Предел

Владимир Максимов

У Владимира Максимова в издательстве "ВостСибкнига" к новому году выходит очередная книга "Подарок для бездомной кошки". Мы предлагаем читателям один из рассказов этого сборника.

- Может быть, немного вина?- спросила жена за ужином. – У нас есть «Каберне».

- Да, пожалуй,- ответил я, продолжая есть и механически поддевая что-то на вилку.

- Ты хотя бы видишь, что ешь?- Снова спросила Наталья, поставив передо мной бокал сухого красного вина. – Я приготовила бефстроганов, твоё любимое блюдо.- Да, да, извини, пожалуйста,- попробовал я улыбнуться. – Устал, как собака. Да ещё эта наша редакционная крыска – Ольга Петровна к каждой строчке придирается. Всё ей не то, да не так. Хотя сама, пожалуй, и одного абзаца не напишет без газетных штампов. Зато муж у неё бо-оо-льшой начальник в нашем железнодорожном управлении! Вот редактор её и вынужден держать, на никому уже давно ненужной должности ответственного секретаря. А ведь сейчас макет полосы, как это делали раньше, не требуется рисовать. Всё можно сделать на компьютере. Однако, рисует по старинке, получая при этом гораздо больше нас, корреспондентов. Синекура - одним словом.

Говорил я это всё без злобы, как-то отстранённо. Будто о том, что меня не касается. Может быть, действительно, от предельной усталости, накопившейся за четыре рабочих дня, да ещё оттого, что вставать мне приходилось очень рано. В половине пятого.

«Ну, ничего. Ещё один рабочий день и – выходные. Отосплюсь»,- с блаженством подумал я, отпив немного вина.

- Чувствую, выгонят меня из газеты, как в своё время – не то Ильфа, не то Петрова (не смог я вспомнить, кого именно из этих писателей уволили из «Гудка» «за профнепригодность») выгнали,- продолжил я уже чуть веселее. – Не приживаются творческие люди в газетах. Вот и из нашей «Магистрали» Юра Балков недавно ушёл. Помнишь, может быть, я его книжку про шаманов приносил? Да, трудно работать с дураками, особенно если от них непосредственно зависит размещение твоих материалов на полосе, а значит и гонорар, в конечном итоге.

Поддев на вилку несколько кусочков сочного мяса, я, наконец-то, ощутил его чудесный вкус.

- Уходить тебе надо из газеты, совсем ты замотался,- раздумчиво проговорила жена.

- Давно пора,- изрёк, доселе молчавший и с аппетитом доедающий уже вторую порцию бефстроганова, наш двадцатилетний сын. Без пяти минут выпускник классического университета. – Ты сам-то, отец, кем себя считаешь? Писателем или журналистом?- обратился он ко мне.

- Наверное, всё-таки, литератором, Дима. Это моё призвание. А журналистика – способ добычи средств к существованию.

- Ну, тогда сиди и пиши. А мы тебя с матерью прокормим,- оптимистично закончил сын. – Спасибо,- сказал он уже Наталье, поднимаясь из-за стола и относя свою тарелку в мойку. – Всё было очень вкусно. Чай будете пить, крикните,- добавил он, уже в дверях кухни.

Оставшись на нашей небольшой уютной кухоньке одни, мы вдруг неизвестно отчего тихонько рассмеялись. И, весело звякнув бокалами, допили вино.

- Пойду, заберу посуду у мамы. Она уже, наверное, поела,- сказала Наташа.

- А я посуду вымою,- вызвался я ей помочь.

- Ой, спасибо,- улыбнулась она, ненадолго прильнув ко мне, словно озябший воробушек. – А я тогда маме Паисия Святогорца почитаю. Мы уже с ней полкниги прочли.

Она направилась в комнату Марии Ивановны, которая в последнее время почти не вставала с постели. Более того, ещё в больнице её начали мучить боли. И врачи отпустили её домой – умирать.

Через определённое время я ставил ей обезболивающие уколы, потому что жена с детства боялась шприцев. Как, впрочем, и любых медицинских инструментов. Правда, поздний, часов в двенадцать ночи, укол Марии Ивановне ставил Дима, ибо я в это время уже спал.

+++

Будильник, деликатно, словно стесняясь самого себя, запиликал в половине пятого.

Не открывая глаз, ещё почти в бессознательном состоянии, я на ощупь выключил его, чтобы повторный сигнал не разбудил жену, спящую на соседней кровати.

