«Сад моей памяти»: учитель Николай Ревякин

Эта книга известного иркутского фотохудожника Александра Князева ещё не издана, но уже привлекла к себе любопытство многих. «Сад моей памяти» автор не просто написал, а сложил из фотографий и скупых воспоминаний. Получился цикл фотоэссе, где, кроме иркутян, вы встретитесь со многими интересными людьми... Читайте и смотрите!

Николай Михайлович Ревякин жил на Ольхоне неприметной жизнью сельского учителя. Тем и был знаменит, как любой настоящий учитель. Птенцы его гнезда, Хужирской средней школы, где он директорствовал, путешествуя со своим учителем по острову, совершили столько географических и археологических открытий, что на многие жизни с избытком хватит. Они первыми, ещё в 50-х годах прошлого века, раскопали более 20 стоянок древнего человека эпохи неолита. Сам Алексей Павлович Окладников, работая с археологическими памятниками Ольхона, восхищался открытиями школьников. Они обследовали подножье горы Ижимей и впервые описали рощу реликтовых елей доледникового происхождения. Каждая их экспедиция собирала попутно такое количество этнографического материала, причём уникального свойства, поскольку они были первыми, что скоро школьные кабинеты оказались переполненными, и пришлось так же сообща строить свой музей в школьном дворе.

В далёкие 70-е мне улыбнулась удача крыльями аэрофлотовского Ан-2. Взлетев над Байкалом в погожий июльский день «русфанер», скрипя, раскачиваясь и падая в воздушные ямы над Малым морем, приземлился на Ольхоне, в Харанцах, где был очень ухоженный и самый красивый аэропорт на берегу Байкала. Часовая прогулка по райскому острову, нетронутому и по таёжному благоуханному, закончилась в Хужире. Я остановился у школы, дождался явления первого живого человека, чтобы выспросить дорогу к гостинице. Признав во мне путешественника, мой собеседник, возрастом и обликом напоминавший нашего кумира «папу Хэма», тут же зазвал меня в ближний домик, что оказался школьным музеем. Так познакомился я с Николаем Михайловичем. Его музей ошеломлял уникальными находками, непритязательной чёткостью экспозиции и особым уединением, которое случается – это я понял позже – только в насыщенном благодатью пространстве.

Мы провели не один вечер вместе в его доме напротив музея. И здесь всё полнилось чудесами: я держал в руках и читал – в кои-то веки и где? – письма академика Обручева к Николаю Михайловичу, разглядывал фотографии совместных раскопок школьников с академиком Окладниковым – видано ли где такое? А потом взыскательно осматривал самодельную фотокамеру из фанерок и тряпочек, придуманную хозяином, и вполне рабочую. Я общался с умнейшим волшебником, каких прежде не знал...

И за что мне такое?!– вопрошал я потом.

Утром мы встретились у Шаманки. Николай Михайлович был на мотоцикле типа «Эх, прокачу!», но вполне на ходу. И я услышал рассказ, как его мотоцикл, оставленный на обрыве у Шаманки, налетевшим шквальчиком был сброшен в Байкал с приличной высоты и лёг на дно. Через пару лет водолазы его подняли в целости и сохранности, хозяин подсушил его, влил бензин, завёл и поехал. «Байкал сберёг!» – пафосно заметил Николай Михайлович и сверкнул улыбкой.

Музей теперь расстроился, носит его имя, а Капитолина Николаевна, дочь его, водит экскурсии, многочисленные и благодарные. В самом центре экспозиции горделиво, но без наездника, красуется тот самый мотоцикл...

• Расскажите об этом своим друзьям!