе, который находился за водохранилищем, оторванные от «большой земли» на несколько километров. Моя мама перебралась к нам, бросив свою насыпнушку и была очень довольна, что здесь мы не бедствовали с дровами. Льгот тогда для вдов погибших солдат не было. И только за год до смерти, когда ей было уже 89 лет, ей дали удостоверение о праве на льготный проезд... Про своих братьев хочу написать тоже – старший брат, Василий Сергеевич Некрасов работал в крупной геологоразведочной организации в г. Иркутске, сначала топографом, а затем начальником топографической партии. Но жил он скромно, никакими лишними благами не пользовался. Рано ушёл из жизни, в 42 года из-за коварной болезни. Семью оставил в однокомнатной хрущёвской квартире. Второй брат, Геннадий Сергеевич Некрасов проработал на одном заводе 45 лет, завод дал ему квартиру, сейчас живёт с женой Анной Павловной уже немало лет. Геннадию 11 мая этого года исполнилось 85 лет. Мы с мужем, Петром Иннокентьевичем, прожили вместе 58 лет, имеем четырех детей, девять внуков и 15 правнуков. С 2009 года проживаем у старшей дочери с её семьёй в Иркутске. Дочь перевезла нас к себе из посёлка, где давно уже нет нашего леспромхоза, да и всех остальных хозрасчётных организаций. Посёлок на грани разорения, как и многие остальные. С транспортом у нас там плохо, остался один катер и паром для переправы на «большую землю», во время навигации, А весной и осенью – вовсе бездорожье. В посёлке сейчас живёт наша средняя дочь с семьёй – учительствует в школе. Выехать из посёлка им некуда и не на что. Иногда меня всё же берёт обида, почему наше государство помнит только наших воинов-освободителей? А наши погибшие отцы разве не воевали? Ведь всем понятно, что всё, что получают сейчас воины (квартиры, неплохие пенсии, поощрения к праздникам) – это достаётся не только самим воинам, а в первую очередь их детям, внукам, правнукам. После окончания войны все воевавшие тогда трудились с нашими мужьями. Их дети не были обездолены, они их растили, учили, занимались внуками. Дети войны выживали сами по себе, пенсии им платили в деревнях не больше 10 рублей, в городах побольше, тут уже им было не до учёбы, подростками приходилось трудиться. А наши внуки выросли без дедов. Я думаю, что это не только у меня одной обида. Но так считают все мои ровесники, оставшиеся без отцов в военное и послевоенное время. Если наши дети, живя ещё при СССР, смогли получить квартиру, трудясь на производстве или колхозе, то сейчас, после распада Союза, их дети – наши внуки бедствуют. Родители не в состоянии их всех обеспечить. Вот и приходится им, живя в городе, уезжая из сёл и деревень, где нет работы, заведя свои семьи – или снимать квартиры стоимостью в почти их месячной зарплату, или залазить в кредитную кабалу. Но пишу я не в адрес наших воинов-освободителей. Упаси меня Бог! Об этих проблемах не хотят думать ни наше правительство, ни наши «народные» депутаты. Не хочу и завидовать тем воинам, кто получает квартирные «блага», особенно сельчанам. Не больно-то они рвались переезжать в города из своих домишек, как они говорили, в «птичьи клетки». Им-то не надо было это, но надо было детям, внукам. Я понимаю их! К примеру, мой муж – родился и вырос в деревне, где хоть и трудно жилось, но был простор – охота, рыбалка, чистые реки, озёра. Свободное время, уже будучи семейным, он проводил в лесу, на рыбалке, и в водохранилище рыбы в первые года была - уйма. Но всему своё время. В 45 лет он перенёс страшную операцию – лишился голоса, здоровье подорвано, не стало сил бегать по лесу. В последние годы наши руководители лес стали вырубать безбожно, увозя за границу, меняя на китайские шмотки. Да и на рыбалку ходить на море стало не под силу, и всё равно городская жизнь его не устраивает. Поэтому дочь уже несколько лет занимается обустройством домика на даче для нас с мужем, да и для себя тоже. Жить по-прежнему трудно: наши пенсии быстро разлетаются из-за неподъёмных цен на продукты и лекарства. И всё же надо выживать и надеяться на лучшее.
Тэги: |
|