Наши даты, наши даты...

Начал писать про один из отменённых советских майских праздников – День печати. И вдруг наткнулся на материал Виктора Савельева, журналиста из Уфы, и понял, что лучше, чем он, напишу вряд ли. К тому же оказалось, что он ещё и собрал все свои печатные произведения в десятитомник, который предварил воспоминаниями и рассуждениями о журналистике. Там, в частности, нашлось место и высмеиваемым ныне многими демонстрациям. И я решил: ладно, пусть он и не иркутянин, но это ничуть не мешает ему высказывать близкие нам мысли и чувства.

«День печати – как ты стал от нас далёк»

Здравствуйте, читатели, и те, кто помнит, что 5­е мая на протяжении многих лет было Днём печати, профессиональным праздником работавших в прессе.

«Похоронили» День советской печати 13 января 1991 г. в связи с веяниями «обновлённой России» – можно сказать, выкинули праздник на помойку, заменив январским «днём российской печати».

– Ура! Ура! – кричали патриоты нового капитализма. Ату, старые праздники! Ату «красные дни» календаря советских лет, ату старую советскую печать...

А мне жалко: с водой выплеснули ребёнка! И получайте, граждане, ту прессу, что сейчас имеем. Со скандалами и фейками, с «чернухой», со смакованием сладкой жизни звёзд и нуворишей, с беспросветной ложью из СМИ...

Но я не о них. Утрачен интерес к обычному человеку, к человеку с улицы.

Ведь как было в забытой ныне прессе? О ком писали?

Я вспоминаю очерк Анатолия Аграновского, классика той старой журналистики, которая искала героя не среди ВИП-персон, а в жизни.

Вот зачин очерка Анатолия Аграновского «Официант» в газете «Известия» за 1965 год:

«Когда мы были уже хорошо знакомы, я спросил, не унизительно ли это – обслуживать.

– Как посмотреть, – сказал он. – Вот я вас обслужу, а после приду домой, раскрою «Известия» – вы меня будете обслуживать... Все мы друг другу служим.

Тут я понял, что буду о нём писать».

Сейчас невозможно вот так найти, скажем, интересного официанта или рабочего и написать о нём глубокую интересную статью.

Верней, написать-то можно. Но ни одно СМИ не напечатает. Ведь он же не бандит и не насильник, в психологии которого со смаком копается Ксюша Собчак, маяк нынешней журналистики. И не кинувшая олигарха красотка-модель. И не политик, грязно ругающий Россию. И не проворовавшийся министр...

За что же официанту посвящать эфирное время, полосы газет? Кто это ныне будет читать, если нет скандала?

Раньше для советского журналиста было хорошим «ковбойством» найти классного «человека с улицы», из народа и написать о нём. И неправда, что это было неинтересно читателю – судьбы всегда интересны.

А затем, после всех «перестроек» и «изменений форматов», в медиа пришли менеджеры – они нацелили на то, что прибыльно и даёт трафик/тираж/рекламу/деньги.

А ненужное, то есть без «перчинки», скандала и мутного закулисного интереса – постановили отбросить. И День печати 5 мая «отбросили» – как ненужное и вредное.

Так что едим то, что ныне пекут по лекалам «охвата аудитории», как гамбургер в сфере быстрого питания, – на скорую руку и шаблону, крикливо, ярко, броско и очень доходно для издателя. Пусть и вредно для желудков.

За то, что ныне зовётся фейком, в советской печати снимали с работы. Без возврата в профессию.

У Семёна Нариньяни, известного тогда фельетониста, есть такой эпизод: «районка» (для тех, кто не знает: районная газета) напечатала критический фельетон о председателе одного хозяйства.

В СССР было строго: меры по критическим статьям должны были приняты в течение двух недель, в особо сложных ситуациях – в течение месяца. Точка. Собрался тогдашний «третейский суд» – бюро райкома партии. На повестке дня два предложения:

1. Признать фельетон правильным и точным по фактам и оценкам – и снять с работы проштрафившегося председателя хозяйства.

2. Признать фельетон ошибочным и предвзятым, исказившим факты, – и выгнать из редакции журналиста с негативной характеристикой.

И сидело бюро, вникало, разбиралась в обоснованности обличений – но одно из двух решений по пунктам выше должно было вынести. Со снятием с работы. После тщательного разбора. Вот такая была ответственность за каждое слово в прессе. И цена этому слову.

Сейчас строчащие фейки и «версии» борзописцы долго бы продержались в парадигме, которую олицетворял День печати, который мы праздновали 5­го мая?

Жизнь, конечно, далеко ушла от тех лет, когда была не только «партийная», но и честная журналистика.

Но мне сегодня почему-то зябко при «менеджерах медиа». Простой человек им не интересен. А, значит, не интересны и все мы.

И никто не будет знать

Сейчас в угоду той или иной тенденции часто врут про советскую эпоху – да и сам я многое забыл из той жизни, уж таково свойство человеческой памяти.

