Утро великой победы!

Рассказ-исследование Владимира Максимова как послевкусие праздника.

• Отцу моему – участнику Великой Отечественной войны, воину-победителю из поколения героев, посвящается.

Этот материал можно было назвать попутной зарисовкой. Поскольку вся его конструкция сложилась в моей голове именно попутно. Сначала по дороге из магазина, а потом во время шествия «Бессмертного полка» в очередной, еще доковидный, праздничный День Победы нашей страны в Великой Отечественной войне…

Было чуть больше восьми часов утра, когда я вознамерился отправиться в магазин за недостающими к праздничному столу продуктами. Хотелось достойно отпраздновать 73-ю годовщину нашей Великой Победы над Германией и её союзниками. А точнее, над мировым фашизмом, который к 1941 году уже успел опутать своей зловещей паутиной многие страны, завоевав к тому времени почти всю континентальную Европу. Завоевав успешно, быстро, без особого труда, словно на прогулке покорив многие государства: Польшу, Чехию, Францию, Австрию, Данию, Норвегию, Бельгию, Люксембург, Нидерланды… Болгария, Венгрия и Румыния стали союзниками Третьего Рейха.

Теория рейхов была сформулирована после унизительного для Германии поражения в Первой мировой войне (1914–1918 гг.). В той войне принимал участие и молодой Гитлер, будучи, судя по его наградам и отзывам сослуживцев, весьма храбрым солдатом, участвовавшим во многих решительных сражениях. Он пришёл на фронт добровольцем, но воевал не в австрийской армии, откуда был родом, а в баварской. По этому поводу он написал прошение самому королю Баварии Людвигу III, где пояснил, что не хотел служить в австрийской армии «с разными недочеловеками – евреями и чехами». Кто знает, было бы написано такое прошение, стал бы Гитлер тем, кем стал, если бы он все же поступил, как хотел накануне, в Венскую художественную академию, но провалился при первом же туре?

В октябре 1918 года (и это очень важно, как мне кажется, для всей дальнейшей судьбы фюрера) в битве под Ла Монтеном (Франция) Гитлер был отравлен газами, выпушенными на позиции баварских войск англичанами.

В результате поражения нервной системы он временно лишился зрения. И сначала лечился в полевом госпитале, а затем в психиатрическом отделении прусского тылового лазарета. Но, по-видимому, голову, судя по его дальнейшим действиям, врачи будущему фюреру до конца вылечить так и не смогли. И именно в госпитале ефрейтор Гитлер узнал о поражении Германии и свержении кайзера. Известие о капитуляции стало для него, по его дальнейшим воспоминаниям, тяжелейшим потрясением в жизни…

Став канцлером Германии на выборах 1933 года, Адольф Гитлер объявил себя последователем Священной Римской империи (962–1806) – Первого Рейха, ядром которого назвали Германию. Вторым Рейхом считали империю Гогенцоллернов (1871–1918). Соответственно созданное в 1933 году нацистское государство идеологи фашизма назвали Третьим Рейхом, которое в противовес двум предыдущим империям должно было просуществовать, по их мнению, не менее тысячи лет. Однако просуществовало лишь двенадцать – с 1933 по 1945 год.

Италия, где также правил идеолог фашизма Муссолини, как и Испания, где в гражданской войне победил Франко, уже изначально стали союзниками Германии.

К 1941 году в Европе оставалась незавоёванной только Швеция, поскольку она поставляла Германии железную руду. А ещё Швейцария и Португалия, имеющие нейтральный статус. (Правитель Португалии Салазар успешно торговал с двумя враждующими странами – Англией и Германией. Причём с выгодой для себя. Как сказали бы сейчас, он был весьма успешный менеджер.) На так ненавистную Гитлером Великобританию Германия пока нападать не решалась. Видно, из-за её сильного флота и военно-воздушных сил. Оставил её, так сказать, на десерт. И решил сначала устремиться на восток, напав без объявления войны в июне 1941 года на нашу страну.

(Я недаром так подробно упоминаю о соотношении сил и захваченных Германией территориях, чтобы лишний раз напомнить о том, какая огромная военная сила устремилась на захват и порабощение нашей родины. И какой был безмерный подвиг нашего народа, победившего в той кровавой войне…)

…Так вот, 9 мая, в девятом часу утра, я вышел из своего дома и отправился в ближайший продуктовый магазин «Слата», именуемый по-нынешнему супермаркетом.