«Ёщё минутку…»,- мысленно дал я себе поблажку и почувствовал, как стремительно проваливаюсь, в такой желанный в этот ранний час, сон… «Надо вставать!»,- приказал я себе…

Да, шесть с половиной часов сна мне явно недостаточно»,- в который раз констатировал я, направляясь в ванную…

Поставив на плиту чайник, подошёл к окну. Безликие коробки домов, различимые за окном в свете тусклых фонарей, были как-то угрюмо насуплены, словно им было холодно в черноте ноябрьской ночи.

«Ни одно окно ещё не светится»,- с тоской подумал я, лбом ощущая холод стекла.

«Умей принудить сердце, нервы, тело

Тебе служить, когда в твоей груди

Уже давно всё пусто, всё сгорело,

И только воля говорит: «Иди!»,- для подкрепления сил мысленно произнёс я из стихотворения Редъярда Киплинга и услышал слабый голос Марии Ивановны: «Володя…».

Поставив ей укол, проверил сколько ампул ещё осталось в коробочке. «Да, вот и уволься тут… Каждая ампула стоит полтыщи, а их Марии Ивановне на сутки надо, минимум, четыре штуки»,- поразмыслил я о своих нерадостных перспективах.

Вода в чайнике закипела как раз в тот момент, когда я закончил утреннюю молитву.

Отнёс Марии Ивановне чашку свежезаваренного чая с лимоном и бутерброд с сыром. Лицо у неё теперь было спокойное, не искажённое гримасой боли. Она с удовольствием выпила чай, с неохотой доев бутерброд.

- Ну вот, уже и аппетит появился, подбодрил я тёщу будто не замечая с каким трудом она проглатывает еду. – Завтра замахнёмся на два бутерброда. Надо постепенно набираться сил. Может быть ещё чаю?- спросил я Марию Ивановну, забирая с постели небольшой поднос с чашкой и блюдцем.

- Нет, спасибо. Я посплю,- ответила она, закрывая глаза.

Расстелив на полу в кухне коврик, (больше было негде) сделал свою обычную двадцатиминутную зарядку, после которой принял контрастный душ. Позавтракав и вымыв посуду, с радостью отметил, что настенные кухонные часы показывают только семь часов.

«Значит, у меня ещё есть время поработать, как минимум, минут двадцать- тридцать. До редакции идти не больше пятнадцати минут, так что к восьми, всяко разно, буду в своём родном дурдоме»,- уже веселее подумал я, раскладывая на кухонном столе бумаги с незаконченным рассказом о Таллине, с названьем «Ночь пути»… Мысленно я уже переместился в канву рассказа, вспоминая, как садился в Москве на ночной экспресс: «Москва – Таллин», уносящий меня в ночь… А утром, проснувшись в поезде, я мог видеть окрестности Таллина, а чуть позже - и крепостные стены Вышгорода, по узеньким, вымощенным булыжником, средневековым улочкам которого мне так нравилось бродить.

Перед тем как приступить к рассказу, я машинально взглянул в окно и увидел как в соседней пятиэтажке одно за другим стали загораться окна. Возникающий за стёклами квартир свет почему-то вызвал у меня ассоциации о прозревшем человеке, внезапно открывшем глаза.

- Ну, вот и славненько! Ничего, прорвёмся!- сказал я самому себе, поудобнее устраиваясь за столом и уже полностью погружаясь в рассказ…

В восемь часов, когда Наташа с Димой только просыпались, поскольку ему на занятия, а ей на работу надо было к девяти, я был уже в редакции.

+++

За час обеденного перерыва я старался успеть разогреть какой-нибудь супчик из холодильника, сваренный заранее женой, покормить Марию Ивановну, сделать ей укол (вернее, сначала сделать укол, а потом уже все остальное), поесть сам, вымыть посуду…

С учётом того, что на дорогу туда и обратно у меня уходило минут тридцать, часа мне обычно не хватало. И если я не укладывался в срок с 12 до 13 и возвращался в редакцию чуть позже, Ольга Петровна, мимо кабинета которой, с приоткрытой дверью, я проходил, с неизменной улыбкой замечала, сидя за своим обширным столом.

- У вас Владимир Павлович обеды прямо министерские. Вам бы министром путей сообщения быть, а не простым корреспондентом отраслевой газеты. Только, вряд ли, при такой трудовой дисциплине у вас это получится.