Но журналист подобен человеку, изо дня в день пишущему дневник. Только этим дневником являются заметки, статьи и репортажи в газете, порой фельетоны, рассказы и даже стихи.

У меня, газетчика, перевалившего за своё 70­летие, были два пути: издать книгу лучших своих публикаций в стиле «Избранное» или собрать почти всё, вплоть до заметок рядовых, но отразивших Эпоху и вкус Времени.

Я выбрал второй путь – и вместо «сборника избранных трудов» стал издавать «собрание сочинений», поскольку мне близки слова одного шанхайского чудака, собирателя книги (1936­го года издания) о русских эмигрантах: «Вот вы живёте сейчас в Шанхае и не понимаете, что это не просто быт, а История! Через десяток лет всё это может закончиться, и никто не будет знать, как мы здесь жили, о чём мечтали, не останется ни фотографий, ни воспоминаний – и никто не вспомнит наши имена…»

С моим «десятитомником» журналистских публикаций прежних лет я имел счастье снова вернуться в далёкие годы и, возможно, являюсь единственным из коллег-газетчиков, кто решился издать «собрание сочинений» своих публикаций. Не будем лукавить: не всем оно по плечу. Надо было всю жизнь писать в газету честно и качественно, не прогибаясь и не кривя душой – и брезговать тем, за что спустя годы будет стыдно.

Могу повторить своё кредо: «Лишь напечатанные строки остаются нетленным активом журналиста. Они мера твоей биографии, они твои свидетели и судьи, их не поправишь задним числом в подшивках газет».

К этому я ничего не могу прибавить!

Демонстрации делали нас народом

Первая демонстрация на моей детской памяти была в 1953­м году в Ленинграде, где мой отец-офицер учился в Военно-транспортной академии, носившей имя Л.М. Кагановича. Помню, мы, мальчишки, висим на штакетнике, отделявшем наш двор от улицы Железноводской – а мимо толпами идут люди! Играют и плачут оркестры, на знамёнах и портретах – чёрные ленты…

– Это праздник, да? – пискнул кто-то из глупой ещё малышни, глядя на оркестры в щель забора. – Музыку играют…

– Не праздник сегодня, – буркнули мальчишки постарше. – Сталин умер!

…Такой была советская эпоха – и в скорбные даты, и в праздники, особенно на Первомай и День Великого Октября, на улицы выходили целыми городами, и в этом было отличие тех массовых советских демонстраций от нынешних жалких подобий. Жизнь была невозможна без торжественных шествий всего народа, странным образом соединявших в себе «обязаловку» с единением людей. Независимо от их возрастов, семейных положений, должностей, чинов, бедности или достатка – чувство праздника ощущалось в каждой семье. «В праздник идти на демонстрацию!» – это помнили все. Позже, уже будучи студентами техникума, мы с этих демонстраций сбегали под неусыпными взглядами преподавателей. Но всё равно сначала приходили в эти колонны «потусоваться» среди своих, рассказать анекдот и даже хлебнуть из горлышка винца за спинами других весёлых шалопаев.

У матери, тогда уже рабочей активистки завода текстильного стекловолокна и организатора цеха, каждое шествие мимо трибун на праздник отнимало здоровье и нервы: то кто-то раньше времени пускал в небо надутые шарики или терял подотчётный флаг, то вели под руки перебравшего слесаря Васю… Но до конца жизни мама с любовью вспоминала эти массовые демонстрации. Принарядившиеся «девчата» из её цеха приходили с детьми и внуками, порой семьями. Пока колонны ползли и шагали до трибун, из сумочек появлялись солёные грибочки и котлетки, тёплая ещё картошечка, пироги, всякая снедь – и, разумеется, не обходилось без бутылочки. Стаканчики наполнялись щедро и волшебно. Песни и частушки пелись с топаньем каблучков. Хохот и шутки скрепляли нерабочую атмосферу. Обиды и ссоры забывались, с подходившими подругами целовались и чокались. Демонстрации превращались в своего рода прощённое воскресенье, праздник не только народа, но и души. Из громкоговорителей неслись лозунги, дети плясали и махали флажками, новую песню в рядах подхватывали сотни ртов… Даже проход колоннами мимо трибун был лишь прелюдией к коллективной поездке к кому-то в гости, продолжению праздника…

Лишь через много лет я по-настоящему осознал, что советские демонстрации были важными точками сборки народа: их обязательность для каждого и массовость делала всех нас нацией, гражданами одной огромной державы.

Потом, работая журналистом на выпуске газет, где эти демонстрации освещались с обилием фотоснимков и коллективными репортажами, я из-за типографской специфики редко сам ходил в каких-то колоннах. Но всё же иногда вырывался, чтобы пройтись плечом к плечу с людьми – потому что именно на демонстрациях мы ощущали в те времена особенно остро, что мы единый народ и в горе, и в радости…

• Расскажите об этом своим друзьям!