Мне и нужно было всего-то купить, что минеральной воды, помидоров, конфет да шампанского – праздник ведь! Да ещё какой! Ведь мы в той войне отстояли не только независимость своего государства, дойдя с победой до Берлина, но и освободили почти все европейские государства. Многие из которых теперь (например, та же Польша) сейчас «забыли» о том, кто принёс ей свободу, и какими жертвами наших солдат она была добыта. Ведь за освобождение одной только Варшавы погибло более 200 тысяч советских воинов. Однако памятники этим воинам, зачастую поставленные над их братскими могилами, ныне в Польше повсюду сносятся или оскверняются. Такое вот историческое беспамятство и безумие поразило вдруг нынешних правителей страны, которая долгое время была, кстати, частью Российской империи. И если над спесью ясновельможных панов можно было и посмеиваться, уважая при этом их вековечное желание о сильной и независимой «Великой Речи Посполитой», то нынешнее её лизоблюдство перед новым хозяином – США – выглядит уже как низкопробное холопство, когда хозяин дозволяет песнопение на тему русофобии и поощряет за это своего холопа, не принося при этом своих жертв – даже материальных, а не то что человеческих.

А ведь и США, и Англия были нашими союзниками в той войне. И даже открыли второй фронт против Германии. Впрочем лишь тогда, когда исход войны был предрешён, и окончательная победа наша была уже очень близка.

Но вот теперь оба наших союзника дошли до абсурда, утверждая, что это они победили Гитлера в той войне! Хотя вступили в войну лишь на её исходе, открыв второй фронт и высадившись в Нормандии 6 июня 1944 года. Конечно, главным образом они тогда опасались, что такое вот победоносное движение советской армии позволит нам не только быстро дойти до Берлина, но и до Лиссабона и остановится лишь на берегу Атлантического океана. И тогда ни Англии, ни США уже точно ничего не достанется от «европейского пирога»…

Ох, как же быстро все эти шавки, лающие ныне на Россию, забыли, как немецкие войска в январе 1945 года потрепали наших горе-союзников в Арденнах, перейдя в неожиданное для них контрнаступление и прорвав фронт англо-американских войск. Отчего Черчилль 6 января был вынужден срочно и панически обратиться к Сталину, прося его о помощи. И помощь пришла…

Чтобы ослабить давление на союзников, советская армия уже 12 января начала грандиозное наступление на германские войска с востока от Балтийского моря до Карпат…

Вот как писал об этом историк Янг: «Англо-американские войска в Арденнах были спасены, потому что русские (надо заметить, верные своему союзническому долгу) 12 января начали великое зимнее наступление...»

Ну да Бог с ними. С этими неблагодарными и недальновидными к тому же нынешними политиками, пытающимися реформировать подлинную историю. Поскольку факт остаётся фактом. Мы – именно мы, и никто другой выиграли ту войну с ничтожной и явно запоздалой помощью наших так называемых союзников, всегда имеющих против нас второе дно и двойное мировоззрение. И очень долго наблюдавших за ходом военных действий, гадая, кто кого одолеет. Мы Германию или она нас?..

Но именно наш флаг развевался 9 мая 1945 года над Рейхстагом в Берлине. А потому именно мы имеем полное моральное право широко и радостно отмечать (хоть и со слезами на глазах обо всех павших героях, принёсших нам эту победу) этот великий праздник!

…В магазине, почти безлюдном в столь раннее по случаю выходного дня время, мне удалось быстро купить всё что надо.

Правда, на кассе я увидел объявление: «9 мая с 8 до 20 часов по распоряжению городской администрации спиртное не продаётся!». Посему кассирша, взглянув на часы (а было уже 8.15), вынула из моей пластмассовой зелёной корзины две бутылки шампанского и убрала их с глаз долой.