Обычно её последние слова долетали до меня, когда я уже подходил к дверям своего кабинета. И, тоже как обычно, возражал ей мысленно: « У нас, что конвейер? И всё мгновенно остановится из-за десятиминутного отсутствия одного человека?!».

Через минуту, уязвлённая моим невниманием к её воспитательной речи (Наверное, она полагала, что я должен был стоять на вытяжку у полурастворёной двери и со вниманием ловить каждое слово «царствующей особы») Ольга Петровна появлялась уже в дверях нашего кабинета и раздражённо говорила мне.

- Где информация на первую полосу, которую вы должны были сдать до обеда?!

- Я и сдал её до обеда,- делал я маленькую паузу, занимаясь своими бумагами,- редактору. Так сказать, по прямому назначению. Вы ведь у нас пока ещё не редактор Ольга Петровна, не так ли?

- Не знаю, у меня её нет!- парировала ОПэ, хлопнув дверью.

После таких диалогов я чувствовал себя выжатым лимоном. И, казалось, единственной потребностью было желание уснуть прямо здесь, сейчас, в кабинете, хотя бы на столе…

«Ничего»,- успокаивал я себя,- «сегодня пятница, завтра отосплюсь…».

В конце рабочего дня, когда я дописывал статью на понедельник, а мой «сокамерник» (ибо, из-за того, что редакция располагалась на первом этаже, окна всех её кабинетов были зарешечены) Серёга Корбут собирался домой, раздался звонок.

- Одну минутку,- выслушав кого-то, произнёс Сергей, и, держа руку с трубкой на отлёте в левой руке, шепотом добавил. – По твою душу,- кивнув при этом в сторону кабинета Ольги Петровны.

- Я вас внимательно слушаю,- проговорил я, взяв трубку и понимая что звонок в конце рабочего дня, да ещё в пятницу, ничего хорошего сулить не может.

- Владимир Павлович,- вкрадчиво заговорила ОПэ,- хочу вас проинформировать, что завтра у нас в компьютерном цехе субботник

- У вас?- уточнил я, как можно вежливее.

- Все уже об этом извещены,- пропустила мой вопрос мимо ушей Ольга Петровна. – Вы же, как обычно, где-то отсутствовали (я в это время брал интервью у «почётного железнодорожника» в управлении дороги), вот я вам и сообщаю об этом, персонально,- подчеркнула она. Не опаздывайте. Мы решили собраться к восьми, чтобы до обеда всё закончить и устроить общее чаепитие.

- Ольга Петровна,- постарался я не раздражаться,- я так понимаю, что субботник, как и колхоз, дело добровольное?..

- Добровольно-принудительное, как и любовь,- хохотнула ответсек, перебив меня. И, довольная своим каламбуром, положила трубку.

+++

В понедельник на общередакционной планёрке: о планах на неделю, о сроках сдачи материалов и тому подобном, встал вопрос и о: «Вопиющем поведении корреспондента Ветрова, не явившегося на редакционный субботник».

-Он вообще ведёт себя вызывающе,- продолжила свою обличительную речь Ольга Петровна, поднявшая этот вопрос. – И я считаю, что простым выговором здесь не отделаться. Нужны более кардинальные меры!- закончила она в полной тишине.

- Володя,- словно превозмогая себя начал редактор, поскольку охотников выступить по этому вопросу больше не нашлось, и я заметил, что все как-то старались спрятать глаза,- ты, почему в субботу не пришёл?

- У меня были неотложные дела,- нехотя ответил я. – Более важные, чем наведение порядка в компьютерном цехе.

- Ну, вот, что я говорила!- вновь встрепенулась Ольга Петровна. – Полное неуважение к коллективу. По-видимому, он всех нас просто за идиотов держит!- опять возвысила она голос.

- Не всех, Ольга Петровна,- чувствуя наваливающуюся на меня предельную усталость, негромко уточнил я.

- Тогда кого же, если не секрет?- не могла она уняться. – Может быть, скажете? Возможно меня?- уточнила она, горделиво вскинув голову и колыхнув при этом затейливой пышной прической.

- Раз вы сами ответили на свой вопрос – мне добавить нечего,- отчего-то с трудом ворочая языком, ответил я. – Более того,- уже справившись с собой, продолжил я,- работая под началом бездарности, сам начинаешь катастрофически глупеть,- перевёл я взгляд с Ольги Петровны на коллег, по-прежнему изображающих отсутствующий вид и не поднимающих глаз, будто ничего экстраординарного не происходит.