«В общем-то, всё правильно, – подумал я. – Такой великий праздник не должен быть пьяным…»

На дворе было по-утреннему прохладно, город был тих, чист и пустынен. Домой я решил вернуться по параллельной улице. Пройдя мимо недавно установленного бюста графу Сперанскому, чьим именем теперь была названа центральная площадь Иркутска, я с улицы Сухэ-Батора свернул на пустынную улицу Рабочая. На ней, в ожидании праздничного военного парада, уже стояла, вытянувшись длинной цепью вдоль улицы, военная техника.

Здесь можно было увидеть и системы залпового огня «Град», и огромные баллистические ракеты на платформах мощных тягачей, пушки, бронетранспортёры, автомобили командиров с откинутым сверху брезентом…

И всё это было чисто вымыто и надраено, как старательно начищенные ваксой кирзачи солдат, тут и там стоявших небольшими группами возле своей грозной техники. И тем неожиданней было увидеть среди этой «армейской зелени» красивую девушку, легко идущую, будто парящую, навстречу мне. На ней были обтягивающие ноги синие джинсы и яркая кофточка навыпуск.

На левой согнутой руке она несла чехол для одежды. Такие чехлы с плечиками внутри бывают у артистов для их концертных костюмов. В правой руке девушка держала у уха мобильник, весело и беззаботно с кем-то болтая. Видно, девушка была одной из участниц праздничного шествия или концерта и шла к месту сбора артистов. А может она была участницей одного из танцевальных коллективов, которые множеством пар под чудесные и трогательные песни военных лет танцуют «Вальс победы», завершая военный парад.

Когда девушка прошла мимо ближайшей стайки солдат, они как один оглянулись ей вслед. А когда девушка прошествовала своим стремительным и упругим шагом мимо меня, стоило уже мне большого труда не обернуться ей вслед. Отчего-то эти молоденькие и поджарые солдатики напомнили мне стайку воробьёв со слегка раскрытыми от изумления клювиками, и было что-то трогательное и забавное в этих лопоухих из-за короткой стрижки молодых ребятах, чтобы я, этакий убеленный сединами старец, смог уподобиться им и поддаться такому вот молодому порыву. Вплотную подойдя к солдатам, я всё опасался услышать от них что-нибудь пошлое в адрес девушки, а услышал, как один из них с нескрываемой грустью и будто бы одновременно с предчувствием чего-то чудесного проговорил: «Скорей бы домой…»

И столько было в этом возгласе и любви к своему дому, и нерастраченной нежности, и мечты о настоящей красивой любви…
«Зря ты, старина, боялся услышать от солдат какую-нибудь гадость», – с облегчением подумал я и, остановившись рядом с ними, неожиданно для самого себя весело продекламировал строку из стихотворения: «Хорошо бы домой, – говорит рядовой Коробков…»

– А я не Коробков, – как-то застенчиво и в то же время с интересом глядя на меня отозвался солдат. Его товарищи тоже с удивлением взглянули на меня.

– Это из стихотворения, – тоже улыбнулся я. – Его почти сорок лет назад написал мой давнишний приятель, когда, как и вы, служил в армии. Только тогда служили два года.

– А как его зовут? А где он теперь? А вы не помните это стихотворение? – полукругом обступив меня, заговорили солдатики.

И я терпеливо, поскольку ни мне, ни им спешить, в общем-то, было некуда, отвечал на все их вопросы.

– Зовут его Анатолий Кобенков. Он мой ровесник. Долгое время мы жили в одном городе Ангарске и дружили. А потом он уехал в Москву и вскоре там умер, прямо в метро. И многие его стихи из очень хорошей армейской книги «Два года» я помню наизусть…

– А можете нам прочитать? – оживились солдаты.

– Могу, – легко согласился я, поскольку очень уж мне хотелось в это утро Великой Победы сделать что-то приятное именно военнослужащим, охраняющим наш покой и дарующим нам мирную жизнь.

И я прочёл им всё это довольно длинное стихотворение. Читая, я раза два делал попытку остановиться, полагая, что могу наскучить им своей декламацией, но они слушали внимательно и задумчиво, и только я замолкал, хором просили продолжить чтение.

А стихотворение, которое называлось «Осенью, когда летят журавли», было такое:

Лето кончилось, поздно цветам распускаться.

С тополей опускаются жёлтые листья,

И дежурный по роте дневального заставляет

Заметать их подальше от зоркого взгляда начальства.

Мы лежим на траве и на листьях, вчера облетевших,

И молчим: нам известно – в такие минуты

Надо просто молчать, потому что летят журавли.

Рядовой Иванов, прослуживший уже больше года,

За прогулы отчисленный из медицинского института,

Курит «Север» и морщит широкие брови,

И полёт журавлей называет легко: «Ностальгия…»

Рядовой Кадырбаев травинку грызёт – он не курит.

«Почему, – обращается он к Иванову, –

ты зовёшь журавлей улетающих вдаль, ностальгией?»

Рядовой Иванов о камешек плющит окурок,

Обнимает колени и всем говорит: «Ностальгия –

это грустная штука, болезнь, непонятная людям.

Ностальгия – тоска по земле, на которой родился,

по любимой…»

Мы смотрим в озябшее небо: журавли улетели,

За ними летят облака…

Рядовой Коробков получил от жены телеграмму.

«Ваня, дочка у нас, – сообщила жена Коробкова, –

напиши нам, ты рад?»

Коробков улыбается грустно, говорит:

– Назову-ка я дочь Ностальгией.

– Молодец, – говорит рядовой Иванов. – Ностальгия!

Ностальгия Ивановна, Настя! Красивое имя…

Мы смеёмся, и каждый, наверное, слышит,

Как в далёком Воронеже громко ревёт Ностальгия,

И глаза у неё – как у нашего Коробкова…

Коробков говорит: «Пойду, отобью телеграмму…»

Мы идём с ним на почту, и листья шуршат под ногами…

«Хорошо бы домой», – говорит рядовой Коробков.

Когда я закончил читать стих, один из солдат, тот, который говорил, что он не Коробков, задумчиво произнёс:

– Хорошее стихотворение…

А второй добавил:

– Хорошо бы его записать…

– А как, вы сказали, называлась книжка? – осведомился третий.

– «Два года», – ответил я, а ещё один солдатик озадаченно произнёс:

– Её, наверное, сейчас уже нигде не купишь?

– Не знаю, – честно ответил я. – Но скорее всего в библиотеках, во всяком случае в Иркутской области, эта книжка есть. В советские времена книги издавались немалыми тиражами и в библиотеки рассылались. А в этой книге есть ещё очень много хороших стихов об армейской службе.

– Хорошо бы это стихотворение записать, – снова повторил один из солдат и засуетился, начав хлопать себя руками по карманам, будто ища карандаш и бумагу. И в это самое время, усиленная громкоговорителем, прозвучала властная, с металлом в голосе, команда:

– По машинам! Готовность номер один!..

И от команды этой сделалось вначале тревожно. А потом – спокойно от того, что есть у нас силы для защиты Отечества…

Солдатики быстро и проворно заскочили в свой бронетранспортёр, даже не успев попрощаться со мной. А я неспешно пошёл дальше, к уже близкому своему дому, подумав отчего-то, что не мы выбираем дороги, а дороги выбирают нас. Пойди я домой по другой улице, и встречи бы этой не было. А ещё я подумал о том, что настоящая поэзия и через сорок лет поэзия…

…А часа через два я уже и сам шествовал в колонне «Бессмертного полка», растянувшейся на несколько километров, будто огромная разноцветная малоповоротливая гусеница, неторопливо ползущая по улицам города. Тронувшись от Московских ворот по Нижней Набережной, колонна, как огромное живое существо, плавно проползла мимо собора Богоявления, храма Нерукотворного образа Христа, и вот голова её с волонтёрами, держащими перед собой огромное полотнище с надписью «Бессмертный полк», вынырнула, оставляя за собой огромный «хвост» из тысяч людей, на площадь Сперанского…

Шествие «Бессмертного полка» проходит в нашем в городе, как и по всей стране, уже не первый год. И я всегда стараюсь принять в нём участие. В память о своём отце, который подарил мне жизнь и Победу. Да и не только мне он подарил эту Победу, а и очень многим людям…

Мне очень нравится эта традиция – «Бессмертный полк», когда люди несут над головами портреты своих близких – отцов, матерей, братьев, сестёр, бабушек, дедушек – с указанием фамилии имени отчества, номеров частей и великого звания – участника Великой Отечественной войны или труженика тыла.