Лицо Ольги Петровны, с остатками былой неотразимости, пошло красными пятнами, мгновенно превратившись в гримасу. Вскочив на ноги, и уже не сдерживая себя, она завопила звенящим голосом.

- Да я тебя! Да кто ты такой?! Писатель выискался! Да, ещё не таких пригибали!- высказала она свою заветную мечту.

Злоба душила её. И уже не слова, а какое-то клокотанье, вместе со слюной слетало с её ярко накрашенных губ.

- Ну, вот и продолжайте дальше - «пригибать»,- с трудом сумел вставить я, чувствуя внутри себя звенящую пустоту и замечая неподдельный интерес к происходящему («Чем же это всё закончится?») в глазах сослуживцев, теперь не опущенных долу.

В образовавшейся паузе я продолжил, решив выговориться до конца.

- Вы же, Ольга Петровна, – обыкновенный вампир. Вам необходимо постоянно пить чью-то кровь. И если вы этого не делаете – вам становиться не по себе.

- Всё, хватит! Успокоились,- услышал я твёрдый голос редактора. Все идут работать. Ветров останьтесь.

Когда кабинет опустел, он как-то безнадёжно спросил меня.

- Ну, и что ты натворил? Высказался один. Причём о том, что все и так знают… Ты же знаешь кто у неё муж,- после небольшой паузы продолжил он. – Всю нашу газету может прикрыть в один день, обосновав её ненужность для магистрали… Хотя, газета конечно дороге нужна,- озвучил он свои мысли. Что делать будем?- с состраданием глядя на меня, спросил редактор.

- Давайте, чтобы не создавать вам лишних проблем, я напишу заявление об уходе по собственному желанию.

- Пиши,- после некоторого раздумья, пододвинул мне лист бумаги редактор и с азартом добавил. – А здорово ты ей врезал!

- А может мне тебя куда-нибудь в командировку подальше заслать, недели на две. Глядишь, здесь всё и устаканится помаленьку. А потом вернёшься, извинишься перед ней. Мол, погорячился, Ольга Петровна, с кем не бывает. Жалко мне такого корреспондента толкового терять,- вслух размышлял редактор.

- Не надо ничего предпринимать Евгений Васильевич. Я уже всё решил,- ответил я, передавая ему заявление. – Я больше не могу, да и не хочу писать «про болты в томатном соусе». Всё – предел! Не знаю, что будет дальше, но на сегодня для меня это лучшее решение. Буду сидеть дома, и писать рассказы. Так что не терзайтесь понапрасну.

Редактор по-прежнему молчал, как-то задумчиво и отстранённо глядя в окно на поднявших гвалт из-за хлебной корки воробьёв. А мне вдруг захотелось выговориться.

- Понимаете, тетиву лука невозможно натягивать до бесконечности. Она или лопнет или стрела, в какой-то момент, сорвётся. Вот и у меня теперь – стрела сорвалась и летит неведомо куда. И из-за моей предельной психологической усталости она может угодить в самых близких мне людей…

Редактор дотянулся до холодильника, стоящего у стены, сбоку от стола. Извлёк оттуда начатую бутылку коньяка, а из тумбочки стола достал две рюмки.

- Давай, по маленькой,- предложил он. – Хороший ты парень. Но жить тебе с твоим характером будет не просто, потому что везде есть свои вампиры и иногда перед ними, ради дела, приходиться прогибаться. А ты, как я гляжу, этого не умеешь.

- Научусь ещё, какие мои годы,- улыбнулся я, беря из его рук рюмку с коньяком.

- Ну, будем!- предложил редактор, и мы залпом опрокинули небольшие рюмочки.

Поставив рюмку на стол, редактор решительно поднялся со своего кожаного кресла, прошёл к двери и закрыл её на ключ. Возвращаясь на место, достал из холодильника блюдце с дольками лимона, посыпанными сверху сахаром.

- Люда,- позвонил он секретарше,- меня на полчаса ни для кого нет, кроме начальника дороги, разумеется.

Он вновь наполнил рюмки и предложил второй, не менее изысканный, чем первый, тост.

- Ну, давай!- поднял он рюмку и мы, чокнувшись, выпили.