Портреты слегка покачиваются в такт шагам, будто наклоняя головы друг к другу, словно выискивая в этом множестве ликов своих однополчан…

Я нёсу портрет отца, который воевал с Японией, фактически уже после Победы над Германией, когда Великая Отечественная вроде как уже и закончилась. Но наша страна, неукоснительно выполняя свой союзнический долг перед теми же Америкой и Англией и по просьбе президента США Рузвельта и премьер-министр Великобритании Черчилля, на Ялтинской конференции в феврале 1945 года объявила войну Японии.

Казалось бы, а причем здесь СССР? Это американцы не могли простить японским лётчикам своего позора, когда на Гавайских островах в «Жемчужной гавани» (Перл-Харбор) был фактически одномоментно уничтожен весь тихоокеанский флот США, и штаты тут же объявили войну Японии. А затем, получив военные базы на Марианских островах, в ночь с 9 на 10 марта 1945 года ковровыми бомбёжками тяжёлых бомбардировщиков В-29 фактически сожгли столицу Японии Токио. Вместе с мирным населением

А потом ещё и сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, когда в этом никакой военной необходимости уже не было, поскольку Япония готова была капитулировать. Но они это варварское действие вселенского масштаба осуществили ещё и для того, чтобы нас постращать – вот, дескать, каким оружием мы обладаем! Сволочи, одним словом! По-другому не скажешь.

Но продолжу о моём отце и его портрете. На фото – красивый молодой мужчина, чуть за тридцать, в тёмно-синем кителе. И мужчина этот – моложе меня нынешнего почти на сорок лет. Хотя я до сих пор очень хорошо помню и этот жесткий китель отца, и особенно запах одеколона «Шипр», которым он всегда пользовался после бритья, и который мне так нравился. Фотография эта была сделана в Улан-Удэ, в Бурятии, где тогда жили мои родители, ожидая второго ребёнка – мою любимую сестру Шуру. А мне было тогда год и семь месяцев. И я сидел на коленях у отца в своей матроске…

В этот момент неведомый мне фотограф и «щёлкнул» нас. У отца на груди Орден Красного Знамени, а его широкая сильная рука лежит у меня на плече.

Мне очень нравится эта фотография. Именно её я выбрал, когда заказывал штендер. В ней, кроме всего прочего, есть, как мне видится, преемственность поколений. Отец на войне уцелел, а потому появился на свет и я. Может быть, именно потому так любят фотографировать меня с этим штендером мои многочисленные коллеги-журналисты. Человек с седыми висками и усами держит в руках транспарант, на котором изображён красивый мужчина и маленький мальчик – я сам, только давнишний, каким был аккурат в середине прошлого века. И чувствуется по этой фотографии, что и отцу, и его маленькому сыну очень хорошо вместе. Сидеть на этой высокой завалинке какого-то дощатого дома, в тёплый солнечный весенний день…

Во время размеренного движения «Бессмертного полка» я всегда разглядываю и фотографии других фронтовиков в этом колышущемся, словно полноводная река, потоке. И частенько бывает, что от подобного созерцания, от того, какими молодыми многие из них ушли в мир иной, у меня к горлу подкатывает комок. И я едва сдерживаю слёзы. И чтобы унять их, мысленно обращаюсь к отцу: «Ну вот видишь, папа, как много людей из вашего поколения героев собралось в этой колонне. А помнишь, как ты загадывал дожить до 60-летия Победы, чтобы пройти с оставшимися в живых ветеранами в строю 9 Мая по стадиону «Ермак» в Ангарске, где вы каждый год в День Победы собирались. И с каждым годом этих собравшихся становилось всё меньше и меньше. А потом во дворце культуры «Современник» для вас устраивали «землянку» – с походной кухней, гречневой кашей и обязательными ста граммами фронтовых. Увы, лишь несколько дней ты не дожил до этой даты в 2005 году. А вот теперь ты идёшь со своими товарищами по оружию уже в 2018 году, в 73-ю годовщину этого великого Дня Победы, который вы всем нам, несущим ваши портреты, подарили...»

…Охватываю мысленном взором эту полноводную, как в период наводнения реку «Бессмертного полка», широко выплеснувшуюся на главную площадь города, и мне становится непонятно: то ли мы несём в своих руках транспаранты с фотографиями фронтовиков, то ли они несут нас. Несут в неведомое, но в хорошее, счастливое и обязательно справедливое будущее! (А иначе за что же они воевали? Не за то же, чтобы народ в основе своей нищал, а вылезшие изо всех щелей, как тараканы на дармовой харч, различные паразиты жирели за его счёт?)

А ведь и до сих пор, когда уж отгремела и 75-я годовщина победы, многие фронтовики живут фактически в трущобах. Мы видим это и по телевизору, да зачастую и в жизни. А какой-нибудь чиновник, чья лоснящаяся морда едва влезает в экран телевизора и у которого собственные апартаменты переваливают за сотню квадратных метров, уверяет нас, что ветераны войны не останутся без заботы и… уж через несколько лет обязательно получат взамен своих трущоб комфортабельное жильё. А говорит он это потому так бодро и уверенно, что знает: оставшиеся ветераны уже так стары, что едва ли доживут до обещанного им, а взяться за оружие из-за немощи своей уже не смогут. Постыдно это всё! Обидно за ветеранов, да и просто за пожилых обычных людей, ещё живущих в таких развалюхах. Ну, разве за это воевали наши отцы и деды? Чтобы эти клопы-кровососы жировали за счёт других?

Отвлечённый горькими раздумьями, я не сразу и заметил, как рядом со мной в шеренге оказался высокий красивый черноволосый мужчина – отец Павел из нашего Спасского храма, в который я обычно хожу на воскресную литургию. Он был в чёрной рясе и тоже нёс портрет своего деда…

Мы с батюшкой (правда, годившимся мне в сыновья) немного поговорили. А когда разговаривали, оказавшиеся рядом мой отец и его дед на портретах, казалось, будто бы тоже о чём-то разговаривали, не слышно для нас. Ведь фронтовикам всегда есть о чём поговорить. Хотя бы о том, что вот закончится эта бесконечная тяжёлая война. И настанет мир. И все будет хорошо! И все будут счастливы!

…И снова в этот день мне вспомнилось стихотворение ещё одного поэта – фронтовика-сибиряка, стрелка лыжного полка Ивана Краснова. Он не понаслышке знал, что такое война, какими были сибиряки воинами и какой вклад внесли в эту победу.

В Сибири не было войны,

Но бесконечны павших списки…

В Сибири не было войны,

Но в каждом парке обелиски.

Сибирь, кормившая страну,

Ждала нас, мучась и печалясь.

Из ста ушедших на войну

Всего лишь трое возвращались.

В Сибири не было войны,

Но ширилась Сибирь полками,

И лучших воинов страны

С тех пор зовут сибиряками.

…Пройдя центральную площадь города, с её трибунами, редкими теперь уже ветеранами войны и тружениками тыла, с «прочими официальными лицами», наша колонна стала рассыпаться. Кто-то сворачивал в ближайший сквер, кто-то шёл дальше, к остановкам транспорта, продолжая нести над головами портреты близких. И создавалось ощущение, что это фронтовики: и те, что пришли с войны, и даже те, что с неё не вернулись (на то он и «Бессмертный полк»), устало разбредаются по своим домам. И тревожило только одно: а узнают ли они этот свой дом? Этот теперешний мир? Воспримут ли его? А может скажут: «Разве мы для того воевали и отстаивали честь страны, чтобы чуть ли не на каждом заведении в городе были вывески и реклама на чужом языке? Ведь не ради же «Макдональдса» мы делали самую трудную на земле работу – воевали...»

И уже шагая к дому, я опять вспомнил (такое уж поэтическое утро выдалось!) ещё одно стихотворение – Александра Твардовского, тоже фронтовика:

Я знаю никакой моей вины,

В том, что другие не пришли с войны.

Что все они, кто старше, кто моложе,

Остались там.

Ведь не о том же речь,

Что я их смог, но не сумел сберечь…

Ведь не о том же речь.

Но, всё же, всё же…

И так хотелось верить, что миллионы людей, отдавших свои жизни на той войне, отдали их не напрасно. И что вера их в свою Отчизну и верность ей – не миф, не химера.

• Расскажите об этом своим друзьям!