- Ни хрена себе неделька начинается, проговорил приговорённый к смертной казни, поднимаясь на эшафот,- пошутил я, чувствуя разливающееся по телу приятное тепло и с удовольствием закусывая коньяк долькой лимона.

- Да, уж…- неизвестно о чём думая поддержал меня редактор и налив ещё по одной рюмке коньяка вдруг заговорил взахлёб, будто боясь того, что не успеет сказать мне чего-то важного. – Вот, все мы так!.. Конформисты, одним словом!.. Всё приспосабливаемся, всё боимся чего-то. То льготы железнодорожные потерять, то кормное место… И меняем себя до неузнаваемости… У Чехова помнишь, может быть, есть рассказ такой об огрубевших, придавленных жизнью людях – муже и жене, которые в какую-то светлую для них минуту вспоминают, что было и у них в жизни что-то хорошее. И что мальчик у них был, о котором они давно забыли, со светлыми волосиками, в младенчестве умерший… Да,- вдруг на полуслове прервал он свой монолог, словно из него, как из воздушного шарика в дырочку вышел весь воздух не дав ему не то что взлететь, но даже и договорить. – Не работаем для того, чтобы жить,- однако, всё-таки, продолжил он,- а живём, получается, для работы. Порою ненужной и давно опостылевшей. Потому-то после нас и остаются, зачастую, не дела наши, а послужной список рабочих мест. А человек, душа его, наверное, всё же, для чего-то другого, более высокого предназначены. Особенно, творческий человек. Ты не поверишь, я ведь после университета и пьесы и рассказы пробовал писать… Да и в газете, поначалу, какие очерки заворачивал! Не хуже Юры Балкова, которого эта наша редакционная крыска, увы, съела… Ну, выпивал он порою… Но ведь и материалы зато какие приносил! Ты уйдёшь – один Корбут останется, который ещё может не серятину выдать… Ну, вперёд!- предложил редактор.

- Только вперёд!- поддержал его я.

Мы снова выпили, и редактор как-то мгновенно поскучнел. Словно вспомнил вдруг о чём-то неотложном, неотвязном, гирей висящем на его ногах…

- Чем думаешь заняться?- спросил он, будто забыв о моих грандиозных планах по созданию литературных шедевров.

- Отосплюсь для начала, а там поглядим.

- Тебя с какого числа уволить?- снова спросил он.

- С сегодняшнего,- попросил я.

- Сделаем,- задумчиво проговорил он, взглянув на бутылку. – Ну что? По- последней, как говорится, и по бабам,- потянулся он к бутылке, вдруг снова повеселев. Может быть, на сей раз он вспомнив о чём-то хорошем? Хотя бы о своей сногсшибательной юной секретарше.

- За освобождение!- предложил я.

- Давай,- согласился редактор.

+++

Выйдя из редакции на улицу, я увидел бесприютно порхающий снежок. И было уже светло…

Всю дорогу до дома я вполголоса напевал песенку, недавно услышанную от моего приятеля – композитора, Евгения Якушенко, написанную им на стихи другого моего знакомца – поэта Иннокентия Новокрещённых. Мелодия и настрой песни были очень оптимистичными, правда, слова её я запомнил лишь частично. Но и их мне хватало для поднятия настроения.

Широко шагая и вдыхая полной грудью свежий воздух я журчал себе под нос, как весенний ручеёк:

«Голова моя права –

Не правы сандалии,

Вновь зовут меня куда-то,

За порог и далее –

С лицевой стороны бородой заросшая.

Отвяжись худая жизнь –

Привяжись хорошая!».

Припев был особенно жизнеутверждающим, и я то и дело повторял его: «Отвяжись худая жизнь – привяжись хорошая!».И, в тот момент, мне верилось что именно так всё оно и будет – худая жизнь отвяжется, а хорошая привяжется.

Во всём теле я ощущал такую лёгкость, что верилось – ещё чуть-чуть, и я смогу взлететь! И не делал я этого только потому, чтобы не мешать беспечным странницам – снежинкам кружить надо мной в ритме зимнего вальса.

20 мая – 24 июня 2010 г. Иркутск

Уважаемый читатель МГ! Поставьте, пожалуйста, отметку о своем впечатлении от прочитанного. А если вам есть что сказать более подробно - выскажитесь в комментрии!

• ПОНРАВИЛОСЬ

• НЕ ПОНРАВИЛОСЬ

• Расскажите об этом своим друзьям!